Операция "Шейд"

На рассвете, когда над Андрентайдом еще сияли звезды, а смена должна была вот-вот закончиться, Высший Арканист Усамакаллит содрогнулся, едва не потеряв управление городом. Абсолютно все артефакты, связывающие их с Даггетом, один за другим вышли из строя. Это означало лишь одно – Даггет нарвался на серьезные проблемы. Кое-как взяв себя в руки, Усамакаллит взглянул на город через миталлар, пытаясь нашарить Даггета взглядом. Он должен был быть недалеко от церкви Джергала. Так и оказалось. Усамакаллит увидел его в двадцать первом отсеке церковного каземата, запертого в камере. Из тюрьмы наверх поднимались около десятка жрецов. Смотрящий запирал ящик для хранения опасных артефактов, отнятых у преступников. Мертвая зона внутри не только блокировала их действие, но и высасывала энергию, отдавая ее обратно городу. Усамакаллит попытался успокоить бешено колотящееся сердце. Сейчас связаться с Даггетом он не может, но может посмотреть "воспоминания" – ведь все передающие сферы должны были запомнить все до того самого момента, пока не оказались в мертвой зоне. До конца смены оставалось не больше тридцати минут. Усамакаллит замер в нерешительности. Что делать? Открывать камеру Даггета? Он мог запросто это сделать. Вот только тогда им обоим точно не сносить головы. А исчезновение Даггета заметят обязательно – следящие сферы в тюрьме передают информацию в главный штаб стражи. Нужен был план, но времени на него не было. Усамакаллит закусил губу. Мысли, обычно стройные и ясные, спутались. Нет. Сейчас он не будет его выпускать. Людей из временных камер забирают раз в трое суток – еще сутки у них с Даггетом точно есть. А пока к нему никто не притронется, разве что... Не станет ли Кель-Гарас снова идти против закона, чтобы убрать ненужных свидетелей? Усамакаллит пытался ровно дышать. Когда он метнулся мыслями к нему, вызывая образ жреца Джергала, он обнаружил его далеко от храма – в Личдоме. Неужели решился расстаться с жизнью, чтобы обрести дополнительную мощь? Нет. Сначала – посмотреть, что случилось с Даггетом, и почему он так просто попался. Потом – делать выводы. Тем более, сейчас Даггет в безопасности. На него никто не покушается – и вряд ли Кель-Гарас решиться убить его, пока жива Магдален – это просто бессмысленно. Чтобы убедиться, что с Даггетом все в порядке, Усамакаллит мысленно вернулся в двадцать первый отсек, бегло осмотрев все камеры. Взгляд сам зацепился за изолятор в самом конце отсека. Камера, попасть в которую можно было одним способом – через дверь, была дополнительно экранирована от слежки. Едва ли хоть одно устройство было способно просветить ее насквозь. Но Усамакаллит смотрел на мир сквозь призму мощи миталлара. Магические заслоны исчезали один за другим. Когда Усамакаллит, наконец, увидел, кто был заперт в камере, он невольно прикрыл рот рукой и поскреб щетину, нахмурившись. Сферы с информацией о том, что случилось с Даггетом, отодвинулись на второй план – Усамакаллит мог посмотреть "воспоминания", когда он возвратится домой. А сейчас ему понадобится каждая минута, что осталась до прихода следующего арканиста. И вся сила, что способен был дать ему миталлар. У него возник безумный план, и он должен был узнать, возможно ли претворить его в жизнь. *** Кель-Гарас сидел на длинной мраморной плите, отдаленно напоминающей саркофаг. Плита была накрыта лишь тонкой белой тканью, и Кель-Гарас кожей чувствовал ее холод. Один из мертвых, многими рангами выше, чем те, кто привели его сюда, заканчивал последние приготовления. Прямо над плитой висело сложное сплетение из стеклянных трубок и колб. Лич молча, со знанием дела, наполнял сосуды жидкостями. Кель-Гарас не знал точно, для чего нужен каждый из них. Но самый огромный был наполнен светящейся голубоватой жидкостью, которая заменит ему кровь. Множество толстых игл висели на кожаных трубках – все эти иглы будут или откачивать жидкости из его тела, или вливать новые. Кель-Гарас пытался смотреть в одну точку и ни о чем не думать. Любой лишний взгляд, брошенный на устройство для превращения в бессмертного, вызывал у него приступ тошнотворного страха, парализующего мысли. Он смог отвлечься на некоторое время лишь наверху, в приемном зале Личдома, когда ему вновь объясняли процесс, который вот-вот произойдет с ним. Тогда Кель-Гарасу казалось, что говорили не о нем; в то, что это случится с ним, он отказывался верить. Сейчас он смотрел в темноту и старался не слишком сильно дрожать – в операционной было холодно. Личу, похоже, было все равно, дрожит он, или нет. Проблемы живых он давно перестал понимать. – Все готово, – ветреным, чуть шипящим голосом произнес лич. – Ложитесь. "Как быстро", – мелькнула паническая мысль. Кель-Гарас лег, борясь с желанием вскочить с плиты и выбежать вон. Он думал о том, что за время служения Джергалу прошел и через вещи похуже. Он думал о том, что это взвешенное решение, и стать мертвым ему необходимо. Он думал о том, что хочет власти, которой ему не достичь с нынешней смертной оболочкой. Он пытался успокоить себя тем, что вот сейчас, последний раз в жизни будет больно, плохо и страшно, но после он уже никогда не испытает ничего подобного. А сейчас просто нужно отбояться за всю свою незавершенную жизнь. Ни одна из этих разумных мыслей не успокаивала. – Положите руки тыльной стороной вверх. Волны удушающего ужаса сменялись равнодушием, а равнодушие – ужасом. Первая иголка вошла в его запястье. Вторая и третья - рядом. Кель-Гарас нервно пошевелил пальцами. Затем – в сгиб локтя. После – где-то рядом с подмышкой, в другую руку, несколько игл в живот. Кель-Гарас каждый раз внутренне сжимался, когда чувствовал, как металл пронзает кожу. Когда лич подсоединял трубки к ногам, Кель-Гарас уже сбился со счета. Когда ему показалось, что приготовления закончены, началось самое неприятное. Несколько коротких игл лич воткнул под кожу висков, еще несколько – к затылку. После – Кель-Гарас невольно дернулся – прикрепил к ушам устройства с короткими трубками. Казалось, что они касались самого мозга. – Вот это нужно зажать зубами, – лич продемонстрировал ему странной формы губку с закрепленными ремнями. – Чтобы вы не откусили себе язык в процессе. Побледнеть сильнее Кель-Гарас уже не мог, и поэтому молча терпел, пока лич закреплял ремень, обматывая его вокруг головы. Еще две трубки он подсоединил к носу – в ноздри тут же ударил запах чего-то холодного, вязкого и сладковатого. Лич в последний раз бегло осмотрел Кель-Гараса и достал смирительные ремни, закрепленные по бокам плиты. Руки и ноги оказались в плотных, давящих кожаных кандалах. Остальное тело было зажато широкими ремнями в местах, где давление не могло переломить кость. Сейчас, пока лич здесь, еще можно было подать сигнал, чтобы он освободил его. Можно бросить эту затею, бросить свои идеи, церковь, империю, убежать, но остаться ЖИВЫМ. Лич воткнул две последних иглы – в пульсирующие точки на шее. Механизм запустился. Засияли руны, расчерченные на полу и на плите, на которой лежал Кель-Гарас. Лич повернулся спиной и направился к двери. Кель-Гарас невольно издал не то стон, не то всхлип, но он потонул за шумом, издаваемым устройством. Дверь открылась – на мгновение мелькнул свет – и закрылась. Внезапный приступ страха сменился равнодушием. Было неприятно, но ничего по-настоящему ужасного Кель-Гарас не чувствовал. Он старался ровно дышать, как ему и советовали. Дышать ровно как можно дольше. Темнота давила. Слабый рунный свет лишь усиливал ее, а не разгонял. Кель-Гарас закрыл глаза. Он ненавидел темноту. Где-то в темноте и сырости сама собой зарождалась жизнь. Она казалась чем-то противоестественным, чем-то мерзким, скользким, грязным. Он избегал темноты с детства – его отец, тоже жрец Джергала, привил ему отвращение к мраку. Мрак был чем-то подлым и слабым. Мрак был чем-то, что нужно было уничтожать, выжигая его огнем и солнцем – пока не останется ничего, лишь белый свет и целебный жар. Стало холодно. Красно-белый свет рун заплясал цветными пятнами. Кель-Гарас вдруг острее почувствовал, как ремни пережимают его руки, останавливая приток крови. Там, наверху, за пределами Личдома, сияло солнце. Темнота была лишь здесь – снаружи палил жаркий день. Кожа вокруг глубоко воткнутых игл стягивалась. По мышцам начала разливаться запоздалая боль. Стеклянные трубки гудели, окруженные магическим сиянием. Руны на полу начали потрескивать. Он снова закрыл глаза, вызывая в памяти приятные образы. Вот он, еще мальчишка, стоит рядом с отцом на главной площади в день праздника. Перед ним – выточенная и белоснежного мрамора статуя Джергала. От ее величия перехватывает дыхание; Кель-Гарасу кажется, что перед ним стоит само божество. Тогда он понял, что хочет идти по стопам отца. Тогда его пробрала гордость за то, что он причастен к чему-то великому, чему-то большему, чем он сам. Кель-Гарас хотел быть частью чего-то великого. Светлая площадь, заполненная людьми, начала темнеть. Он задыхался – изо всех сил втянул носом воздух и распахнул глаза. В тонких прозрачных трубках струилась его собственная кровь. На глазах выступили холодные слезы. Кель-Гарас отвел взгляд, смаргивая влагу. Он отчаянно уцепился за образ – голубое небо, сияющие каменные стены дворца... Острая боль пронзила его одновременно в нескольких точках. Жидкости над ним пришли в активное движение, но он не мог этого увидеть – перед глазами встала алая пелена. Он дернулся, пытаясь пошевелиться, ощутить себя, но потерял ориентацию в пространстве. Болевой шок схлынул так же резко, как и начался. Он осознал, что тяжело дышит, а мышцы сжаты до предела. Во рту встал привкус крови. В нос бил сладкий запах голубой жидкости. Передохнуть он не успел. В точках, где иглы крепились к венам, начало разгораться пламя. Жидкость в колбе засветилась, переливаясь оттенками синего. Она затекала в вены на место откачанной крови, медленно, но необратимо меняла клетки. Боль была не горячей, она не жгла, как разряды молний. Она была горькой, иссушающей, впивающейся в само существо. Что-то рядом задрожало – Кель-Гарас бросил быстрый взгляд в сторону – его собственная рука. "Дыши, дыши, дыши", – как мантру повторял он. В голове отдавалось эхо. Казалось, он слышит голос матери вместо собственных мыслей. Через несколько секунд реальность вновь выхватила его, словно утопающего. Пульсирующая, въедливая боль отдалась одновременно в разных точках тела. Кель-Гарас попытался вывернуться, дернуться, шевельнуть хоть чем-нибудь, но ремни перехватили его намертво. Он то пытался расслабиться, то вновь сжимался – бестолку. Влитые жидкости терзали, словно укусы змей. Когда боль дошла до точки и превратилась в непроницаемую пелену, когда Кель-Гарасу казалось, что он вот-вот потеряет сознание, все вдруг поутихло. Он открыл глаза и понял, что все его лицо залито не то потом, не то слезами. Он все еще дышал. Бурлили жидкости. Гудели заклятие. Собственный сбитый стук сердца отдавался в ушах. Стало жарко. Кель-Гарас почувствовал это не сразу – восприятие возвращалось медленно, рывками. Он понял, что все тело мокрое – как и простыня под ним. Удивительно, что он вообще не умер после такого болевого шока. Жар нарастал. Казалось, тело отекло от горячки. В висках застучало. Внутренности словно расправились, превратившись в единую липкую массу. Острая тошнота отдалась горько-кислым привкусом во рту. Кель-Гарас попытался сглотнуть и, сжав зубами плотную губку, втянул воздух через рот, чтобы хоть немного притупить запахи. Слюна все равно показалось какой-то сладковатой. Расплавленная масса в животе забурлила. Казалось, в вены ему вливают яд – болезненный, смертельный. Тело сопротивляется, еще не зная, что обречено проиграть, и отторгает чужеродную материю. Мышцы живота содрогнулись. Рвота поднялась до горла, и Кель-Гарас глухо кашлянул, понимая, что захлебнется. Он держался еще несколько секунд – пот лил градом и солью затекал в рот. Его вывернуло, и кисло-горькая масса заполнила рот. Он инстинктивно сжал горло, боясь вдохнуть. Трубки, вставленные в нос, пришли в движение. Губка во рту чуть расширилась. От нехватки воздуха потемнело в глазах, и он начал проваливаться вниз. Он судорожно вдохнул в последний момент – и не захлебнулся. Рвотных масс уже не было. Во рту остались лишь комки, которые он невольно чувствовал языком, касавшимся неба. Новая волна тошноты подкатила почти сразу. Жар не спадал – Кель-Гарасу казалось, что вливаемый яд бродит в нем, как застоявшееся тесто. Жжение в теле отзывалось болью – он уже не понимал, откуда она исходит – каждая точка в теле казалась очагом боли. Кель-Гарас вновь попытался уцепиться за воспоминания, отбросить реальность, но не смог. Он умирал, и тело бросило все силы на то, чтобы остановить этот процесс. Его вновь вырвало – от отвращения на глаза выступили слезы. Кель-Гарас с трудом выровнял дыхание и попытался понять, сколько минут уже прошло. Ощущения путались. Он был уверен лишь в том, что безнадежно потерялся во времени. "Восемь часов. Надо считать". Восемь часов – это сколько? Сколько рвотных позывов? Сколько циклов жидкостей в колбах над головой? Сколько выкаченной крови из артерий? "Считай. Просто считай. Один, два. Три. Четыре, пять. Шесть. Восемь. Девять. Ноль?" Его вырвало желчью, и от горечи свело челюсть. "Двенадцать". Дыхание спуталось с шумом извне. Он понимал, что продолжает втягивать носом воздух лишь потому, что до сих пор не умер. Страх, наконец, отступил. Теперь он точно был уверен в том, что желает собственной смерти, и как можно скорее. Увы – нельзя было сохранить все способности мозга, находясь при этом без сознания. Это был самый огромный минус превращения в бессмертного – зато способности, что он получит после, стоили того, чтобы пройти через этот ад. По крайней мере, так ему казалось, когда он подписывал договор. Отвращение плотным комом перемешалось с болью. Кель-Гарас сбивался, но продолжал считать снова и снова. Мысль сузилась до тонкой щели, из которой едва просвечивал разум. Время окончательно потерялось. Пятна мелькали не перед веками, а где-то на глубине разума – Кель-Гарасу казалось, что он проваливается в разноцветные водовороты. Ему казалось, что прошло уже много часов, когда он открыл глаза. Жжение все еще блуждало в мышцах тела, но стало чуть менее невыносимым. Правая рука больше не болела. Он попытался пошевелить пальцами и понял, что не смог этого сделать. Рука лежала бездвижно, словно налитая свинцом плеть. Пульс подпрыгнул, но Кель-Гарас тут же закрыл глаза, вернувшись к счету. Рука уже отмерла – теперь он сможет пошевелить ей, когда будет мертв и мозг. Сосредоточиться было все труднее – мысли невольно уплывали. Мелькавшие перед глазами числа таяли, и Кель-Гарас вспоминал то, что и хотел, и боялся забыть. Искаженное гневом лицо отца сменялось испуганным – матери. На ее губах застыла кровь, и она что-то беззвучно шептала маленькому Кели, сдерживая сухие слезы. Боль, терзающая спину, перекликалась со старой, давно забытой, от ударов плетью. Страшные, темные воспоминания сменялись яркими, бело-голубыми – Андрентайд взлетает, пересекая черту облачного незримого королевства. Сейчас оно казалось таким же реальным, как тогда, много лет назад. Горячка металась внутри тела. Голубая жидкость парализовывала ткани, вытесняя кровь. Жар метался, то обращаясь в тошноту, то приливая к паху. Образы подернулись красным, невольно перетекая к самым запретным для него переживаниям. Ему казалось, что это Магдален касается его – то сладко, то болезненно. Дыхание сбилось, рассыпавшись тонкими электрическими разрядами в легких. Он выгнулся от невыносимой дрожи во всем теле. Выступила слюна, но вкуса он не чувствовал – горечь смешалась с чем-то приторным. Спазмы шли по телу, отдаваясь теплом в там, где тело еще не потеряло чувствительность. Словно со стороны он ощутил, как содрогается в оргазме. Вниз по животу потекло семя, оставляя холодный, вязкий след. Призрачные ощущения таяли под натиском горящей боли. Ныло все – ногти, зубы, волосы, кости. Нервы обострились и закостенели. Голубая пелена – такая же, как жидкость в сосуде, ледяным пламенем ворвалась в сознание. Все ощущения слились в единый комок и сузились до одного истошно-голубого цвета. Смертельная боль полоснула от виска к виску. Способность чувствовать потекла, словно кровь. Язык приклеился к небу. Дыхание испарилось, будто иглы проткнули легкое. Кель-Гарас открыл глаза, чувствуя, как песок режет белки его глаз. Он ничего не увидел – лишь голубой свет, который исходил из глубин его существа. Свет утекал и трансформировался в нечто иное, пустое, свободное. Разум стремительно угасал. Кель-Гарас забылся, отчаянно и яростно цепляясь за желание существовать.