Три

***       Генри снятся сны. Эти сны бойкотируют, требуют аншлаг. Генри сам устал от этих снов, и ему легче от того, что эти сны тоже устали от него.       Всё плывёт, рябит в холодном пространстве. И он оглядывается по сторонам, прищуривается, чтобы хоть как-то различить очертания.       Не выходит.       Зато выходит чуть дезориентироваться в этой мгле. Словно кто-то неуклюжий или отчаянный измазал «Звёздное небо» Гюго.       Вышло говно, и ничего кроме говна.       Ещё не видно нихуя. Хотя, не будет нихуя, если там будет хоть что-то. И этим что-то был он сам, или кто-то другой — его точная копия, только с одним отличием — в тот момент, во сне, у него не было пистолета, но Генри отчётливо ощущал холодную твёрдость в руке. Он сжимал руку в кулак, но не ощущал чего-то постороннего, как будто его пальцы проходили сквозь металл.       Генри лишь ощущал это в руке, как и ощущал во рту холодный ствол. Словно оно было там, на самом деле — стоило ему только проверить реальность ствола (потому что штука с призрачной рукояткой не осталась без внимания), приподнять язык, стараясь не захлебнуться в слюнях, он чувствовал округлое дуло.       «Недешёвый пестик,» — думает Генри. Единственная мысль, перед тем, как «он» сам дёргает передохранителем.       Щелчок.       Взводит курок.       Щелчок.       Нажимает на спусковой крючок. Курок, в свою очередь, наносит удар по ударнику, который разбивает капсюль патрона. В результате воспламенения порохового заряда, образуется большое количество пороховых газов. Пуля под давлением пороховых газов выбрасывается из канала ствола.       Генри знает это, потому что Чарльз вынес этой инфой ему все мозги.       Затвор под давлением газов, передающихся через дно гильзы, отходит назад, удерживая выбрасывателем гильзу и сжимая возвратную пружину. Гильза встречается с отражателем и выбрасывается наружу.       Выстрел.       Его голова взрывается, повсюду летит конфетти с ошмётками мяса, но в кусочках он видит не своё лицо, а чужое. Такое знакомое. Волосы длиннее и светлее.       Он просыпается без крика, просто открывает глаза и пусто пялится на потолок, ожидая, пока сердце вновь не начнёт биться в умеренном темпе. В голове бардак.       Через несколько минут к нему подойдёт Чарльз, сядет рядом и будет тихо напевать саундтрек «Титаника». И Генри с иронией подмечает, что он сам — корабль, а Чарльз — музыканты в ней, играющие до конца. — А Элли?.. — шепчет Чарльз. — Течение Гольфстрима. Она примет нас в свои объятия, когда мы полностью захлебнёмся в холодной воде. Она будет тем, кто нежно посадит нас на дно, — Генри шепчет в ответ. — Жуть… ***       В ушах гул, и он перед глазами видит спину и затылок неизвестной полной женщины. Моргает, и запоздало осознаёт, что стоит в очереди, и не менее запоздало ощущает пластмассовую ручку корзинки; трёт большим пальцем место, где пластик переходит на метал. Сильно отличается от металла пистолета. — Следующий, — гаркает кассир.       У кассира болезненное лицо, скрытое за тёмными очками. Щёки впалые, губы бледные, крючковатый нос. «Насморк?, — думает Стикмин, будто невзначай разглядывая то, как кассир уже второй раз подряд прикасается к носу: — Нет. Что-то другое».        Генри обходит женщину, шагает к соседней кассе, краем глаза замечая Чарльза, поспешно направляющегося прямо к нему. — Пакет нужен?       Голос сиплый, как у больного. Руки худые, пальцы дёргающиеся. Огромные тёмные очки характерно скрывают мешки под глазами.       Третий, четвёртый раз. — Да, конечно, — отвечает Чарльз и вытаскивает кошелёк.       Генри приходится ждать, когда ему дадут пакет. Но кассир попросту игнорирует его, скучающе уставившись на Чарльза.       Пятый, шестой, седьмой. Очки съезжают вперёд, открывая взору покрасневшие глаза.       Фрукты и овощи — ожидаемо от Чарльза, макароны, консервы, туалетная бумага — скукотища, пачка Мальборо — не менее ожидаемо. Озадачило только одна пачка сигарет, намекающий, что, возможно, кое-кто решил бросить курить.       Бутылка пятиградусной водки.       Или может стать алкашом вместо того, чтобы быть курильщиком.       Будучи Чарльзом, можно быть и тем и тем, как хочешь, когда хочешь. Потому что это Чарльз, у него свои амбиции, свои собственные почки, и, если он захочет сдохнуть от рака, то это его собственный выбор.       Это не Генри такой мудак, чтобы думать так о своём друге. Просто Чарльз не любил, когда его друзья о чём-то так сильно волнуются, поэтому, просто внушил им, что всё норм, что это его выбор.       Бог создал людей, в точности как и эгоизм, зная, что то и то будут грешными тварями. Ещё он знал, что эти две твари сольются в одну тварь похуже. Единственное, что он упустил — это то, что тварь похуже станет господствующим в пищевой цепи и станет главенствующим видом. Их теперь много. Они везде, ходят каждый день на работу и домой, спариваются, как кролики, объедаются, как свиньи, спят, как медведи во время спячки. Ничем не отличаются от обычных животных. Одно отличие, тварь-доминантный, господствующий над тварью-рецессивным, — эгоизм. — Бля, надеюсь этот пацан не был заразным, — Чарльз вздыхает, стоило только миновав вход: — Почему начальство вообще позволяет больным работать? — Он нюхает, — лаконично поправляет друга Генри.       Правильно, употребляет белую смерть.       Бензоилметилэкгонин, соединение липофильной, гидрофильной и объединяющей их алифатической группы. Кокаин высокой степени очистки содержит чистый наркотик на 90%, остальные – 10% это примеси (типа лидокаина). Но часто для доступной цены порошок разбавляют крахмалом, борной кислотой, содой, кофеином или порошками амфетаминовой группы       Что, в свою очередь, воздействует на серотониновую, норадреналиновую и дофаминовую нейромедиаторные системы, контролирующие нервную деятельность. Способность кокаина связывать транспортеры моноаминов приводит к нарушению обратного захвата нейромедиаторов пресинаптической мембраной.       Генри знает это, потому что Элли всегда предупреждает с какими долбаёбами нельзя связываться.       Эмоциональное возбуждение и психологическая зависимость, вызываемая кокаином, в основном связаны с блокадой дофаминового транспортера в центральную нервную систему. — Они, как ходячие мертвецы, чувак. Мозги в червях, тело медленно гниёт, — однажды, ни с того ни с чего, сказала Элли: — Иногда воняют. Ты не думай, что я специально нюхала их… Генри… Хватит на меня так смотреть. — Тем более! — возмущается блондин.       Генри приподнимает бровь с удивлением взглянув на друга. Тобишь, он сам хотел удивить своим новым навыком распознавания дерьма в людях, но Чарльз не сделал никаких возгласов удивления. Как будто знал, что Генри так и ответит.       Брюнет ничего не говорит, в ответ получает лишь тишину. — Жарко, — ноет Чарльз через какое-то время ходьбы.       Генри мысленно с ним соглашается.       В магазине хотя бы был кондиционер. Большой с пультом управления, прикреплённый высоко на стене, прямо под потолком. Всегда белая, но не всегда несущая в себе холод.       Причина простуды, причина возгорания, ещё причина, почему люди заходят в магазин.       Самая верхушка айсберга, лишь кончик всей беды глобального потепления.       Генри всё ещё не может поверить в то, что Элли и Чарльз верят в эту чушь с новым ледниковым периодом. Тонны снега, ледяные горы и куча мохнатых слонов среди полуразрушенных зданий мегаполисов — больше походит на больную фантазию, чем на ближайшее будущее. Хотя, кто Генри такой, чтобы судить. Не он писал сценарий всему этому чёртовому миру, и не ему велено говорить обратное к приближающемуся апокалипсису. Никто никогда не вставал перед апокалипсисом и не говорил: «Нет», потому что апокалипсис никогда не отвечал: «Ну ладно».       Но мысль о Ледниковом периоде заставило Генри мимолётно помечтать о чём-нибудь холодненьком… — Ванильный и фисташковый, — будто прочитав его мысли, Чарльз останавливается у будки мороженщика.       Мороженое. Замороженное молоко или любая белая субстанция. На вкус холодно, на цвет бело. Вкус приобретает белый оттенок, цвет приобретает холодное послевкусие. Вкус странный, не похожий на ваниль. Цвет подозрительный, не похожий на ваниль. Скорее, как просто замёрзшее молоко.       Оно как, когда дети самостоятельно хотят сделать мороженое в домашних условиях, берут и замораживают в стакане молоко и ждут. Единственная реакция — разочарование, потому что самодельное молоко на вкус как просто замороженное молоко. Без ничего, без вкуса, без цвета, с чистым и полным нихуя. — Эм, простите, мистер, моему другу, кажись, не нравится, — сказал Чарльз мороженщику, указывая на Генри.       Блондин не притронулся к своему. Будто ожидал, когда Генри попробует на вкус, проверит на глаз, смакует на ядовитость. Ждал, как крыса. Генри его понимает, он бы сам так поступил. — Продукт без возврата, — мороженщик хмурится и злобно зыркает на Чарльза.       Говёное молоко. Прокисшее молоко. Хуйня. — Хуйня ваш продукт, — говорит Чарльз.       Генри морщит нос и сплёвывает слюну, в надежде избавиться от послевкусия. Неудачная попытка. Позже, Чарльз покупает ему жвачку со вкусом арбуза, а сам отхлёбывает от пива. Стикмин в ответ улыбается, но ничего не говорит. Он знает, что Чарльз знает, что он благодарен.       Слова — лишь повод заглушить тишину. *** — Чарли — грёбаный террорист, — фыркает Элли: — Этот говнюк опять получил штраф. Я говорила ему, что нормальные люди по улицам едят меньше 60-ти, а не больше! Идиот!       Генри только молча сочувствует другу.       Чарльз успел смотаться. Ему хватило всего несколько минут, чтобы разложить продукты по вещам, схватить бухло, сигарки и, ничего не говоря, выйти из дома. Обратно в адское пекло. Этих нескольких минут вполне достаточно, чтобы сойти с ума. Элли злилась столько же, потом пригласила погулять вечерком.       Работа мечты Чарльза — быть кем угодно, только не Чарльзом.       И тот работает, когда желает.       Захочет — выйдет в три часа ночи, наняться охранником в круглосуточном магазине, барыгой в чёрном рынке. Не хочет — будет сидеть дома, вместе с друзьями.       Как-то Чарльз появился на пороге в помятом, некогда ухоженном, костюме напрокат и в галстуке.       Как-то появился в костюме Хелло Китти с красным воздушным шариком.       Элли волнуется, но не делает вид. Генри всё равно замечает как она время от времени смотрит на вход. Считает минуты между каждым косым взглядом, составляющее примерно каждые пять минут. Эти минуты поминутно приближают к апокалипсису, к неизбежному концу. На каждой цифре минуты гибнут люди: старики, взрослые, дети — все одновременно. На каждой секунде — люди успевают сделать вздох. Кто-то первый, а кто-то последний.       Последним умирает память о человеке, предпоследним — гниющее мясо, до этого — клетки мозга, ещё раньше — надежда.       Как-то появился в форме охранника музея.       Как-то появился с бутылкой крепкого бурбона, в костюме бармена, зализанным назад причёской и с фальшивыми усами.       Надежда на то, что Чарльз не заснул в подворотне, катастрофически мала. Надежда на то, что он не умер, — слишком высокая. Нельзя сравнивать надежду и вероятность, по той причине, что они, по сути, противоестественны друг к другу. Вероятность может существовать без надежды. Но надежда не может существовать без вероятности.       Вероятность того, что Чарльз жив, больше восьмидесяти процентов. И из этих восьмидесяти процентов появляется надежда. Но так же появляется та сторона надежды, которая катастрофически мала, так же, как и надежда на то, что он не наепенился в хламину, — надежда на то, что тот лежит где-то в канаве и кормит червей. Оно меньше всех. Даже меньше, чем надежда на то, что Чарльз бухает.       Как-то появился полуголым, в блёстках и с макияжем.       А совсем недавно, в жёлтой каске и в синем комбинезоне.       Может он опять в одном из своих бесконечных работ, в поисках бесконечного разнообразия.       Элли вздыхает: — Надеюсь ты прав. ***       Три стука в дверь. Дверь открывается и на проёме Чарльз.       Чарльз появляется весь растрёпанный, пахнущий сигаретами и перегаром.       Вся аудитория переводит внимание на опоздавшего.       Мерзкие-мерзкие взгляды, раздевающие, проникающие под кожу, будто знающие все грязные тайны, будто теребящие всех тараканов в голове, будто танцующие со всеми скелетами в шкафу. Генри вздрагивает, ощущая все эти глаза на себе.       Препод хмуриться и ледяным тоном требует, чтобы тот ушёл. Чарльз не двигается на месте, слегка шатается и его лицо болезненно искажается. Он, как миленький, разворачивается, чуть не впечатывается носом об поверхность двери и выходит.       Ощущение уходит, когда вся аудитория вновь начинается заниматься тем, чем занимался раньше.       Генри ещё несколько секунд смотрит на дверь и посылает всё эту дрянь с учёбой к нахерам. То место, куда попадают все мудаки мира — рай для повстанцев, рай для шлюх-куриц и их орлов-сутенёров. Там везде обломки, там пахнет серой, там начальницы летают на мётлах, а начальники живут под мостами. Туда рано или поздно попадёт сам Генри.       Препод ничего не говорит, когда один из студентов просто берёт и выходит.       Позже, Генри ничего скажет, когда он просто возьмёт и выйдет из колледжа и никогда не придёт обратно.       Нечего терять.       Всё равно он даже не знал, в каком факультете учится, в какой колледж ходит. Где он, ради господи всевышнего, находится. За несколько месяцев учёбы, не удосужился даже запомнить имена однокурсников, преподов, имена всех тех людей, окруживших его хороводом все эти долгие месяцы. Месяцы растягиваются на годы.       Год и два месяца.       Генри делает только шага два от входа в аудиторию, поворачивается к выходу из колледжа — перед его глазами появляется Чарльз: такой же растрёпанный, прислонившийся к стене и безнаказанно пьющий из армейской фляги. Из того, как морщится его лицо, Генри делает предположение, что это точно не вода, не сок и не жидкость сомнительного качества.       Он усмехается и подходит к парню. Тот не обращает на него внимания. А когда Генри встаёт прямо перед ним, Чарльз вопросительно смотрит вперёд. Его глаза сонные с длинными светлыми ресницами, на Генри смотрит два болота, в котором утопаешь и захлёбываешься, в котором легко прятать труп, на растрескавшихся губах лежат чешуйки отшелушившейся кожи, на сухих щеках расплескались веснушки, на ушах проколот пирсинг, на лице —ехидная улыбка.       От Чарльза идёт запах крови. — Не моя, — осипвшим голосом говорит Чарльз: — Уебан какой-то требовал денег. Вот я и... — ухмыляется, показывает окровавленные зубы и причину крови — отсувствие переднего зуба, бокового резца с левой стороны лица.       Генри хмыкает и протягивает руку. Чарльз удивлённо улыбается.       Вот так он и познакомился с Чарльзом. ***