От сессии до сессии живут студенты весело

      Глаза закатываются. Рыжие длинные волосы прикрывают лицо. Он горит. Горит внутри себя. Его сжигает пламя страсти, оставляя после один лишь пепел. Длинные ногти впиваются в чужую грудь, немного царапая, заставляя Игоря тихо зашипеть. Из нежных уст слышится лишь жалобное «Медленнее...».       Его не слушают. Сильные руки сжимают хрупкие бедра, входя чуть глубже, чем в прошлый раз. Быстрее. Сильнее. Приятнее. Парнишка закидывает голову назад, оголяя некогда бледную, непорочную шею, на коей сейчас красовалось множество алых цветков, а изо рта вырывается громкий протяжный утробный стон. Они оба больше похожи на животных сейчас. Животных, что впервые сорвались с цепи и вцепились друг в друга, не желая больше никогда оставлять.       Они хотят быть близко. Так близко, как только могут. Руки безбожно прикасаются к телу там, где раньше не было позволено. Но не сейчас. Сейчас они оба прекрасно знают, чего именно хотят. Они хотят друг друга. Хотят поцелуев, что опаляют влажную кожу, хотят укусов, что надолго останутся напоминанием на коже, после которых оба будут стыдливо опускать голову назад, лишь кончиками пальцев прикасаясь к отметинам, желая повторить.       Игорь целует. Целует так, как не целовал никогда раньше. Впивается в губы, стараясь максимально запомнить момент.       Игорь хочет. Хочет быть рядом, позволяя сокрытым желаниям наконец найти ту самую свободу. Он хотел воплотить каждую мечту, доводя того до самых небес, заставляя притронуться к перистым облакам, а после одним лишь рывком рухнуть вниз, в самые низины ада, чувствуя пожар, что опаляет кожу.       Игорь хочет.       Но Игорь не может.       Игорь просыпается.       Яркое солнце, что маленькими лучиками, которые кое-как пробрались через бледные занавески, бегает по чужому лицу, чуть щекоча ресницы, заставляет открыть глаза. А после сразу же закрыть, накрываясь одеялом полностью, с головой. Стыд накрывает ещё большей волной.       — Блядство... — единственное, что вырывается с чужих губ.       Это не первый раз, когда ему снится такое. Один и тот же человек, одни и те же чарующие глаза, пылающая огнем кожа и желанные губы — всё из раза в раз повторялось, заставляя его в реальности позже отчаянно вздыхать, быстро уходя в душ. Холодные струи отрезвляют лишь на самую малость, а сон медленно перетекает в реальность.       Грязно. Он чувствует себя грязным и до невозможности отвратительным, когда прикасается к себе, жмуря глаза. Перед глазами образ человека, которого он будет видеть в университете через некоторое время, и это так... Мерзко. Мерзко от самого себя, от чувств, что разрывают грудную клетку изнутри. Все его эмоции, вся та радость и взрывное счастье были словно белой птицей, сидящей в клетке, желащая наконец-то вылететь в свет, широко расправив крылья. Но этому не суждено было быть, так что тот в отчаянии кусал губы, ощущая, как всё дело пробивает дрожью.       Надо это прекращать.       Жёстко и радикально.

***

      — Игорь, пойдем сегодня в восемь прогуляемся до ночи? — Разумовский буквально подхватывает того за руку, улыбаясь во все тридцать два. Он светится от счастья как маленькое земное солнце, что через время бы явно переполнило светом всю их маленькую планету, затмевая прежнее светило. Хороший день, видно.       — Нет. Дела.       Грубо отряхивает руку, грозно смотря. Одними лишь жестами, да резкостью слов, показывает, что встречаться ни сегодня, ни завтра, не намерен. И уходит, в след бросая злой, даже раздраженный взгляд. Сергей лишь хлопает ресницами, а позже понимающе кивает. Тяжёлый день, с кем не бывает.       И он понимал. Понимал каждый раз, когда тот убегал с пар, не дождавшись всех; когда отказывался от совместных просмотров фильмов (тут даже не длинных многочасовых сериалов, а просто фильмов); когда не отвечал на звонки, говоря, что занят; когда намеренно сбрасывал их в любое время суток; когда игнорировал сообщения, будучи в сети, отвечая при этом другим людям (спасибо за информацию Юле. Да и, что сказать, взломать чью-то страницу, смотреть активности и прочее — не такая уж и сложная работа для господина Разумовского).       Он хотел понимать всё это.       Но он устал.       Это видно, когда человек действительно занят, позже отвечая на твои сообщения нормально, не односложно, действительно заинтересованно, пусть и устало, а когда он же намеренно избегает тебя, не желая видеть.       Сергей мог бы его понять в этом, если бы знал причину. Потому что просто так, от балды, тот этого делать явно не стал. Гром не такой. Звучит как постоянное глупое оправдание, однако он и правда был другим человеком. Они знакомы меньше года, но тот уже выучил почти каждую его привычку, знал его почти полностью и знал, что именно он на такое не способен.       Хотя, что ж, видно, это "почти" и сыграло главную роль. raZooM Есть разговор. Серьёзный. Shava28 Я занят. raZooM Игорь, я серьезно. Хватит. Идём.       Место и указывать не надо, они оба прекрасно понимали куда стоит приходить. На их место. Место, где они встречались каждый раз, позже уходя гулять далеко-далеко по городу, восхищаясь теплоте света жёлтых фонарей, или же закупаясь, явно не самой полезной, едой и смотря сериалы где-то вдвоём, у озера. Место, в котором, кажется, всё и закончится.       На улице апрель, а морозит знатно. На плечах кожаная куртка, заклёпки которой Сергей, пока ждал, наверное бы уже сто тысяч раз оторвал, если бы не увидел вдали его. Высокую, сейчас уже и правда до боли знакомую, но такую родную, фигуру. Кепка, та же куртка, тот же хмурый, как потом оказывается, взгляд.       — У тебя что-то произошло, да ведь?       Разумовский наступает сразу же. Не хочет ждать и мяться на месте. Он уже слишком много давал тому времени побыть одному, решить все "дела" самостоятельно, но прямо сейчас, глядя глаза в глаза, заглядывая тому в душу, понимает, что тот не сможет сделать это в одиночку. Да и... Для чего же ещё нужны друзья? Для чего он, человек который безбожно любит Игоря, существует, если не может помочь?       — Я понимаю, что, возможно, об этом сложно говорить, но, Игорь, блять, мы столько всего прошли за эти месяцы, скоро будет год, как мы знакомы. И ты всё равно мне не доверяешь? — он устал говорить по-хорошему.       — Я доверяю, ничего не происходило, — вытаскивает из кармана брюк смятую, почти пустую, пачку сигарет и нервно закуривает, делая первую затяжку. Он не смотрит в сторону Разумовского. Ни один взгляд. Глядит лишь на старые пятиэтажки, кажется, находясь где-то там, но уж точно не здесь.       Парень злится ещё больше. Сжимает кулаки, правда стараясь не кидаться на того. Не получается.       — Ничего? Ты избегаешь меня последние две недели! Что-то точно должно было произойти, — отбегает чуть вперёд, а затем, вставая на носочки, хватает того за подбородок, заставляя смотреть именно на него. Глаза в глаза. Игорь, кажется, давится от такой наглости, отлетая от того сразу же.       — Да отъебись ты,— ругается, а после, кинув на землю недокуренную сигару, раздражённо топчется по ней и, бросив последний взгляд, уходит сразу же туда, откуда пришел.       У Разумовского не хватает сил, чтобы догнать.

***

      Дверь, сносится, кажется, с ноги. Сергей зол. Очень зол. Но больше всего он просто обижен. Руки чуть трясутся, он подходит к кровати, резко, с громким скрипом, садится на неё, морща нос. Ему нужно выплеснуть эмоции. Срочно.       — Что случилось? — интересуется, наблюдающая за всем этим маленьким представлением, Юля. Беспокойный взгляд бегает по фигуре парня. Давно она не видела его таким агрессивным.       — Да этот еблан..! — руки тянутся к рюкзаку, он ищет там маленький скетчбук, чтобы порисовать хотя бы маленькие вихревые полосы, дабы немного успокоить нервы, даже не глядя на то, что внутри. Пальцы цепляются за что-то, он достает это и... Пакет. Та самая пачка с зефиром, что они жарили на крыше.       Именно тогда он ломается.       Дрожащие руки прижимают пачку к груди. Выглядит слишком уж драматично. До такой степени, что сам горько усмехается, поражаясь своей жизни. Кажется, он попал в ебанную трагикомедию с отвратительным сюжетом, вот ей богу.       Вдох.       Выдох.       — Игорь. Ведёт себя хуже малого ребенка. Что-то явно произошло, но со мной он этим делится явно не хочет и избегает. Это... Больно, — кусает нижнюю губу, падая на кровать. Вихрь эмоций всё ещё бушевал в груди, что вот-вот превратиться в отвратный ком в горле, который Разумовский явно не захочет выпускать при ком-то.       — Ну да, влюбится в такого дурака можешь только ты. Вы стоите друг друга, — чуть улыбается девушка, подходя к кровати. Та скрипит под её весом, а она сама обнимает парня, прижимая к своей груди.       Сергей не дышит. Его любовь настолько заметна? Может... Может именно из-за этого тот и отстранился? Всё-таки, Игорь далеко не глупый и мог бы всё понять.       — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — шепчет Пчёлкина в чужую макушку, начиная осторожно водить длинными пальцами по рыжим волосам, лохматя их. Так заботливо. Так... Хорошо. Тот носом зарывается в её плечо, кажется, стараясь спрятаться от всех проблем, что навалили прямо сейчас. Эти чувства были словно снег на голову в апреле, а то, что они и оказались не взаимными, чего стоило ожидать, давило ещё больше, — Игорь не знает. Вы оба слишком тупые.       От Разумовского слышится негромкое и чуть обиженное «Эй!», а девушка смеётся, прижимая того к себе сильнее.       — Я вижу в нём борьбу... Ему плохо, Юль, — шепчет, поднимая взгляд на девушку, — А он, дурак, думает, что может справится со всем сам.       — И ты бы поступил точно также.       Кивок.       Да уж, они действительно достойны друг друга.

***

      Ночь. Холод пробирает до костей. Игорь сидит на одинокой кухне и курит. Новая пачка, новая попытка в медленное самоубийство, но старые раны. Старые чувства. Он любит Разумовского. Любит до боли в костяшках, когда тот снова и снова бьёт грушу, будто бы стараясь выбить из себя все эти неправильные чувства. Любит до дрожи в коленках, когда тот улыбается, делать радостной новостью, энергично размахивая руками в разные стороны. Любит... Просто любит. Он любит его не за что-то: ни за прогулки вечерние, что давали всё новый и новый смысл жизни, ни за вкусный ужин, приготовленный им самим. Он любит его просто за то, что он существует, за то, что является Сергеем, за то, что находится в его жизни.       Но он не может об этом сказать. До мерзости забавная ситуация.       Дверь хлопает. Отец пришел как обычно поздно, хрипя и чуть опираясь на одну ногу, прихрамывая. Игорь ничего не остаётся, кроме как потушить сигарету, бросая пачку прямо на столе и идти помогать. У них с отцом нет друг от друга секретов, так что про курение тот знал прекрасно.       Бинты, чужое шипение и хриплое «Терпи» с уст Игоря. Всё это повторялось из вечера в вечер и, кажется, Гром-младший уже потерял счёт того, сколько ран тот тому обработал и сколько шрамов у него появилось.       — Я влюбился, — произносит тихо, стоя у плиты, уже закончив перевязку. Сейчас тому стоит отдохнуть, не тревожить ни тело, ни нервы, однако эти слова сказать важно. Признаться отцу — значит полностью и бесповоротно признаться в чём-то себе.       — Пригласи её к нам на ужин, — тепло улыбается. Он действительно рад тому, что сын нашел того человека, которому готов был открыть своё сердце. Он любил сына, прекрасно видя то, что и его любят. Они не говорили об этом вслух, но показывали в заботе. В обработке ран, готовке ужина и не сильном контроле.       — Его, — осторожно поправляет, даже не смотря на Константина.       Вдох. Тяжкий, ударяющийся о стены глухим звуком.       — Ты же знаешь, что я этого не одобряю, — мужчина опирается рукой о стол, чуть потирая глаза. Смотрит на спину сына, кажется, желая просверлить там дыру.       — Знаю, — такой же вздох, такой же покорный тон, — но ещё и знаю, что ты любишь меня.       Улыбка. Мужчина чуть кряхтит, как только поднимается из-за стола, и направляется к сыну, чуть похлопывая по спине и залезая старыми, мозолистыми и сильными пальцами в темные твердые локоны.       — Как я могу тебя не любить? — рука уходит быстро, но Игорь всё и так прекрасно понимает. Он принял это. Пусть не понимает, пусть воротит нос и тяжко вздыхает, но всё равно принимает. Потому что любит. Любит сына и не может себе позволить отобрать у него такую же, но более сильную и светлую, любовь.       «Спасибо» застревает на губах парня и превращается в спокойную теплую улыбку.

***

Shava28 Юль... Я влюбился в Серого, но нагрубил ему. Что делать.       Грудь наполняется воздухом. Девушка прикрывает глаза, удерживая желание матерится, а потом громко-громко крикнуть «Я же говорила!».       — Что такое? — тихо спрашивает Олег, что высиживает на диване напротив. У них двоих — никакой драмы. Постепенное принятие, разговоры и симпатия, что позже начинала медленно перерастать во что-то большее. Они оба умеют пользоваться ртами и видят на примере других, что будет, если этого не делать.       — Игорь. Секунду, дам немного пиздюлей для храбрости, — криво улыбается, а затем получает хрупкий поцелуй в щеку и весомое «Ты справишься». Bi-2 Во-первых, возьми и назначь ему встречу. Прямо сейчас. Во-вторых, просто поговори с ним. Расскажи обо всем. Я сказала буквально обо всём. Shava28 Я и с первого раза понял. Bi-2 Нет, не понял. Расскажи о том, что происходило, почему ты ему грубил, как вообще пришел к осознанию. В с ё       — Два идиота? — ухмыляется Олег, поднимая бокал.       — Два идиота, — кивает Юля, прикасаясь бокалом к чужому, слыша тихий дзинь красивой посуды, — и как ты с ними двумя вообще уживался?       Риторический вопрос. Олег понятия не имеет. Также и думает о том, как же он жил без Юли, что за всё это время стала его маленьким счастьем, которое грело душу одним лишь смехом.

***

      Сергей стоит на морозе на их месте. Наблюдает за всем окружающем, чуть вздрагивая от каждого шороха. Он бежал. Бежал сюда ради одного лишь человека, который, к тому же, не пришел (и не важно, что до точного времени встречи ещё минут десять). Он не может устоять на месте, ходит туда сюда, кусая губы. Волнуется, что б его. А на уме лишь фраза «Я всё обдумал». И что он мог, чёрт возьми, обдумать? Их дружбу? Курение? Да что угодно!       На земле он замечает ту самую сигарету, а в душе как-то неприятно колет. Первые пару секунд, пока на его плечи не ложится холодная рука. А вот чужая теплая, скорее рефлекторно, улетает к чужому лицу, а сам Разумовский отлетает на пару метров назад, чтобы, если что, убежать.       — Хороший удар, — хрипит знакомый незнакомец.       — Игорь! — хватило лишь пару секунд на то, чтобы снова подлететь и мягко-мягко положить руку на щёку, спокойно и нежно потирая, стараясь унять поступающую боль на красной щеке, — Прости.       Тот лишь смеётся и, беря того за руку, ведёт в парк. Ночь, фонари уже совсем скоро отключаться и наступит успокаивающая тьма. И ни одному из парней не страшно, потому что они рядом друг с другом. Пусть и неловко.       — Мне... Мне нужно извиниться за то, что было сегодня, — начинает разговор Игорь. Он не смотрит на Сергея, в прочем, как и в тот раз, но, кажется, второму на это даже плевать, — кое-что и правда случилось.       — Так и знал, что ты напиздел, — чуть бурчит Разумовский, однако даёт продолжить.       — А ну цыц, — даёт ему щелбан, чуть улыбаясь. Теперь ему уютно, — я... Я много о чем думал. Всё это время. Серый, просто сейчас не перебивай меня, хорошо?       Он видит осторожный кивок, а во взгляде замечает капельку опасения. Страха за друга, а может и за самого себя. Он совершенно не понимает, чего именно стоит ожидать от этой грозной тучи, что за почти целый год стала ему родной и пушистой, заставляющей сердце трепетать.       — Ну... Я влюблен.       Тишина. Гнетущая, с каждой секундой вонзающая всё новый и новый нож в сердце, спину и душу. Внутри Сергея что-то рушится. Что-то особенное... Кажется, его собственное вера. Вера в людей чувства и то, что он когда-нибудь будет счастлив. Да... Что ж, а чего можно было ещё ожидать?       Парень встаёт на месте, смотря на друга с болезненным непонимаем. Тогда какого же хуя он его самого избегал?       — Я влюбился как мальчишка и понятия не имел, куда именно себя деть. Я не хотел смотреть на тебя, потому что видел в тебе отголоски моих снов, мечт и скрытых желаний... — Игорь подходит медленно, а затем аккуратно греет чужие холодные руки. Разумовский смотрит на него с испугом, а сам парень с неким сожалением, — Я влюбился в тебя и просто не мог сказать об этом, потому что не хотел рушить всё, однако всем этим я уже дал трещину всему тому, над чем мы с тобой пыхтели весь год. И это так... Обидно.       А тому и сказать нечего. Все мысли перемешались в один жужжащий рой и летали по голове, постоянно ударяясь о стенки черепной коробки. Он лишь покорно слушал, кивая на каждое слово.       — Если тебе мерзко всё это, то всё хорошо. Я пойму и приму любое твоё решение, — улыбка покладистая, спокойная. Гром действительно готов на всё-всё, как послушный пёс. А Разумовский лишь хватает того за краешек куртки и прижимает к себе крепко-крепко, не в силах что-либо вообще говорить. Он лишь трётся носом о чужой нос, а затем, немного осмелев, прикасается к уголку губ, как бы намекая на то, что происходит у него в груди каждую чёртову секунду.       — Это было слишком очаровательно и невинно для человека, что пьяным вместе со мной орал матом пошлые частушки под окнами, — смеётся Игорь, трепля, лохматя чужие грязные, но такие для него любимые, волосы. Он — умный пёс, понимает всё сразу. И отвечает тем же, мягко целуя того в ту же макушку.       — Ой, заткнись.       — А ты заткни меня!       Смех. Звонкий и задорный. А потом приятное молчание и поцелуи под фонарем.