Наше личное никогда

Когда Санса въезжает в главные ворота Винтерфелла, её душа ликует и поёт. За этот день она пережила бурю эмоций, и все ради этого момента. Она постаралась запомнить острое ощущение душевного подъёма получше, чтобы впоследствии ещё не раз вкушать его раз за разом. Дом, изнасилованный и лишившийся прежнего облика, но всё ещё стоящий под небом цвета тусклого затёртого свинца, напоминал о её собственных тяжких испытаниях. Санса провела рукой по каменной кладке внутри ворот, стараясь отметить себя в этом древнем месте. Она снова была здесь. И больше никогда не уйдёт. Лошадь дёрнулась, испугавшись тела огромного великана, павшего под градом стрел, и Санса вынужденно спешилась. Свист стрелы и удар о щит, Джон принимает на себя полёт стрелы так технично и плавно, словно для него это был пустяк. Затем ловит щитом ещё одну выпущенную по нему стрелу и отбрасывает проткнутую деревяшку в сторону. Нервная дрожь прошла по её телу, когда Джон повалил Рамси на землю. Дрожь предвкушения, дрожь ликования, с которым кровавый кулак её брата встречается с ненавистным лицом этого чистого мальчика, и которая никак не поддавалась её контролю, а лишь усиливалась. Чистым Рамси остаётся всего пару секунд, и вот он уже покрыт собственной кровью гораздо сильнее, чем Джон кровью врагов. Ещё, ещё, ещё раз, Джон! Всё, о чём Санса может думать. Она не боится этого насилия, его она повидала и почувствовала вдоволь, но теперь, наконец, это насилие не над ней, а за неё. Хруст носа и зубов, о которых она могла лишь мечтать тяжёлыми, наполненными болью и унижениями ночами, теперь ласкают её уши, и Санса запоздало тревожится, что кто-то заметит её удовольствие. Джон прекрасен в этой жестокости, но он ловит её взгляд и замирает на секунду, бьёт ещё раз, как Санса мысленно молит его, и останавливается. Он заметил, как ей хорошо? Это напугало его? За её спиной на стене разворачивают зимний стяг Старков, И Джон приближается к Сансе под поголубевшим от разошедшихся туч небом и шепчет: ― Он твой. Санса быстро отдаёт приказ связать Рамси на псарне, и не забывает предупредить солдат о голодных псах, запертых там. И распоряжается не кормить. До темноты она по горло занята делами в замке, не прекращая вспоминать несказанную негу, что она испытала, глядя на то, как Джон уничтожал Рамси. Солнце неизбежно опускается за горизонт, как и Санса, спустившаяся на псарню. ― Ты не можешь убить меня, ― Рамси улыбается кровавыми остатками зубов, играя в отсутствие страха, ― я ― часть тебя. В груди разлился чёрный комок холода, но Санса не выдала его ни одним движением. Она смотрела, и не могла насмотреться. Пожирала глазами монстра, из-за которого чуть не сломалась, и в смеси из предвкушения и злобного ликования жалела лишь о том, что не могла сейчас взять за руку Теона и разделить с ним этот сладостный момент. Рамси хотел сделать ей больно в последний раз. Даже валяясь в грязи у её ног, проиграв, он не отбросит больной гордости, не начнёт умолять. Он ― не человек, и она давно уже не предписывала ему и толики человеческих чувств. А значит, за ней не будет греха. ― Твои слова исчезнут. Всё то, что он говорил ей, шипел на ухо каждую ночь, истязая, режа, насилуя и впиваясь зубами. Но слов оказалось недостаточно, они не могли уничтожить её. ― Твой дом исчезнет. Дом предателей, что посмел отнять её родовой замок. Дом, имя которого носил Рамси. ― Твоё имя исчезнет. Опплёванное ею и Джоном имя существа, что посмело оставить на ней свою метку. Рана на ключице активно заживала, и под слоями одежды пронзительно чесалась, но Сансе это даже понравилось. ― Вся память о тебе исчезнет. Она забудет его, как только дело будет сделано, и приложит все усилия, чтобы забыл Теон, искалеченный куда хуже. Внутри себя Санса отыскала жалость к собакам, что были извращены непостижимым образом. Она всегда любила псов, считала их бессловесными людьми, и то, что сделал с ними Рамси, лишь утвердило её в правильности выбора расправы. Она заслушалась воплями, когда изголодавшиеся животные принялись кормиться его плотью, и не отвела взгляда. Она наслаждалась. Санса поймала себя на этом, и поспешила уйти подальше от кровавого зрелища, что так взбудоражило её. Хватило бы Теону смелости и желания разделить с ней это зрелище? Она хотела верить, что да. Она бы прижалась к нему, почему-то в груди не всплыл испуг от мысли о близости, обняла покрепче, и вместе они бы торжествовали. Последний крик Рамси Болтона застрял у неё в голове, снова и снова звуча в ушах. Санса поспешила в тёмную и холодную крипту, в которой, наверняка, никого не было, и, спрятавшись в сыром безлюдном подземелье, прислонилась лбом к каменной стене. Она сжала бёдра, отчего волна тепла между ног разлилась приятным томлением. Она представила, так ярко и сочно, как заставила бы Теона не отводить взгляд. Может, он бы вспомнил свою искажённую натуру, боящуюся этого монстра и верную ему похлеще любой собаки, но Санса бы схватила его за подбородок при малейшей попытке отвернуться и приказала бы: ― Смотри. Тихий выдох сорвался с губ, отражаясь эхом, уходящим глубоко в подземелье. Взметнулись слои юбок, и Санса торопливо зубами стянула перчатку, чтобы притронуться к самой себе через льняную ткань панталон. Холод резанул по оголившейся коже между плотными шерстяными чулками и бельём, одеревеневшие пальцы нащупали узел тесёмки на поясе и тут же дёрнули за него, развязывая. Между ног было напряжённо и влажно, пальцы скользили так легко и правильно, что Санса закрыла от удовольствия глаза, чтобы увидеть в своей фантазии последний взгляд подыхающего Рамси. Он бы смотрел, как Теон делает те же вещи, что и она сейчас, запустив руку ей под юбки. Его пальцы ласкали бы чувствительный и такой набухший клитор, и Санса бы таяла рядом с ним, оперевшись о его крепкий стан, слушая, как собаки раздирают их бывшего мучителя и врага. Смотря на кровь и конвульсии, жадно облизывая ухо Теона, шепча ему приказ опуститься на колени. Чтобы пальцы сменились языком. Санса издала кроткий стон, прежде чем судорожное удовольствие достигло вершины. Тело замерло в блаженстве, ловя утихающие его волны, а разум попытался раствориться в небытие. Перед закрытыми глазами плыли яркие радужные круги. Санса, тяжело дыша, вынула руку из белья, вытерев собственную тягучую и холодящую кожу влагу о нижнюю юбку, поправила одежду, подобрала брошенную рядом перчатку, и отправилась в свои покои. На псарне было тихо.

***

― Это, ― Джендри был ошарашен условиями Сансы, ― измена. Он встал, несмотря на дикую усталость и боль в голове, кротко поклонился ей, и вышел из кабинета. Виски сжимало пульсирующее напряжение, от которого даже в ушах стоял звон. Фрейлина тут же махнула рукой служанке, и та присела в реверансе, что-то сказав ему, но Джендри даже не услышал. Мир вокруг сузился до одной светлой точки, но и она поспешила угаснуть. Джендри всплывал на поверхность существования, не в силах проснуться. Он слышал звуки вокруг себя, чувствовал, как кто-то протирает его горячую кожу прохладной тряпицей, но не имел сил поднять и пальца. Ему было жарко и мучительно невыносимо от судорог и кашля. Десять дней в седле на большой скорости, тяжёлое дыхание морозным воздухом сделали своё дело, и он заболел уже второй раз за зиму. Когда, казалось, жар наконец ушёл, Джендри открыл слипшиеся глаза и слабо поднял к лицу руку, чтобы вытереть ресницы. В светлой спальне с узким окном-бойницей он был один на широком ложе, и от слабости он бы даже не мог встать, чтобы отыскать ночной горшок под кроватью. К счастью, опорожниться и не хотелось. Джендри закашлялся, но не получил от этого выматывающего рефлекса никакого облегчения. Зная себя, он и не надеялся, что слизь из горла начнёт отходить так быстро. Но всё же громкий кашель привлёк пажа, и тот тут же, едва успев заглянуть к нему, убежал куда-то, Джендри догадался, что за мейстером. И действительно, спустя несколько, как ему показалось, мгновений, за которые он успел почти провалиться в сон, в светёлку, звеня цепью и шурша робой по свежей хрусткой соломе, вошёл Уолкан. А с ним и Санса. Мейстер пощупал его лоб, узлы под челюстью, послушал в забавную трубочку, прикладываемую к груди, его дыхание. ― Вы нас знатно испугали, милорд, ― закудахтал Уолкан, ― два дня сильнейшей лихорадки, а теперь и не следа от неё. Как вы себя чувствуете? ― Воды, ― попросил Джендри сухими потрескавшимися губами. Тут же ко рту его поднесли ковш, но не с водой, а с кислым отваром. Он не отвернулся и выпил его до конца. В Штормовом Пределе мейстер готовил похожий, разве что добавлял больше мёда для облегчения питья. ― Слабость? ― Джендри кивнул на вопрос мейстера, смотря на тёмную фигуру Сансы, повернувшуюся к окну. Дольше нескольких секунд глаза не выдерживали яркого весеннего неба за окном, и Джендри закрывал их, чтобы дать отдых. ― Головная боль? Джендри снова кивнул. Уолкан откинул с него тонкое одеяльце, и холод комнаты резанул по коже. Нижняя туника, надетая на него, была свежая и сухая, и Джендри растрогала забота, которой его окружили здесь. Забота, как о телёнке, идущем на убой, почему-то подумалось ему. Он вспомнил красную жрицу и поспешил открыть глаза, чтобы её зловещий образ не всплывал под веками. ― Надо дать желчи выйти, ― мейстер закатал ему рукав туники повыше, ― кашель у вас непродуктивный, и она копится в теле, затягивая выздоровление. ― Пустите кровь? ― Нет, Семеро меня упаси, кровопускание помогает высвободить из тела чёрную желчь, да, но с ней выйдёт и хорошая лимфа. Есть способ получше. Полежите, милорд, это займёт от силы полчаса и не доставит вам боли. Её милость не даст соврать, средство действенное при любом виде недугов и болей. Мейстер дал знак пажу, и тот поднёс резной сундучок, из которого Уолкан извлёк оцинкованную коробочку и банку с прозрачной водой и чем-то чёрно-зеленым на дне. Джендри отвёл взгляд на пустой камин в комнате, и лишь когда холодная влага легла на сгиб локтя, до него дошло, что за лекарство хотел дать ему Уолкан. Он резко дёрнул рукой, отчего мерзкая пиявка, не успевшая присосаться, отлетела и задёргалась в соломе на полу. ― Лежите спокойно, милорд, ― Уолкан надул губы, и, кряхтя, подхватил пинцетом чёрного червя и отложил его в коробочку. Он собрался взять новую пиявку из банки, и Джендри запротестовал уже куда активнее. ― Уберите этих тварей! Санса с любопытством отвлеклась от созерцания пейзажа за окном и повернулась к нему и мейстеру. Небо за окном было цвета её ярких глаз, и Джендри бы обратил на это сходство куда больше внимания, если бы ему не угрожали сейчас невыносимые червяки. ― Но милорд! ― Нет! ― Иначе ваша болезнь затянется и возможны осложнения. Что такое, неужели на юге их не применяют от недугов, подобных вашему? ― Отвары, пускание крови, примочки из верблюжьего навоза, ― страх перед пиявками придал ему сил, ― что угодно, только не их. ― Позвольте, какой навоз? ― Оставьте лорда Баратеона, мейстер, ― мягкий голос Сансы до странного мог быть сильным и убедительным. ― Не причиняйте ему неудобств. Мейстер, словно старая нянюшка, заботу которой никто не оценил, поджал полные губы и, откланявшись, пообещал поскорее вернуться с лекарством, устраивающим лорда Баратеона. Санса села возле него на кровать. В комнате было холодно, тут не топили специально чтобы охладить его лихорадку. По той же причине окно было открыто и не занавешено. ― Где я? ― Спросил Джендри. На гостевой дом было совсем не похоже. ― В главной твердыне. В бывшей комнате Арьи. Вы упали, не успев дойти до лестницы, милорд Джендри. Эта комната самая близкая к моим покоям. ― Спасибо. ― Могу я задать нескромный вопрос? ― Про пиявок? ― Вы очень проницательны. Волосы Сансы струились по её спине до самой талии, такие медные и тёплые, словно живой огонь или осенние листья. Говоря о пиявках он тут же вспоминал Мелисандру и чувство собственной беспомощности и глупости. Свой страх. Свою боль. Несмотря на слабость, Джендри не стал избегать удовлетворения любопытства Сансы. ― Красная Женщина. И её магия. У неё тоже были такие пиявки. А у меня кровь короля в жилах. Она творила своё колдовство на ней. ― Она… издевалась над вами? ― Что это, сочувствие на её лице? ― Она заманила меня. И… Я знаю, от обычных пиявок нет боли, в детстве не раз цеплял в пруду. Но от тех… Они были не простые. Он умолчал, что от пиявок Мелисандры боль была острая скорее из-за смешения с переживаемым в тот момент ужасом, как умолчал и том, на какую часть тела ведьма посадила своих дьявольских червей. У него даже остались следы. И когда редкие в его жизни любовницы спрашивали о белёсых отметинах на его члене, Джендри всегда рассказывал им правду, чем, конечно, забавлял дам. ― Позже, когда я заболел лихорадкой после бега к Дозору-у-Моря, мейстер замка тоже достал своих пиявок. И меня неожиданно затрясло от ужаса. Может, это будет славной потехой для вас, Санса. Здоровый мужик и боится каких-то козявок, да так, что готов рыдать. Долгий разговор вымотал его, и Джендри закрыл глаза и закашлялся. Он почувствовал, как кончики мягких волос щекотнули по его руке, уложенной поверх живота. Санса развернулась к нему, такая сдержанная и строгая в своём чёрном одеянии, и на лице её не было и намёка на забаву. ― Спасибо, что поделились. Её взгляд мазнул по вырезу туники, тонкой серебряной цепочке с семиконечной звездой, блестящей на чёрных волосках груди, и остановился на его усталых, размыкаемых всё реже и реже запавших глазах в обрамлении тёмных кругов. ― Вы должны были сказать мне, что чувствуете недомогания, тогда бы я… Я бы не стала столь резко обсуждать причину вашего возвращения в Винтерфелл. Как деликатно она могла выразиться, даже и не придраться. Джендри таким умением не обладал, к тому же ещё даже не успел как следует обдумать их прошлую беседу. ― Забудьте мои слова, ― Санса снова отвернулась от него к окну. ― Отдыхайте и набирайтесь сил, милорд Джендри, они вам понадобятся. Инерция её движения, ещё не превратившаяся в действие, побудила его произнести лишь: ― Постойте. Санса осталась сидеть рядом. От шороха одежд и волос в воздухе заколебался аромат коричного масла. ― Вы были честны со мной тогда. Мне не понравилось, что я услышал. Не нравится и до сих пор. Но я рад вашей честности, миледи. Вы не щадите меня ради ненужной учтивости. И не должны сейчас. Она молчала, и Джендри продолжил, хотя силы уже вознамерились покинуть его: ― Я согласен. Он снова закашлялся уже в полусне, так надрывно и отчаянно, что Сансе стало его жалко. И в то же время в груди поднялось сдержанное ликование. Порыв поцеловать Джендри в чёрную макушку она сдержала с лёгкостью, но сам по себе он заставил Сансу смутиться. Она выбежала прочь, зовя служанок позаботиться о Джендри, и поспешила в свой кабинет, а уже оттуда в спальню. Его беспомощность и слабость и так толкали её к отсутствию страха прикосновения, а уж кроткая покорность, с которой он согласился на её жёсткое предложение и вовсе вскружила Сансе голову. Санса как гончая почуяла тонкий аромат власти над этим мужчиной, а именно это и было её целью с самого начала. А если гончая берёт след, то не останавливается. Она совсем легкомысленно запрыгнула на кровать и перевернулась на спину, изучая рисунок на балдахине. Прокручивая их разговор в обратном порядке, она задумалась над его страхом пиявок. Страх глупый, смешной и нелепый на первый взгляд. Для кого угодно, но не для Сансы. Она прекрасно могла его понять. Привычная и обыденная вещь, наводящая ужас и сводящая с ума. Вызывающая судороги и тремор, заставляющая жить в невыносимых воспоминаниях. Тело помнило лучше мозга. За этим страхом стоит боль. А он вот так просто выложил ей всё. Странный человек. Или, может, просто глупый? Санса вспомнила о проницательности, что Джендри демонстрировал ей уже не раз. Глупые люди обычно лишены её на корню. Они держатся за честь, и она уже было подумала, услышав, как он назвал её предложение изменой, что Джендри подобен её отцу, Роббу и Джону в этом вопросе. Но вот он так легко отказался от честолюбия, чего она никак не могла ожидать. И в нём она смогла разглядеть, наконец, опрометчивость , черту, которую он не демонстрировал ей так ярко до сих пор. Хотя теперь она, как кусочек головоломки встала на место, и Санса стала понимать картину куда яснее. Тирион, сам того не ведая, своими действиями здорово помог ей. Она, поддавшись эмоциям, попросила пергамент и перо прямо в кровать, и, устроившись поудобнее и подложив канцелярскую досочку под писчие принадлежности, начала с лёгкостью выводить изящные буквы. “Лорду-деснице Шести Королевств, Тириону Ланнистеру. Многоуважаемый лорд-десница, до Севера столь южные новости доходят далеко не сразу, но всё же доходят. Позвольте выразить свою обеспокоенность арестом кастеляна Штормового Предела. Да будет вам известно, что лорд Штормовых Земель, Джендри Баратеон, исполняя свой долг перед почившим государем Браном Старком, со всем присущим ему благородством с успехом выполнил порученную ему миссию, чем заслужил уважение и почёт на Севере. Будучи гостем под моей крышей, лорд Джендри Баратеон был приглашён Мною в путешествие за Стену, в Суровый дом, на что получил ваше благословение. Спешу заверить, что лорд Джендри успешно добрался до Сурового дома, о чем неделей ранее уведомил Меня вороном. И теперь поступили тревожные сведения о казнокрадстве и превышении полномочий Невена Пенроуза в Штормовых Землях. Ваш ум и благородство, милорд Тирион, показывают, как сильно вы заботитесь о государстве и землях, вверенных вам и лорду Джендри даже в столь тяжёлые для королевства времена междуцарствия. Полагаю, для спокойствия самого лорда Джендри, вы решили не уведомлять его о творящихся в его землях бесчинствах, к тому же, змея, что он по доброте и благородству своему, пригрел на груди, уже обезврежена. Но не Вам ли известно, как честь превозносится в Наших краях. Считаю своим долгом вместо Вас уведомить лорда Джендри о произошедшем. С уважением Королева Севера Санса Старк”