Шёпот твоей души

Апрель

«В школе»

      POV Reaper       Звонок дали немного позже, чем должны были. Мисс Рамоне, женщина достаточно деловая и занятая, последние десять минут нервно поглядывала на часы, ожидая конца урока. Она ещё с утра говорила, что куда-то собиралась, но почему-то не вышло, видимо, последний урок литературы в нашем классе стал для неё сюрпризом. Или это был урок у параллели? Не такая большая разница, из-за которой ей пришлось остаться наподольше. Теперь же, когда было получено громкое разрешение на конец учебного процесса, она, быстренько попрощавшись с нами, вылетела из кабинета. Всё также элегантно, словно по воде плыл изящный лебедь. Одноклассники медленно собирались и уходили, разговаривая каждый о своём. Я же нагнулся, чтобы поднять укатившуюся под парту ручку. В тот момент, когда обнаружил её не под столом, а рядом, заметил ещё и появившиеся ноги. И эти знакомые тапки, своим внезапным появлением, меня чуть не убили. Да ему в шпионы надо. «Мне понравилось то, с каким выражением ты рассказывал тот стих. Но почему именно Блок?» — похвалив и одновременно с этим изумился Генадий. — А какие к нему претензии? — выгнув бровь, поднял и бросил ручку в сумку. — Мужик хороший, пишет красиво. Он, вообще, первые стихи написал в пять лет. В пять! — подняв палец, сделал акцент на столь юном возрасте. — К тому же, мне очень нравится его стихотворение: «Ночь, улица, фонарь, аптека». «Только из-за этого? Чем тебе тогда Есенин не угодил? Девять лет — возраст не такой большой». — Не, он какой-то… депрессивный, что ли. Мне и с учёбой проблем хватает, а пока его стихи буду читать, то точно жить закончу раньше времени. «А Маяковский? Если тебе так нравятся интересные поэты, то он сидел в тюрьме, микробов боялся. Его отец умер от заражения крови: поранил палец иглой, сшивая бумаги», — опять он со своим Маяком. — Володя? Разве он поэт? — усмехнувшись, не скрывая своего отношения к этому мужику, я пояснил: — Он же с рифмой явно не дружит. Пишет какие-то резкие, не ритмичные тексты и делает вид, что это стихи, дескать, так и надо. Конечно, мне нравится то, что смысл в его работах лежит на поверхности, — тут и думать даже не надо. Но… не то совсем. Возможно, в то время этот «стиль» и был чем-то крутым и смелым, но не сейчас. «Ничего ты не понимаешь. Как раз он — и есть та самая индивидуальность среди одинаковых и идентичных строк», — нахмурился защитничек, скрещивая руки на груди. — Ну куда уж мне понять? Я же не поэт и даже не писатель, — согласился с ним, опуская взгляд на бардак в сумке. Блин, где тут что? Не стоило бросать сюда ключи от дома, — не найду ведь. «Оно и видно», — едва успел заметить слова, как парень, обидевшись, ушёл к двери.       И вот, пока я искал ключи, до моих ушей доносился такой характерный звук, когда грабитель пытается вынести дверь. Ну, или просто пьяный хозяин не может попасть в замочную скважину. Звук то усиливался, то резко смолкал, и так несколько раз. Чувствую, он без меня либо дверь снесёт, либо ручку сломает. Усмехнувшись его забавным попыткам открыть то, что явно закрыто, переложил ключи в карман, застегнул молнию и перекинул сумку через плечо, поднимая голову. Роллен, наконец сдавшись, отступил от двери и повернулся ко мне, что-то написал в блокноте и показал. Лицо его выражало мольбу о помощи и лёгкий испуг. «Дверь… она не открывается…» — Серьёзно? А ты точно пытался её открыть, а не снести? — намекнул я, сдерживая лёгкую улыбку, ступая к нему. Ну как тут не улыбнуться? «Я же не настолько слабый, чтобы дверь не открыть», — проигнорировал он мой подкол, опустив тонкие брови.       Оказавшись перед дверью, прекрасно зная, что друг не слабый, попробовал её открыть, дабы удостовериться. И вправду, закрыто, это ж как получилось? Нарочно никто закрыть не мог, делать им нечего? Значит, случайность. Мисс Рамоне? Она спешила, вполне могла и не глянуть, что кто-то остался в кабинете. Вот только открыть нам она уже не сможет. — Да, ты прав. Кажется, мисс Рамоне так замоталась, что не проверила кабинет прежде, чем его закрывать, — выдвинул самую логичную версию. — У меня нет её номера, да и вряд ли бы она за нами вернулась, учитывая, как торопилась. Но не спеши отчаиваться: уборщице всё равно нужно будет полы мыть, так что она вполне может взять ключ на вахте. Только вопрос: когда она придёт и дойдёт ли до нас? «И… что нам делать сейчас?» — растерянно бегали глаза моего друга. Серые радужки источали тревогу, попеременно поглядывая на меня, ожидая услышать что-то хорошее. — Можем посидеть и поболтать. Всё равно делать нечего, — пожал плечами, не находя другого ответа.       Он уныло опустил голову, направляясь к своей парте. Его лицо показалось мне каким-то… напряжённым, но в то же время достаточно расслабленным. Как будто он боится, очень сильно боится, но всеми силами пытается это скрыть. Интересно, что его так напугало? Он боится оказаться с кем-то наедине? Боится закрытых помещений? Быть может, его тревожит что-то другое? Он не знает, но неосознанно просит о помощи. Такой разбитый и беспомощный, словно его предали, унизили, чем-то обидели. Неужто какой-то близкий человек, которому он верил? Было что-то ещё, помимо избиений? Его где-то запирали? Одноклассники травили? Из мыслей вывело то, как парнишка, дойдя до своего стола, задвинул стул и уселся на пол, повернувшись ко мне спиной. — Можно и на полу посидеть, заодно полы протрём, — усмехнулся я, обходя его и садясь напротив, поджимая под себя одну ногу, а вторую сгибая в колене.       Он на это ничего не ответил, лишь опустил голову чуть ниже и отвёл взгляд в сторону, положив руки на блокнот. Кажется, его мордашка стала ещё мрачнее. Совсем уже меня не замечает, настолько погряз в свои мысли или воспоминания. Не могу смотреть на это. Жалко мне его. Я как будто увидел маленького Развалинку, которому нужна помощь. Он сейчас такой же: одинокий, несчастный и разбитый. Надо его разговорить. Нельзя же вечно всё в себе держать. — Эй, что такое? Ты чего такой мрачный? Задумался о чём-то? — осторожно спросил у него, склонив голову, продолжая смотреть с беспокойством на его лицо и руки.       Не поднимая головы и глаз, он взялся за ручку, немного подумал, прежде чем написать: «Мы с тобой уже как восемь месяцев дружим. Я тебе доверяю, куда больше, чем кому-либо. И мне уже давно хочется рассказать тебе кое о чём, по секрету, как другу. Но мне страшно. Об этом никто не знает, потому что я никому никогда не говорил. А тебе хочу». — Не нужно бояться быть искренним с тем, кому ты доверяешь. Ты можешь рассказать мне всё, что только пожелаешь. Я никогда не стану тебя осуждать, — вполне честно произнёс, ни капли ни соврав. — К тому же, я — отличный слушатель. «Из тебя слушатель, как из меня болтун», — не смог сдержать свой смешок Роллен, неловко улыбнувшись. — Так давай это проверим. Если ты хочешь что-то рассказать, то смело говори. Я не стану тебя перебивать.       Он слабо кивнул, опуская глаза на пустой лист. Через пару минут раздумий его рука начала медленно и неуверенно выводить буквы. Я, как и обещал, не торопил, молча ожидая, смотря по сторонам. Однако спустя время, когда он так и ничего не написал, мне стало немного беспокойно, потому и перевёл на него взгляд. И тут же замер, до боли в ладони сжимая кулак. Видя, как трясутся его руки, как нервно он пытается держать ручку прямо, по коже будто ток пробежал. Постепенно дрожь распространилась по всему его телу, захватывая в плен. Но он всё равно продолжал что-то писать и сразу же зачёркивать, писать и зачёркивать. Он словно заставлял своё тело делать то, чего оно не хочет. У меня сердце кровью обливалось смотря на то, как отчаянно он старается что-то сказать, но тело, поддавшись эмоциям, не слушается. Зря я уговорил его на это. — Э-эй, ты… не обязан мне всё говорить, — голос дрогнул от волнения, заполняя помещение. — Не заставляй себя. Мы можем вернуться к этому разговору потом, когда ты будешь к нему готов.       Гено не слушал. Продолжая что-то царапать на бумажке, он не останавливался. Дрожь пробирала уже и меня. Казалось, что ещё немного и он потеряет сознание или его накроет приступ. Он решительно мучал себя, переступал через горло, пока я не увидел, как с его лица что-то капнуло на бумагу. Нет… это точно не пот. «Меня изнасиловали…», — подняв блокнот со страшными словами, он посмотрел мне прямо в глаза. Альбинос выглядел ещё бледнее, чем на самом деле. Его белое, фарфоровое личико блестело от слёз, переливаясь на свету. Мокрые щёки источали холодный свет, а серые глаза, кажется, стали на тон светлее. Узкие зрачки были не видны, а сами радужки, как и белок, сильно покраснели, источая животный ужас и режущую боль. Он шмыгал, старательно подавляя всхлипы, пока одинокие слезинки скатывались по щекам и капали на одежду.       Боже… я… Я ведь правильно понимаю? С ним… сделали… то самое? С-сколько же ему было? И об этом никто не знает? П-почему он не сказал родителям? Боялся их реакции? Ожидал унижений? Не хотел разочаровать? Или… он просто верит мне больше, чем им? Прикусив губу, я отвёл взгляд, пытаясь вдохнуть, но камень в лёгких не давал нормально сделать вдох. Вот почему он так боится людей и прикосновений. Это же очевидно! Почему я об этом никогда не думал, как мог не понять, не заметить? Дурень, пень болотный, как так можно? Нельзя мне его другом считаться, раз не могу понять, что у него на душе. Кто мог сотворить подобное? Кому это вообще взбрело в голову? Человек этот — псих, явно сильнее его и точно не был девушкой: он их меньше всего боится. Значит — парень. Но кто? Друг, одноклассник, незнакомец? Столько вариантов и все такие отвратные… — Я… — пытаюсь не заплакать, вот что я делаю. Нельзя быть слабаком. Не сейчас. Я должен быть сильным. Для него. «…несколько… раз», — дополнил свой ответ мальчишка, шмыгая громче, вытирая рукавом слёзы. У него едва были силы сдерживать свой поток, в котором скоро будет литр боли.       Боже… ещё и несколько раз… Что не так с этим миром? Что не так с людьми? Кому он помешал? Что такого сделал, чем заслужил это всё? Уроды, они все уроды. Эгоистичные, лицемерные сволочи. Хочу убить каждого, сделать с ними то же, что они делали с Гено. Сдерживая себя, не показывая гнева, посильнее сжал кулаки уже обеих рук. Отец часто сталкивался с жертвами изнасилования, и чаще всего, нет, практически всегда ими оказывались девушки. И он столько мне рассказывал про следствия и этих людей… волосы дыбом вставали каждый раз. Это же не просто издевательство над человеком, — это надругательство над его телом и личностью. Уроды просто пользуются ими, как игрушками, а потом выбрасывают, когда наиграются. Кто-то сможет это пережить, кто сильнее духом, а кто-то расколется окончательно, если не покончит с собой.       Но это не просто «изнасиловал и всё», в следствии этого возникают новые фобии, появляются расстройства психики, нарушается приём пищи, портится сон, человек закрывается в себе и перестаёт верить людям. Кто-то осуждает, обвиняет в этом жертв, а ведь не они виноваты в том, что кто-то не может держать себя в руках! И в этом плане тяжелее всего приходится парням. Да, девушки тоже страдают, и они тоже ни в чём не виноваты, но они, хотя бы, кому-то да могут об этом рассказать, даже спустя время. Подруге, матери, сестре, врачу, а парни так не могут, у нас не принято делиться проблемами. Мы же мужчины, сильные и стойкие, если ты не дай бог заикнешься об изнасиловании… навеки останешься мишенью для насмешек. Это клеймо, ведь «значит, ты баба, раз подставил очко», «пидор», «педик». — Господи… прости меня… я… я не должен был вообще заводить эту тему, — виновато вымолвил, мысленно пристыдив себя. — Мне… очень жаль. Мне так жаль… Я понимаю… нет, я не знаю… Я не знаю… мне сложно понять, что ты испытываешь… Ты… ты этого не заслужил… — мой голос так дрожит, а язык заплетается. Страшно что-то говорить. Боюсь сделать только хуже. Хотел бы я прямо сейчас взять его за руку, хоть на минутку. Но не могу. Что мне сделать? «Я расскажу тебе обо всём поподробнее», — не особо уверено улыбнулся парень, продолжая плакать и дрожать. — Нет! — воскликнул я, слегка напугав его. — Ты не должен… не сейчас… Я не… я не могу заставить тебя говорить об этом… это… Это неправильно… не надо… — невнятно и тихо протестовал я. Точно же разрыдаюсь.       Подавляя в себе слабость и сдерживая слёзы, ощущал как болезненно сжималось сердце, отдаваясь громким треском. Я не могу посочувствовать ему в полной мере, потому что не могу даже представить то, что он чувствовал в тот момент! От моей жалости и каких-то там слов «поддержки» толку не будет. Всё, что мне известно, так это его страх, чувство вины и стыда, жуткая физическая и психологическая боль, а как увидеть это всё сразу в одном человеке… не могу, моего понимания тут просто недостаточно. Ему и тогда было больно и страшно, и сейчас также. Он впервые кому-то рассказал об этом и это его очень сильно пугает. Он не знает реакции, не знает, к чему себя готовить. Как бы сильно мне не верил, но наверняка не знает, как я к этому отнесусь. А я знаю, как к этому отношусь: хочу отрезать пипирки тем, кто вот так просто насилует людей, неважно какого пола и возраста. И почему мне сейчас так паршиво на душе? Не я же в этом виноват.       Уйдя с головой в мысли, не сразу заметил то, как тонкие и дрожащие руки обхватили мою шею. Дрожащее и хрупкое, костлявое тельце неуверенно прижалось к моей груди. Я ощущал, как вздрагивают его плечи, как его на части разрывает от боли и эмоций, но он продолжал тихо шмыгать, сдерживая слёзы. Положил голову мне на плечо и всхлипывал, не позволяя себе чего-то большего. Я в этот момент был похож на памятник с открытым ртом. Мне сейчас почудилось, или он меня обнял? Это же немыслимо, невозможно! Он чисто физически не способен просто дотронуться пальцем до человека, а тут полноценные объятия. У него ведь должен был начаться приступ, так почему его нет? Причина в том, что он осознаёт прикосновения или в том, что он инициатор? Или, быть может, он хочет этого, поэтому нет реакции? Ничего не понимаю.       Он всё ещё дрожит, но уже не так сильно. Потихоньку успокаивается? Хотя он до сих пор не издал ничего, похожего на смесь слёз и боли. Сдерживается, стесняется или боится… Интересно, а могу ли я… тоже его обнять? Или лучше повременить, чтобы не напугать? Думаю, ничего не случится, если я просто положу руки на его спину, едва ощутимо. Аккуратно, еле дотрагиваясь, положил пальцы дрожащих рук на мягкую ткань его спины. Гено словно током ударило. Он неожиданно замер и вздрогнул, перестав издавать звуки. Меня это напрягло, поэтому тоже перестал двигаться, наблюдая за его реакцией. Прислушиваясь к своим ощущениям, парень пришёл к выводу, что всё хорошо, поэтому немного сильнее прижался ко мне и продолжил всхлипывать. Нет, он начал плакать. Видимо, это намёк на то, что мне разрешается его обнять. Едва сдерживаясь, чтобы не начать радостно кричать, лишь слегка прижал его к себе, боясь сломать такое худенькое тельце. Но даже так отчётливо чувствовал исходящее от него тепло и то, как громко стучало сердце. Его рыдания, к счастью, не переходящие на крик, разбивали мне сердце. Вероятно, он очень долго держал всё в себе, раз теперь это вылилось таким потоком. Но… я рад, что мы с ним так спокойно обнимаемся. Это очень непривычно и… удивительно.       Мы сидели так долго, не знаю. Постепенно он успокаивался и затихал, переставая дрожать и плакать. Но из моих рук никуда не спешил уходить. Я и не заметил, как мы молча сидели и наслаждались теплом друг друга, пока не почувствовал шевеление. Вспомнив о его непереносимости прикосновений, резко отпрянул и извинился, виновато отводя взгляд, неловко улыбаясь. Он же, осознав произошедшее ранее, немного смутился и едва покраснел, вернулся на своё место и взял в руки блокнот, рассматривая его в поисках чистого места. Слишком тихо, аж не по себе, надо что-то сказать.        — Ты… как? Немного стало полегче? — с беспокойством вопросил я, не затрагивая тему с обьятиями. Мало ли, вдруг он больше не прикоснётся ко мне? «Не то чтобы. Но спасибо, ты умеешь успокаивать», — слабо, но с такой искренней благодарностью улыбнулся мальчишка. Хоть и на год младше, но для меня он всё равно ребёнок. — Не хочешь переключиться на что-то другое? Не обязательно продолжать этот разговор. «Нет, всё в порядке. Я хочу рассказать о том, почему перестал говорить. Что послужило этому причиной. Ты имеешь право знать», — настоял Роллен. Для него же будет лучше не продолжать эту тему, но спорить сейчас опасно. — Ну хорошо. Если ты действительно готов говорить об этом.       Тихо вздохнув, явно набираясь сил, он начал писать. «В классе четвёртом я, по случайности, подслушал разговор Киллера и какого-то парня. Не знаю, кто это был, может, его друг. Однако то, о чём они говорили, не должно было всплыть. Я знал, что опасно будет говорить об этом, но также понимал, что должен рассказать, хотя бы кому-то. Но кто-то, понятия не имею откуда, узнал, сдал меня Киллеру. Тот был злым, жутким, угрожал мне, чтобы я никому ничего не сказал. Но его угроз я не боялся, и уже собирался идти ко взрослым. Не успел. Решив заткнуть меня, он позвал Даста и Найтмера — парней из седьмого класса, и они… сделали это со мной вместе», — он очень сильно дрожал, записывая это, и был весь на нервах, пока я читал. Сразу видно, что даже писать об этом боится.       Их ещё и трое было… это уже совсем зверство. Заставлять замолчать мальчишку из начальных классов таким грязным и бесчестным образом? Худшего сценария не придумать. — Я так понимаю, что им это не удалось? — чуть усмехнувшись, попытался разрядить нагнетающую обстановку. «Нет. Я всё равно хотел рассказать кому-нибудь, хотя бы учителю. Но потом они сделали это снова. И снова. Только на третий раз я замолчал. Было больно. Очень больно. И страшно, до жути, до холода. Я боялся любого шороха, людских голосов и прикосновений. Потом уже начал шарахаться и от людей. Это… ни с чем нельзя сравнить. Тебя просто раздели и окунули в грязь. Унизили и сломали так, как никто бы не смог. Поэтому я и перестал говорить. Испугался, что они сделают это снова, или того, что Киллер выполнит свою угрозу. Глупо, наверное, меня ведь не раз насиловали, чего боятся? Но мне до сих пор страшно, хоть и прошло лет шесть. Даже общаться таким способом боюсь, особенно писать об этом».       Три раза… это любого бы сломало. Неправильно говорить о таком и как-то сравнивать, но раз уж он продержался до трёх, значит он не такой слабый, как о себе говорит. Да, глупое и паршивое сравнение, но это так. Не знаю, смог бы я продержаться хотя бы раз. Что же за угроза такая была? Что этот придурок мог ему наобещать? Да и в голове это всё не укладывается. Четвёртый класс, случайно подслушанный разговор, о чём, кстати? О котлете на бачке унитаза? Сомневаюсь. Трижды изнасилован, стал немым и появились проблемы на психическом уровне. Начальная школа, блин. — А что с этими парнями? «Даст и Найтмер, они… не так плохи, как кажутся».       Вот как. И это после того, что они с ним сделали? Насколько же сильно они повредили его здравый смысл? «Они обычные придурки, школьные хулиганы — не более. Один был настоящим садистом и получал от этого удовольствие; другой же предпочитал наблюдать, являясь неким голосом разума для первого. Киллер позвал их тупо для количества, чтобы мне сделать хуже. И я… видел их лица, пока они… делали это. Они не испытывали никакого восторга или простой заинтересованности, только отвращение. Им было мерзко до тошноты делать это со мной. Возможно, они делали это по просьбе Киллера, а может он их шантажировал и вынудил или наобещал чего-то. В любом случае, вряд ли бы они стали слушать того, кто младше на года два-три». — А Киллер? Ему это, так понимаю, было в кайф? — мне так противно думать о том, как эта похотливая рожа делала что-то грязное с этим невинным мальчиком. Ух, так и чешутся руки изнасиловать самого этого гондона. «М, не уверен. Он улыбался, — это точно, но вовсе не от процесса, а, скорее, из-за того, как я выглядел в тот момент. Он садист, ему нравится брать под контроль людей, управлять ими, манипулировать ими и играть с ними так, словно они — вещь. Он любит власть, любит доминировать над слабыми и видеть мольбу о помощи в их глазах. Ему нравится ломать людей и смотреть на то, как они корчатся от боли и умоляют его прекратить. Он получает от этого удовольствие. По всей видимости, те парни не настолько поехавшие, раз делали это против воли. Особенно Даст: он явно хотел выйти из этой заварушки». — Больной ублюдок, нужно было ещё тогда ему все зубы выбить и ноги переломать, пока был шанс, — оскалился я, ощущая напряжение мышц. — Можешь быть спокоен: мы с отцом сумеем доказать его вину, так что в скором времени его и тех двух придурков больше не будет. Больше он не тронет тебя, обещаю.       Мне казалось, что он обрадуется этой новости, ведь тот, кто посмел надругаться над ним, понесёт наказание. Однако Роллен смотрел на меня с таким страхом, словно я собирался повторить то же самое. «Нет, прошу тебя, не говори ему. Я знаю, что ты хочешь помочь, и я не отказываюсь от твоей помощи! Просто... я не могу этого сделать. Если он узнает, что я разболтал кому-то или, - что ещё хуже, - на него заведут дело - я покойник. Понимаю, как абсурдно это звучит, но ты его не знаешь. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то ещё пострадал. Я лучше унесу эту тайну с собой в могилу. Мне всё равно никто не поверит. Доказательств-то нет, а он сумеет избежать наказания, так ещё и меня... н-накажет...», — он выглядел таким напуганным, что я просто не смог возразить ему. Не могу же без его ведома подавать заявление — это будет неправильно. — Понимаю, что ты боишься, но это не повод молчать, — я тяжко вздохнул, почесав шею, — и... тебе могут поверить. Мой отец так точно. Киллера давно пора за решётку посадить. Однако, мне важно твоё желание. Я пока не буду ничего делать или говорить отцу, поэтому подумай над тем, чтобы всё-таки заявить на него, пока он ещё кого не изнасиловал.       Его глаза возымели живой блеск, а на лице показалась лёгкая, вымученная улыбка. Ему не стало лучше, совсем, но он пытался дать понять, что этот трудный, очевидно, разговор, немного облегчил его тягостную ношу. Я безумно рад тому, что он мне открылся и рассказал что-то столь… личное. Это заставляет задуматься о том, насколько же этот парень мне доверяет. Про неожиданные объятия вообще молчу. Приятно, конечно, но немного непонятно, почему он сказал мне, а не родителям. Наверное, не хочет их беспокоить или просто боится того, как они отреагируют. Мне кажется, что он переживает из-за глупости, но опять же — мне не понять, каково ему. Называть себя его лучшим другом язык не поворачивается. Какой из меня, к чёрту, друг? Я не то, чтобы не догадался, что с ним могло произойти, но даже не предполагал чего-то подобного! Вообще не думал! А ведь это было на виду, это так хорошо объясняло его боязнь людей, прикосновений и то, как он ведёт себя в обществе. Я просто дурень, который не заметил такой очевидной вещи.       Как нам теперь общаться? Это ведь будет уже по-другому, ввиду того, что мне рассказали что-то настолько ужасное. Сам того не замечая, буду смотреть на него и жалеть, начну опекать, буду бояться оставлять его одного, превращусь в настоящего параноика! Скрыть такое уже не удастся: он всё будет замечать и видеть. Разумеется, я буду стараться не сильно ему надоедать, но случайно брошенный взгляд, вспомнивший о случившемся, всё испортит. Его это расстроит, обидит и, возможно, встревожит. Никому ведь неприятно, когда смотрят с жалостью и жалеют. Он же не инвалид, может самостоятельно передвигаться и делать что-то, ему не нужна жалость. А все эти проблемы из-за тех уродов, которые не могут контролировать инстинкты. Да какие к чёрту инстинкты? Что такого важного они обсуждали, что Роллен поплатился за это? Качество булок в столовке? Рост цен на недвижимость? Сомневаюсь, но это должно быть чем-то значимым, оно должно оправдать то насилие. И что за угроза? Что он такого сказал, что Гено перестал говорить? Шантажировал чем-то? Убить угрожал? Ещё раз изнасиловать? Ой зря я тогда его не прихлопнул, в разы бы легче стало. «Прости, что я такой слабый и убогий. Ты, наверняка, во мне разочарован», — прервал ход мыслей сидящий напротив, давно уже что-то написавший. Почему он за это извиняется? — Не говори так. Это не твоя вина. И ты вовсе не слабый, — покачал головой, не соглашаясь с его мнением. Это ведь действительно не его вина. Вина лежит только на преступнике, но никак не на жертве. Очень важно как можно чаще им об этом напоминать. «Слабый, ужасно слабый, как физически, так и психологически. Я всё же парень, должен уметь драться или, на худой конец, быть способным себя защитить. Но я даже этого не умею. Любая девчонка будет куда сильнее меня». — Никто не обязывает тебя уметь драться или ходить на какую-то борьбу. Многие парни даже в качалке ни разу не были. Про бассейн вообще молчу. «Тебе легко говорить. Не у меня отец полицейский, который и научит всему и заступится», — насупился мальчишка, отводя свой немного завистливый взгляд. — Так дело не в отцах, а в тебе самом и твоём окружении, — отозвался я, продолжая с грустью наблюдать за его поникшими глазками. — Тебя это, наверное, удивит, но я не родился со знаниями того, куда и как сильно надо бить. В детстве, примерно в начальных классах, надо мной издевались парни из параллели и те, кто постарше. Я не мог дать сдачи, потому что не знал как, вот и терпел их наезды, толчки. К тому же, это был единственный выход для такого как я — человека, мучительно переживающего одиночество. Было проще терпеть их насмешки, чем быть невидимкой или изгоем, хотя мне это тоже не нравилось. «Так над тобой тоже издевались?» — прослушав всё, что я ему рассказал, он с открытым ртом и удивлёнными глазами смотрел на меня, не веря выше сказанному. Как на дурака смотрит. — Не думай, что я какой-то особенный, — невесело усмехнувшись, опустил опечаленные глаза, — но да — я был хорошей мишенью для развлечений. Этим придуркам доставляло удовольствие смеяться надо мной, пакостить различными способами, портить мою никчёмную жизнь. «А, ты в этом плане… мне как-то руку сломали, — это было ещё до изнасилования, но всё равно было страшно и больно. Вряд ли ты поймёшь», — он явно не так меня понял. — Нет, но меня избивали. Регулярно, — криво улыбнулся ему, продолжив: — так что я тебя хоть и немного, но понимаю. «Прости, я не это имел ввиду. За что они так с тобой?» — Потому что могли, — пожал я плечами, тяжело вздыхая. — Мой отец тогда сильно и много пил, вот у них и был повод. Где-то до пятого класса всё и продолжалось, пока он не взял себя в руки. Стал ходить на собрания анонимных алкоголиков, перестал пить, шёл на поправку, даже к работе вернулся. Они всё равно продолжали шутить над тем, что я «сын алкаша», «ребёнок алкоголичного копа» и что мой отец «безответственный и продажный пьяница». Что-то во мне тогда ёкнуло рассказать ему о тех годах буллинга и травли, поделиться тем, как плохо я переживал его трудный период. Тогда-то он и научил меня приёмам самообороны, научил защищаться и правильно бить. Понятное дело, что практика не заставила себя долго ждать. «И что было дальше?» — он выглядел таким заинтересованным, словно смотрел какой-то детектив. Ну, наша жизнь точно не похожа на нормальную. У нас нет времени скучать. — Ко мне опять полезли, и я ударил одного парня. Не очень сильно, но почему-то у него тут же хлынула кровь из носа. Кто-то рассказал директору, моего отца вызвали в школу. Они оба меня отчитывали, ругали, учили, что «драться плохо». Отец пообещал, что такого не повторится, и мы вышли из его кабинета. Тут-то он потрепал меня по голове и сказал, что я молодец и сделал всё правильно. Но попросил, чтобы я делал так не всегда, а только ради самозащиты или защиты близких мне людей. Пришлось согласиться. Из-за этой небольшой драки меня стали бояться все, будто бы я напал на этого парня и хорошенько избил его. Больше никто и не лез. Никто не говорил со мной, не замечал, от этого было больно, ведь одиночество в толпе самое страшное. Потом нашёлся какой-то пацан из параллели, новенький, он не знал обо мне, вот мы с ним и начали общаться. Но друзьями нас нельзя было назвать, мы просто были вынуждены с кем-то говорить. «Ох, прости. Я даже не подумал, что твоя жизнь может быть такой же тяжёлой. Мне жаль, что я веду себя как настоящий и эгоистичный засранец», — и снова этот мальчик отвёл виноватый и понурый взгляд, словно он был источником наших проблем. Вот всегда найдёт за что извиниться. — С засранцем соглашусь, но это не твоя вина, — ещё раз напомнил, глупо улыбнувшись. — Если ты так сильно переживаешь из-за того факта, что не можешь постоять за себя, то почему бы не научиться этому? Я с радостью покажу тебе несложные и эффективные приёмы, которые помогут в жизни. Мне не сложно. «Спасибо тебе, но это не обязательно. Я знаю несколько приёмов, как-то натыкался на видео. Если тебя схватили сзади за горло, то сначала нужно повернуть голову туда, где нападающий пытается задушить. Схватиться руками за его предплечье, прижать подбородок к груди и попытаться выскользнуть вниз, согнув колени. Сделать шаг назад и поставить свою стопу за его, тем самым заблокировать, а потом согнуть колени, повернуться к той ноге и повалить этого негодяя на землю!» — О, я поражён твоими прекрасными знаниями, — широко улыбнулся ему. — Так в чём дело? «Я просто никогда не применял их на практике. Боялся, что где-то ошибусь и тем самым сделаю только себе хуже», — с грустью поделился он. — Ну, если только в этом проблема, то можем потренироваться. Я готов побыть твоей грушей для битья, — никак не мог этому не усмехнуться. — Бей со всей силы, не стесняйся. А если не можешь, то просто представь на моём месте Киллера и бей. «Нет, я не хочу тебя бить, даже ради практики», — только посмотрите какая добрая булка. — Ой, да не переживай ты, — махнул я рукой, — как будто своими тоненькими ручками и хрупким черепом ты мне что-то сделаешь. Максимум синяк, если сможешь. «Спасибо, но я не хочу. Если и не сделаю тебе больно, то сделаю себе тем, что ударил тебя, пускай и не намеренно». — Ладно, как знаешь, — уступил я. — Но моё предложение всё ещё в силе.       Он кивнул, опуская взгляд на блокнот, который стал переворачивать на новый и чистый лист. Вспомнился один момент, который меня немного беспокоил. Нужно спросить его. Если он в курсе, то мне станет от этого легче, если же нет — придётся посвятить его в наш жестокий мир. Как бы не перепугать его, а то вообще дома запрётся и не вылезет. — Я, кстати, хотел у тебя кое-что спросить. Ты знаешь, что у нас сейчас в городе происходит? — начал с осторожностью, зайдя издалека. «Эм… нет? Я что-то пропустил?» — неловко поднял он уголок рта, внимательно смотря на меня. — Ты новости вообще не смотришь? «Новости? Иногда посматриваю, но редко. А что случилось?»       Чёрт, а я надеялся, что он знает. Глупо увиливать от разговора, будто его и не было. Придётся мне ему всё рассказать. Ему это точно надо знать, чтобы быть всегда начеку. Да и мне будет легче, если он станет проявлять осторожность. Посмотрев на стенку, опустив уголки рта, очень тихо выдохнул. Спокойно, будь спокоен. Ты умеешь говорить тихо и спокойно. Не испорть всё. — У нас в городе орудует маньяк, который насилует, а затем убивает маленьких девочек. У него уже две жертвы, возможно, будет и третья, но это не точно, — сказал и сразу же замолчал, прикусив язык. Болван, куда ж с места в карьер? Постепенно надо было. «Господи, бедные дети… они ведь наверняка ничего ему не сделали», — Гено выглядел таким безутешным, словно готов был расплакаться ещё раз. Он ведь прекрасно понимает, что такое быть изнасилованным. — Моему отцу часто попадаются дела связанные с изнасилованием или убийствами, но такое… впервые, — честно признал я, опустив голову и грустно хмыкнув. — Мне очень жаль этих малышек, они ведь ещё дети, к тому же, пострадали ни за что. Так, по случайности, под руку попали. Глисроуд ведь тоже часть нашей страны? — поинтересовался у него, получив утвердительный ответ. — Значит у вас тоже действителен закон о смертной казне. Насильники часто убивают своих жертв, потому что-… «Они бы его опознали и тогда его ждала бы смерть», — дописал мои мысли мальчик, который чудесным образом выжил. Даже не знаю, радоваться тому, что Киллер его не убил? — Увы, но всё так. Им просто не повезло оказаться поблизости… — с грустью вздохнул я. «Выходит, что твой отец занимается этим делом. Я правильно понял?» — уточнил он. — Да. Благодаря тому, что он часто сталкивается с этим и рассказывает мне, то я понемногу начинаю понимать, через какой ад прошли эти люди, — но, увы, чувства этого забитыша мне никогда не понять. И никогда не выйдет посочувствовать ему в полной мере. «И как продвигается дело? Вы смогли его поймать?» — Ха, если бы, — я не сдержал смешка и последующей улыбки, чем немного его встревожил. — У отца было не так много данных, но все они, практически все, — уничтожены. Документы, бумаги, записи, наводки, теории, догадки, предположения — всё спалили. Мало того, что кто-то проник в участок, уничтожил данные, так ещё и охранника убил. Отец думает, что наш парень не стал бы так рисковать, так что либо у него есть сообщник, либо он состоит в какой-то секте. «Подожди, что? Он проник в участок, набедокурил и просто свалил? Такое вообще возможно? Разве это здание не под сильной охраной и камерами? Или этот парень какой-то шпион?» — он, также как и я, совершенно не понимал, как такое возможно. И пока бушевал на бумаге, я не сводил глаз с его милой складочки на лбу. Он не умеет злиться серьёзно. — Не знаю. Камеры не работали в то время, видимо, всё-таки возможно, — пожал я плечами. Хотя мне от этого беспокойно. «Ну ладно… но вы же хоть что-то смогли о нём узнать?» — Это парень, черноволосый, среднего роста и телосложения. Студент или ученик старших классов. С медициной не в ладах, потому что не знамо чем и не пойми как перерезал горло своим жертвам, а потом прятал их тела в мусорные баки — их не сразу нашли. Ещё он убил своего лучшего друга, который пришёл в участок и собирался сдать его. «Какой жуткий тип… мне так жаль его друга и родителей этих девочек. Когда это всё началось?», — я не заметил в его взгляде намёка на страх, скорее он просто растерян и опечален такими известиями. — Года три назад, уже долгое время как мы ничего не узнали, — печально вздохнул я, чувствуя вину за то, что какой-то преступник смог перехитрить копов.       Он замолк, явно переваривая всю эту муть. Лишь бы себя в этом не винил и не начал прогуливать школу, боясь этого психа. Меня это будет беспокоить куда сильнее, чем его, ведь не меня изнасиловали. Мало ли, что с ним ночью может случиться, в каком-нибудь безлюдном месте. Он как раз такие и любит. Тут в голове проскочило не очень хорошее предположение, которое я не мог проигнорировать. — Слушай, я тут подумал и решил кое-что у тебя уточнить. Это просто вопрос, ты не думай. Ты ведь Киллера знаешь куда дольше меня, верно? Как думаешь, чисто теоретически, способен ли такой парень на подобное? Он как раз года три назад сюда переехал, не верю я в такие совпадения, — не успел я договорить, как мальчишка молниеносно начал писать, будто бы спеша сказать что-то важное. «Нет! Эм, нет, вернее. Киллер, он… он просто псих, нехороший человек. Да, он сделал со мной подобное и, быть может, не со мной одним, но он точно не убийца! Я уверен! У него не все дома, чтобы оказаться каким-то преступником. Это не он. Это точно не он», — настойчиво убеждал меня собеседник, что я даже, сперва, поверил ему.       Ох, Роллен, не умеешь же ты врать. А ведь я уже хотел смириться с тем, что этот урод обычный насильник, а моя теория всего лишь глупость. Он говорит уверенно, пишет, точнее, но все мы прекрасно знаем, что язык тела не обманешь. Каким бы серьёзным он ни был, а глаза не обманешь. Сложно было не заметить то, как начали подрагивать его пальцы и руки, дрожь распространялась по всему телу пока он, неосознанно, не начал еле заметно сжиматься, словно пытаясь спрятаться. Избегает зрительного контакта, так как эти серые и встревоженные глаза смотрят куда угодно, но только не в мою сторону. Понять бы ещё, в чём именно он врёт. Очевидно, что Киллер куда загадочнее, чем я предполагал. Он его боится, поэтому так странно начал того оправдывать. Даже думать не хочу, в чём может быть причина, но догадываюсь, что этот урод мог сделать. Сделаю вид, что не понял этого и поверил ему. Так будет лучше. — Ладно, прости, что спросил, — чуть улыбнулся, склонив голову, принеся свои извинения за разговор о не самом нормальном существе. Гено покачал головой, тем самым убеждая меня, что всё в порядке. Как обычно. — А что насчёт его дружков? Они ведь сейчас в одиннадцатом классе? «Тоже нет. Они тем более на это не способны, к тому же, приехали сюда год назад». — Ну, это радует. По крайней мере мы уверены, что они не опасны, — слабо улыбнувшись, я продолжил: — Отец грешит на мафию, якобы они могут быть в этом замешены, но я с ним не согласен. Какой им прок с убийства детей? Это как-то нелогично. «Может, кто из их членов напортачил и за ним убрались?» — он выдвинул хорошую версию. — Кто знает, — равнодушно пожал я плечами, вздыхая, — но давай не будем забивать себе этим голову. Я рассказал тебе об этом с целью того, чтобы защитить. Чтобы ты был осторожнее на улицах, не гулял ночью и не ходил по тёмным переулкам. «Волнуешься? Меня на улицу едва ли вытащить можно», — усмехнулся он, высмеивая моё пустое беспокойство. Какой же ты беспечный. — Всё равно. Отнесись к этому серьёзно и будь осторожнее. Не мне говорить о том, чем это чревато, — хмуро высказал ему чистую правду. «Хорошо. Буду осторожнее, ради тебя». — Ради себя, — поправил его, вздыхая и поворачивая голову в сторону, туда, где висели часы.        Тик-так, тик-так. Стрелки часов ходили слишком громко в таком тихом и отдающимся небольшим эхом помещении. За окном раздавалась трель птиц и шумел ветер, качая листву. Одна из ветвей неприятно царапала окно, оказывая давление на мозг. Мы всё ещё сидели на уже не таком грязном полу и всё также ждали помощи. Почему я не догадался выбраться через окно? Ах, точно, третий этаж, плюс там нет места, чтобы поставить ноги, а у нас нет лишней одежды для лестницы или каната. Меня напрягает то, что солнце стало греть меньше и источало рыжеватый свет. Его лучи освещали бледное личико моего друга, делая глаза куда выразительнее и бледнее. Они словно блестели, хотя не так давно из них текли слёзы. Всё ещё красные, но уже едва заметно. В тишине сидеть мне было паршиво, будто что-то гложет. Я из-за этого и не люблю одиночество: когда ты один, то постоянно о чём-то думаешь и терзаешь себя почём зря. Ненавижу это чувство. Настало время и мне рассказать свою тайну. Он уже давно начал замечать во мне изменения, да и понял, наверняка, что со мной. После того, что я узнал, будет не честно промолчать. Нужно быть таким же сильным, как он, чтобы признаться. — Я думал… на самом деле я очень много думал над тем, чтобы рассказать о себе то, чего ты ещё не знаешь, — зашёл издалека, наблюдая за тем, как в его глазах появляется интерес. — Наверняка ты не раз видел мои трясущиеся руки и иные симптомы, но никак не мог понять, что же происходит? «Ты болен, верно? Что это?» — он спросил так, будто уже заранее приготовился услышать что-то очень и очень ужасное. Не удивлюсь, если они уже и к моему врачу успел сгонять, и гроб мне купил. Раньше времени нельзя хоронить! — Синдром Паркинсона, ты точно о нём что-то да слышал.       Мальчик посмотрел так, словно знал о моей болезни всё или просто не был готов принять факт того, что я скоро подохну. Такое даже мне принять сложно. Но пускай хотя бы один из нас будет к этому готов, чтобы второму было легче. Мы никогда не знаем, что нас ждёт дальше и поэтому нельзя быть ко всему готовым. Да, мне нелегко думать о скорой кончине, а, может, и не очень скорой, но ничего другого не остаётся. Дожить бы до старости — вот моя новая цель и мечта. «Когда… ты узнал об этом?» — кажется, он хотел спросить что-то другое, но не решился. — Кажется, в классе седьмом, где-то в июле, когда проходил медосмотр. Обычная проверка, ежегодная, но в этот раз всё было по-другому. Заметив мои дрожащие руки, не связанные симптомы и отметив жалобы на плохой сон, мне сделали какую-то ультразвуковую штуку, потом повели на МРТ, ещё куда-то, потом уже к неврологу. Я, естественно, ничего не понимал, пока он мне не сообщил печальную новость: у меня первая стадия болезни. Но даже тогда я не мог этого понять, отказывался верить. «Даже не представляю, как тяжело тебе пришлось. Не каждый день узнаёшь о том, что чем-то болен», — он опустил опечаленный взгляд, сочувствуя мне куда больше обычного. От него прям веяло каким-то холодом и мраком, словно парнишка был в ответе за мои беды. — Да, мы перебрали множество причин, но единственной разумной оказалась наследственность, — произнёс я, вспоминая, тот разговор. — Но я не мог смириться с тем, что мой отец или покойная матушка могут быть носителями. А о том, что приёмный — и мысли не возникало. «Сейчас ведь тоже первая?» — он взглянул на меня с такой надеждой в этих серых радужках, что мне, поначалу, хотелось соврать. — Увы, но уже вторая, вот как два месяца… «Что говорит врач? Тебе можно чем-то помочь? Есть какое-то лекарство?» — мило, что он так переживает за меня. Но, к сожалению, магической пилюли, исцеляющей от всех болезней, попросту нет. — Единственное, что имеет хоть какой-то эффект и пользу — это Леводопа. Она проверена временем, так что вполне себе справится с тем, чтобы ослабить симптомы и не дать болезни перейти на следующий уровень. «Прости, я не особо понимаю, что конкретно представляет из себя эта болезнь. Что происходит в теле и что даёт эта Леводопа?» — Ну смотри. При Паркинсоне страдает отдел в мозге, кажись, который вырабатывает гормон счастья, то есть — дофамин. Какие-то там нейроны, вырабатывающие гормон, погибают, и, естественно, счастья в человеке больше нет. Леводопа как… искусственный источник этого дофамина, — м-да, такой из меня учитель. Если судить по скривившемуся лицу напротив. «Э… ясно. Наверное. Нет дофамина — нет радости. И сколько тебе нужно их принимать? Месяц или более долгий курс?» — придётся его ещё раз огорчить. Как же он примет тот факт, что эта болезнь не лечится? — Всю… жизнь, — неуверенно и немного растерянно ответил на его вопрос, сам не желая в это верить. — От этой болезни нет лекарства, так что… «Прости. Прости меня. Зря я начал на тебя давить. Я чувствую себя таким идиотом…», — ну нет, вот опять он начинает с того, что винит себя. Это разбивает мне сердце. — Эй, ну чего ты? Не обвиняй себя в том, что мир такой несправедливый. И заболел ведь я не из-за тебя, — вымолвил я, склонив голову, пытаясь заглянуть ему в глаза, чуть приблизившись. «Знаю, но я заставил тебя осознать, что ты можешь… умереть. И мне очень жаль, что ничего не может тебя спасти», — только не плачь, прошу. Я уже вижу, как у тебя глаза слезятся. — Если ты будешь оплакивать меня заранее, то я обижусь и очень сильно, — хмыкнул я, отстраняясь. — Просто дай мне смысл жить и бороться. Улыбайся чаще, начни о себе заботится, полюби себя. Кто знает, может, твоя счастливая моська меня вернёт с того света? «Хах, это так не работает, мы же не в кино», — усмехнулся мальчишка, вытирая левый глаз. — Проверим? — лучезарно улыбнулся ему. «Для тебя я постараюсь быть счастливым и стану улыбаться чаще», — пообещал он. — Только эта улыбка должна быть искренней, от всего сердца, а не как обычно, — вымученная. «Хорошо. А твой отец тоже должен улыбаться?» — Эм… он не… он не знает, — пристыженно ответил я. — Не представляю, как сказать ему. И когда? Написать записку на случай смерти? Сказать сейчас или ближе к концу? Он потерял любовь всей своей жизни, едва не спившись, а если уйду и я… мне страшно, что с ним может случиться. «Понимаю, что тебе страшно, но он-то точно должен знать. Какого ему будет, когда ты умрёшь, а он не поймёт, почему ты не рассказал ему?» — Это его точно сломает, — сокрушённо выдохнул я. «У меня есть идея. Давай ты расскажешь ему о болезни, а я родителям о… ты понял. А потом мы расскажем друг другу об их реакции. Что скажешь?» — Мне нравится. Тогда давай на выходных это сделаем.       Он довольно кивнул, восторгаясь тем, как сильно мы продвинулись в честности. Я мог бы часами смотреть на его прекрасную и ослепительную улыбку, но тут послышался звук, который шёл от двери. Одновременно повернувшись в ту сторону, мы с замиранием наблюдали, как шум резко стих, дверца распахнулась и на нас, удивлёнными глазами, смотрела уборщица. Сюрприз. — Ой, а вы тут откуда? — спросила она так, словно не ожидала нас здесь увидеть. — Да по случайности, — объяснил я, поднимаясь с пола и отряхиваясь. Интересно, осталось ли после меня чистое пятно на полу? — Мисс Рамоне куда-то спешила, наверное, не заметила нас и закрыла. — Что ж вы не позвонили никому? — Так некому. Решили вас подождать. — Вам очень повезло, что я сюда зайти решила, а то бы сидели куда дольше. — За это вам спасибо, постараемся больше не застревать, — улыбнувшись ей, позвал друга, позволяя ему выйти первым, а после пошёл следом.       Темнеет, долго мы. Но, признаться честно, хоть я и не ожидал такого поворота, однако очень рад тому, что мы смогли поговорить. Рассказали то, что нас долгое время беспокоило, немного сблизились. И я очень рад, что смог узнать о нём больше, сумел прикоснуться. Это дорогого стоит.       End POV Reaper