Несколько раз, когда Птице было больно

      Темень непростительно оглушающая, непроглядная и очень уж негостеприимная. Распахнула уродливо скрючившиеся ветки, дыхнула морозным ветром, да так, что б под тоненькой футболкой стадо мурашек пробежало прям к сердцу — что б билось быстро-быстро и успокоиться не могло, чтоб до трясучки и до подкашивающихся от безграничного страха колен. Чтоб наверняка.       Под подошвой листва хрустела, едва слышно ломая свои хрупкие тоненькие позвонки — отдавала кому-то жизнь взамен своей. Под очаровательно-романтичной в последующих воспоминаниях обстановкой сквозил такой сковывающий лед, что лечь хотелось прям на землю — остаться на века, расхристаться солнышком и очнуться спустя вечность, когда изворотливые корни пустят ростки сквозь тебя, терновник оплетет запястье и раскроется цветами на пальцах, а какое нибудь лесное существо найдет свой дом в твоем черепе. Почти хорошо, почти успокаивающе, если бы жить не хотелось, конечно. В подростковых мозгах еще теплилась вера во что то светлое.       Ему совсем недавно четырнадцать исполнилось. Птица в ярости.       Дело было, конечно, не в очередной циферке в бесконечном потоке мира, где ты в любом случае — просто ускользающее мгновение, такое же, как комета, как сгорающая звезда — красивая и яркая, но сгорающая за считанные секунды до пыли. Кто то светит долго и бесповоротно, а кто-то погибает, не вспыхнув.       — Тебе не стоило убегать.       Чужой-знакомый голос раздастся отовсюду и одновременно ниоткуда. Укутает, как плотный туман, проскользнет в душу и останется там чем-то инородным и пугающим. Ноги все-таки подкосятся, не удержат, на джинсах плавно расцветет багровое пятно, прилипнет к раскуроченным на несколько раз коленкам. Отдираться противно будет.       На Сережу смотреть жалко — заплаканный и потерянный посреди темных скрюченных верхушек. Сидит, ссутулившись, не зная куда себя деть — глаза в кучку, волосы растрепались, а костяшки в кровь по причинам весьма простым — подрался.       Небеса б разверглись, поглотили все живое и вернулись к своему обычному существованию — к вечности, к беспроглядному течению жизни, к такому скучному и неинтересному, что скулы сводит. Не было бы удушающего беспокойства и лишних тревог, ничего б не было и было бы так хорошо.       Птица — вечный наблюдатель, никогда на глаза не показывается. Куда интереснее наблюдать со стороны незримым спутником и свои пять копеек не вставлять, ибо так правильно. Дети банально непозволительно много разговаривают, а еще почему то слишком агрессивно реагируют на небылицы. Просто сосуществуй себе рядышком и не пугай малолетнее воронье своим видом, не доросло пока еще.       Просто не убегай, сверкая пятками, из детдома и будет тебе счастье без лишних психологических травм.       Нечто схватит за плечи, запустит руку прямо в волосы и Разумовскому покажется, что вот он — конец. Где-то за спиной смерть косу достанет и пиши пропало, только…       — Сейчас ты не станешь кричать и тихо пойдешь за мной.       Перечить почему-то не хотелось, может, потому что голос прозвучал слишком раздраженно, а может тело измучилось и само принимать дальнейших решений не хотело.       Сережа угукнул, молча хватаясь за протянутую руку. Лица почему то не рассмотрел, круглыми глазами наблюдая сначала за смоляным запястьем, позже — за идеальной осанкой и волочившимися за спиной крыльями. Впечатление производило неизгладимое буквально все — от когтей до мягенького пушка между пальцев и вихрастого огненного кошмара на голове. Куда ярче, чем у него.       Шаг быстрый, будто спешат куда то. Неожиданный спаситель руку вырывать не позволял — почти смешно шикая понятные только ему ругательства. Вел запутанно, непонятно, будто не «домой» отвести хочет, а увезти куда подальше, разодрать на части и продать на органы… Впрочем, не важно. «Там» их никто не учил, что за сомнительными личностями ходить и принимать конфеты не стоит.       Глупый вопрос от чего-то в голове родился тут же:       — Почему тебе не наплевать?       Птица не ответил, выдохнул почти спокойно, предварительно посчитав от одного до десяти и круто развернулся на носочках, внимательно заглядывая воспитаннику в глаза.       — Дорогуша, тебе правда нужны ответы?       Сереже в этот момент уже и не нужны были. Челюсть двигаться отказывалась.       Довел почти без происшествий, так же молча затолкал несопротивляющееся тело в душ, отогрел, любовно наклеил два пластыря на коленки и замотал с головой в полотенце. Решил, что так правильно.       От последующих событий это не отгородит, не избавит. Дрожащего от избытка эмоций себя пусть поближе и прижмет, но лучше не сделает.       Лишь добьет.