Когда наступает мороз

      Когда говорят «факел в жопе» - это про меня. С детства зацепилось, да так и не отлипло от меня за многие годы. Хотя, вообще-то, должна была быть тихая зашоренная девочка. Вернее, должен-то был быть мальчик. Черт бы побрал эти доисторические УЗИ в регионах – они бы и самого черта там рассмотрели. Я их понимаю: на этой мизерной черно-белой фотокарточке, где сквозь помехи и тьму проступает бледный силуэт улиткоподобного существа, так сразу и не поймешь – рука это или рога. А с хвостом – так и вообще.. Одним словом, черт голову сломит!       Но с мальчиком не вышло, ладно. Неудачи-то на этом не закончились: мама едва-едва пережила мое абсолютно вандальное появление в этом мире. Я была протестанткой во всем, с самого рождения. Например, отказалась кричать. А закричать стоило бы – это ж надо вылезти было не где-нибудь, а посреди непроглядной сибирской тайги! Тут каждый взвоет. Но я почему-то не взвыла. Парадокс, на самом деле, сколько не читала об этом в интернете, но объяснения так и не нашла. Просто вылезла и сразу мирно задремала, с минуту похлопав ошалевшим от ужаса врачам, своими большущими глазами цвета крыжовника. И легла дрыхнуть, пока врачи в панике носились по палате, не зная, кого вперед откачивать: совсем ослабевшую маму или на вид здоровую меня. Ну и медсестер своих откачивали – те вздумали, что я действительно черт. Хотя, может это все-таки были рога.. Ну или хотя бы хвостик.       Маме сказали, что жить мне от силы пару дней. Мол, выбралась я слишком рано, да и вообще какая-то странноватая, так что, мол, крепитесь. И покрестите ребенка – негоже некрещенного хоронить. Покрестили. Я мерзла все время – отопление в те времена было не через раз, а через два – мама заворачивала меня посильнее в пеленки, да клала в приоткрытую духовку. Счетов с нее налетело! Но на маленькую не жалко, к тому же, ненадолго все это.       Но я задержалась. На двадцать три года. И вопреки врачебному обещанию (хотя желанию, кажется. Уж больно часто они меня хоронить собирались), я росла не немощной и больной, а бойкой грубиянкой с обаятельной улыбкой и совершенно мальчишескими повадками. Кто знает, может, и правда парнягой должна была быть? А вышло черти что. И бантик сбоку, ага.       И вот мое дебоширство довело меня до того, что я оказалась в канун Нового года не пойми где. Если быть точнее, на пути из «непонятно где» во «вполне уже ничего». Ну захотелось мне уехать. Ну устала уже от снега и вечных морозов. Ну, в конце-концов, когда начинать такие великие дела, как не вначале года? Ехали мы, конечно, в жутких условиях: полуразвалившийся ПАЗик еще советского образца, с эдакими бардовыми шторками на окнах – признак шика! Так вот, ПАЗик, бедные несчастные мы, полудохлая печка и километры беспроглядной ночной мглы, где кроме еловых ветвей и узкой проселочной дороги, заваленной снегом, нет ничего. Свернешь за угол и больше нет тебя. Хотя, какой там угол? Кажется, стоит только выйти наружу, и всему конец.       Об этом я думала, пока незаметно стягивала с ног ботинки. Наконец, освободившись из меховых оков, прижалась шерстяными носками к чуть горячей поверхности радиатора. Блаженство! Все же, удачное я выбрала место – поближе к водителю и к печке.       Попутчики мне попались странноватые, но вполне себе ничего. На соседнем ряду в параллель со мной сидела приятная худощавая женщина лет сорока, с удивительно быстрым проницательным взглядом. Редко такое увидишь у мамы маленького ребенка. Глаза их обычно медленные, смотрят устало из-под тяжелых век. А тут будто она вот-вот сорвется с места и кинется бежать.       Ехала она с сынишкой лет шести, прижимая его к себе своей суховатой ласковой рукой. Мальчонке запретили читать с фонариком: «Максим, глаза испортишь!». И теперь Максим смотрел за обледеневшее оконное стекло, выводя пальчиком узор. Было в его этих умных, как у матери, глазах, скрытых за плотными стеклами очков, что-то тревожное, опасливое. Казалось, он видел там что-то, среди этого непроходимого бурелома. Знал что-то, чего не знали еще мы.       Позади меня, занимая своим массивным телом сразу полтора места, сидел пожилой мужчина. Хотя, если честно, «пожилой» хотелось сказать про его соседа. А про этого – не хотелось. Потому что у него было живое подвижное лицо, влажные черные глаза и буйные кустистые брови. А еще крупный красноватый нос. Из-под простой вязаной шапки с надписью «СПОРТ» (шахматист, наверное) выбивались густые черные волосы.       Его сосед был совсем другим: чопорное застывшее лицо, скучающие серые глаза за прямоугольниками очков, поджатые тонкие губы. Он был исключительно опрятен: выглаженное черное пальто без единой волосинки (пальто? В наших-то краях? Ты серьезно, мужик?), аккуратный шарф вокруг шеи, ровно уложенные волосы. Мне всегда нравился такой типаж: эдакие аристократы, представители вымершего дворянства. Но этот мне не понравился. Что-то в его отстраненном скептичном взгляде отталкивало. Так бывает, когда за красивой оболочкой кроется зияющее ничего. - Ну чего мы все, как не родные-то? Новый год ж, все-таки! – не выдержал мужчина позади меня. Приподнялся, едва не сметая своего соседа в проход, наклонился ко мне, доверительно так, с душой, произнес. Вот лично мне. – У меня шампанское есть. - А мне очень приятно с вами познакомиться! – я обернулась, улыбнувшись ему так же радушно. Ну, а почему, собственно, нет? Он прав, вообще-то – Новый год на дворе. А я без шампанского. – Вас, кстати, как звать? - Да зови просто дядей Костиком, меня все так зовут, - отмахнулся мужчина, уже бесцеремонно ломясь в проход. Едва усевшийся на прежнее место сосед, вновь закряхтел, вжимаясь в кресло. Сквозь зубы процедил: - Я бы попросил.. - А я бы попросила предложить всем шампанского! Как-никак, мы тут все в одной лодке, так сказать, - послышалось откуда-то сзади.       Мы с дядей Костиком разом удивленно обернулись. Слова исходили от весьма солидной пожилой дамы, кутавшейся в пушистую рыжеватую шубу. Настоящую, из натурального меха – не то, что моя. В такой как у нее нипочем не замерзнешь. Говорила она с жеманным выражением, выцеживая слова из едва приоткрытых губ. - Да шо ж эт я, правда! Вы идемте к нам, - он призывно махнул своей большущей ручищей. – Вон, садитесь к девушке. Вас как звать? - Долгополова Астрид Ильинична, - с достоинством отозвалась женщина. На лице дяди Костика отобразилось такое праведное недоумение, что я едва не прыснула со смеху. Но сдержалась: по едкому огоньку в глазах Линдгрен Ильиничны было ясно – с ней шутки плохи. - Да вы садитесь, я сейчас принесу! И вы к нам идем-те! – он махнул парню с девчонкой, сидящим почти в самом конце. И направился к ним – очевидно, именно там скрывался неприкосновенный запас шампанского.       Так мы и собрались все вместе. Водитель пригрозил шутливо: «Не дебоширьте там!». От радушного дяди Костика: «Да давай по одной! У меня и самогон есть. Чистый, как слеза!», - впрочем, отказался, сославшись на язву. Уважаю, честное слово. Я бы не смогла так красиво откосить – начала бы заливать про долг, что за рулем не пью.. А он вон как. Сказал, как отрезал. Не прикопаешься.       После первого бокала, - «Ну, за знакомство!», - дядя Костик и вознамерился познакомиться со всеми. Странно конечно, вот так начинать разговор с абсолютно чужими людьми, с которыми вас не связывает ничего. Но связь все же выискалась. Дядя Костик ее верно подметил, чуть подтолкнув ласково в плечо кудрявую белокурую девчонку: - Ну рассказывайте, кто зачем едет? Вы с пареньком куда?       Белокурая бросила на парня заискивающий веселый взгляд, по виду, конечно, филигранно-наивный, без злого умысла. Но мне показалась, я увидела всполох пламени в бездонном озере ее глаз. - Мы н-не вместе, - с легким заиканием произнес парень, кажется, нисколько не смутившись. Он вообще сидел с каким-то непроницаемым, но чертовски красивым лицом, и смотрел на всех как-то по-особенному: с безразличием, которое, отчего-то не обижает. Только на Асю (так звали Белоснежку) он изредка кидал тоскливые взгляды, чуть закусывая щеку. – Я на учебу еду, - безаппеляционно отрезал светлые догадки дяди Костика.       Ася лишь легко переливчато засмеялась: - Я к любимому еду. Вик там ждет меня, вместе праздновать будем. Скучаю очень.       Кажется, все тяжело вздохнули от этой вязкой сахарно-ванильной причины. Да и сама девчонка была такая: какая-то вся нарочито неземная и легкая, слишком уж хорошая, слишком идеальная. Не бывает таких, я точно знаю. У нас, в Сибири, такие не выживают. В ней бесов, по любому, больше, чем в нас всех вместе взятых. Просто прячет она их умело в своем тихом омуте. - Любовь – это хорошо, - мечтательно протянул дядя Костик. – Я вот тоже, можно сказать, по любви еду. К дочке. Сто лет ее не видел, а тут вдруг написал сдуру.. – он улыбнулся как-то болезненно, глянув в пол. – Стыдно так стало: даже не знаю, кем она выросла. - Не общались с ней? – отчего-то участливый вопрос вырвался сам собой. Уж больно душевным был дядя Костик, хотелось как-то поддержать. - Куда там! Сначала по работе отправили в Сибирь, на станцию работать. Оставил их с женой моей, Зоей, вдвоем. Она маленькая была, моя птичка, все время звала меня «татой». Так плакала, когда я уезжал.. – его глаза заблестели. – Потом все завертелось так. Люди за полгода разлуки меняются. Вернулся раньше срока, думал, сюрприз устрою. А Зоя с другим. Ну и.. – он досадливо махнул своей ручищей, прикрывая глаза. К моему удивлению, Линдгрен тут же выудил из кармана куртки платок, протянула ему, сочувственно коснувшись плеча. Дядя Костик пробормотал что-то благодарное, шумно высморкался. Хотел вернуть платок, но Линдгрен учтиво отказалась. Он чуть улыбнулся, спросил: - А вы-то такая нарядная куда? – с интересом поинтересовался дядя Костик у Линдгрен Ильиничны.       Действительно, из нас всех она, пожалуй, выглядела самой роскошной: шуба слегка поблескивала капельками талого снега на мехе, волосы были убраны в роскошную высокую прическу. Лицо, как и у всех пожилых дам, украшала косметика, но у нее она была подобрана, на удивление, удачно: едкие темно-зеленые тени и красная помада занятно гармонировали с цветом шубы, уравновешивая образ. Накрасься я так, сказали бы «сельпо».       Линдгрен Ильинична величаво приподняла подбородок, с нарочитой элегантностью отпивая шампанского из пластикового стаканчика, негромко с достоинством произнесла: - Возвращаюсь с конференции. - Так вы, выходит, ученая? – с уважением произнес дядя Костик. - Научный сотрудник, - бросил скупо очкастый дядечка. Слова будто с трудом пробивались через его вечно сомкнутые, даже при разговоре, губы, отчего выглядел он ну очень уж забавно. Будто на губной гармони играет.       Линдгрен бросила на него холодный взгляд, медленно осмотрела с ног до головы, не считая нужным этого скрывать, и вдруг чуть усмехнулась: - Это ведь вы! – на его недоуменный взгляд (это я так думаю, что недоуменный, а вообще сложно сказать. Вот вы видели, как ленивцы пугаются? Может, с ним также, только мы еще ни разу не досмотрели его финальную эмоцию?), Линдгрен пояснила. – Вы ведь тоже там были? Выступали с этим вашим исследованием.. Что-то заумное. – она пространно повела рукой в воздухе, будто ища подходящее слово, хотя было заметно, что интересует ее это слабо. - Обоснование славянских мифов с научной точки зрения, - чуть приосанился дядечка. – Я профессор Кропоткин. - Да точно, Кропоткин. Фамилия забавная, - откликнулась дама. - Позвольте, я не помню Вашего выступления.. В каком блоке Вы были? – дядечка нахмурился, его явно задело безразличие Линдгрен Ильиничны. Он даже изобразил подобие оскорбленности на лице. Вроде бы. - В третьем. - Вот оно что! – воскликнул он, на секунду даже озаряя лицо эмоцией. Это было злое ликование. – Так вы одна из тех сказочников, что по-прежнему верят в реальность мифов? – он вдруг крайне живо расхохотался, едва не обливаясь шампанским.       Ко мне придвинулась Ася, заискивающе улыбаясь, шепнула: - Сейчас подерутся. Нужно было оценить «за» и «против». С одной стороны, девчонка мне не понравилась. Ну не люблю я таких блаженных снежинок, не мой сорт травы. С другой, она могла оказаться сложнее, чем казалось. Да и выбора у меня особо не было: на безрыбье и рак – рыба. Я вздохнула: - Ставлю на Линдгрен, я и сама ее побаиваюсь, - отозвалась я, скрывая в складках шарфа пробивающуюся улыбку. Обернулась к скучающему юноше, пихнула его в колено. Он наблюдал удивленно, как мы с Асей незаметно почти ползком перебрались с наших мест поближе к нему. – А вы что думаете? Драке быть?       Парень неуверенно повел плечом, растерянно глянул на меня, затем на Асю. Она посмотрела в ответ, все так же открыто улыбаясь, и вдруг они зависли, так и пялясь друг другу в глаза. Я заметила, как лицо парня вдруг расслабилось и из недоуменного, стало по-детски растерянным и немного наивным. Он кривовато улыбнулся в ответ, кажется, я заметила румянец на щеках. И спешно отвел взгляд, вперив его куда-то в сторону. В стороне оказалась я. Очевидно, приняв мой вопрос за спасательный круг, он спешно отозвался: - Д-думаю у п-профессора есть шансы. Хотя Астрид, действительно, д-довольно воинственна.       Я усмехнулась, обменявшись с Асей веселыми взглядами. Скучная поездка начинала складываться забавно. И пусть, на первый взгляд Ася мне не понравилась, то, как она засмущала парня явно веселило. Есть что-то в этой девчонке, что, явно, мне сродни. Может и сойдемся. Все равно ехать черти сколько, а она вполне себе занятная.       Да и паренек оказался забавным и даже несколько трогательным в своем этом не по годам детском смущении. Мне всегда такие нравились – в них есть душа. Правда выбирали они почему-то не меня, а как раз таких как Ася. Как мотыльки, летели на пламя свечи не чувствуя жара. Что ж, в этом тоже есть свой баланс. - Меня Вася зовут, - я бодро протянула ему руку, но поспешно смутилась. Мягче добавила на манер Аси. – Василиса. - Ждан, - его крепкая сухая и чуть шершавая ладонь легла в мою, приятно сжимая. Он блеснул из-под очков своими ореховыми глазами, улыбаясь мне уже совсем иначе, не как Асе. Это была уверенная легкая улыбка, совершенно дружеская, как ни крути. А мне на мгновение стало вдруг так больно от этого, что хоть кричи. Вот прямо тут. Я удержалась.       Но повод выдался. Пока мы делали ставки, скандал между двумя профессорами разгорелся нешуточный: дядечка подорвался на ноги, весь покраснел, как сеньор Помидор, и орал примерно так же, как он, а Линдгрен продолжала с достоинством восседать в кресле и глядела на бедного Кропоткина со смесью усмешки и жалости. Изредка она обрывала его речь, бросая короткие, но меткие ругательства, чем абсолютно сбивала мужчину с толку и злила еще больше.       В эти крики старался вклиниться дядя Костик в неизменной попытке примирить обе стороны. Заходил он, каждый раз одинаково: - Ну вы чего, люди добрые, а? – затем выбирал, кого хочет вразумить на этот раз. Подсаживался или, наоборот, вставал, приобнимал за плечо, начинал ласково. – Голубушка, - обращался к Линдгрен. – Ну что ж это вы? Было б из-за чего ругаться. Линдгрен Ильинична, в основном, мягко отмахивалась от него, но порой оборачивалась и прямо ему, громко, с достоинством рассказывала, какой гадкий и невоспитанный человек этот Кропоткин: - Вы только послушайте этого хама! Твердолобый кусок ослиной задницы!       Надо сказать, выражения у этой дамочки были смачные. Дядюшка Костик, украдкой, понимающе кивал, мол «и в чем она неправа?», подливал себе шампанского, осушал чарку и делал заход на вражескую сторону. Кропоткин от его объятий отбивался, цедил сквозь губы: - Да ну отцепитесь же вы, сударь!.. Позвольте!.. Нет, ну вы только послушайте ее бредни! - Хамло! - Язычница!       Через добрых полчаса уже изрядно подвыпившего дядю Костика за штанину стала трясти Ирина, каждый раз хмуро ругаясь: - Да успокойте же вы их! У меня ребенок! - ребенок, правда, мирно спал. Ему до этой ругани уже не было никакого дела.       И когда конфликт уже намеревался стать вооруженным, автобус вдруг тряхнуло. Он сдавленно кашлянул, выпуская в воздух клубы дыма. Запахло копотью. Автобус пошатнулся и вдруг стал крениться набок. Пьяный дядя Костик искренне, с душевным надрывом объявил: - Мы тонем!       И действительно, наше четырехколесное судно накренилось, а мы все сбились в ком и отлетели в боковую стенку. Я успела облиться шампанским, а попытавшись уцепиться за что-то надежное, ухватилась за Ждана. Так мы с ним вместе кубарем и покатились, пока он не хряпнулся поясницей о подлокотник, а я приземлилась следом. Раздались сдавленные крики, визги женщин, голос дяди Костика громогласно повторил: - Полундра!       Сверху в нашу кучу мала прилетела опавшим лепестком Ася, сдавленно ойкнув своим переливчатым серебряным голоском. Это вам не мой мат-перемат – Ждан глянул на нее впечатлено, очень испуганно. Мне и самой стало ее жалко: уж очень хрупкой она мне показалась сейчас, в этой куче мала.       Автобус, проехав в полунакрененном положении еще с десяток метров, проскрежетал о ветки обшивкой, качнулся, приземлившись обратно на четыре колеса, да так и сел в снег.       Свет в салоне потух. В дорожке луны, тянущейся из окна, застыла картина сущего погрома: все, какие были вещи, валялись перевернутыми, людей разбросало по разным углам и теперь из полутьмы слышалось болезненное кряхтение: - Ой, нога.. - Спина..       Мы со Жданом поднялись. Вернее как, я наконец освободила его от давления своей немаленькой массы и поспешила (лишь бы не устраивать неловких сцен из ромкомов) на помощь лежащей Асе. Только бы не смотреть сейчас в глаза тому, за кого так искренне цеплялась.       Ася приподнялась на локте, потерянно огляделась по сторонам. В полумраке ее глаза как-то особенно светились глубоким синим светом. Завораживали. - Так темно.. – отчего-то прошептала она. И вдруг сжала мою руку опасливо. – Я боюсь. - Вставай, - я растерянно помогла ей подняться на ноги, она тут же прижалась ко мне всем телом, повисая на шее. - Вась, мы что умерли? – захныкала, не то наигранно, не то, правда, испуганно, ее не поймешь. - Девчонки, все в порядке? – осторожно подошел Жан, осматривая растерянную меня. Во взгляде читался немой вопрос, но я лишь пожала беспомощно плечами.       А Ася вдруг вмиг отцепилась от меня и кинулась с объятиями к Ждану, попутно продолжая свою шарманку: - Ой, мы все тут замерзнем!       Вот теперь все было на своих местах, по законам моей жизни. Кажется, у меня скрежетнули зубы, когда он неловко приобнял ее и вновь также смущенно улыбнулся. Ну их нахер! Устроили тут голубятню, тоже мне. Не желая наблюдать за этим воссоединением влюбленных, я побрела в начало автобуса. Хотелось поскорее свалить отсюда. - Что случилось? Долго мы простоим? – я сама удивилась раздраженности в собственном голосе, стоило мне обратиться к водителю.       Тот растерянно глядел куда-то перед собой, на дорогу совершенно пустыми глазами. Его грудь в бешенном ритме вздымалась и опадала, глаза горели страхом. Я заметила, как пальцы на руле мелко дрожат. - Эй, вы в порядке? – раздраженность сменило волнение. Как-то не хотелось среди ночи в сибирском лесу, вдруг обнаружить до смерти напуганного сорокалетнего мужика. И ладно бы, с кем ни бывает. Но с ним, с ним точно не бывает! Это Мурад Бекмебетович, его весь наш город знает. Настоящий сибирский мужик – в прорубях купается, охоту обожает, ходит всегда в валенках и шапке-ушанке. Мы его все неспроста знаем: он год назад девочку от верной смерти спас. Мелкая была, лет семь. Потерялась в лесу, целыми волонтерскими отрядами не могли найти. А тут места такие, уйдешь на два метра от дороги, да поминай, как звали. Вот и ее уже к умершим записали, мол, не найдем в такой глуши. Так под вечер поисков еще и метель разыгралась, а здесь метель – вещь пострашнее медведей и прочей ерунды. Вот откуда уж подавно не выберешься.       Только Мурад так не посчитал. Собрался, нацепил снегоступы, прихватил ружье, да и махнул, мол, не найду девчушку, так и меня самого не ищите. Отговаривать его кинулись, да он ни в какую. Целые сутки его не было, а метель только наутро улеглась. Думали, все, сгинул вслед за девочкой.       Поутру, смотрим, а он из леса на своих снегоступах чапает. Один. Все к нему: кто постебать, кто действительно взволновался за него. Мать девочки в слезы, поняла: если Мурад не нашел, значит сгинула она, дочка ее. А он тулуп расстегнул: на руках малышка сидит, в ворот кутается. Все рыдать тут же. История потом на всю страну гремела, ему вроде даже вознаграждение приличное дали, в общем, хорошо кончилась. Только, пока не наша. - Мурат Бекмебетович, вы чего там? – голос предательски пробило дрожью. Он будто очнулся, глянул на меня растерянно. Помолчал чуть, то открывая, то закрывая рот. Наконец, вздохнул: - Бес спутал. Почудилось невесть что.. - Слышали? Это вы виноваты! – вдруг послышался раздраженный голос Линдгрен. - Я?! Что вы несете?! – устало разозлился откуда-то Кропоткин. - Не понимаете? Навлекли на нас гнев лесных духов своими псевдонаучными росказнями! – отозвалась она, но уже как-то между делом, мысли ее явно занимало другое. Она оттеснила меня плечом, бросив сухое «милочка», пробралась к водителю. Спешно спросила. – Кого вы видели? Лихо? Лешего?       Мурад глянул на нее ошалело. Наконец нахмурился, отмахнулся своей мощной ручищей: - Совсем упились?! Дурдом.. Олень, небось, выбежал. По такой темени не видно. А теперь хана, на морозе таком хрен заведемся, - в подтверждение он подергал ключом зажигания. Автобус издал жалкие попытки завестись, но лишь выпустил пару клубов дыма. Мурад бросил эту затею, выдернул ключ. - И что же делать? – к нам подошел растерянный Ждан. Ему, кажется, удалось ненадолго сбагрить сердобольную Аську дяде Костику, тот теперь унимал ее горячим чаем. – Нам ехать надо. - «Надо», «надо»… Всем надо! Только не поедем, - насупившись, бросил хмурый Мурад. – Я ж не всесильный. Говорю, не двинемся. Помощь нужна. Ждан выудил из кармана телефон, бросил сухой факт: - Нет связи. - Еще бы нет! Мы ж посреди леса, парень! – фыркнул Мурад. – Я за помощью пойду. Тут деревня должна быть километрах в пятнадцати. Глядишь, там найдется, кому помочь. Вопрос пары часов, к оливье вас всех доставлю. Без паники. - Пара часов..- задумчиво протянул Ждан. – Там же минус т-тридцать за окном, мы тут околеем, пока вы в-вернетесь. Другие варианты есть? Экстренные с-службы.. - Новый год, кто к тебе сейчас в лес поедет из колеи вытаскивать? Нет, придется подождать. Вы сидите, оденьтесь потеплее, окна завесьте чем-нибудь, если есть. - Окна? Зачем еще? – не поняла я. - Чтобы не дуло, - отозвался задумчиво Ждан. - Нет, парень, - как-то невесело хохотнул Мурад и крайне серьезно глянул на Астрид. Бросил мрачно. – Не за этим.       Она кивнула, очевидно, поняв по его взгляду, что он имел ввиду. Я подумала на мгновение: ну не всерьез же они тут говорят о леших и прочей нечисти? Правда, в такой обстановке, верилось уже во все, что угодно.       Мурад ушел, наказав нам греться, как сможем, и ни за что не выходить на улицу. Желания такого ни у кого не возникло – стоило радиаторам отключиться, как со всех сторон в салон стал постепенно проникать мороз.       Ирина тут же достала большую клетчатую сумку, водрузила на спящего сына внушительное пуховое одеяло. Я невольно позавидовала – по спине уже полз мерзкий холодок, проникая постепенно все глубже. Дядя Костик устроился неподалеку от них: у них с Ириной завязалась тихая беседа, к тому же, сопровождалась она передаванием небольшой медной фляги.       Профессор Кропоткин, заявив, что не собирается участвовать во всем этом балагане, уселся спереди, поближе к водительским местам, и усиленно стал делать вид, что спит. Мы его разубеждать не стали: ну как сказать человеку, что он волей-неволей, а все равно в нашем балагане? Нет, это было бы слишком, даже для такого как Кропоткин. Линдгрен Ильинична принялась завешивать окна. Поначалу, бросила всем призыв, но не дождавшись ответа, вперила суровый взгляд на меня, мнущуюся рядом: - Милочка, вам особое приглашение нужно? Помогайте! – процедила она, вручая мне какое-то широкое расшитое полотно. Это оказался шелковый платок.       Признаться, моя растерянность и ее командный тон сделали свое дело – я, не понимая, что вообще творю, как под гипнозом стала прикреплять к окнам, на которых не было шторок, ткань. Отчего-то старалась усиленно, не оставляя ни малейшего зазора. В какой-то момент зависла, глядя пустыми глазами на нетронутую гладь снега по ту сторону стекла, укутывающую чернеющие стволы деревьев. И вдруг там, в темноте, мелькнуло что-то. Я вздрогнула, моргнув. Показалось? Глянула снова – лес стоял недвижимый, холодный. Казалось, из тьмы за нашим автобусом наблюдает что-то, лес чувствует в своих владениях чужаков. И крайне этому не рад. - Не зевай, - бросила требовательно Линдгрен. Я заметила едва заметное напряжение в ее голосе, но прежде, чем успела спросить, она уже требовательно бросила Кропоткину, упирая руки в бока. – Вы посмотрите, тоже мне, мужчина нашелся! Девушки работают, а он в ус не дует!       Кропоткин обернулся, в первый миг ошарашенно, но тут же его затрясло от гнева: - Да вы.. Да как вы!.. Я не собираюсь заниматься этой чушью! От кого вы тут прячетесь, от лешего?! - Вам смешно?! Мы на чужой территории, не защищены ничем. Мы как на ладони сейчас! – зашипела Линдгрен, обернулась ко мне. – Ты же видела, да? Скажи ему!       Я видела. Не знала, что именно, но что-то точно видела! Что-то было в этом лесу! Что-то темное. Я неопределенно мотнула головой, попятилась. На секунду отчетливо увидела в ее зеленющих, не по возрасту живых, подвижных глазах, разочарование. Она смотрела так, словно я бросила ее на растерзание толпе, огласив приговор. Это было отчаяние, граничащее с болью и гневом. Но она сдержалась. Поджала губы, отвернулась, продолжила свое дело молча, не взглянув больше ни на кого. А я так и стояла посреди салона, как громом пораженная, не зная, во что я вообще только что вляпалась. Но очень скоро я узнала. - Вась, - послышалось откуда-то сзади. Я вздрогнула, оборачиваясь. Голос, позвавший меня, показался каким-то чужим, не человеческим. Нет, это была лишь Ася. Они с Жданом сидели на задних рядах, в самом углу. Она по-прежнему жалась к его груди, даже перекинула тоненькие ноги через него, заставляя взять ее на коленки. А он сидел, пялясь куда-то в пол перед собой совершенно пустыми глазами. Только было в них что-то незримо тревожное, очень далекое. – Иди к нам, - махнула призывно Ася, кивнув на кресло, стоящее ко всему остальному ряду спинкой. Выходило, что там меня будет совсем не видно.       Идти не хотелось и смотреть на то, как красивые жилистые руки Ждана чуть сдавливают чужое мягкое бедро, тоже не хотелось. Но я подошла, потому что отказаться в тот момент было выше моих сил. Просто нельзя было и все. Бывает так.       Шлепнувшись на кресло, я безвольно разъехалась по нему, упираясь щекой в прохладную шелковую ткань, закрывающую окно. Чуть приоткрыла створку, уставившись задумчиво куда-то вдаль. Ничего не хотелось. Лишь застыть вот так в моменте, позволить времени самому литься, уносить меня своими потоками прочь.       Я рассеянно глядела на черные макушки елей, пиками упирающиеся в тяжелое чернильно-синее небо без единой звезды. Так странно выглядела эта мрачная масса, корнями уходящая в белоснежную гладь снега. И так завораживала мысль, что мы действительно одни на десятки километров вокруг. И ни единой живой души, никакой связи. Только этот маленький автобус – песчинка в океане бескрайней тайги.       А ведь ни один из этих лесов невозможно исследовать полностью. Местность у нас такая – не любит она заумных чужаков, стремящихся все понять и разложить на рациональные составляющие, вон, как Кропоткин. Нет, здесь так нельзя. Тут человек – лишь ведомый, крошечный огонек души: один грубый порыв ветра и оборвется.       Я не заметила, как перед глазами перестали маячить стволы деревьев, как их размытые черные росчерки сменились ресницами, а веки окончательно налились свинцом. Стало вдруг так тягуче хорошо: до ломоты в теле, до сладкого ощущения внутри. Как в детстве, когда ты в бревенчатой деревянной избе, черт его знает где, но где-то на окраине мира не меньше: выйдешь за порог и провалишься в небытие. Ты лежишь под тяжестью неподъемного стеганного одеяла, такого, что не пошевелить рукой. Только трешь ледяные пятки друг об друга, ежась от холода, переворачиваешься на печке, кутаешься сильнее. А там, из приоткрытой на кухню двери, льется слабо подрагивающий огонек свечи. Вечно тут с коммуникациями нелады. А из-за двери все льется чей-то тихий незатейливый разговор: там вспоминают о прошлом, о юных годах, о тех, кто жил в этом доме до нас многие поколения. Кажется, когда ступаешь на порог, что из темных углов все эти души все еще присматриваются к тебе, оценивают потомка. И ты медленно проваливаешься в сон: глубокий, как смерть, и сладкий. Как бывает только в детстве. А завтра похороны бабушки.       Когда проснулась, нервно вздрогнула, отнимая щеку от стекла. За окном ничего не изменилось. Я рассеянно осмотрелась, в попытке понять, сколько же я проспала. Стало, кажется холоднее, но после сна тело мое приятно горело теплом, и чуть знобило. Я обернулась: на передних рядах было тихо, кажется, все, если и не спали, то пребывали в том пограничном состоянии, когда кажется, что легко можешь склонить чашу весов к бодрствованию, но на самом деле уже давно спишь. - З-замерзла? – спросил осторожно хрипловатый вкрадчивый голос. - Не очень, - отозвалась я, поведя плечом. Не хотелось сейчас смотреть Ждану в глаз, но я пересилила себя, повернулась. Ждан спал. На меня глядели озорные глаза Аси. - Ты дрожишь вся, - она легко выбралась из обмякших объятий Ждана, так же легко подсела ко мне, резко сокращая между нами расстояние. И все это как между делом, словно и ничего такого.       Я бросила опасливый взгляд в сторону Ждана. Сама до конца не поняла, боялась ли что он проснется или наоборот хотела этого? Что-то внутри отчаянно желало его разбудить и с отчаянием осознавало, что это невозможно. - Дай руки, - Ася не дожидаясь ответа взяла мои ладони в свои, потянула к губам. Я вдруг отчаянно испугалась прикосновения ее губ к моим пальцам, но она лишь выпустила из них маленький клубок пара, обдавая замерзшую кожу теплом. – Тепло тебе, девица? – ее голос обволакивал, заставлял трепетать что-то внутри.       Я нервно закивала, попыталась произнести что-то, беспомощно приоткрыла губы, но так и не найдясь, что сказать, снова прикрыла. Меня колотила дрожь. Я глянула виновато и, почему-то моляще. Ася улыбнулась, подалась вперед. Дышала я рвано и медленно, боясь лишним движением разозлить что-то темное, рвущееся с цепи. Выдать себя.       Она застыла в паре миллиметров от моего лица. Ее горячее дыхание жгло, но отчего-то не теплом, а пронизывающим до костей холодом. Меня обдало таким первородным страхом, что я так и сидела, вытаращив в пустоту перед собой глаза, ища помощи в крошечном кусочке замерзшего окна, торчащего из-за плотного полога. - Не бойся, - прошептала она. – Это не больно.       Я подумала, что это чрезвычайно правильно. Что смерть и должна быть такой: страшной, но не больной. Следом пронеслось: «И ты веришь ей?». Действительно, с трудом верилось сейчас этому сутулому костлявому существу, занимающему собой почти все пространство салона, гладящему меня когтистым сухим пальцем по щеке, оставляя на ней едва заметные полосы поврежденной кожи.       Воздух между нами дрогнул, я почувствовала, как лица касается легкий пушок на ее щеке. Зажмурилась. Подумалось жалкое: «И ведь ни одной молитвы не знаю».       И вдруг раздался резкий удар, такой силы, что автобус дрогнул. Ася вмиг отстранилась. Я успела уловить, как чудовищно уверенное злое выражение сменяется на девичий юный страх. Она завизжала, подалась на меня, хватая за плечи. Прижалась, будто ища защиты.       Удар повторился. Тут уже не по себе стало всем. Единый страх заменил собой воздух в легких, сдавив их вакуумом. С передних рядов послышалось сдавленное Иринино: - Что это?..       Снова громыхнуло, да пуще прежнего. Спереди взвизгнули, дядя Костик тихонько выругался. Ждан вздрогнул, вдруг выпадая из сна как из обморока. Заозирался по сторонам, напоровшись взглядом на нас с Асей, замер.       Он смотрел на нас, а мне вдруг стало мучительно тяжело дышать. Я видела, ощущала, как Асины горячие губы скользят по моей шее, оставляя мокрые следы. Ее руки двигались где-то под моим свитером, трогая, кажется, не внешнее, а внутреннее, задевая пальцами струны души, заставляя вздрагивать от каждого касания. Ждан смотрел неотрывно, я видела в полумраке, как отчаянно горят его щеки, отражая зеркально мои. Ася отстранилась на миг, бросила на него надменный едкий взгляд, хохотнула высоко, чисто. Как живые не могут.       Ася играла с нами, наслаждалась беспомощностью. Нет, не Ася, кто-то, кто заменил ее в ту ночь. Я тонула, падала куда-то в забытье, постепенно теряя грань реального и нереального. Не в силах пошевелиться. Не в силах закричать. Тело пробило крупной дрожью, перекрыло дыхание. Я задыхалась, по щеке скатилась слеза. Моя ли?       Я уже не видела ничего перед собой и одновременно видела себя и Асю со стороны: ее мягкие изгибы покатых бедер, остроконечная грудь, удивительно хрупкие руки, в которых таилась поистине ужасающая сила. И видела свое лицо: отчаянное, искаженное выражением не то бескрайнего счастья, не то глубочайшей безысходности. - Оставь ее, кто бы ты ни был, - послышался тот же тихий хрипловатый голос. Но нерешительность из него исчезла. Ждан произнес это тоном, не допускающим отказа. Я подумала, что, пожалуй, такому тону подчиниться даже тьма. И отдаст ему Асю, непременно отдаст. А я.. Да какая уже разница, что там станет со мной. Я изначально была отдана этому миру, была его частью. Мертвая, не живая. Сразу, как появилась. Проникла тайком, без спроса. Пришло время возвращаться.       Мир дрогнул. Я обнаружила себя все в том же кресле, а к плечу напугано жалась Аська. Было что-то иное в ней, не то, что в моем видении. Это была она, та самая, настоящая Аська. Она прошептала сдавленно: - Мне так страшно..       Я провела по ее голове, вдруг прижимая к себе так крепко, как только смогла. Зашептала, путаясь в словах, слезах, рваном дыхании: - Я здесь, милая, все хорошо. Только не бойся, слышишь? Не поддавайся, не надо, - я молила, спутывая пальцы с ее мягкими белокурыми волосами, ощущая ее тело, содрогающееся от тихого плача, как свое. И все повторяла. – Только не засыпай. Умоляю, не засыпай.       Вновь по обшивке ударили, на этот раз следом раздался душераздирающий скрежет. Ася сильнее затряслась в моих руках, затараторила сбивчиво, вдруг заглядывая мне в глаза. Коснулась щеки ладонью, не давая отвести взгляд. Второй рукой схватила руку Ждана. - Вы не знаете, какой Вик хороший. Я его очень люблю, он меня. Он там без меня сгинет, слышите? Передайте ему, что я люблю его! И не бросайте его одного, умоляю! Обещайте! - Ася, нет.. – прошептал Ждан. - Ты вернешься к ему, слышишь?! Сама скажешь! – во мне вдруг заиграла детская обида, по щекам заструились слезы. Я злилась сама не зная на что. И плакала, давно все понимая. - Ты и сама в это не веришь, Вась, - мягко улыбнулась она, тоже смахнув слезу. Глянула на Ждана, произнесла что-то, только я почему-то не слышала ее слов. Только он решительно глянул на меня, кивнул. Снаружи послышался какой-то шум: хруст снега, тихие голоса, постепенно приближающиеся. - Это помощь? – с надеждой произнес Кропоткин, подрываясь с места. - Прочь от окон! – завопила Астрид, столь страшно, что все мы разом от них отшатнулись. Все мы втроем глянули в кусочек приоткрытого окна, отставленного мной. До него была всего пара сантиметров – протяни только руку, да закрой. Оказалось, духу на то, чтобы сделать это, не было ни у кого из нас. И вдруг по стеклу ударили с такой силой, что оно едва выдержало. Я успела увидеть мохнатую когтистую ладонь, прежде, чем она скрылась за шторой. Ася снова закричала, прижалась ко мне сильнее. В оконном проеме я увидела силуэты, много. Они были нечеловеческими, нет. В свете луны плясали сами черти.       Более грохот не прекращался ни на миг. Черти выплясывали вокруг автобуса, молотя по обшивке, выкрикивая что-то. Далекие женские голоса вытягивали какую-то жуткую песнь, сливаясь в единый плач. С Асиных губ сорвалось тихое сбивчивое: - Нет-нет, нет, нет, нет.. - Не надо, умоляю, - прошептала я сдавленно, сжимая ее сильнее, стараясь защитить от холодных лап мрака, тянущегося со всех сторон.       К нам подбежала Астрид. Лицо ее сияло решимостью, несмотря на явное потрясение. Он произнесла без единой запинки: - Это по наши души. Мы нарушили границы, вторглись на чужую территорию ночью. Теперь так просто не откупимся. - Бросьте вы эти россказни! – в отчаянии проорал Кропоткин, подрываясь на ноги. Его лицо светилось страхом столь сильным, что он уже походил на безумие.       Он рванул к одному из окон, срывая с него ненадежное полотно ткани с криком: - Никого там..       Их с Астрид единое «Нет!» разнеслось страшным эхом, заставляя вздрогнуть. Мы все замерли на миг, ошеломленно глядя в пустеющее окно. На миг я забыла, как дышать. Лицо Кропоткина приобрело ликующее выражение, а Астрид побелела как полотно. - Я же вам говорил! – геройски бросил он, вновь оборачиваясь к окну, да так и замер, не стерев с лицо идиотской ухмылки.       И тогда мы увидели его. Существо, от которого я так и не смогла избавиться в своей голове. Сколько бы я ни ходила на терапии, сколько бы ни изучала все, что могло бы хоть как-то обосновать увиденное, но, закрывая глаза, я все еще вижу перед собой его лицо: серо-синее, впалое, точно у мертвеца, с кроваво-алыми пятнами носа и щек на лице. Подбородок скрывался в спутанной грязной бороде, висящей клоками до самой земли и там, внизу, на ней виднелись кровавые следы. Его тело было кривым, нечеловеческим, в три метра ростом. Пасть зияла сотнями клыков. Он мог проглотить нас всех разом. Но страшнее всего были глаза. Они взирали на нас из самой глубины черепа затуманенными сферами. Так смотришь в глаза самой смерти и видишь в них собственное отражение.       Позади, за его спиной, тянулся, вился змеей, сковывая нас в кольцо, дьявольский хоровод. По снегу выплясывали мохнатые горбатые черти. Их копыта тонули в снегу, оставляя витиеватые следы. Я ничего в своей жизни не пугалась сильнее. Под руку с чертями выплясывали совершенно нагие девушки. Их тела в лунном свете были бело-голубыми, а головы мертвенно болтались на плечах, точно у марионеток. Их мертвые лица улыбались окровавленными беззубыми ртами звездам.       Я так и не смогла до конца осознать, что последовало за этим. Все смешалось в один ком страха. Мы – восемь жалких самонадеянных безумцев, возомнивших себя богами – оказались лицом к лицу со стихией, с первородным злом. Ничто не может напугать человека сильнее, чем осознание того, что он не всесилен. В ту ночь мы успели понять это сполна.       Первым отчетливым звуком был рикошетящий, путающийся в вое снежной бури и плаче, крик Астрид: - Не поддавайтесь ему! Не давайте, запутать вас, помните, кто вы такие! - Я-я.. – пролепетал Кропоткин, заикаясь, попятился назад, но споткнулся обо что-то и шлепнулся на пол. Панически стал отползать, все еще не в силах оторвать глаз. Лепетал сдавленно. – Не прав.. Так не прав.. - Вы идиот, Кропоткин! – прорычала Астрид, едва перекрикивая нарастающий шум. – Вспомните, кто вы! Вы же скептик! С вами никогда не могло произойти ничего такого! - Но.. Но оно.. – продолжал трястись Кропоткин. Астрид отвернулась от окна, склонилась над ним, тряхнув за плечи. Глядя прямо в глаза настойчиво крикнула: - Его тут нет! Вы были правы, Кропоткин, я сумасшедшая! Ведь такого просто не может быть! - Не может быть, - механически повторил Кропоткин совсем тихонько, но вдруг взгляд его прояснился. Он повторил уже тверже, едва очертив на губах подобие улыбки. – Не может быть!       Ирина забилась в угол, прикрывая руками по-прежнему спящего мальчика. Тихонько забормотала, как-то сдавленно, совсем обреченно: - Да что же это делается..       Ее вдруг закрыл своим телом дядя Костик, произнес напускно весело, хотя голос у самого нещадно дрожал: - Во мы допились с вами!       Ирина слабовато бросила: - Да я ж не пью столько.. - Вы?! – громче и веселее прежнего бросил мужчина. – Еще как пьете! Все мои запасы выхлебали, трезвыми теперь ехать придется! Весь праздник мне испортили. - Я?! – и Ира вдруг едва-едва засмеялась, больше нервно. – А и действительно, вы-то пьете, как первокурсница..       Я слабо улыбнулась. На миг в замутненное сознание прокралась мысль, что у нас есть шанс. Что мы еще можем спастись.       Только тогда я поняла, что к моему плечу больше никто не прижимается, а пальцы перебирают по воздуху. Я вскочила на ноги, озираясь, в отчаянии крикнула: - Ася!       Никакого ответа. Я повторила снова. Внутри начинала биться паника: - Ася!       И тогда я ее увидела. Она стояла у распахнутых задних дверей, нагая, точно такая, как я видела ее во сне. Или то был не сон? Она стояла, нервно сжимаясь от холода, но лицо ее было мертвенно спокойным, даже каким-то блаженным. Только в глазах бился страх, как у ребенка, видящего мать, шагающую на эшафот. - Ася, нет.. – прошептала я одними губами, наблюдая, как она мягко ступает на снег, как тот проседает под касаниями ее кожи, утягивая ноги куда-то вглубь. Шаг, еще один. Хотелось закричать, но воздуха не хватало. Хотелось броситься вдогонку, но тело будто сковало тисками. Я не могла позвать на помощь, не могла издать ни звука. Лишь тихо плакала, шепча безмолвное: - Ася..       Наконец, тело подчинилось. Я сорвалась с места, рванула к дверям. В проеме все еще можно было увидеть ее красивый силуэт, утопающий в объятиях метели, уводимый дьявольской процессией прочь из мира живых. Мне показалось, что она обернулась и заглянула мне в глаза. Донеслось тихое: - Ты все же передай. - Нет, постой! Ася! – я уже кинулась бежать за ней, но почувствовала легкое прикосновение к плечу. Неожиданно теплое в этом торжестве мрака. - Не ходи, Василис.. – тихонько попросил Ждан. Он смотрел не вслед Асе, он смотрел мне в глаза с мольбой, взывая к чему-то, что я сама в себе забыла. Произнес совсем сдавленно. – Пожалуйста.       Я обернулась вновь к дверям. За ними порывы ветра гнали снег, закручивая его, обжигая кожу мелкими осколками льда. В свете луны я видела, как в чащу несмелыми шагами уходит Ася. Сама не поняла, как руки коснулись двери, плотно закрывая ее. Навсегда расчерчивая эту незримую грань между морозом и нами. Грань между миром живых и мертвых. Между Асей и нами двумя: мной и Жданом.

***

      Вокзал встретил нас яркими огнями гирлянд и полнейшей пустотой. Лишь в окошке кассы слабо горел свет из-за плотно задвинутых жалюзи. На площади посередине стояла пышно украшенная елка, игриво поблескивающая алыми шарами и бусами гирлянд. Людей почти не было, за исключением встречающих.       Мы вышли из автобуса в полной тишине, избегая сталкиваться взглядами. После пережитого этой ночью, возвращение в привычную реальность казалось дикостью. Все эти люди, улыбающиеся друг другу, ожидающие полуночи – все они казались наивными глупцами, безумцами. На самом деле, безумцами были мы.       Я вытащила из багажного отсека сумку почти самой последней. Глянула в сторону: там в одиночестве стоял дядя Костик, потерянно озираясь по сторонам. Его взгляд был пронизан болью и, отчего-то, смирением. Он ведь так ждал, что дочка все же приедет.. Так хвалился тем, какой она была в детстве, все сыпал бесконечными историями о такой чудной «птичке». А теперь стоял совершенно один.       Наконец он вздохнул. Улыбнулся неловко, будто извиняясь перед всеми присутствующими, вытер рукавом глаза. Двинулся куда-то прочь. Его окликнули: - Константин Олегович! – из автобуса выпрыгнула Ирина, придерживая за руку сына. Тот едва проснулся, теперь сонно хлопал глазами. В эту ночь нас всех, возвышенных взрослых, жестоко наказали правдой, но в этом была пугающая справедливость, не дающая все спихнуть на мистические силы зла. Потому что ребенок спал и не видел тех ужасов, что видели мы. Значит, у того, что мы приняли за чудовище, все же было сердце.       Ирина смутилась, замялась на месте, так и не решившись идти дальше. Потом глянула на сына, и подняла глаза, рассматривая дядю Костика как в первый раз. Тихо сказала: - Пошли домой, пап?       Астрид ловко спрыгнула на плиточную кладку вокзала, оперевшись на стыдливо поданную руку Кропоткина. Кивнув ему уважительно, она позволила вынуть ее сумки, но от проводов отказалась. Бросила, чуть улыбнувшись: - Ты не плохой человек, Кропоткин. Но все равно сущий дурак.       Тот так и не решился посмотреть ей вслед, когда она ровной размеренной поступью двинулась к парковке такси. Я нагнала ее, неловко выкрикнув: - Линдгрен.. Ой.. Простите, - смутилась, поджимая губы. Глупое прозвище прицепилось.       Она улыбнулась понимающе, почти что по-матерински: - Хотелось бы. Но пока только Долгополова. Если повезет, однажды мои книги тоже будут заставлять людей задумываться о чем-то. Для писателя ведь только это, пожалуй, и важно. Но пока только Долгополова.. - Астрид, - я глянула ей в глаза, стыдливо и столь искренне, как только могла, произнесла. – Простите меня. - За что? – удивилась та. - За то, что вы сильная, а я нет, - ответ вдруг вырвался сам собой, вместе с запоздалым осознанием. По щекам потекли слезы. – Если бы там это были вы, а не я.. - Ты поступила правильно, Василиса. Ты выбрала мир живых, - отозвалась она легко. Заглянула в редикюль, покопалась и протянула мне что-то. Я растерянно приняла карточку. – Моя визитка. Там адрес. Заходите, если вам вдруг понадобится сумасшедшая писательница, верящая в сказки про злых духов, - с легкой улыбкой она так и ушла, оставив меня одну.       Вокзал постепенно пустел, остались только мы со Жданом, все стоящие в паре метров друг от друга. Так и не решаясь ни подойти, ни расстаться навсегда. Кроме нас какой-то паренек, похожий на замерзшего грача, беспомощно озирающегося по сторонам, сидел на лавочке неподалеку. Мы со Жданом переглянулись и не сговариваясь подошли к нему. Он сидел на лавке, сгорбившись, прятал подбородок в вороте дутой болоневой куртки. И смотрел куда-то в землю, не замечая никого вокруг. Ждан произнес первым: - Ты ждешь Асю, да? - Да! Я Вик! Виктор! – паренек подорвался на ноги. Оказалось, он ниже и Ждана и меня. От этого почему-то стало одновременно смешно и горько. – Вы ее знаете? Где она?!       Юноша вздрогнул, стряхивая с черных как смоль кудрей крупицы снега. Поднял на Ждана полные надежды глаза, и я буквально почувствовала, как тому стало тяжело под этим взглядом. Нет, это не его вина, а моя. И мне было это говорить. - Вик.. А я Василиса, - я усмехнулась так горько, что смой стало дурно. На глаза снова выступили слезы. Она должна была прожить долгую счастливую жизнь с Виктором. А умерла с Василисой. – А пойдем с нами Новый год праздновать, а?       Я подумала. Что будет честно посмотреть в глаза человеку, у которого я отняла любовь. Его зеленые, такого цвета, какого я никогда не видела, глаза смотрели на меня обреченно, как на палача. Я знала, он все понял по моим словам. Конечно, совсем не то, что случилось на самом деле. Потому что такое вообще не происходит на самом деле никогда, а если и происходит, то остается в очень узких кругах. Потому что о таком не говорят. Об этом страшно сказать. Потому что все мы в этот день невольно оказались вывернутыми душой наружу перед абсолютно незнакомыми людьми. И ты можешь всю жизнь считать себя храбрым и отважным, но правда в том, что хватит одной лишь просьбы, чтобы ты, поступившись принципами, остался с тем, кто просто здесь, с тобой. И просит не уходить. Не лезть совершать подвиги ради кого-то далекого, зыбкого. Потому что, в конечном счете, герои погибают, а остаются люди, которым приходится мириться с тем, что стоя на краю, они выбрали не прыгать. - Мы не вернем тебе Асю. Но мы здесь, - я протянула ему ладонь. Вот так просто, по-честному. Как умела я, и никогда бы не смогла она.

***

      Впоследствии мы с Жданом часто захаживали к Астрид домой. Она угощала чаем, позволяла в сотый раз осмотреть всю ее квартиру. Ну ведь правда интересно! Вся она была заставлена всяким антикваром дорогущим, но не как в музее, а как-то душевно. Вот вроде и буфет такой дорогой, что кажется, всей жизни не хватит расплатиться, а на нем преспокойно себе стоит чайная чашка. И ничего страшного, что след останется. Это ведь мебель, она не живая. Беречь живых нужно.       И Астрид позволяла мне навзрыд плакать на ее кухне, когда мы вспоминали Асю. Конечно, я знала, что могла спасти ее в тот день. И Астрид знала. Только я не спасла. Потому что тогда, на заснеженной дороге, Ждан взял меня за плечо и тихонько сказал "не ходи". И я не пошла. Возможно, это и спасло меня. Лежала бы сейчас там, с Асей...       А так пила чай с Астрид и заливалась слезами. Ждан никогда не слушал моих этих слез, отпрашивался на балкон покурить. И курил долго, пока я не угомонюсь, будто точно знал, когда это случится. Я знала, ему и самому больно, что он так поступил с Аськой. А ведь любил ее безмерно, я знала. А выбрал меня. И я выбрала его, а не Аську. Потому что она была пронзительная и звонкая, слишком яркая для этого мира. Для нас. Может потому, Мороз ее и забрал.       Мы со Жданом по-честному очень дружили с Виком. Чтобы только не потерять и его, вслед за Асей. Как-никак это мы виноваты, что у него ее больше нет. Потому, пока я плакала, а Ждан курил, Вик обычно блуждал по гостиной, рассматривая бесчисленное множество книг за стеклянной дверцей шкафа. У Астрид была чудесная библиотека. А Вика она, на удивление, сразу полюбила, хотя не раз упоминала, что ненавидит в людях скромность. Но его любила, позволяла читать свои книги. Вик, оказалось, очень любил литературу. И Асю очень любил.       С остальными мы потеряли связь прямо в тот день. Но их можно понять - сложно жить с тем, что никому и никогда не расскажешь. И лишь однажды дядя Костя нашел меня в Одноклассниках и кинул мне их семейное фото. Там улыбалась Ирина, обнимая дядю Костика, а рядом Максимка сидел на руках у Деда Мороза. Не настоящего, просто с какой-то новогодней елки. Совсем не страшного. Не то существо, что мы видели. Но я так и не смогла ответить. Дурацкий у него все-таки юмор.       А с Виком мы общались странно. Он был почти таким же пронзительным, как сама Ася, только в два раза больнее, от того, что за ним мы видели и ее тоже. Мы много проводили времени вместе. Съехались втроем почти сразу же – так почему-то показалось правильнее. Окрестили нашу общую маленькую сталинку «логовом», проводили там дикое количество времени, просто занимаясь ничем. Наслаждаясь тем, что можем себе это позволить. Просто жить.       Я видела, как Ждан порой долго смотрит на Вика, когда тот читает, и думал о чем-то. Я научилась понимать по его лицу, когда он думает о чем-то сложном. И Вик для него был сложным. И я, внезапно, тоже стала такой, потому что при взгляде на меня он смотрел куда-то еще, на что-то, что было в его сознании.       А потом в один из вечеров я поцеловала Вика. Сама не знала зачем, просто вдруг не смогла больше терпеть. Долго, слишком долго эти мысли преследовали меня, не давали покоя, не давали полностью быть честной со Жданом. И я сделала это, чтобы наконец сдвинуться с мертвой точки. Будь, что будет.       Нет, он был совсем не как Ася. Робкий, удивительно пылкий со всем своим юношеским максимализмом, который мы с Жданом, кажется, просрали в ту самую ночь. А Вик был таким как нужно – ярким, смело-напористым, забавно смущающимся, когда мы вдруг сталкивались носами.       Мы сидели на ковре в гостиной Астрид. Сама она ушла ненадолго: нужно было отправить пару экземпляров книги почтой. А мы сидели и целовались. Ладонь приятно покалывало от жесткого ворса, вторую я опустила на затылок Вика, не желая позволять ему отстраниться. Он и не думал. Лишь подался вперед, заваливая меня спиной на пол, повис сверху и все целовал, целовал, целовал. Только не теперь, не сейчас. Еще пару секунд и я остановлюсь. Еще чуть-чуть.       В комнату шагнул Ждан, да так и замер в дверях. Долго стоял, глядя на нас двоих: раскрасневшихся, ошеломленных, сбитых с толку, - и думал о чем-то. Я знала: не я одна думала о Вике. Но то, как я поступила, не шло не в какие рамки приличия. Я отчаянно подумала: «это конец».       Вик оказался мудрее нас обоих. Поднялся, порывисто приблизился к Ждану, успевая поймать его, внезапно решившего спасаться бегством от этого порывистого юнца. Но Вик схватил его за шкирку, как котенка, саданул с размаху спиной о дверной косяк, так, что даже мне стало больно. И так же резко, с размаху поцеловал, вжимаясь всем телом, повисая на его плечах. Миниатюрный юркий Вик и неловко согнутый высоченный Ждан. Я невольно пропустила улыбку.       Мы четверо так и собирались вместе, держались как-то друг друга. Потому что, какая бы боль ни была, она всегда легче, если разделить на всех. И мы делили. Никогда не говорили о случившемся в ту ночь, но вспоминали и дядю Костю, с его ужасными шуточками, и Ирину с маленьким Мишуткой. Повезло ему всё-таки с мамой - такая грудью закроет от чего угодно на свете. Даже от главного новогоднего героя.       А мы держались вместе и собирались у Астрид каждый Новый год. И была елка, настоящие восковые свечи, множество гирлянд и шампанского. Только шторы всегда были плотно сомкнуты. От греха подальше. Мало ли, кто решит в санях пролететь мимо.