Ангелы не спят

      Ветер всколыхнул светлые волосы Антона. Спокойный, размеренный шум редко проезжавших мимо машин бил по барабанным перепонкам. Любой звук отдавался неприятным звоном в голове. Юноша не понимал, что его держит от шага вперед. То был замок, какая-то невидимая стена — необъяснимые обязательства, незаконченные дела или надежды. Он не мог понять, что не так. Риск стать разбитым не только морально, но и физически рос с каждой секундой, неумолимо тянущейся, словно патока, как росла и уверенность в следующем шаге. Антон всегда боялся высоты. Даже когда они с… А, хотя, это неважно. Если он начнет вспоминать эти беспорядочно собранные в хвост волосы, слегка посиневшие губы, некогда бывшие пухлыми лепестками розы, стремящуюся сбежать, но замеревшую на полпути слезу, которая давно высохла, ее запястья, обтянутые холодной мертвенно-бледной кожей… Нет, он не выдержит. До сих пор теплилась надежда, но разве теперь есть смысл? Видеть ее мертвой больно. Хочется то ли плакать, то ли биться о стены. А толк? Что дальше? Разве что постоянная тревога и кошмары, где Антон снова увидит ее лицо, искаженное жуткой гримасой подступающей смерти, и впадет в астрал. Будет лежать до четырех утра и смотреть в одну точку, пока тело не станет болезненно ныть. Затем он сядет и вновь будет прожигать взглядом стену. В этот раз до семи, пока будильник не оповестит о начале занятий. Таких ночей он провел слишком много. Десять или, может, пятнадцать. Антон не помнил точно. Помнил только, что время не лечило, вопреки небезызвестной цитате. Оно лишь позволяло еще раз все проанализировать, прокрутить воспоминания в голове. Но Антон не хотел этого. Антон хотел забыть, не знать, развеять, замять, но никак не думать. И он нашел способ избавления.       Дима старался следить за тем, чтобы его друг окончательно не сошел с ума. Каждое утро начиналось с попытки поднять огромное тельце с общажной кровати, а каждый вечер проводился в молчаливой компании Шастуна. Позов не мог позволить себе дать слабину. Да, ему было до тошноты больно. Единственным его желанием было наброситься на парней (в особенности на Эда) и выцарапать им глаза. Но Дима не мог оставить Антона одного в таком состоянии. Говорил он с превеликим неудовольствием, отчего хотелось послать и его чувства, и его самого куда подальше. Из них двоих сильнее оказался Дима, так что теперь на нем есть какая-то ответственность. Перед кем — он понятия не имел, однако все же имел представление о том, что может сделать человек с суицидальными наклонностями. Не нужно быть гением, чтобы догадаться.       — Уже ровно месяц, — переместив красный квадратик в календаре на сегодняшнее число, подметил Дима.       — Месяц? Тридцать дней? — будто не веря самому себе, переспросил Шастун, и, получив в ответ кивок, грустно усмехнулся. — А мне казалось, что десять…       Позов сглотнул, собирая мысли в одну кучу. Ему нужно было сказать это как можно тверже, но он вновь рассыпался под тяжестью мрачных мыслей.       — Ты пойдешь на… кладбище? — понизил голос он и отрешенно уставился в только ему видимую точку.       — Я лучше пойду прямо к ней.       — Что? — проморгавшись, вернулся в реальность Дима.       — Ничего. Говорю, тебе лучше одному пойти. Я не смогу… Каждый гребанный раз, представляя ее улыбку, я умираю. Так хочу увидеть ее еще один раз… Это невозможно. Почти.       Антон встал с кровати и потянулся за пачкой синего «Ротманса», лежащей на привычном месте — прикроватной тумбе.       — Я надеюсь, ты не наделаешь глупостей, — скрестил руки на груди Дима и попытался выдавить из себя подобие улыбки.       — Суицид это глупо? — парень развернулся на все сто восемьдесят и сощурил глаза. — Знаешь, что по-настоящему глупо? Так сильно ранить человека эмоционально, чтобы он думал, что суицид — это единственный выход. А я курить хочу, — поставил точку Антон и покинул комнату.       Изначально Шастун сам не понимал, что именно собирается сделать, но в какой-то момент возникшая перед глазами многоэтажка, тонувшая в облаке дыма от сигарет, прочно засела в голове.       — Суицид это глупо, — спародировал он Диму и пнул жестяную банку. — Нет, она не была глупой. Она была в отчаянии.       Антон говорил сам с собой. Слышал где-то, что такая практика помогает рассортировать мысли. Так он пытался оправдать ее поступок, но не находил ответа на давно мучивший его вопрос.       — Зачем? — словно пытался достучаться до девушки он, однако было уже поздно.       Антон поднялся по корявой рассыпающейся лестнице на седьмой этаж в комнату, в которой знал каждый уголок. Раньше, насколько знал Антон, тут была квартира, откуда из окна выбросилась женщина, узнав об измене мужа. Какая ирония.       Шастун почувствовал запах гнили и плесени. Он, почему-то, ассоциировался с запахом смерти. Стало дурно. Воображение тут же нарисовало страшные картины, от которых желудок выворачивало наизнанку. Сделав еще одну затяжку, Антон закашлялся, нарушая могильную тишину. Он в полной решительности достал телефон, нашел нужный контакт с провокационным названием «Солнце».       — Прости, «солнце», — с презрением сказал Антон. — Я все знаю.       Парень оставил краткое и весьма понятное сообщение:

Вы Я тебя не осуждаю, так что и ты не осуждай меня. Прощай, Ира.

      Ответа Антон, конечно, ждать не стал. Ира, наверняка, все еще спит в свое удовольствие, пока Антона разрывает на части. Она никогда не была рядом, хотя, по закону жанра, должна. Любовь? Вот, говорят, что ничего сильнее любви нет. Глупцы… Трусость, глупость, ложь, гордыня и предательство всегда сильнее любви. Антон знал это по себе.       Высота. Антон всегда боялся высоты. А сейчас этот страх был меньшей из бед. Отрицание, гнев, торг, депрессия — он прошел эти этапы как в тумане. Хотя, о чем может идти речь, если парень даже не помнил, сколько прошло дней? Последний этап — это принятие. То, что мы не понимаем сейчас и то, что мы делаем потом. А Антону хочется умереть, хочется мелкой пылью разлететься в разные стороны, чтобы больше не чувствовать и не любить…       Пепел сыпется с окна, где некогда было стекло, а теперь осталась только дыра с голым кирпичом. Кружится в воздухе, подхватываемый игривым ветерком, падает на землю. Нельзя курить. Это вредно. Но в этом уже больше нет смысла. Весь смысл таился в той курносой голубоглазой девушке, и вы не посмеете сказать, что она была плохим другом, потому что даже в самые унылые моменты ее жизни она пыталась собрать Антона заново, хотя она сама была разбита на миллион кусочков. А сейчас… Сейчас все изменилось. Ровно с того момента, как Антон увидел ее в луже собственной крови с приоткрытыми посиневшими губами и абсолютно мертвыми глазами, все пошло наперекосяк, и Шастун больше не мог того вытерпеть.       Он встал на окно, стараясь не смотреть вниз. Раннее утро дало о себе знать, обдав парня холодом. Телефон завибрировал и загорелся, оповещая о поставленном будильнике. Сердце Антона встрепенулось и пропустило пару ударов от испуга. Он вытащил подрагивающими руками устройство и посмотрел на экран. Телефон разразился громкой мелодией, которую он успел возненавидеть за одиннадцать лет в школе и три года в институте, и выпал из рук, приземлившись на землю рядом с недавно выкуренной сигаретой.       — Блять, — выругался парень, смотря вниз на поблескивающие трещины экрана. — А, хотя, похуй, — вынес Антон и шагнул в пропасть, пожалев об этом в самый последний момент.       Падение не длится вечность. Это лишь несколько секунд, наполненные сожалением, за которые ты успеваешь подумать только о несделанных вещах. Лежащий рядом с парнем экран телефона то загорался, то снова потухал от тысяч сообщений и звонков от контакта «Солнце», но ему до этого не было дела. Пока тело Антона не прошибло мимолетной, но убийственно-жгучей болью, а каждая косточка не издала хруст, нехарактерный для совместимых с жизнью травм, в голове его крутилась только одна мысль: «Я не спас ее.»

***

Смерть такая скучная. Вот, что в ней хуже всего. Скучная. Как только происходит, с ней уже ничего не поделаешь. С ней не поиграешь в теннис, не превратишь ее в коробку леденцов. Она просто есть как есть спустившееся колесо. Глупая смерть.

(Чарльз Буковски)

      Шея Антона была вывернута под неестественным углом. Раскрыв глаза, он увидел над собой стремительно темнеющее небо. Губы искривились в немом крике.       — Какого?..— в недоумении прошептал он, поднимаясь с сырой земли. Ни перелома, ни царапины. Ничего. Шастун оглядел себя с десяток раз, словно не веря случившееся. Все было напрасно.       Спустя энное количество времени Антон понял, что находится даже не в своем городе, но как такое вообще возможно? В родном Воронеже должно быть утро, а здесь улочки тлели в догорающем солнце. С праздным восторгом он осознал, что все-таки жив, но и в этом смысла было мало. Где же та многоэтажка, после падения с которой жизнь парня должна была оборваться, как обрывается последний листок с дерева, обозначающий конец осени, конец всего. Там, где сердце Антона больше не бьется, там, где легкие перестали дышать, там, где Антон умер, должно быть скопление народа, и его тело отвезут на опознание.       — Пьянчуга, еле на ногах держится, посмотрите на него! — раздался недовольный голос со стороны.       — Ошибаетесь, — ответил, улыбаясь, Антон женщине лет пятидесяти. — Я полностью трезв. А еле на ногах стою потому что умер.       — Нашелся шутник, — фыркнул божий одуванчик. — Дошутишься и точно умрешь.       Женщина спешно удалилась, не желая тратить время на какого-то странного парня. Антон так и не понял, что именно она имела ввиду, но для себя отметил, что с такими ватными ногами и, наверняка, опухшим лицом выглядит как пьяный.       На улицах пустовало. Холодный и неприятный дождь накрапывал и бил по лицу. Антон вдруг почувствовал себя грязным. Он бы душу продал за возможность помыться. А дальше… Он не знал, что дальше. На незнакомой местности он понимал лишь то, что находится в России.       Дворы тоже встречали его тишиной. Перспектива спать на одной из этих скамеек пугала его не больше, чем перспектива умереть (он думал об этом непременно с иронией). Обычно в такое время на улицу только-только выбирались шумные подростки и некоторые взрослые, но сейчас Шастун видел единственный лучик надежды, бегущий куда-то в одному ему известное направление и воровато оглядывающийся.       — Постой, девочка, — крикнул Антон, тоже ускоряясь. Девочка, бывшая скорее девушкой, остановилась ненадолго, приставила палец к губам и шикнула.       — Что такое?       Она не стала объясняться перед парнем и, быстро обернувшись через плечо, пробормотала:       — Молчи, пожалуйста, он услышит. Это угрожающее «он» прозвучало дико нелепо, но девушка была не на шутку напугана.       — Кто «он»? — поинтересовался Антон, понизив голос.       — Ты что, сегодня родился? — Шастун даже не знал, что сказать. Вряд ли ответ «я умер и оказался здесь» ее удовлетворит.       — Если скажу, что забыл, ты поверишь? — спросил он, теряя всякую надежду.       — Мне плевать, всякое бывает, — пожала плечами она и вытерла с щек слезы, блеснувшие в теплом свете фонаря. — В общем, говорят, что ночью лучше не выходить на улицу, потому что можно попасть в руки убийцам, которые орудуют в нашем городе. А теперь, можно я пойду? Если я не успею, то… — Она прочистила горло и собиралась уйти, но Антон ее остановил.       — Погоди-погоди, убийцы? — недоуменно вскинул бровь он. — И с чего ты взяла, что именно ты сегодня умрешь? Почему так переживаешь?       — Разве непонятно? Я получила перо. — Антон дал понять, что ясности это, конечно, не прибавило. Ситуация все больше походила на розыгрыш или неудачную шутку. — Аргх, — начала злиться девушка, — его называют Ангелом смерти, потому что он оставляет перо как предначертание твоей дальнейшей судьбы, то есть твоей гибели.       — Почему ты не обратилась в полицию?       — А смысл? — грустно усмехнулась она. — Ты думаешь, никто не пытался? У него есть связи везде. Что ни делай — все равно умрешь. Можно попробовать спрятаться дома, потому что адреса он, бывает, не знает, но надо только до наступления темноты. А ты меня задерживаешь!       — Да стой ты! — Антон схватил ее за запястье, подмечая, как та напряглась под натиском парня. — Разве он ни разу не нападал днем?       — Вторая его фишка: ночные убийства, когда свидетелей меньше всего, ведь все прячутся по домам, потому что любой, кто видел, убийство тоже умрет. А ведь ангелы никогда не спят. Теперь, прошу, пусти меня, я хочу жить! — осипшим голосом взмолилась она и, как только Шастун ослабил хватку, выскользнула из его рук.       Антон добрые пять минут простоял посреди улицы, не совсем понимая, что происходит.       — Куда я, блять, попал? — спросил он в пустоту, в сторону давно убежавшей девушки. Понятней не стало, а вопросов лишь подбавилось, но расспрашивать больше было некого. — Эй? Ты еще тут? — крикнул он, распугивая звенящую тишину. Словно в ответ он услышал дикий, душераздирающий крик и вопль.       — НЕТ, НЕТ, ПРОШУ! Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛА!       Антон узнал этот странный осипший голосок с хрипотцой, несвойственной молодой девушке. Тут же рванул на крик, но задумался, а надо ли это ему. Он видел эту девушку в первый и последний раз, но любопытство взяло верх. Вдруг, это просто затянувшийся сон, и он снова проснется в своей общажной кровати. Ну конечно, он отрубился, потому что не спал уже довольно долго.       Пройдя по памяти метров пять, он завернул за угол, а дальше снова шел на уже притихший крик:       — Молю! Я все сделаю. Что вам надо?       Где-то в кустах под окнами заброшенной многоэтажки (от которой у Антона, к слову, тело будто током прошибло) мелькали тени. Они молча вышагивали по земле рядом с высокой тенью, которая, судя по силуэту, принадлежала мужчине, но ничего не говорили. Тот самый силуэт обернулся через плечо и щелкнул пальцами, и остальные тени двинулись в сторону Антона. Парню все больше казалось, что это ему снится. Но во сне, как известно, убежать нельзя.       Он оглянулся пару раз, чтобы убедиться в реальности происходящего. Мужчина по центру и остальные весьма странные люди куда-то исчезли, а девушка не издавала ни звука. Тихо шепнув себе под нос: «блять», он все-таки осмелился выйти из укрытия. Мысленно вторя: «восненельзяумеретьвосненельзяумереть», Антон вышел на богом забытую местность и крадучись подошел к обмякшему телу.       — Блять, нет, — не мог поверить Шастун, — не говори, что все так закончилось. Нет-нет-нет! — Антон коснулся лица девушки дрожащими пальцами, чуть не заскулив от увиденного. На животе растекалось темное пятно, что было странно, учитывая, что никакого выстрела Шаст не слышал. На располосованном нескромными царапинами лице застыл немой ужас, в светло-янтарных глазах, обрамленных густыми ресницами, будто поселился страх. Обхватив необычайно тонкие запястья большим, указательным и средним пальцами, Антон не нащупал пульс и сделал вывод, что девушка мертва. Все тело тотчас покрылось капельками прохладного пота, а ноги стали ватными и разъехались в разные стороны. Слишком много трупов он увидел за последний месяц. — А ведь я так и не узнал твоего имени, — рвано вздохнул он и хотел уже было встать и уйти подальше от тела, тревожившего его сознание, но внимание его привлекло что-то безукоризненно белое в этом адском кровопролитии. Взяв предмет в руки, Шаст не без удивления отметил, что это маленькая записка, прикрепленная к белому перу: «А ты любопытный мальчик… Мне это нравится)»       Антон прочитал текст несколько раз и еле удержался от неконтролируемой паники. Он обхватил колени руками и уперся лбом.       — Это все не по-настоящему, такого не может быть! — с ужасом вспоминал Антон слова девушки о значении этого самого пера. — Просто сон, кошмар, иллюзия!       — Ну-ну, мальчик, не утруждай себя, — обволакивающими нотками шепнул голос прямо над ухом, отчего Шастун вздрогнул. — Разве сон может быть таким реалистичным?       Антон не мог сдвинуться с места. Его взгляд приковался к бездыханному телу, горячая, но быстрая слеза скользнула по щеке, оставляя за собой только мокрый след.        — Вы не можете убить меня, — задыхаясь от слез вымолвил Шастун.       — Прости, солнышко, но каким бы очаровательным ты мне не казался, мне придется это сделать, — голос незнакомца был тихим, но до боли знакомым. Казалось, стоит Антону обернуться, перед ним окажется его старый друг. Но обернуться Антон не мог. — Посмотри на меня, — властно и как бы свысока одернул он Шастуна и обхватил плечо парня, разворачивая к себе. Антону не было смысла сопротивляться, но он забыл об этом и обо всем другом, когда увидел в этих чертах лица более чем знакомого человека. Такие острые скулы, что кажется, от них можно порезаться, если прикоснуться, однодневная сексуальная щетина и убийственно голубые, как бесконечное море, глаза, сверкающие на лице двумя искорками безумия. Сомнений не оставалось. Антон ни с кем не мог спутать эти глаза.       — Арсений Сергеевич? — маньяк, минуту назад упивавшийся своей властью, теперь побелел и, злобно оскалившись, заткнул Антону рот горячей ладонью. Парень узнал в нем своего завкафедрой литературы.       — Заткнись, тварь, — рыкнул Арсений Сергеевич и оттянул парня за волосы, оголяя шею, — иначе прирежу.       — П-почему? — Антон зажмурил глаза, будто это могло ему помочь.       — Усыпить, — Арсений кивком указал на потенциальную жертву, — и ко мне.       Шастун, все еще пребывающий в шоковом состоянии, почувствовал острую боль, пронзившую его по-прежнему открытую шею. А через несколько секунд — ничего.

***

      — Очнись и говори, сученыш! — каждая подобная фраза сопровождалась грубым ударом по щеке. Антон нехотя открыл веки и увидел перед собой двоившееся лицо Арсения Сергеевича. Во рту пересохло, вязкая слюна скопилась в горле, к которому теперь прижималось лезвие, норовя проткнуть тонкую кожу.       — Ч-что говорить? — прохрипел Антон и закашлялся.       — Говори, откуда знаешь мое имя?       Злоба Попова никуда не испарилась, и Шастун искренне не понимал, чем заслужил такое к себе отношение. Черт, да он просто хотел спокойно умереть! Даже это не смог…       — Я не знаю, как ответить.       — В каком смысле? — Арсений сощурил глаза и надавил на нож, так складно лежащий в его руке. Его очки в черной оправе угрожающе поблескивали в свете настольной лампы, черный пиджак и того же цвета брюки добавляли харизмы, голос гипнотизировал и заставлял потонуть в этом бархате. Антон не боялся, он определенно знал этого человека. Вопрос только в том, почему он не знает Антона и что, блять, вообще происходит.       — Арсений Сергеевич, я бы ответил, но сам не знаю.       — И как мне это понимать? — Арсений убрал лезвие и тяжело вздохнул, пряча лицо в ладонях. — И почему я не могу тебя просто прирезать? — он вглядывался парню в глаза, словно ища в них ответ, но никак не находил. — Что-то в тебе есть.       Антон сглотнул, боясь сказать лишнее слово. Его кудрявая челка прилипла ко лбу от пота, но он не мог ничего с этим сделать, потому как руки оказались связанными, и это отражалось отекшими холодными пальцами и, наверняка, покрасневшими запястьями. Невидящим взглядом Антон прошелся по мужчине. Пальцы, на одном из которых сверкало серебряное кольцо, слабо сжимали нож, ноги расставлены в стороны будто в приглашающем жесте, а руки в расслабленном состоянии повисли на подлокотниках солидного кресла, обтянутого белой кожей. Он барабанил пальцами по столу и сжимал губы в тонкую ниточку.       — Поступим вот как, — мужчина подошел к Антону и завел руку с ножом за его спину, сокращая расстояние между их лицами. — Ты будешь работать на меня, раз ты знаешь мою личность. Не могу так рисковать.       — А если я не хочу? — Арсений вздернул одну бровь и с усмешкой посмотрел на осмелевшего в один миг парня.       — Тогда я убью тебя, — уверенность, с которой было это сказано, не оставляла сомнений: он и глазом не моргнет, чтобы прирезать какого-то мальчишку. Чуть не коснувшись кожи, нож разорвал какую-то ткань, коей и были связаны руки Антона. Он поднял одну из них по уровне глаз и отчего-то рассмеялся.       — И что же мне надо делать?       — Убивать, разумеется.       Улыбка тут же сошла с лица Антона. Он сглотнул несуществующий ком в горле и медленно встал со стула, заглядывая в голубые маячки напротив, будто спрашивая разрешения.       — Вы же несерьезно?       — Ох, твое дело: верить мне или нет. Но смотри, не ошибись. У тебя нет права на ошибку. Либо убьешь ты, либо убьют тебя. Тут правила просты до неприличия.       Эта фраза почему-то засела в голове. Нет права на ошибку… Антон даже не уверен, хочет ли знать точное значение услышанного.       — Глупые правила. Кто их устанавливает? — спросил Антон, хотя уже знал ответ.       — Я, конечно. Те, кто хочет жить, давно уже подчиняются мне, — горделиво вздернув подбородок, Арсений обошел парня. — На этом хватит болтовни. Скоро вышлю ориентировку на новую жертву, так что готовься. Пойдешь со мной.       — Н-но, Арсений Сергеевич… Как мы свяжемся? — Антон похлопал по карманам и, не обнаружив там своего телефона, отрицательно покачал головой.       — Это не проблема. Все, что нужно, я тебе предоставлю. И даже больше, — не без доли намека сообщил Арсений и подмигнул. — Ах да, никогда не называй меня Арсением. Сам понимаешь, тайна личности. Кстати о тайне личности, тебя-то как зовут? — мужчина улыбнулся так холодно, что стало жутко, и какие-то невидимые цепи сковали тело.       — Антон. Шатсун. В смысле, Шастун, — исправился Антон и мысленно ударил сам себя за такую дурацкую ошибку в собственной фамилии.       — Типичная ошибка новичка, — прыснул Попов и наклонился прямо к уху парня, чуть не задевая губами мочку. — Никому нельзя говорить свое имя. Даже мне, солнце, — добавил он, отстраняясь.       От такой близости сперло дыхание. Этот человек, если и можно так его назвать, был бесконечно противен Антону, однако всем своим видом показывал, что все должно быть так, как он сказал. Именно поэтому Шастун противоречить не стал.       — А-арс… — словив уничижительный взгляд от Арсения, парень осекся. — Прости. Те. Простите, — Антон сглотнул. Каждое словно отдавалось неприятным эхом в пустующей комнате, где находились только маньяк и жертва. Хищник и добыча. Волк и кролик. Но этот волк был еще и соблазнителем, а от этого становилось жутче. — Но как так получилось? Вы ведь были преподавателем. Почему убийца?       Не прошло и секунды, как Попов рассмеялся. Это был не тихий пугающий смех, а поистине безумный. Впрочем, смеялся он так, будто безумцем тут был Антон.       — Я? Преподавателем? Признавайтесь, кто огрел мальчишку по голове?       — Зря смеетесь. Я ведь все знаю.       — Малыш, если ты удумал мне угрожать, то выбрал отвратительную тактику. Прости за такую прямоту.       — Извинения вам не к лицу, — Антон подошел ближе, вопреки протесту всего тела, и провел кончиком языка по сухим губам. По закону природы он должен быть тут хищником, так как немного, но все же превосходил Арсения в росте. Тот даже не дернулся. Он точно знал свое место.       — А тебе не к лицу целые зубы, так что советую засунуть свой язык себе в жопу.       — Я бы, может, и рад, все-таки кто чем балуется, тот тем и дразнится, но, боюсь, не дотянусь. Поможете?       — Ты, малец, охренел. Тебе так не кажется? — Арсений стоял слишком близко. От него веяло опасностью. Дай ему волю — и он убьет Шастуна даже линзой очков.       — Мы оба знаем вас, но вы не знаете меня. В чем моя выгода служить вам?       — О, ты даже не представляешь. Во-первых, ты будешь жить. От меня это самый большой подарок, который я могу дать. Во-вторых… Прежде чем мы это обсудим, докажи, что ты меня знаешь. Но, стоит тебе ошибиться… Сам знаешь, у тебя нет права на ошибку. Не тут, по крайней мере.       Антон был уверен в том, что знает своего преподавателя. Более того, с каждым словом Антон все больше убеждался, что перед ним стоит он собственной персоной. Точно такой же стиль общения, точно такое же отношение к Антону, точно такие же угрозы, которые, конечно, не осуществляются.       — А что говорить? — Шастун еле удержался от тупой шутки. — Ну… — остановился он на полуслове, не зная, что конкретно сказать, чтобы это имело хоть какой-то вес против Арсения. — Арсений Сергеевич Попов, ненавидите рыбу, бывшую жену зовут…       — Хватит, — резко оборвал парня мужчина, выставив руку вперед. — Ты не смеешь говорить о моей семье. Никогда. А еще, никому не говори мое имя. Произнесешь его вслух — и я пожелаю лично убедиться, что ты умрешь в муках.       Их разговор, становившийся неприятнее и неприятнее самому Антону, прервал стук в дверь. Два размеренных удара. Так странно.       — Войди, — приказал Арсений, разворачиваясь на пятках.       — Извините, что приходится беспокоить, но она… захотела к папе.       Из-за спины молодого человека, одетого, как на похороны (лица его видно не было, так как в комнате все еще царил мрак, а озаривший свет освещал только одну полосу на полу), выглядывало маленькое создание, бывшее, по-видимому, дочерью Арсения. Она совсем не скромно прыгнула в объятия отца, поджав ноги с прелестными лаковыми туфлями. Потом, взглянув на Антона так, словно он был лишним в этой комнате, спросила:       — Это кто? Жертва?       Антон чуть не подавился собственной слюной от того, что маленькая, лет шести на вид, девочка так легко говорила о смерти и тем более о жертвах с отцом. Хотя, когда твой отец — маньяк, это, наверное, неудивительно. Отец Антона, вот, был пьяницей, так что для Антона ничего странного не было в избиении жены и детей. Это он считал полностью нормальным. «В каждой семье такое есть. Папа просто любит нас», — убеждал он себя каждый гребанный раз, когда приходилось прятаться от него в шкафу. Пожирающая темнота, удушливый запах древесины, крики за стенкой и бесконечные слезы — все это он помнил до сих пор, и это было основной составляющей его детства. Возможно, это дитятко тоже считает, что «в каждой семье есть такое». Остается только надеяться, что она и не подозревает обо всех ужасах, которые творит ее отец.       — Нет, милая, это наш новый работник. Он тоже будет с тобой сидеть.       — Простите, но в няньки я не нанимался, — Антон поднял руки в знак капитуляции.       Стрельнув голубыми глазами, Арсений отпустил девочку и подошел вплотную к парню. Ситуация накалялась и становилась опасной для Шастуна. Лучше бы иногда сдерживать себя.       — Послушай сюда, котенок, — обманчиво-ласковым голосом почти прошептал Арсений, — когда ты попался мне на глаза, подписал смертный приговор, а когда я решил тебя не убивать — считай, я зачеркнул надпись «смертный приговор» и сверху написал «трудовой договор», который ты, напомню, подписал. Так яснее?       — Более чем, — буркнул Антон, смотря себе под ноги. Сил на то, чтобы поднять глаза и посмотреть на маньяка у него не нашлось.       — Чудно. Что ж, Антон, ты просто прелесть, — Арсений с больным восхищением заглянул в лицо парню, приподняв его подбородок пальцем. — Какие у тебя глаза… Зеленые. Полагаю, от матери. Но ты ее ненавидишь. Точнее, ее характер. Ох, бедная женщина, она была так молода. И одинока. О да, безумно одинока! Жаль, что сын тогда был не рядом…       — Заткнитесь, — беспардонно прикрикнул Антон и тут же пожалел.       — Зубки показываешь? Надо было раньше. И не мне. А знаешь кому, Тош? М? Ну ты же знаешь! Конечно, знаешь. Своему отцу. Жалкому подонку. Но ты боялся. Боялся до тех пор, пока не стало слишком поздно. А потом много сожалений у могилы. Хочешь, назову точное ее местоположение?       — Прошу, остановитесь, не то я…       — Не то что? — Арсений откровенно насмехался над парнем. Антона трясло, и он упивался, смотря на это зрелище. Как же легко вывести этого мальчишку. Ранимый котеночек… — А еще меня называют безумцем! Безумец тот, кто угрожает убийце.       — Безумец тот, кто говорит всякий бред, — попытался возразить Шастун. Голос его предательски дрогнул.       — Это разве не правда? — вновь усмехнулся Попов. — Кожа бледная, как полотно. Жаль, что ее портят эти синяки под глазами. Кто-то явно провел много бессонных ночей. Но не в одиночестве, как ни странно. Но тебе на это было плевать. Кого потерял? Хотя нет, не говори, я сам вижу.       — Нет, вы не можете этого знать.       — А я и не знаю, — пожал плечами Арсений. — Я это вижу. Твои глаза говорят о многом. Остальное — это просто логика и немного дедукции. И психология. О, как же без нее? Ты знал, что убийцы — отличные психологи? Иронично, не правда ли?       — Вы не могли это увидеть по глазам.       — Дорогой, ты все еще считаешь, что я ничего о тебе не знаю? Ты боишься высоты. А темноты — нет. Темнота стала твоим вторым домом, преследовала тебя везде. Ты всегда был пустым местом, тенью других. Но темнота тебя защищала, так что ты ее не боишься, а вот высота… Она твой злейший враг.       — Нет, — как в бреду произнес Антон, — вы не имеете власти надо мной.       — Солнышко, я могу назвать одно имя, и ты расплачешься, как дитя. Стоит оно того? Тебе достаточно доказательств или мне продолжать?       Антон заметно поник. Его вселенская печаль отражалась на лице. Да так, что ее легко могли прочитать. Такого исхода он не хотел, но сейчас уже поздно. Он уже стал открытой книгой, хотя так боялся открыться кому-либо. Сейчас все так поменялось, что человек, убийца, на секундочку, который видит его впервые, знает об Антоне даже больше, чем родная мать. Хотя, это не так удивительно. Родители часто и не ведают, что творят и о чем думают их дети. А вот то, что Арсений знал больше, чем Дима, очень настораживало.       — Я думаю, хватит этого цирка, не хочу видеть, как ты распускаешь нюни. Так что я выдам тебе ключ от твоей новой квартиры, и ты пойдешь, успокоишься, примешь душ, поспишь и сделаешь еще миллион бесполезных дел. Не забудь подготовиться морально.       — Квартира? — Антон почесал макушку и поборол желание себя ущипнуть. Нет, в таком сне он жить готов.       — Ну, да, разумеется. Тебе же надо где-то жить в промежутках между убийствами.       Антон стушевался. Глаза его приобрели болотный оттенок. Он видел смерть в лицо, часто сталкивался с ней, и каждый раз это приводило его в ужас, но так, чтобы умышленно убить человека, оборвать его жизнь — он не был готов. И к этому нельзя подготовиться. Это ненормально. Его мутило от одной только мысли, что он станет решать, кому жить, а кому — нет. Но Арсений занимается этим каждый день и теперь меньше напоминал спокойного преподавателя литературы. Такое сравнение теперь казалось абсурдным и звучало скорее как оскорбление.       — Вы ненормальный, — отстраненно произнес Антон. — И это все — ненормально.       — Что именно, Антон? — улыбнулся Попов, на что парень лишь промолчал. — Ты не можешь ответить. Потому что все, что есть в этом мире, ненормально. Все, что есть за его пределами — тоже. Я не более ненормальный, чем ты. Не стоит забывать о том, что ты разговариваешь с маньяком, психом, сумасшедшим. Но кто меня так назвал? Люди. Вы сами вешаете мне ярлыки, и все мы живем по этому принципу. Разве я выбрал быть таким? Мне дали имя. Я о нем не просил. Я просто выполняю свою работу. И это теперь и твоя работа. Так кто же ты, Антоша?       Его ухмылку хотелось стереть с бесстрастного лица. Казалось, его невозможно было выбить из колеи. Такой загадочный, точный, аккурат убийца. Антон не мог ответить на этот вопрос. Не только потому, что ответа не существует априори. Любое словно было лишним. Губы сжались до побеления, а рот сковали невидимые цепи.        «И как меня так угораздило?»

***

      Горячие капли заскользили по лицу. Антон приоткрыл рот, норовя поймать их. Он силился не позволить чувствам вырваться, но их было много. Так много, что хватило бы снабдить эмоциями целый город. Правда, этот город бы затопило от слез его жителей, но факт остается фактом.       Это все было таким ненастоящим. Город, люди, местный маньяк. Эта квартира. Вода. Оно все ненастоящее, будто стоит Антону коснуться стен, они растворятся. Однако, проблемы растворить было не так легко. И одна из них, кстати, стояла прямо за дверью.       — Антоша, выходи! — не дожидаясь ответной реакции, Арсений беспардонно открыл дверь и, окинув похотливым взглядом парня, кинул: — Мило. — Антон тотчас покраснел, и вовсе не от жара, стоявшего в ванной комнате, и с самым виноватым видом, на который только способен, посмотрел на Попова, как бы намекая, что тому пора покинуть помещение. — Не волнуйся, малыш, в таком виде я с тобой разговаривать не собираюсь, как бы сильно мне ни хотелось, — понижая голос, поспешил успокоить Антона Попов. Хотя, это не очень и помогло. Он прикусил нижнюю губу, стараясь не опускать взгляд ниже. — Так что одевайся и выходи.       Арсений кинул стопку какой-то одежды на стиральную машину и, развернувшись, бросил:  — Мы еще вернемся к этому.       Что бы это ни значило, Антон надеялся, что они, прости Господи, НИКОГДА не вернутся к этому. Смущение достигло крайней точки кипения, и ему понадобилось еще несколько минут под обжигающим душем, прежде чем он смог одеться и выйти. Одежда, кстати, предоставленная Арсением, представляла из себя черные рубашку, пиджак и брюки, к довершению ко всему еще и узкие, а так же галстук кроваво-красного цвета, который Антон напяливать не стал. Сам себя он, конечно, убеждал в том, что галстуки его попросту душат и совершенно ему не идут, а не из-за ассоциаций.       Антон расстегнул пару верхних пуговиц и сложил галстук в карман, в надежде, что Попов о нем забудет. Тот, увидев Шастуна в таком виде, улыбнулся и поправил очки. Затем, кинув взгляд на торчащий красный кончик, болезненно поморщился.       — Ты физически не способен быть аккуратным или просто придумал для меня экзекуцию? — Антон и забыл, какой Арсений Сергеевич перфекционист, однако до сих пор помнил, какой он требовательный.       — И в мыслях не было, — выдавил из себя подобие улыбки Шастун и поправил воротник.       — Аргх, так еще хуже. Надень галстук.        — Ну что вы прям как моя мамочка? — фыркнул Антон, но бывшего преподавателя к себе подпустил.        — Мамочка — навряд ли, но о daddy я бы пошутил, — Арсений как ни в чем не бывало, словно это обычный его стиль общения и удивляться тут нечему, достал галстук и обвязал вокруг шеи, обхватив концы обеими руками и почти физически ощутив напряжение парня. — Ты в опасном положении, мальчик, — прошептал мужчина.       — Возможно. Но разве у меня есть выбор?       — Наша, а точнее, твоя первая жертва, — перевел тему диалога совсем в другое русло Попов, — сейчас находится в этом дворе, — он указал на окно, вид из которого напоминал жилой комплекс. Антон же не осмелился даже близко к нему подходить — семнадцатый этаж все-таки. — На сегодняшний день я не требую от тебя большего, чем просто подбросить ей это. — В пальцах Арсений зажимал то, что Шастун уже видел — маленькое, размером, может, с указательный палец, белое перо. Парень взял его и покрутил перед носом.       — Это вестник смерти. Не верится.       — Что ж, верь поскорее. И, главное, сделай так, чтоб жертва поверила.       — А мне не надо говорить что-то типа: «ты умрешь» или «беги»?       — С ума сошел? — беззлобно отвечал Попов. — Хочешь испортить должный антураж?       — Оу, я понял. Для вас это просто игра. Подумаешь, какие-то жалкие человеческие жизни!       — Нет, для меня это прежде всего работа.       — Какая же это работа?! — вскипел Антон, сжимая ладони в кулаки.       — Меня нанимают и мне за это платят, так что, полагаю, это работа. — Арсений оставался непреклонен. Спорить с ним было мало того, что бесполезно, так еще и опасно. К счастью, Шастун видел эту тонкую грань между замечанием и неконтролируемой дерзостью. Пока.       — Завтра у тебя будет тяжелый день, так что отдохни. У меня еще куча работы. Звони только в экстренных случаях.       — А спать? Уже очень поздно, вы разве не устали?       — Ангелы не спят, — улыбнулся Арсений и вышел из комнаты.

***

      Антону спать тоже не пришлось. Он не хотел лишний раз злить нового босса, так что сразу принялся за выполнение. Двор порадовал его не меньше, чем сама квартира. Правда, находясь в буквальном смысле под дулом пистолета, Шастун не сильно обратил на это внимание, но сейчас, когда теплый ветерок, характерный разве что для вечера, но никак не для ночи, обдувает лицо, а детская площадка встречает его размеренным скрипом качелей, ни о чем не хочется думать. Он вспомнил, почему так любил оставаться допоздна во дворе. Но даже подобного рода воспоминания не тревожили его именно в этот момент. Времени до рассвета оставалось еще много, он успеет. Жаль, что он так быстро забыл слова девушки. Свидетелей меньше, потому что после темноты все прячутся по домам. Качель еще раз скрипнула, словно напоминая о себе, а потом… Все стихло.       Антон медленно обернулся в ту сторону и увидел очертание человека. Лица видно не было, и лишь по фигуре можно было предположить, что это вообще живое существо. Стоило ему сделать осторожный шаг вперед, как фигура по-женски завопила.       — НЕ ПОДХОДИ КО МНЕ, УБЛЮДОК! — в Антона полетел мяч, оставленный недавно игравшими детьми, кепка и песок.       — Погоди, я тебя не трону!       Глупо, наверное, такое обещать, учитывая, что это, вероятно, и есть будущая жертва Антона, но что еще он мог предпринять? Девушка, тем не менее, смолкла и обессиленно рухнула на колени.       — Игра разума. Нет. Тебя нет. Никого нет. Ядомаядомаядома, — прерываясь на всхлипы, осипшим голосом вторила самой себе она. Теперь становилось по-настоящему страшно, потому что Антон, черт возьми, наконец узнал этот голос.       — Блять, Оксана!