лёд

Он его ломает. Мальчишка-гриш с неестественной, ненормальной силой, плещущейся в таких же неестественно синих глазах — он надламывает что-то у него внутри нервными бледными почти как фьерданские снега пальцами. Альес даже думает, что тот использует дар, когда у него ускоряется пульс и сбивается дыхание без видимых причин — и это вызывает в нем приступ тошноты. Люди не должны владеть силой святых. Гриши не люди и не святые — они монстры, чудовища, твари, которых Джель повелел уничтожить. Это звучит у него в ушах строгим баритоном Ярла Брума, и Альес сжимает зубы. Скорбь обжигает внутренности впервые со дня смерти его родителей, и он вовсе не знает что с ней делать. Они с мальчишкой единственные выжили на том корабле, наверное. Было бы глупо дать друг другу умереть здесь и сейчас. — Эй, дрюскель, — колдун касается его локтя, болтая как обычно много и совсем не по делу, — у вас во Фьерде все такие, как ты? Альес даже имени его не знает. Альес вообще о нем не знает многого, практически ничего; зато он чувствовал как это, когда чужая сила впивается в тело, не давая ему замёрзнуть насмерть в ледяных водах Истиноморя, он слышал, как этот голос искажается от слабости или звенящего льдинками страха. Он знает, как это, когда дрожащее холодное обнажённое тело жмется к нему в попытке отогреться и отдать тепло в ответ. Он ненавидит себя за то, в каких подробностях это помнит. Он правда хотел бы забыть. Альес вопросительно выгибает бровь, поворачиваясь. Мальчишка привычно _не_ смущается, глядя в упор, в глаза. Альесу самому хочется отвести взгляд. Он не знает как реагировать на то, что тот смотрит. — Какие? — ему, на самом деле, противно слышать о Фьерде из его губ. Слишком уж много из них вылетает... другого. Мальчишка улыбается ехидно, паршиво. Альес закатывает глаза. Ярл Брум говорил. Ярл Брум вбивал им в головы то, что гриши коварные, вероломные, бесстыжие до тошноты. /Ярл Брум не упоминал только то, как сложно их бесстыжести сопротивляться/ — Контрастные, — мелкий гриш пожимает плечами, — горячие как пламя, а на деле — холодные как этот фьорд. Проклятье. Альес чувствует то, как щеки горят не то от холода, не то от того, что несёт этот мальчишка своим поганым незатыкающимся ртом. Ему смертельно хочется приложить снег к полыхающей коже, зарыться в него лицом и никогда в жизни больше не видеть его. Он сдерживается только благодаря вбитой солдатской выдержке. — Др-рюсье! — рычит вместо всей той несвязной мешанины, в которую его мысли превращает одна — помилуй Джель! — фраза. В этом и есть вся проблема. Всё начиналось так просто. Альес ненавидел его за то, что он гриш — все было просто, понятно и очень привычно. Мальчишка, наверное, тоже его ненавидел — за то, что он дрюскель, за то, сколько ему подобные казнили из его народа. Сейчас все становится слишком сложным. Мальчишка его бесит — слишком шумный, слишком громкий, слишком яркий в своей бесконечной насмешке и глупом кокетстве. Альес... не уверен, что все ещё ненавидит. — Ты слишком легко смущаешься для солдата, дрюскель! Гриш смеётся, запрокинув голову назад — чёрные волосы контрастируют с белизной снегов. Альес немного ненавидит их обоих за то, как его смех отдаётся, вибрирует у него в груди, за то, как он ловит, затаив дыхание, каждый звук. — Ты отвратительно смеёшься, дрюсье! — бросает он сухо, думая только о том, какая же это ложь. Мальчишка фыркает. — Мой смех — это серебряный колокольчик, — с достоинством сообщает он, глядя на Альеса сурово и веско. Он отворачивается, тщетно пытаясь сдержать улыбку, против воли наползающую на полные губы. О, Джель. Мальчишка-гриш совершенно точно что-то в нем сломал.