Шёпот твоей души

Апрель

«Дом Роллена»

      POV Geno       Распахнув глаза, резко подскочил с кровати и швырнул подушку. Она ударилась о стенку и упала на пол, уронив за собой стоявшие на полке книги. От шума я вздрогнул и сжался, сильно зажмурившись. Сердце стучало быстро, словно ещё секунда и оно вот-вот остановится. Дыхание прерывалось, меня трясло и бросало в холод. Пытаясь хотя бы немного успокоиться, почувствовал как намокли щёки, пачкаясь в слезах. Осторожно открыв глаза, поднял руку и провёл по коже, вытирая солёную жидкость. В ход пошла и вторая рука, так как слёз стало только больше. Я уже и язык прикусил, и губу, а меня всё не отпускало. Хотелось кричать от боли, как будто меня режут, но я не мог. Из уст вырывался шёпот, чем-то похожий на немое хрипение. Лишь спустя несколько минут, когда сердце забилось нормально, а дышать стало проще, слёзы тоже ушли. Разве что глаза пощипывали, а так — всё было в порядке. Подняв голову, сглотнув неприятный ком, не заметил лежавшую на полу подушку, потому и пытался её отыскать на кровати. Но заметив ту вдалеке, тут же вспомнил, как сам её и выбросил. Усмехнулся, выдавливая из себя вымученную улыбку, потирая шею. Вот дурачок.       Мне… уже давно такое не снилось. Я даже позабыл о том, что такое вообще было. На самом деле я рано узнал о том, что такое половая жизнь. Где-то в восемь, может, в семь. Тогда ещё, случайно услышав это в фильме, стал искать в интернете определение и нашёл что-то, что сломало мне мозг. При виде того, чем занимались взрослые, меня чуть не стошнило. Первой мыслью было: «Фу, как он может пихать в неё эту штуку? Он же этим писает!» Ну и, ясное дело, интерес быстро улетучился. Потому что это было мерзким, в принципе, и сейчас так думаю. Но тогда, когда меня… когда со мной сделали это, я понимал. Я понимал, что со мной делают, но не понимал зачем и почему. Я знал, что подобное делает человека плохим, но не осознавал, насколько это аморально. Мне же десять было. Хоть убийства, кражи, наркотики, сигареты и алкоголь были знакомы из фильмов, предупреждений учителей и рассказов родителей об их вреде, но об изнасиловании я тогда знал мало. Если человек сделал это с кем-то — он плохой и от него стоит держаться подальше. Даже сейчас, когда прошло столько лет, мне всё ещё трудно это признавать. Поэтому свои воспоминания и называю снами: стараюсь не думать об их реальном происхождении, иногда, порой, забываю о них. Мне просто… сложно осознать, что это произошло. На самом деле. Не могу это принять. Поэтому и обманываю себя, хотя не шибко-то и выходит.       Годы спустя мне так и не стало ясно, почему он это сделал. Проще ведь было бы убить меня, разве нет? Может, он просто не хотел со мной возиться или мою пропажу бы заметили, и это бы помешало ему? Всё же лучше, чем насиловать и, таким образом, затыкать. Откуда ему было знать, что я не сказал родителям или, что меня этим можно сломать? Сломал, конечно, но где эта уверенность, что я не притворялся? Он такой странный. Вроде и косил под местного хулигана, а оказался не просто чересчур умным для своего возраста, так ещё и каким-то пришибленным. Сразу видно — новичок или самоучка. Убивать нужно же тоже так, чтобы никто на тебя не подумал, а он взял и сказал об этом другу, так ещё и в школе. Глупо же. Он не мог так промахнуться. Где гарантии, что друг не расскажет? Или, что его не подслушивали? На моём месте мог быть любой, он бы тоже его изнасиловал? Дело во мне? Я какой-то особенный? Или он просто хотел именно этого? Не понимаю. Киллер настоящая загадка. Вот вроде и опасный, и умный, а в тоже время такой тупой. Возможно, он действительно держал в голове какую-то особую стратегию или просто поехал головой. Всякое может быть.       Найтмер и Даст не такие отбитые люди. Они… да, они сломали мне руку, избивали, окунали в унитаз, но они не убийцы и не насильники точно. Обычные хулиганы, вероятно, припуганные Киллером. Есть вероятность, что тот их шантажировал и заставил сделать это со мной, ввиду их совместного отвращения к изнасилованию. Насчёт побоев не знаю, возможно, они и сами этого хотели, но в целом я не испытываю к ним ничего, разве что небольшое опасение. А вот Киллер… совсем другая история. Насильник, убийца и психопат. Тут уже я действительно начинаю нервничать и трястись. Знаю, что он больше мне не навредит — молчу ведь, но изредка меня настораживает отсутствие его шагов. Трэй — вот кто не даёт мне покоя. Если изнасилование я немного, но могу понять и едва ли признаю, хоть это и тяжело, то его поступка мне не понять. Вообще. Сколько я уже над этим ломал голову? Не вспомнить. У меня внутри всё ещё таиться обида на него. Из-за моей беспомощности это было? Из-за презрения ко мне? Просто так? От безвыходности? Я никогда не пойму. Мой первый друг солгал мне, бросил и встал на сторону нашего недруга. В целях защиты себя он стучал на меня и говорил с Киллером, — уверен. Но почему и зачем так поступать? Единственный вариант, что я виноват. Если бы смог его защитить, не испугался бы тогда реакции взрослых, то и он бы не подставил меня. Это всё я виноват. И только я. Всегда.       Неохотно и сонно приподнявшись с постели, тихо и тягостно вздохнув, поставил ноги на пол и поднялся. Повернулся к кровати и посмотрел на то, в каком та была состоянии. Желания и сил приводить её в порядок не было, как и желания жить. Уж лучше бы Киллер тогда меня убил, всяко было бы лучше. Неловко ступая к столу, где валялись книги и лежал блокнот с ручкой, я взял последние и поплёлся в ванную. Медленно и долго умывался, не видя какого-либо смысла в чистоте, после чего потопал на кухню, к холодильнику. Родители были дома, оба притом, такое редкость. Они как раз сидели на кухне и завтракали, стрелка на часах указывала ровно одиннадцать. Пройдя к холодильнику, я приоткрыл дверцу и достал оттуда молочный напиток «Имунеле с морошкой». — О, сынок, доброе утро, — заметил меня папа, поздоровавшись. — Будешь кушать? Я приготовила твои любимые панкейки, — предложила мама, соблазняя меня вкусной едой. «Я не голоден», — сухо сообщила им надпись на блокноте. Мне и вправду не хотелось есть. Как-то… тошно и мерзко в желудке, словно, если я сейчас что-то съем, то это выйдет обратно. Да и подташнивает. Чувствую себя мерзко. Видимо, последствия «сна». Век бы их не видеть.       Замечая на себе их расстроенные и явно обеспокоенные взгляды, чуть улыбнулся, притворяясь нормальным, и ушёл к себе в комнату. Лишний раз портить им настроение не хочу, даже если мне плохо. Они же в этом не виноваты. Так с чего вдруг они тоже должны ходить подавленными из-за меня? Я не такой злобный ребёнок, хотя они, как мне кажется, иногда считают меня таковым. В каких-то случаях. Не знаю, мне сложно думать о том, что они могут любить меня. Даже я себя не люблю… Вновь зайдя в комнату, решил, что немного порядка не повредит. Поставив на стол холодный напиток, вернул подушку домой, не особо старательно заправляя кровать. Всё равно ведь спать пойду, зачем её заправлять идеально? Так тоже нормально. Переодеваться в домашнее тоже не хотел, поэтому остался в своей пижаме: клетчатых шортиках и белой футболке с фламинго. Книги, всё-таки, поставил на место, чтобы они не запачкались. Достал из ящика ручку и свой другой блокнот, в котором жили все наброски, начиная с первого класса. Там и стихи, и короткие истории, даже черновики для будущей книги. Возможно, когда-нибудь, я её напишу. Но сомневаюсь, что это произойдет. Взяв телефон и наушники, воткнул их в нужное отверстие и засунул в уши, включил телефон и стал копаться в музыке.

Miss Wanna-Die [JubyPhonic]

I woke up trapped in the whitest walls

A hospital or so it’s called

And the rooftop where I had jumped off from

I simply can’t remember it at all

      Эта песня мне всегда нравилась, несмотря на то, какой у неё перевод. Вокалоиды умеют петь так, не хуже людей, чтобы брало за душу, особенно что-то грустное. Я никогда не писал под музыку, хотя знаю людей, которые делают под неё всё: и домашнее задание, и уборку, и готовку. Если последние два ещё можно понять, то как работать умственно и слышать на фоне слова? Это же невозможно! Ты сразу начинаешь подпевать или подтанцовывать, и в итоге не можешь собраться с мыслями. Одно дело, если в песне нет слов, а всего лишь мелодия. Не понять мне таких странных людей.

And the boy who reached out his hand Did not reach out enough And I’d tried so hard so many times But still it didn’t work ’cause I Though I try, I am still alive

      Рипер, кстати, жить без музыки вообще не может. Не удивлюсь, если он всё под неё делает. Может, поэтому у него и оценки не такие хорошие? Ладно, я опять отвлекаюсь, нужно сосредоточиться на тексте. Хочу написать что-то… нестандартное, не по правилам поэзии. Не идти по строгим критериям, размерам и рифмам, а просто описать что-то своё, в своём видении и стиле. Ещё никогда не пробовал такое, но, надеюсь, всё получится. Не зря же я столько лет пишу. Наверное, это единственное, что у меня хорошо получается. Рисовать не умею, готовлю не всегда хорошо, играю на инструментах также, разве что петь удавалось в начальных классах, и то не уверен. Может, это вовсе и не я был? Вернувшись к бумаге и стихотворению, не заметил, как уже записал целый столбец! Ну-ка, что там у нас? «I wanna die, wanna die But I don’t just want to die You’ll arrive, just in time Justst in time to stop me All the pain that you gave me, I want it all to stop Yet it’s not, not enough»       Ну конечно. Кто бы мог подумать, что я напишу текст песни, вместо стиха? Тупая была идея писать под музыку. И как только людям удаётся это делать? Я явно не вхожу в этот процент умников. Зато нестандартно, как и хотел. Выключив музыку на самом красивом моменте, отложил телефон и снял наушники. Всё, теперь пишу без всяких шумов, посмотрим, что выйдет. Отключив своё сознание, впав в некий транс, я заглянул внутрь себя, пытаясь отыскать какие-либо чувства. Хочу написать что-то трогающее за душу, эмоциональное, чувственное. Только вот не знаю, что именно. Вроде уже писал про всё, что возможно, а вроде и нет. Должно же быть что-то, не важно с какой рифмой. О, придумал, напишу белый стих. Правда не уверен, что сделаю это правильно, так как не разбираюсь в размерах и особенно в ударениях на слоги. Как получится уже. И я начал писать. Рука сама выводила буквы, мне оставалось лишь записывать то, что приходило в голову. Главное записать, а потом уже исправлять, чтобы был с чем работать. Минуты спустя и у меня был готов небольшой отрывок. «По тонким и бледным рукам, Посиневшим от неимения света, Бегут ярко-алые жизни пути Старой, загнивающей раны. Я наложил на себя эти руки, Попав под давление общества; Люди прогнили до черни и корысти, Продолжая ломать невинные души. Смысл в жизни искал я годами. Но не нашёл. Удары о стену до ноющей шишки на лбу Вызывали пелитизацию разума. Или всего? Верёвки нет: не беда — есть провода, Душил я себя до темноты в глазах. Пытался перерезать своё гадкое горло, Но рука замирала во дрожи. Нож не проткнул грудную клетку: Лишь возле робел и трепыхался. Вскрыться не вышло — нож затупил. Надо было взять поострее. Прыгнуть с высотки не выйдет: Пытался года так в три. Неудачно. К мосту так и не добрался, не искупался. Порезы на руках быстро наскучили, Решил дойти до абсурда: Кипяток себе на руку вылил. Не кричал, не плакал, — не было больно. В конечном итоге — не выдержал: Собрал всю аптечку из дома и впихнул в себя. Таблеток штук под пятьдесят — не меньше. Однако не умер, остался жить и мучиться дальше. — «Нужно было целую пачку», — в мыслях озлобился на себя. Это была самая большая ошибка, Или, быть может, судьба? Но идеальным уходом был для меня ствол, Только его у меня-то и нет. Без разницы как будет выглядеть тело потом, Потом для меня уже и не будет. Каждый день, лишь поднимется солнце, Я открываю глаза и лежу, не в силах куда-либо встать. Какой в этом смысл? И есть ли он? Зачем куда-то идти? Куда мне идти? Могу ночами бесшумно в подушку рыдать, Научила меня этому жизнь. Только в чём смысл во лжи для себя? Для меня никогда не будет смысла…»       «Небольшой» отрывок, ага, как же. Куда-то меня понесло, не в то русло. Что это за дрянь? Я ведь хотел написать что-то душевное, хорошее, хоть и с грустными строчками, а это? Снова о прошлом? Обо мне? Да сколько можно! Неужто я больше не могу ничего хорошего выдать? Бездарность. Какая же я бездарность. Неординарная, чтоб мне пусто было. Со злостью вырвав листок, скомкал его и швырнул в урну, попав с первого раза. Не такое и замечательное событие, чтобы радоваться. Упав головой на стол, положив щёку на блокнот, прикрыл глаза и безысходно, даже печально, вздохнул. Открыл и упёрся взглядом в поверхность стола, на котором было пятно. Ему месяца три, если не больше, так и не смог его оттереть. Уже и не вспомню, от чего оно.       И я… действительно пытался покончить с собой. Не раз. В три года, когда услышал о разводе родителей и понял, что это моя вина. Думал, что если умру, то они будут счастливы. Даже не задумывался, что они могли говорить не о своём браке. С того дня и началась моя жизнь в чувстве вины. Дети со мной не общались, называя странным. Возможно, всё было из-за моего стеснения и недоверия, или просто нежелания общаться. Но я постоянно ощущал на себе их взгляды и знал, что меня ненавидят. Весь мир. Правда, никогда не понимал, почему. Одиночество стало для меня вторым домом, убежищем. Мне было нормально быть невидимкой, с кем никто не общался. Пока не появился Киллер. Он начал издеваться над моим другом, надо мной, измывался и избивал, а потом и вовсе изнасиловал. Я считал, что заслуживаю этого, ведь… ничего никогда не бывает просто так. Поэтому так сильно не сопротивлялся, поэтому так быстро сдался. Сам же виноват.       А что же до родителей… Я заметил, что в последнее время как-то отдалился от них. Стал меньше общаться, видеться, словно вернулся в детство, в то время, после изнасилования. Видимо, Киллер смог на меня повлиять, что это проявляется и сейчас, спустя время. Помню, как раньше постоянно закрывался в комнате, не желал выходить на улицу и даже с родителями не говорил. Примерно год или два прошло, прежде чем начал писать. Даже не представляю, как тяжело им было видеть меня и не иметь возможности помочь. Я такая… сволочь. Неблагодарная и эгоистичная, только о себе и думаю. Они наверняка все измучились, настрадались, куда больше меня. Почему я только молчал? Сразу бы сказал им и всё, но нет же, почему-то боялся. Чего боялся? Что они к Киллеру пойдут? Глупость. Такая глупость. И я глупый. Перевернув и подняв голову, упёрся лбом в стол, прикрывая глаза. Рипер… предложил нам рассказать свои секреты. И я думаю, что это правильно. Он точно сможет это сделать, уверен. Болезнь куда важнее какого-то там изнасилования… Хотя с другой стороны, - ему будет тяжело принять тот факт, что его единственный сын может в любой момент умереть, ведь никто не знает, сколько ему осталось. Это куда страшнее осознать и принять, чем правду об изнасиловании, которое было в прошлом... В отличие от Рипера - я точно буду жить</b>.       Однако я должен рассказать им, нет, я… хочу этого. Они долгие годы живут в неведении, мучаются и гадают, что же со мной? Они заслуживают знать правды, они должны знать. Может, ещё рано говорить об этом, так как я не готов, но когда ещё? Страшно ли мне? Безусловно. Боюсь ли Киллера? Конечно. Кто знает, что случится потом, когда родители узнают? И опасаюсь того, что история может повториться… не хочу, чтобы из-за меня кто-то умер, тем более невинный ребёнок. Но… я… скучаю. Глупо, наверное, но мне не хватает своего голоса. Самостоятельно научиться говорить не выйдет, только с помощью врачей, занятий и разговоров с психотерапевтом или психиатром? Без ведома родителей не выйдет этого провернуть. Думаю, они тоже скучают по прежнему мне. Только вот прежним мне уже никогда не стать, даже с голосом… Сложно будет вспоминать произношение букв и звуки, но это того стоит. Если я хочу жить, то должен уметь говорить. Кому нужен немой работник?       Усмехнувшись такому парню, отлип от стола и поднялся, взяв с собой блокнот и ручку. Вышел из комнаты и пошёл на кухню, всё ещё немного переживая. Но их там не оказалось, по шуму телевизора понял, что они в гостиной и направился туда. Папа смотрел спортивный канал, пока мама, сидевшая с ним в обнимку, читала какой-то журнал. Они так мило сидят, не хочется их беспокоить. Но всё-таки нужно сказать. Сделать их жизнь более… лёгкой. Хотя не знаю, чем это поможет. — Гено? Ты что-то хотел? — поинтересовался папа, переводя взгляд на меня. Мама отвлеклась от чтения. Что ж, время пришло говорить правду. «Я… хотел с вами поговорить. Вы не заняты?» — осторожно и неуверенно уточнил, всё ещё сомневаясь. — Нет, конечно, — ответил папа, выключая телевизор, — для тебя мы всегда свободны. — Что случилось? — как обычно забеспокоилась мама, откладывая журнал в сторону и высвобождаясь из объятий. «Мне нужно вам кое-что рассказать. Это касается… того, почему я перестал… говорить. Причина, по которой я изменился и стал избегать вас и общения в целом». — Мы слушаем, дорогой. Что у тебя случилось тогда? — опустив брови, печально вымолвила мама. «Как бы вам это сказать? Меня… я… меня… М-меня изнасиловали!» — крикнул я текстом, зажмуриваясь и опуская голову. Будь, что будет.

***

— И? — с нетерпением спросил меня друг, сидя напротив. — Ну же, не томи. Что они сказали? «Мама первым же делом бросилась меня обнимать. Подскочила с дивана, уронила на пол журнал и крепко меня обняла. Она всё плакала и всхлипывала, никак не пытаясь сдерживать себя. Я и сам прослезился, когда услышал дрожание её голоса. Он словно срывался, пропадал. Она плакала и повторяла одно и то же: «мне жаль», «прости, что не заметила этого раньше», «прости, что не смогла помочь», «прости, что…». Кажется, это наша с ней дурная черта», — дописав, чуть усмехнулся, лишний раз подмечая то, как мы похожи. — «Потом ещё папа разревелся, тоже нас обнял. Я думал, что меня точно задушат. Но… всё было не так уж и плохо. Зря только переживал». — Ну вот, видишь, всё прошло просто замечательно. Ты зря так себя накручивал, — ласково улыбнулся он. — А с объятиями как? «Если честно, то было мерзко. Не в том плане, что они как-то не так обнимали. Просто… прикосновения неприятные. Сами по себе. Они отличаются от твоих, намного, не знаю, правда, чем, но точно отличаются. В тот момент, когда мама прикоснулась ко мне за столько лет, мне хотелось её оттолкнуть и сбежать, потому что чувствовал, как меня душит. Но не смог. Это бы её сильно задело, поэтому и терпел». — Я думаю, что это временно, — предположил он, задумчиво склонив голову. — Тебе ведь нужно привыкнуть к этому. Не всё сразу. «Знаю. Возможно, мне и вправду нужно чуть больше времени, чем я рассчитывал», — неловко усмехнулся, отводя взгляд. Чувствую себя так глупо. — Что вы планируете делать дальше? — вдруг спросил он, вводя меня тем самым в ступор. «В каком смысле?» — уточнил, приподнимая брови. — Ну, с Киллером и его шайкой. Ты же, надеюсь, сказал им о том, кто это сделал? — понадеялся человек, который был обо мне слишком хорошего мнения.       Виновато улыбнувшись, немного опустил голову, сжимая ту в плечи. Теперь он точно считает меня идиотом. Рипер, быстро сообразив, что молчание означает «нет», сжал кулак и свёл брови, шумно выдыхая. — Ты… почему нет, Ген? — сдержался он, расслабляя руки. — Это же самое главное! «Я просто… не уверен, что могу это сделать. Прости, ты, наверняка, во мне разочарован…», — опустил голову, стыдливо уводя глаза. Конечно, он разочарован, я же не сознался полностью. Такое любого обидит. — Что? Нет, я не… Нет, ты чего? Глупенький, — его ласковая улыбка и теплота глаз вызвали во мне небольшой жар, приливший к щекам. Сердечко что-то забилось, надеюсь, не очень громко. — Я не давлю на тебя, ни коим образом. Если страшно, то так и скажи, - это совершенно нормально. И даже если мы ничего не сможем с этим сделать, сможет мой отец. Ты всё же подумай об этом, ладно? Чем больше тянешь, тем меньше шанс, что потом поверят. «А что толку-то? Мне, разве, кто-то поверит?», — с сомнениями отнёсся к его идеи. — И что? У тебя есть родители, которые верят, есть я. Мой отец обязательно что-то придумает, — заверил он, склоняя голову. — Да и к тому же, ты и так проделал огромную работу! Было нелегко решиться рассказать им, но ты смог. Это очень храбрый и смелый поступок. Ты большой молодец. Я очень тобой горжусь.       Он всё ещё смотрел на меня своим пронзающим чистым взглядом. Голубые глаза, светящиеся жизнью и переливающиеся морем, заглядывали мне прямо в душу. От его улыбки становилось теплее и спокойнее, словно мне улыбалось само солнышко, а в его случае — тучка. Этот взгляд вызывал во мне волну приятных мурашек и заставлял сердце биться чаще. Это смущало. Он ведь всегда так себя ведёт, всегда добр ко мне и заботится, по-своему. И он куда смелее и решительнее меня, раз позволяет себе говорить такие милые вещи и ничуть не краснеть после них. Мне это в нём нравится. «Спасибо, что так отзываешься обо мне. Но смелость эта не моя. Я не такой сильный, как ты. Я просто вдохновился тобой и твоей решительностью, вот и всё», — смущённо поднял я голову, заглядывая ему в глаза. — Всё равно. Ты достаточно силён, чтобы решиться на подобное. И без меня, — неловко улыбнулся он. Вероятно, немного смущённый. «А ты своему отцу рассказал о болезни? Или нет?»       И тут его глаза куда-то ушли, в попытках спрятаться. Он притих, придумывая, как перевести разговор на другую тему. «Полагаю, что ответ мне известен?» — вскинув бровь, спросил ещё раз, всё же надеясь, что я был не прав. — Да, я не смог ему сказать. Извини, — признал он сокрушенно, тяжко вздыхая и опуская виноватый взгляд. — Как мне это сделать? Я же не могу просто сказать ему, что умираю и с этим ничего уже не поделаешь. «Папа, а я скоро сдохну, готовь мне гроб», — с натянутой улыбкой спародировал возможный разговор, горько усмехаясь. «Что именно тебя пугает?» — Я боюсь того, что будет после моей смерти, — отозвался Рип. — Он ведь останется один! Один в этом поганом мире! Мама ушла, и он чуть не спился, а что будет в этот раз? Бросит работу? Не дай бог покончит с собой? — предполагал он самые страшные сценарии. — Мне страшно от того, что из-за меня он может сделать что-то глупое. Я не хочу, чтобы он сломался. А это его точно сломает. И в этот раз — окончательно. «Я… знаю, что тебе очень тяжело. Даже, в какой-то мере, тебя понимаю. Это очень сложно и действительно страшно, но это нужно, вам обоим. Никто не должен жить в иллюзиях, не зная правды, какой бы страшной та не была. Он заслуживает знать о твоей болезни. Я уверен, что он сильный, и сможет справиться с этим, ради тебя. А ещё я уверен в том, что ты так просто не уйдёшь, а потому проживи долгую и счастливую жизнь. Или я сам тебя с того света достану» — дописал и, решительно протянув руку, положил ему на плечо, осторожно прикасаясь к одежде. Было немного боязно, но не так уж и плохо. Моё действие вызвало на его лице лёгкую улыбку. — Спасибо. За слова и… за эту прекрасную руку, — намекнул он, смущая меня, заставляя её тут же убрать. «Не за что. Я всегда рядом и постараюсь помочь, если нужно. Так что настрой решительный, хвост трубой и вперёд! Но тогда, когда ты сможешь. Не переступай через себя». — Хорошо. Думаю, у меня в запасе много времени, вряд ли что-то случится. Расскажу, как буду готов, — согласился он, мягко улыбаясь. — И чтобы я без тебя делал?       Не знаю, риторический ли это вопрос, но ответ мне неизвестен. Сложно представить свою жизнь без этого придурка, его тёплых глаз и приятной улыбки. Постоянной заботы, защиты, доброты, ну и, куда же без взрывного характера и упрямства, как у барашка. Без него моя жизнь не стала бы такой… такой… полноценной? Я бы не открылся родителям, не набрался бы сил и смелости признаться самому себе. Киллер бы меня точно сломал, вдребезги, без возможности восстановления. Так что да, — без Рипера жизнь стала бы значительно скучнее и бессмысленней. Возможно, дело и в моих чувствах?.. Ну как такой может не нравится? Вылитый цундере, моментами. — Я тут у тебя кое-что спросить хотел, — внезапно прервал он наше молчание, наполняя мою комнату свои чудесным голосом. — Я уже не раз замечаю, что ты садишься на пол: сначала в классе, теперь здесь. Есть какая-то причина? «Хм, не знаю, никогда не задумывался. Кровать и мягкие кресла очень удобные и… безопасные? Пол же бывает разным: кривым и ровным, холодным и тёплым, шершавый и плоский. Мне на нём как-то… свободнее? Нет каких-то ограничений или ещё чего. Он удобный, просторный. Для меня это что-то личное, поэтому при людях я никогда так не сижу. При тебе — да, потому что доверяю. Пол доверия, так скажем», — попытался объяснить, понимая, что в голове это звучало не так странно. — То есть, ты хочешь сказать, что сидение на полу для тебя что-то… интимное? — заиграл бровями придурок, издеваясь надо мной. «Фу, что за странные мысли тебе в голову лезут?» — показал ему надпись и нахмурился, надул щёки и сделал злобно-обиженное лицо. Так и хочется его ударить. — Извини-извини, не смог удержаться, — неуместно рассмеялся он, прикрывая глаза.       Мне не хотелось иметь с ним никаких дел, так что я решил послушать музыку. Как будто его здесь нет. Достав из кармана телефон, я засунул в ухо наушник, открывая приложение. Сидевший напротив тут же заткнулся и замер, молча наблюдая за мной. С интересом, едва скрываемым. — Будем музыку слушать? — решил за нас Рипер. — Дай мне тоже. Всегда было интересно, какая музыка тебе нравится.       Ну, если не дам, то он будет сидеть с надутой мордашкой и вызовет во мне чувство вины. Мне оно не надо. Вздохнув от безысходности, протянул ему второй, наблюдая за резкой сменой настроения. Теперь он сидит и улыбается так, что сейчас лицо треснет. Как щеночек. Мысленно усмехнувшись от их схожести, включил музыку, услышав до боли знакомый голос.

«I wanna die, wanna die

But I don’t just want to die

I can’t cry, there’s a boy waiting on the other side

All the pain that you gave me, I want it all to stop

Yet it’s still not enough»

      Поздно осознав, что за песня играла в наушниках, в спешке выключил её и поднял голову, опасаясь, что друг прекрасно всё слышал. Его английский куда лучше моего, так что перевод он точно мог понять. И тут мне стало страшно. С виду пушистый и здоровый медведь, кажущийся милым, сейчас выглядел злым. Но, кстати, не так сильно, как я думал. Лицо всё равно выглядит разочарованным и гневным, наполнено каким-то презрением, даже сказал бы. Брови сильно опущены, радужки источали холод, а зрачки сузились. Кажется, меня накажут. Или просто отчитают? Страшно. Я не хочу видеть его в гневе. Нужно опередить его. «Я… Это… Оно само! Я случайно включил! Это даже не моё!» — предпринял попытку отвертеться, чтобы не ощущать этот проникновенный взгляд. Человек же, молча вынув наушник, посмотрел на меня с такой холодной агрессией, что мне захотелось спрятаться. — У тебя очень плохой вкус, Гено, — так холодно и равнодушно он ещё не называл меня по имени. Кому-то кранты. — Музыка эта плохая, очень. В ней поётся об очень плохих вещах. Я тебе запрещаю слушать подобное. Это может очень плохо на тебе сказаться, — с какой-то «холодной» заботой изрёк он, протягивая руку. — Дай мне свой телефон. Я найду для тебя какую-нибудь хорошую песенку.       Спорить мне с ним ой как не хотелось. Сглотнув и отдав телефон, позволил ему начать рыться в музыке. Чувствую, что он мне сейчас все песни поудаляет. От него всё так же веяло злом и негодованием, разочарованием, но судя по лицу, могу сказать, что он пытается заботится обо мне, даже в таком состоянии. Это мило, но жутко. Он такой странный. В хорошем смысле. Наверное.       End POV Geno