Мне было 15

10 апреля 1942 года       В утреннем холоде птицы пели как-то необычно заливисто и громко. Солнце, успевшее встать лишь пару часов назад не сильно припекало, проглядывая из высоких, но пока голых верхушек деревьев. Природа расцветала с каждым днём, на кустах появлялось всё больше и больше зелёных почек, что заставляло Сюзанну улыбаться, с каждым выходом на улицу. В редкие минуты тишины между очередью обстрелов ей казалось, будто бы всё, как прежде, нет войны, мама жива, а Артемий вместе с папой дома мастерят очередной скворечник для школьного двора, куда потом Сюзанна положит заботливо приготовленную с лета сухую траву. Сюзанна любила менять тяжёлую шубу в начале апреля на светло-голубой лёгкий плащ, который папа привёз ей на вырост ещё 5 лет назад из заграничной командировки. Одна мысль, о том, что столь любимый девушкой плащ, который она относила лишь один сезон навсегда остался в руинах её дома, заставляла Сюзанну нервно передёрнутся. Но жизнь продолжала идти своим чередом, как бы сильно этого не хотелось.       Сюзанна резво отстирывала в большом железном ведре окровавленные бинты, стараясь не обращать внимание на уже успевшие образоваться мозоли. Раненых с каждым днём прибывало всё больше и больше, погибали и товарищи из громовской части. Со всех концов восточного фронта, в кузовах обычных грузовиков везли новые полу-трупы, в ожидании медицинской помощи, которая доблестно оказывалась военврачом Константиновым, спавшем по 2 часа в сутки на протяжении вот уже нескольких месяцев. Развешивая очередной длинный бинт сушиться на протянутую между деревьями бечёвку, Сюзанна взглянула на свои красные не от чужой крови, а от холода стирания в холодной воде руки. Пальцы не сгибались, а кожа даже потрескалась частыми морщинками на подушечках и ладонях. Взглянув в бордовую воду ведра, и убедившись с помощью длинной палочки, что там больше ничего не осталось, Сюзанна выдохнула, и засунула красные кулаки в карманы, подставив лицо под утреннее солнце. Рукава тяжёлого тулупа по локоть промокли, заставляя тело девушки часто дрожать, но Сюзанна не уходила в помещение, наслаждаясь редкими минутами тишины и спокойной жизни.       Из здания части галопом поочередно выбегали солдаты, одеваясь на ходу, после чего запрыгивали в высокие грузовики. Вскоре возле стоящих под брезентом машин организовалась целая очередь, из желающих занять подходящее место в кузове. Сюзанна нахмурилась, размышляя о причинах таких поспешных сборов в неизвестном направлении. Цокнув языком через несколько секунд, и мысленно ударив себя по лбу, Сюзанна вслух произнесла:       – Точно, сегодня же наша дивизия к Осиновцу едет.       10 апреля должна была пройти последняя партия машин по дороге жизни, что уже было слишком опасным. Лёд местами растаял, и каждый новый рейс через Ладогу мог стоить сотням людей жизни. Но население через ледяную трассу не эвакуировали уже как месяц, продолжалась лишь доставка продуктов в караванах грузовиков. Солдаты продолжали резво галдеть и запрыгивать в кузова, кучкуясь как можно сильнее, для того, чтобы не замёрзнуть в дороге. На фоне развешенных за спиной пожелтевших бинтов, Сюзанна продолжала вглядываться в лица солдат, периодически улыбаясь и кивая друзьям и знакомым.       – Что за цирк-зоопарк, заткнулись все быстро! – послышался раскатистый бас Громова, от которого Сюзанна даже вздрогнула и обратила свой взор на семимильными шагами преодолевающего путь к кабине машины майора. Иван Максимович привычно курил, держа папироску между большим и указательным пальцами. Сделав ещё одну затяжку, а после выдохнув в сторону, Громов продолжил: – Хотите чтобы нас немцы отследили по вашему гаму ещё до того, как мы на место приедем? – однако не дождавшись полной тишины майор добавил снова, – Притихли все, живо!       На этот раз никто противиться не стал, и шумная толпа вдруг превратилось в сборище молчаливых людей. Пройдя к машине, пересчитав всех присутствующих, и запрыгнув в кабину, Громов не одарил стоящую в десяти метрах от него Сюзанну ни единым взглядом, не замечая её присутствия во дворе части. Янковская же вглядывалась в каждый широкий шаг Громова, запоминая его безупречно прямую осанку. Сюзанна ругала себя за такие моменты каждый раз, но ничего не могла с собой поделать. Девушка понимала, что выглядит глупо, что бесконечные взгляды, вскользь брошенные на Громова унижают её женскую сущность, что он вообще в последнее время не здоровается с ней и проходит мимо, будто бы не замечая под ногами муравья, но ничего не могла с собой сделать. Каждый раз, после такого долгого взгляда на него, она крепко зажмуривалась и сильно щипала свою ладонь, пытаясь наказать себя не только морально, но и физически. Называя себя самыми плохими словами, которые когда-то Сюзанна услышала в ленинградском дворе, девушка пыталась прекратить этот замкнутый круг громовского обожания. Но с каждой новой встречей всё начиналось по новой: Сюзанна смотрела ему вслед, а он делал вид, что не замечает её, специально отворачиваясь в противоположную сторону и проходя мимо, не обращая внимания на её тихое "Здравья желаю, товарищ майор". Громов стал для Сюзанна каким-то замкнутым кругом, блокадой, из которой она не могла выбраться, ввиду отсутствия Дороги жизни. Громов был её наказанием, и причиной бесконечного самобичевания в бесхребетности и отсутствии какой-либо гордости. Громов был, как опиум, приманивая на себя взгляды всех женщин вокруг него, умеренными и широкими шагами он удалялся, заставляя девушек только виновато отпускать глаза и нервно теребить пальцы, требуя всё новой и новой дозы. Вот и сейчас Сюзанна не могла оторвать взгляда от кабины грузовика, в которой сидел Громов, до тех пор, пока машина не скрылась из ввиду за голыми стволами деревьев.       – Так бы сразу и сказала, что другому отдана и будешь век ему верна, – удаляющийся рык моторов грузовиков прервал ледяной тон Белозёрова, беззвучно подкравшегося прямо к Сюзанне, и стоявшего по левую руку от неё.       Сюзанна испуганно повернула голову в его сторону. Оглядев бегающими от волнения глазами его лицо, взор которого был устремлён вслед за уехавшим на машине Громовым, Сюзанна опустила взгляд, рассматривая потрескавшиеся от зимнего холода кирзовые сапоги. Если исходящий от людей негатив поддавался хоть какому-то измерению, на примере градусника, то ртуть явно бы вскипела в тот момент и взорвала тонкое стекло, которое бы непременно попало в глаза, царапая роговицу до появления красных вкраплений в белке. Сюзанна замялась, думая над ответом и пытаясь отыграть спокойное состояние, ну или хотя бы не быть похожей на загнанного в угол зверя. Олег же прерывисто дышал, Сюзанна на него не смотрела, но могла поспорить на пору банок тушёнки, что слышала, как от злости раздуваются его ноздри подобно паруснику. Наконец девушка смогла взять себе в руки и набралась храбрости повернутся в сторону Олега.       – Белозёров, что тебе надо? – на выдохе сказала Сюзанна, мысленно ликуя о том, как беспристрастно у неё вышла эта фраза.       Олег наконец-таки оторвался от безрезультатного созерцания лесного массива и перевёл прищуренный взгляд на лицо Сюзанны, пытаясь тем самым её смутить. Но Янковская так легко не сдавалась, наученная многомесячными тренировками яростного взора Громова, пробирающего до самых костей. Как бы Олег не пытался повторить тот самый, его взгляд, объединяющий в себе целое разнообразие эмоций из ненависти, пренебрежения, злости и высокомерия, ничего у него не выходило. Глаза его на весеннем солнце казалась медово-оранжевыми, в отличие от холодно-синих громовскими, заставляющих замёрзнуть даже самое горячее сердце. И светлые брови Олега страха особо не добавляли, не обрамляя лицо свирепой рамкой. Нет, Олегу Сюзанну испугать не получится, может быть, смутить, но боялась, и одновременно желала она лишь одного человека.       – От тебя, Янковская, ничего мне уже не надо, – продолжал говорить загадками Белозёров, не разрывая зрительного контакта с девушкой.       Сюзанна же удивлённо приподняла такую же светлую бровь, ожидая продолжения сего неловкого момента, но Олег лишь сильнее сомкнул вместе губы, и сдался, опустил глаза от её белого лица.       – Могла бы сразу сказать, что в Громова этого влюблена, и не морочила бы мне голову своими заигрываниями, – наконец, собрав в кулак всю свою внезапно возникшую ненависть продолжил Олег.       Сюзанна комично хмыкнула, приподняв один уголок рта чуть выше другого. Немного отшагнув от Белозёрова, создавая тем самым между нами буферную зону, Сюзанна перебирала в голове всевозможные варианты ответов, отсеивая сразу же неподобающе жалкие. Нет, этому Белозёрову она не сдаться, как бы он не старался.       – Что ты несёшь, Белозёров, – этот риторический вопрос Сюзанна задала одновременно с тем, как выплеснула бардовую воду из железного ведра в компостную яму и уже собираясь покинуть эту нелепую мизансцену, – Некогда мне с тобой тут разговаривать.       Сюзанна уж было сделала несколько шагов вперёд, как последовала, словно выстрел, ядовито-больная фраза парня:       – А я-то думал, ты не такая, – громко произнёс Белозёров, сокращая между ними расстояние, пока не подошёл практически вплотную и не развернул Янковскую себе лицом одним сильным движением руки, – Думал, из интеллигентной семьи, воспитанная, образованная, не то, что все эти колхозницы...       Искривив лицо в гримасе презрительной брезгливости Олег выплёвывал эту фразу в адрес девушки, цепкими пальцами придерживая её за предплечье. Сердце Сюзанны от чего-то быстро забилось, не от обиды, нет, от неожиданной волны ярости и злости, пробравшее её тело от макушки до самых пят. Уголок губ её медленно опустился, а лицо застыло в каменной маске безразличия.       – Так тут война, Белозёров, место не подходящее для поиска невесты, уж извини, чем богаты, – прервала Сюзанна неторопливо выливающуюся ехидством лаву из уст молодого человека, – Надо было тебе в Большой театр обратиться, а не в Ленинградский фронт, – ответив Белозёрову согласно выбранной Сюзанной ранее стратегией, девушка попыталась дёрнутся в железной хватке Олега, но тот сжал пальцы на её нежной коже ещё сильнее, что не смог смягчить даже толстый тулуп.       Но Белозёров будто бы проигнорировал неожиданную вставку Сюзанны, сосредоточив взгляд на овале её лица под редкими вкраплениями двигающихся на ветру коротких волосиках, вылезающих из под тугой причёски девушки. Белозёров её уже не ненавидел, но взора оторвать не мог, концентрируясь на глазах, которым солнце придавало самый голубой оттенок из всех возможных.       – А ты как все оказалась, как все эти дурочки в след Громову смотришь, да слюни пускаешь, – продолжил Белозёров выплёскивать на девушку все свои негативные эмоции, стараясь ударить побольнее, но тон всё-таки сбавил, не желая, чтобы кто-либо ещё услышал их этот чересчур интимный разговор, жалко не о том...       Сюзанна широко округлила глаза и снова хмыкнула, но на этот раз уже удивлённо. Она не ожидала услышать от него таких слов прямо в лицо. Не ожидала что кто-либо, кроме неё самой узнает об этом. Слова Белозёрова её разозлили до глубины души, прежде всего потому, что это было правдой. Олег был прав совершенно во всём, от былой интеллигентности Сюзанны ничего не осталось, окровавленные, покрытые гноем и экскрементами пелёнки и бинты способны сделать прачку и деревенщину даже из самого воспитанного человека. И с Громовым Белозёров был прав, прав неоспоримо, но в этом признавалась Сюзанна лишь себе, а ни кому-либо ещё. Да, она попала в его сети, запутавшись в них руками и ногами, обрекая себя на дальнейшую жизнь окутанного безответной любовью человека. Она усугубляла это бесконечными взглядами и мыслями перед сном о нём, о его лице и фигуре, воспоминаниями Ивана Максимовича после бани, забрасывающего снегом Никифорова. Она сама запутала себя в этих чувствах, не отводя взгляда от его синих глаз, в периоды его ярости. Сюзанна была сама во всём виновата, но она упивалась этим окрыляющим чувством, заставляя себя просыпаться каждое утро, в надежде увидеть его, просто пройти мимо или посмотреть в его напряжённое лицо из окна. Каждое утро она заплетала тугую косу пшеничных волос, надеясь вскользь почувствовать запах его табака, увидеть, как он прикладывает к губам папироску и втягивает щёки, одновременно с этим сводя вместе брови. Сюзанна бы не отказалась от всего этого, предложи ей какой-нибудь маг всё забыть, словно ничего и не было. Нет, Громов был для неё не опиумом, а волшебной пилюлей, которая по кусочкам собрало её разбитое сердце. Сам того не подозревая, Громов уже сделал для неё больше, чем кто-либо ни был, кроме, конечно, семьи. Ради Громова она жила последние несколько месяцев, и не отказалась бы от этого чувства ни за какие коврижки.       Сюзанна продолжала молчать, не находясь, что ответить Белозёрову. Былая уверенность и наглость чудесным образом испарилась из тела девушки, оставляя вместо себя какую-то гнетущую пустоту. Как-то вдруг неожиданно ей расхотелось с ним ругаться, пререкаться и отвечать колкостью на колкость. Сюзанна ещё раз дёрнула рукой, освобождая себя из хватки Олега, что на сей раз у неё всё-таки удалось.       – А это уже не твоё дело, Белозёров, – таким же ледяным тоном, как и ранее Олег ответила Сюзанна, – Раз я такая плохая, то и не ходи за мной, за такой обычной. А то прилип, как банный лист... – в последний момент Сюзанна осеклась, прикусив до крови нижнюю губу.       Развернувшись на пятках, и оставив позади Белозёрова стоять, и скрипя зубами смотреть ей вслед, Сюзанна неторопливой походкой приближалась всё ближе и ближе к зданию части. Подумав про себя, что речь свою она действительно прилично запустила, в этих бесконечных мужицких орах и криках, Сюзанна дала себе слово впредь осекаться в подобных случаях, сохраняя невозмутимый вид. А ведь после войны ей придётся ещё несколько лет привыкать к тому, что люди могут разговаривать без мата и агрессии, используя лишь литературные слова и выражения, но до этого оставались ещё долгие годы жизни под обстрелами и бомбёжками.       Сюзанна ещё раз подумала о Громове, улыбаясь самой глупой из всех возможных улыбок. Он сегодня был как-то уж очень красив, строен и вытянут, с безупречно гладким лицом и побритой шеей, Громов казался чем-то на подобии греческого божества в книгах по истории: идеально вырезанный из мрамора. Сюзанна внезапно остановилась, проходя мимо мутного стекла на первом этаже старого особняка. Зеркало из окна выходило никудышное, но даже через силуэт отражения Сюзанны было понятно: с Громовым они в разных весовых категориях, и в прямом, и в переносном смысле. Рукой Сюзанна пригладила растрепавшуюся на ветру косу, проводя ладонью по пушистым волоскам на затылке. Старый тулуп, покрытый грязью, чужой кровью, пылью, так что при выбивании могло выпасть килограмма четыре земли и песка, источал неприятный запах. Сюзанна опустила взгляд на когда-то чёрные сапоги, ныне скорее походившие на коричневые. Сюзанна подняла вновь взор на слабое отражение в мутном окне и со звоном бросила железное ведро на землю, спешно снимая с себя поживший непростой жизнью тулуп. "Стыдно должно быть так ходить, Янковская" – поругала себя за неопрятность Сюзанна, спешно набирая в ведро воду, из стоявшего рядом с крыльцом корыта. "Пора уже себя в порядок приводить, а то как чучело огородное" – пронеслась в голове Сюзанны ещё одна мысль, когда она уже застирывала старые пятна на чёрном тулупе.

***

      После четырнадцатичасовой смены ноги уже подкашивались, а руки с трудом удерживали даже самый лёгкий шприц. Сюзанна с мольбой посмотрела на весящие над входной дверью часы: ещё 20 минут, и она отправится к себе в комнату, и как только её голова коснётся подушки, Янковская тут же заснёт. На фронте она привыкла к многому, к отсутствию нормальной одежды, к дефициту еды, к постоянному страху и вечным обстрелам, но к тому, чтобы сутками пропадать в санчасти и спать по 4 часа Сюзанна привыкнуть уж никак не могла. С каждым месяцем становилась всё сложнее и сложнее, раненых доставляли всё больше и больше, и конца и края этому видно не было. Каждый раз с выходом на смену Сюзанну ожидали буквально горы больных людей, стонущих и рыдающих не только ночью, но и днём. За все месяцы пребывания в части Сюзанна уже по-другому реагировала на болезненные стоны пациентов и их мольбы пристрелить к чертям собачим, дабы не чувствовать всё это более. Боль стала естественным спутником её жизни, сопровождающем девушку от женской комнаты до медсанчасти.       Сюзанна неторопливо и аккуратно обтирала потное лицо больного, находящегося без сознания мокрой тряпкой. Это был молодой парень, до 30 лет, неделю назад его зацепило осколком снаряда, разорвавшегося в нескольких метрах от него. Вся спина парня была покрыта мелкими царапинами и более крупными ранами, которые Константинов старательно зашивал в течение пяти часов. Солдат не приходил в себя всё это время, иногда только бредя по ночам и устрашающе мыча. Сюзанне почему-то очень хотелось, чтобы он наконец-то очнулся, каким-то светлым казалось его лицо, по-славянски чистым и честным.       Аккуратные действия Сюзанны внезапно прервал гаркающий и громкий голос Поляковой, после чего Янковская в страхе отдёрнула руку от лица солдата.       – Что ты делаешь, бестолочь! – с силой сжав зубы прорычала Екатерина Полякова.       Сюзанна нахмурила брови и испуганно забегала глазами по фигуре Поляковой, рассчитывая на продолжение озвученной претензии. Константинов же, стоящий у другой койки больного и осматривающий недавно наложенные швы, повернулся и громко шикнул на Полякову, очевидно, из-за позднего часа времени суток. Полякова в три огромных шага преодолела существенное расстояние между ней и Сюзанной, и выхватив влажную тряпку из рук девушки, бросила её в таз с водой, от чего холодные брызги распространились на несколько метров в разные стороны. Сюзанна удивлённо округлила глаза и подняла брови, порой бесцеремонность и неприкрытое хамство Поляковой её не то, что раздражало, выводило из себя.       – Куда ты руками своими кривыми в лицо к нему лезешь, не видишь что ли, рана у него на виске, а ты пот размазываешь! – Полякова, вопреки замечанию Константинова тон снижать не собиралась, продолжая излагать накопившиеся претензии в свойственной ей манере базарной тётки.       Сюзанна с силой сжала кулаки, пытаясь не выплеснут всю усталость, собравшуюся в ней за день. Настроение Поляковой менялось чаще чем направление флюгера вблизи Финского залива - с головокружительной периодичностью. Полякова то налаживала с Сюзанной отношения, заканчивая свои детсадовские измывательства и даже иногда в её речи проскакивало "коллега", то вновь возвращала всё на круги своя без видимых на то причин. Сюзанну подобная смена курса каждый раз выводила из себя, особенно из-за того, что причин для ненависти к своей персоне девушка не видела.              – К Вашему сведению, открытая рана у больного находится не на виске, как вы имели честь выразится, а на теменной кости черепа, покрытой, для справки, волосяным покровом, до которого я не притрагивалась ни мокрой тряпкой, ни чем-либо ещё, – тихим и спокойным тоном отчеканила Сюзанна, безэмоционально смотря на лицо постепенно краснеющей от ярости Поляковой.       Всякому терпению рано или поздно должен прийти конец, вот и Сюзанна устала быть вечной половой тряпкой, о которую Екатерина периодически вытирала свой негатив. От постоянных изменений настроения Поляковой страдали все так или иначе коммуницирующие с ней, и никто не мог ей ответить, так как даже одним своим могущественным видом крупного тела, Екатерина Дмитриевна внушала ужас окружающим её людям. Но Сюзанна слишком устала сегодня для того, что бы просто смолчать и проглотить очередную обиду.       Полякова же поднесла полный указательный палец прямо к лицу Янковской, так что девушка смогла уловить резкий запах спирта. Ноздри Поляковой нервно надувались и сдувались, сигнализируя её оппонентам, что красная линия пройдена, и дальше последует огонь на поражение. Полякова нервно хватала воздух ртом, подбирая подходящие слова в ответ на такую непозволительную наглость в её адрес, в то время, как Сюзанна, упиваясь своей маленькой победой приподняла подбородок вверх, стараясь посмотреть на женщину сверху вниз, вопреки существенной разнице в росте.       – Слушай ты, думаешь, самая умная... – наконец-таки побрала слова Полякова, и начала свою гневную тираду в адрес Янковской, как её прервал Константинов, незаметно подошедший к койке больного, у которой расположились Полякова с Сюзанной.       – Екатерина Дмитриевна, давайте не будем ссориться в конце рабочего, в конце концов все устали! – голос Константинова был спокоен и умиротворён. Константинов развёл руки в стороны, после чего поправил очки и дождался, пока Полякова медлительно и неохотно опустит палец от лица Янковской, снова сожмёт челюсти и отойдёт в другую сторону, продолжая осматривать больных перед завершением смены.       Сюзанна же благодарно посмотрела на израненное возрастными морщинами добродушное лицо Константинова и улыбнулась, еле заметно кивнув в знак благодарности. Евгений Борисович был далеко не дураком, и не слепым, в независимости от того, что видел в последнее время действительно скверно. Мягко говоря, недоброжелательное отношение, а если совсем точно - ненависть Поляковой к Янковской, Константинов заметил давно, но сначала предполагал, что подобные эмоции вызваны исключительно неприглядным характером Екатерины Дмитриевны. Но время шло, Константинов продолжал наблюдать за взаимоотношениями двух девушек, периодически хмуря лоб после очередной партии крика Поляковой в адрес Сюзанны. Нет, сейчас, спустя время Евгений Борисович мог с уверенностью сказать, дело было не только в паршивом характере Поляковой, а в чём-то ещё, помимо конечно, истеричности Екатерины Дмитриевны. По крайней мере со всеми остальными девушками, даже с очень красивыми, по скромным меркам Евгения Борисовича, Полякова обходилась более мягко, чем с этой бедной маленькой девочкой. Константинов, размышляя о всей этой ситуации редкими свободными вечерами, предполагал, конечно, что секрет подобного поведения Поляковой кроется в, как говорится, cherchez le homme, но всячески отгонял от себя эти нелепые предрассудки.       Мягкими чертами лица Константинов смотрел на измученную Поляковой и работой Сюзанну, пытаясь мысленно подбодрить её и посоветовать не обращать внимание на эту склочную даму. Янковская же только шумно выдохнула и исказила рот в кривой линии, не имея сил даже на выяснение отношений. Вдруг прямо под Янковской и Константиновым, на койке, над которой они и стояли, послышались прерывистые хрипы, не предвещающие ничего хорошего. Сюзанна передёрнулась, предвкушая долгие минуты реанимации больного. Сюзанне не надо было осматривать пациента, чтобы понять, тот самый раненый осколком в спину, солдат со светлым лицом умирал, а это были его последние хрипы. Несмотря на то, что каждый раз всё повторялась снова и снова, по одному и тому же сценарию: долгая кома, предсмертные хрипы, пена изо рта, остановка дыхания, остановка сердца, смерть - каждый раз Сюзанна всё равно верила, что конкретно в этот раз всё обойдётся. По всей видимости, так думал и Константинов, так как со скоростью охотившегося ястреба, доктор опустился к койке проверять парня на рефлексы. Его зрачки уже не реагировали, а хрипы с каждой секундой становились всё громче и громче, так что хотелось закрыть уши ладонями. Сюзанна присела на край койки, придерживая руки парня, который, должно быть, себя уже не контролировал, тем самым помогая Константинову делать свою работу.       – Полякова, нашатырь, живо! – приказным тоном прокричал Константинов, уже спуская одеяло с плеч солдата и распахивая его пожелтевшую рубашку для проведения реанимационных действий, – Один, два, три, четыре, пять..., – начал отсчитывать Евгений Борисович, делая непрямой массаж сердца.       Полякова же среагировала достаточно быстро, намочив кусочек ваты нашатырным спиртом она прикладывала её к носу умирающего солдата в перерывах между искусственным дыханием.       – Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, – продолжал считать Константинов, с силой сжимая грудную клетку бедного парня так, что у него, наверное, уж было треснули рёбра.       Сюзанна вглядывалась в плавные черты лица солдата, его кожа посветлела, мышцы вокруг рта вдруг расслабились, а голова изменила угол наклона по отношению к подушке. Трясущимися пальцами Сюзанна дотронулась до ещё тёплой кожи на его шее, и не смогла почувствовать пульс.       – Тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть... – не унимался Константинов, и слова его долетали до ушей Сюзанны словно через водную массу.       Вокруг всё как будто бы покрылось мелкой дрожью. Сюзанна слышала испуганное и от этого частое дыхание Поляковой, слышала усталые слова от Евгения Борисовича, боковым зрением замечала мельтешение на соседних койках. Сюзанна нервно проглотила слюну, не смотря на то, что вот уже на протяжении минуты в её рту было абсолютно сухо.       – Всё, он мёртв, – неожиданно громко произнесла Сюзанна, и слова её эхом разнеслись по всей санчасти.       Константинов вдруг остановился, плавно разгибая спину и шумно выдыхая, успокаивая сбившееся дыхание. Полякова опустила глаза, стараясь не смотреть на умиротворённое лицо мёртвого парня, ещё несколько минут назад у которого билось сердце.       – Время смерти, – тихо начал Константинов, после чего сделал паузу, повернувшись к часам, висевшим над входной дверью, – 23:42. Екатерина Дмитриевна, заполните пожалуйста все необходимые документы и распорядитесь, чтобы санитарки вынесли труп из медсанчасти.       Полякова в ответ лишь слегка кивнула, пропуская большую часть сказанного доктором мимо ушей, всё равно каждый раз порядок проведения процедуры один и тот же. Сюзанна продолжала сидеть на краешке кровати, рядом с ныне трупом, а ранее - молодым и симпатичным парнем. Сюзанна наблюдала за тем, как с каждой секундой грубеют его черты, изменяясь на посмертную маску, впрочем, возможно, ей это просто мерещилось. Кто сказал, что врачи привыкают к смерти? Кто придумал эту наглую ложь? Врачи привыкают принимать смерть, учатся жить с сотнями больных на душе, которых они не смогли спасти, но к смерти они не привыкают на протяжении всей практики. Мама Сюзанны, дипломированный хирург высшей категории когда-то сказала на празднике в честь дня медицинского работника: "Плох тот врач, который привыкнет к смерти, ведь главная задача каждого врача - не допустить её". В тот день Сюзанна воодушевлённо подняла гранёный стакан с яблочным компотом вместе с остальными взрослыми, точно решив, что когда она вырастет - станет врачом, хирургом, как мама.       Сюзанна аккуратно и еле слышно встала с краешка кровати, поправляя белый фартук. Через считанные минуты, не смотря на остающееся лежать на койке мёртвое тело, всё, кажется, возвращалось на круги своя. Константинов продолжал обход, интересуясь у больных их самочувствием, а Полякова заканчивала обработку инструментов спиртом. Лёгким движением рук Сюзанна натянула тяжёлое одеяло на каменное лицо умершего парня, закрывая его от посторонних глаз. Руки девушки неожиданно задрожали словно от плохого предчувствия, и захотелось скрыться от людского общества в каком-то опустевшем месте. Сюзанна обняла себя руками и крепко зажмурилась, ожидая, что липкий страх покинет её тело, но волна новых, устрашающих эмоций только накрывала её хрупкую фигуру снова. По окнам забарабанили крупные капли дождя частыми ударами, от чего сердце девушки стало биться чаще. Дыхание Янковской нервно прерывалось, когда она услышала громкое и приближающееся топание бежащего человека. Дверь медсанчасти неожиданно открылась, и на пороге показался промокший до нитки Якубов с обезумевшими глазами. С одежды его плотными струйками стекала вода, пачкая отдраенный Валей пару часов назад пол. Якубов смотрел на Сюзанну меньше секунды, но всё существо девушки почему-то упало куда-то вниз, будто ему не надо было ничего говорить.       – Константинова, быстро! Там Громова привезли! – прокричал будто бы лично Сюзанне Якубов, выжидая, пока Евгений Борисович в два длинных шага бегом преодолеет расстояние между ними, что-то причитая себе под нос.       Дождь забарабанил ещё сильнее, стуча прямо по мозгам Янковской. Сюзанна прикрыла пальцами рот, надеясь что они сдержат её грудной крик. Внутри неё что-то оборвалось так, что руки, нет, не дрожали, дико вибрировали непрекращающимся броуновским движением. Сюзанна поняла, что не дышит уже несколько секунд, вдохнув слишком много кислорода так, что в горле пересохло и закружилась голова. Все находившиеся медики в санчасти не сговариваясь сорвались со своих мест, спеша за удаляющимся Якубовым.       – Он жив? – тихо и на ходу спросила Полякова, но Якубов всё-таки её услышал.       – Без сознания, – ответил он, почесав затылок и сморщась, будто попробовал лимон, – Говорят, осколком снаряда задело.       Сердце Янковской в один миг сжалось, и по ощущениям, занимало места не больше, чем грецкий орех. В голове, судя по всему, не только у неё, вдруг возник образ недавно умершего от такой же раны солдата. Сюзанна представила его, Громова, лежащего перед ней с белым лицом, которое обрамляют чёрные, как южная ночь волосы. Как он стонет и хрипит в предсмертной агонии, теряя литры крови каждую минуту. Сюзанна зажмурилась и потрясла головой, пытаясь отстраниться от плохого предчувствия и злого рока, следовавшего за ней по пятам.       – Сюзанна, операционную готовьте! – приказал Янковской Константинов, прерывисто говоря от сбившегося в результате бега дыхания.       Сюзанна встала, как вкопанная по середине длинного коридора старого особняка, смотря за тем, как удаляются фигуры Якубова, Поляковой и Константинова. Голова вдруг закружилась, а ноги подкосились, так что Сюзанна облокотилась на обшарпанную стену. Готовя операционную, и выкладывая на марлю необходимые инструменты Сюзанна часто хлюпала носом, не в силах сдерживать стоящие в глазах слёзы. Она вспоминала первую встречу с Громовым, вспоминала, как он закрыл её собой от немецкого налёта, как потом обругал плохими словами, как она на него смотрела, словно умалишённая дурочка, и улыбалась его синим глазам. Сюзанна заскрипела зубами от одной только мысли, что эти глаза могут никогда больше не открыться. Все разговоры с Громовым, и все с нежностью брошенные на него взгляды сейчас казались чем-то нереальным, тем, что причиняло боль от одного только воспоминания. В груди болело, будто бы там организовалась огромная дыра размером с ведро. Янковская боялась этого чувства, и проклинала всё, на чём стоит свет, за то, что испытывала его снова - чувство потери, утраты, если угодно.       – Так, а ну-ка спокойно! – вслух осекла себя Сюзанна, мысленно ругая за то, что хоронит ещё живого человека, ещё...       "...– Если ты так говоришь о них, значит -  не ждёшь. А если не ждёшь, значит,  у них и жить причин нет, - Громов вернул свой увлечённый взгляд на дорогу, – Пойми меня правильно, ты, получается, людей заживо хоронишь…"       "...– Дело твоё, конечно, – Громов нервно сглотнул, а на лице его появилось несколько морщинок, – Но я бы хотел, чтобы на моей малой Родине меня ждали и помнили, чем вот так…"       Слова майора проносились в голове Сюзанны бешенным вихрем, возникшем ниоткуда, как от изменчивой ленинградской погоды. Сюзанна вся сжалась, вспоминая его реплики о её семье, в тот зимний день, когда они вместе с Константиновым ездили в Боткина, а после Громов довёз её до дома, точнее, до того, что от него осталось.       – Нет, товарищ майор, рано вам умирать ещё, не отпущу я Вас так просто, даже не надейтесь, – как блаженная в пустоту тёмной операционной сжав с силой челюсть прошептала Сюзанна, держа руки в кулаках.       За дверью послышалось множество шагов и реплик. Сюзанна нервно передёрнулась и вышла за пределы операционной, снимая марлевую маску с лица. На носилках, которые с двух сторон держали Якубов и ещё один солдат, стоявший сегодня на дежурстве, лежал он - Громов. Лицо его было покрыто кровавыми подтёками, ссадинами и синяками, так что всю душу Сюзанны больно сжали тиски вида Громова. Пожелтевшая простынь прикрывала его голые плечи, так что Сюзанна могла увидеть кусочек его кожи - белой, как у того самого парня. Девушка схватилась двумя руками за голову, стараясь вырвать на себе клок волос, дабы отвлечь ужасную и самую страшную боль - моральную не физическую, хотя бы на несколько секунд. Глаза его были закрыты, а лицо уже долгое время не выражало совсем никаких эмоций. Дрожащими пальцами Сюзанна прикоснулась к его шее, и почувствовав редкие удары, облегчённо выдохнула.       – Янковская, что ты встала! – услышав, как сквозь густой туман командный голос Поляковой, Сюзанна даже вздрогнула, – Вон пошла из операционной! Остаёмся я и Евгений Борисович, живо! – ещё более громко, так, что бы услышали находящиеся в коридоре люди прокричала Екатерина, добавив ещё, когда уже Сюзанна подошла к двери, дабы выйти: – А то угробишь его своими кривыми руками.       Сюзанна ничего ей не ответила, не было ни сил ни желания, да и дрожь в голосе, похожая на звуки заводящегося мотора раскрыли бы все её чувства с потрохами. Сюзанна вышла, прислонившись спиной к холодной кирпичной стене и закрыла лицо руками, большими пальцами пытаясь незаметно вытереть солёные слёзы. Из операционной послышалось лязганье друг о друга хирургических инструментов, после чего девушка поняла - операция началась. Из-за дрожи в руках ладони Янковской размазывали слёзы по всему лицу, покрывая кожу неприятной плёнкой. Минуты тянулись болезненным ожиданием, которое покрывало всё тело мелкими мурашками. Будто бы собака, ожидающая выход хозяина из Гастронома Сюзанна сидела прижавшись к стене возле операционной, не обращая внимание на косые взгляды солдат. Мнение окружающих по поводу её скромной персоны сейчас казалось чем-то настолько незначительным, что Сюзанна даже не замечала окружающих её людей. Тишина была лучшим вознаграждением каждую секунду проведённого под дверью времени, если в операционной тихо - значит всё хорошо, всё идёт по плану.       Часы тянулись долгой и тягучей массой, заполоняя собой пространство. Ресницы давно слиплись от слёз, причиняя дискомфорт с каждым движением глаз. Грудная клетка Сюзанны продолжала трястись, а пальцев от нервов она не чувствовала вовсе. Коридор опустел, так что девушка могла услышать каждое движение, происходящее в операционной. Если бы Сюзанна умела молиться, то непременно бы прибегла к этой крайней мере, но в её случае оставалось только ждать, надеясь на золотые руки доктора. Сюзанна неожиданно вскочила со своего места будто бы резиновый мячик, услышав зловещие звуки из операционной. Янковская слышала, как за дверью тяжёлыми шагами забегала Полякова, слышала, как с характерным звуком летит на металлический столик скальпель. Сюзанна плотно закрыла рот ладонью, точно ожидая, что в этот раз свой крик она сдержать не сможет.       – Один, два, три, четыре, пять...– слышался за дверью глухой голос Константинова.       Сюзанна вдруг забыла как дышать, а в горле образовался огромный комок размером с булыжник. Девушка крепко зажмурившись, не в силах зажать руками уши. Сюзанна вдруг подумала, что будет, если он и вправду умрёт. Вывод был очевиден - она потеряет единственный смысл жизни в этом мире войны, наполненным кровью, трупами и гноем. Громов был всегда рядом, так, что она уж было успела к нему привыкнуть, к его вечным крикам и суровому выражению лица. Но что она будет делать без него? Как жить, если стройная фигура Громова останется только в памяти?       – Шесть, семь, восемь, девять, десять... – продолжал отсчитывать Константинов нажимы на грудную клетку Ивана Максимовича.       Сюзанне захотелось свернуться в клубочек, но тело её отказывалось шевелиться. С каждым новым озвученным Константиновым числом надежда её испарялась, а на место её приходила звенящая боль, уже начинающая разъедать внутренности изнутри, больно кусая острыми клыками. Сюзанна представила его лицо, его черты и причёску. Она видела, как наяву его улыбку, и собравшиеся от этого морщинки в уголках глаз. Громов будто бы встал прямо сейчас перед ней, занимая собой всё имеющееся пространство в коридоре, как по обыкновению своему умел это делать. "Пожалуйста, не уходи, не оставляй меня, Ваня" – впервые в своих мыслях назвала Сюзанна Громова по имени, сама испугавшись его короткой формы.       – Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать... – как приговор звучал отсчёт Константинова за дверью операционной.       Сердце Сюзанны билось с такой силой, что удары больно отдавали звуком в уши. "Мамочка, пожалуйста, помоги ему!" – мысленно прокричав внутри себя и с силой зажмурив глаза молила Сюзанна, надеясь на помощь высших сил. Картинки проносились в голове с бешеной скоростью, мозг генерировал каждую встречу с Громовым, причиняя сердцу колющую боль. Сюзанна сейчас отдала бы всё, чтобы услышать его протяжное и строгое "Янковская". Сюзанна представляла его, такого большого и сильного лежащего в данный момент безвольной куклой на операционном столе и ожидающего скорого конца. Как же хрупка человеческая жизнь! "Зачем же ты туда поехал, зачем?" – брызнули из её глаз слёзы, и Сюзанна не смогла сдержать вой боли души, сидевшей в её груди на протяжении всей операции.       – Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать... – ударами деревянного молотка по вискам разносились слова Евгения Борисовича.       Сюзанна услышала отчаянные всхлипы Поляковой за дверью, и руки её переместились обратно к голове, желая выдернуть побольше волос из лобной доли. Больно ударившись спиной о стену, Сюзанна представила, сколько ещё моментов у них могло быть, сколько раз он ещё мог обозвать её "курицей" и сморозить своё коронное про "цирк-зоопарк", сколько раз он мог ещё закурить свои любимые папиросы. Иван - молодой мужчина 34 лет от роду, привлекательный и высокий, с глубокими синими глазами, заменяющими девушкам целую вселенную, был обожаем всеми, но не принадлежал никому.       Сюзанна ожидала продолжения отсчёта, но чисел в исполнении Константинова больше не последовало. Мир будто бы снова замер. Из операционной не доносилось ни единого звука, что пугало, и буквально вводило девушку в ужас. Гнетущая, гробовая тишина продолжалась ещё несколько секунд, и Сюзанна ждала, ждала и боялась всем своим существом той самой фразы, которую она услышала несколькими часами ранее после другой, неудачной реанимации: "Время смерти...". Но её не было, точно так же как и любых других звуков и голосов из операционной. Девушке вдруг стало жарко, а над верхней губой появилась испарина. К голове будто бы прилило не меньше пяти литров крови, иначе Янковская не знала, почему она стала такой тяжёлой. Веки её медленно опускались, а кромешная темнота заполняла весь коридор старого особняка.

***

20 апреля 1942 года       Весенняя погода ленинградской области стремительно менялась каждый день, заменяя яркое и тёплое солнце проливными ливнями. Но в конце апреля, несмотря на поздний вечерний час, даже после синих сумерек холодно не было, да так, что Сюзанна открыла окно в маленькой сестринской комнате в санчасти, дабы остудить лицо приятным ветерком после очередной тяжёлой смены. Сюзанна сидела за большим дубовым столом близь окна, заполняя стопку бумаг, девушка наблюдала за тем, как легко колышутся ветки деревьев, что сопровождал приятный шелест. Полностью темнело уже только ближе к утру, что сигнализировало о скором приближении белых ночей - самом любимом времени Сюзанны в Ленинграде. С самого детства, хотя бы два раза за лето Сюзанна с папой и братом, забывая о режиме, выходили на набережную Девятого Января и смотрели за прекрасным представлением развода мостов. Огромные металлические конструкции и бетонные махины поднимались в синие сумерки словно по взмаху волшебной палочки. Сразу после того, как пролёты мостов вставали перпендикулярно земле, множество кораблей, грузовых танкеров и маленьких катерков устремлялись вперёд по вольной Неве. Сюзанна вечно завидовала тем, кто сидя в небольших посудинках заворожённо поднимает голову вверх, вероятно, загадывая желание, проходя под огромным пролётом моста. Маленькая Сюзанна не знала когда, но была точно уверенна, что однажды она сама, сидя в каком-нибудь катере непременно проплывёт под разведённым мостом, загадав самое сокровенное желание.       Воспоминания Янковской о былой жизни вдруг прервал мягкий голос Константинова, стоящего в проёме дверей сестринской комнатки. Сюзанна неспеша перевела на него свой взгляд, отмечая его добродушную улыбку, и щёки её покраснели, понимая, что какую-то важную его просьбу она только что пропустила мимо ушей.       – Сюзанна Мартиновна, замечтались опять? – обратился Евгений Борисович к девушке, улыбаясь ещё более широко.       Константинов был в части олицетворением самого спокойствия. Вечно аккуратный, педантичный к работе, галантный и в идеально выглаженном халате, доктор излучал вечное спокойствие и умиротворение. Евгений Борисович обращался ко всем непременно по имени-отчеству, несмотря даже на катастрофическую разницу в возрасте, чем не раз смущал санитарку Валю. Даже в самые экстремальные и нервозные моменты Константинов никогда не давал волю чувствам, действуя точно по инструкции и отточенными движениями выполняя свою работу без каких-либо нареканий, спокойно отдавая команды, дабы не напугать персонал. Никто и догадаться не мог, что за напускным спокойствием и выточенной годами интеллигентностью внутри Константинова скрывалась гнетущая и разъедающая его с каждым днём пустота утраты и огорчения во всей этой жизни.       – Прошу прощения, Евгений Борисович, – встав со своего места тихо проговорила Сюзанна, слегка поднимая уголки губ вверх в милой улыбке, – Погода такая хорошая сегодня, я отвлеклась, извините меня.       – Ну-ну-ну, полно тебе, одного извинения вполне хватило, – Константинов мягко задвигал рукой, сопровождая жестикуляцией свой бархатистый тембр, – Сюзанна Мартиновна, будьте так любезны, помогите мне с перевязкой.       Сюзанна, сжав руки у фартука спешно кивнула, и, обойдя стол направилась в общую палату вслед за Константиновым. Через несколько метров медики остановились у койки раненого, лежащего без сознания на протяжении вот уже нескольких дней, которого вместе с Громовым привезли из Осиновца. Однако, в отличие от Ивана Максимовича ему повезло больше, и осколки разорвавшегося снаряда его не пощадили совсем. Вся спина, ноги, бёдра и затылок солдата из соседней, более северной дивизии, были усыпаны глубокими ранами, да так, что Константинов шесть часов без перерыва на приём пищи вынимал из него металлические осколки. В сознание солдат так и не приходил ни разу, поэтому каждый день, подходя к нему, руки Сюзанны тряслись от ожидания, что конец его близок.       – Больному необходимо сделать перевязку в районе большой приводящей мышцы, – начал пояснять необходимый фронт работ Константинов, пальцем сквозь одеяло показывая на область поражения снарядом, – Сюзанна Мартиновна, я буду держать пациенту поднятой ногу, а Вы смените повязку, договорись?       – Конечно, Евгений Борисович, – снова улыбнулась Сюзанна и отошла на несколько шагов, дабы взять всё необходимое из большого деревянного шкафа.       Сюзанна старательно, слой за слоем покрывала ногу бедного парня пожелтевшим бинтом, лёгкими движениями пальцев держа пропитанную специальным раствором тряпочку на месте раны. Константинов, придерживая тяжёлую ногу молодого человека, неотрывно и добродушно наблюдал, нет, не за движениями Сюзанны, а за её сосредоточенным лицом. Эта девчонка Константинову безусловно симпатизировала, не только, как профессионал своего дела, но и как человек что ли. Добрая, отзывчивая, кроткая, но при этом с железным стержнем внутри, она однозначно должна была стать для кого-то хорошей и верной женой. И конечно, Константинов многое понял про неё и Полякову в тот день, когда привезли Громова без сознания, точнее уже после, когда Евгений Борисович вместе с Екатериной вышли из операционной и увидели распластавшуюся на полу коридора Сюзанну, которую не сразу даже удалось привести в чувства. Полякова тогда только презрительно хмыкнула и пробурчала что-то себе под нос, удалившись из поля зрения Константинова. Но это было уже совсем не его дело.       – Можно потуже затянуть, ранним утром Екатерина Дмитриевна заменит, – обратился к Сюзанне Константинов, когда та уже собиралась завязать финальный узелок.       Быстрые шаги в коридоре вновь заставили плечи Сюзанны затрястись, а тело покрыться мурашками. Приближающийся бег солдат к медсанчасти не предвещал обычно ничего хорошего. Это понял и Константинов, и быстро опустив ногу раненого обратно на койку, а после накрыв его вновь одеялом, нахмурился и повернулся в сторону входной двери в ожидании вестника. Сюзанна также в один момент подскочила с кровати и прижала к груди металлический поднос, на котором ранее лежали необходимые для перевязки предметы. В ужасе округлив глаза Сюзанна со страхом ждала того момента, когда откроется входная дверь. Петли тихо заскрипели, после чего в проёме появилась голова молодого сержанта. Янковская и Константинов замерли и, кажется, даже перестали дышать на несколько секунд. На их фоне молодой сержант выглядел как-то подозрительно спокойно.       – Это, там новых привезли, – неторопливо начал парень, после чего Сюзанна как-то даже неловко громко выдохнула и рывком опустила плечи вниз, – Говорят, на операцию врача позвать надо.       – Зачем же так пугать, молодой человек! – уж было возмутился Константинов, но после того, как сержант лишь пару раз непонимающе хлопнул глазами, добавил, уже более спокойно, – Сейчас приду. И да, позовите пожалуйста ещё Полякову Екатерину Дмитриевну, она, должно быть, на ужине.       Парень резво кивнул и исчез за дубовыми дверьми, после чего до ушей Сюзанны донёсся удаляющийся звук бега по деревянному паркету особняка. Константинов же на ходу снял фартук, поменяв его на новый белый халат и забрал из шкафа медицинскую шапочку для операционной. Причитая что-то себе под нос, Евгений Борисович плавно, но при этом быстро передвигался по санчасти, собирая в небольшой кожаный ридикюль вещи, которые могли понадобиться во время операции. Сюзанна же, подперев собой одну из стен смотрела на спешные сборы доктора и всё также прижимала металлический поднос к своей груди.       – Сюзанна Мартиновна, – обратился к девушке Константинов, не прекращая складывать предметы из серванта в свой чемоданчик, – Закончите пожалуйста вечерний обход и заприте все шкафы на ночь, думаю, я освобожусь только после полуночи.       Сюзанна подошла к нему ближе на несколько шагов, так, чтобы Евгений Борисович мог увидеть, как она ему кивает и в свойственной ей манере легко и непринуждённо улыбается. Константинов забегал частыми и мелкими шашками по санчасти, после того, как перевёл беглый взгляд на часы, и приметил, что собирается непозволительно долго. Пожелав Сюзанне доброй ночи, и уже собираясь выйти в открытые двери Константинов резко остановился, вероятно что-то вспомнив. Сюзанна поняла этот его посыл, и выжидающе уставилась на доктора, ожидая ещё одно поручение.       – Я совсем забыл, – растерянно забегал узкими глазами Константинов, опустив взгляд на паркетный пол, – Я совсем забыл! – повторил Евгений Борисович ещё раз, мысленно отвешивая себе подзатыльник за такую вопиющую халатность медицинского работника.       Сюзанна терпеливо ждала, когда Константинов озвучит очередное своё поручение, из серии сделать кому-то перевязку, поставить укол или постирать простыни с бинтами, как это случалось обычно. От понимания того, что, по всей видимости, рабочий день девушки закончится не скоро, в связи с новоявленным заданием от вышестоящего руководства, Сюзанна обречённо вздохнула, представляя себе очередной вечер в окружении окровавленных и пропитанных мочой простыней. Но вопреки всем предположениям Янковской, у Константинова было для неё совсем другое задание.        – Сюзанна Мартиновна, я делаю обычно Ивану Максимовичу перевязки по вечерам, но сегодня уже не успею, подмените меня, будьте добры! – лучезарно улыбнулся Евгений Борисович и скрылся за дверью медсанчасти.       Сюзанна в миг застыла как Медный всадник, как будто её обездвиженность могла спасти от ядовитого стыда и напряжения, которые ей только предстояло пройти. Края подноса от сильного нажима практически впивались девушке в грудь, но боли она не чувствовала. Янковская обречённо закрыла глаза и подняла голову к потолку, стараясь отделаться от этого нервного напряжения. Нет, вечер Сюзанне предстояло провести в более приятной компании чем окровавленные простыни.

***

      Сюзанна стояла под дверью, вслушиваясь в звуки из комнаты и привлекая на себе любопытные взгляды проходящих мимо. Нервно сжимая в руках поднос, на котором лежали все необходимые для перевязки принадлежности Сюзанна прерывисто дышала, каждую секунду пытаясь себя пересилить и перешагнуть порог той самой двери. С того самого дня прошло 10 дней, 10 дней, как Громов отметил свой второй день рождения после непродолжительной остановки сердца. 10 дней прошло, с того момента, как Сюзанна потеряла сознание, моля умершую маму оставить с ней его. Громов выжил, и поправлялся весьма стремительно, договорившись с Константиновым, что отлёживаться он будет не в общей палате медсанчасти, а в своей комнате, куда периодически захаживали справиться о самочувствии Ивана Максимовича Константинов и Полякова. Громов на людях не появлялся, вечно скрываясь и редко принимая посетителей в течение дня.       Сюзанна подняла запятье, пытаясь всё-таки пересилить себя и постучать в эту злосчастную дверь, но замерев на несколько секунд в воздухе вновь опустила небольшой кулачок. Липкие минуты тянулись непозволительно медленно под дверью Громова, и Сюзанна вдруг даже покраснела, осознавая, как именно выглядит в глазах проходящих мимо. Глупая и несуразная девчонка, которая скребётся под дверь Громова не имея храбрости постучаться и войти вот уже на протяжении десяти минут, это позор! От двери веяло холодом, но не в буквальном смысле. Что-то пугало Сюзанну рядом с этой комнатой, создавая плохое предчувствие. Услышав, что ножницы на подносе начали издавать частые металлические удары, Янковская поняла, что руки её вновь трясутся, и закатила глаза от собственной глупости.       – Цирк-зоопарк, а не военфельдшер! – напрягая челюсти от злости на саму себя, тихо пробубнила себе под нос Сюзанна и резко постучалась в деревянную дверь.       – Да! – практически сразу послышался громкий ответ Громова строгим голосом изнутри.       Сюзанна, стараясь отстраниться от происходящего, дабы не передумать, спешно нажала на ручку и толкнула дверь вперёд. Перешагнув порог комнаты, в нос Сюзанны сразу же ударил сильный запах табака и густой дым, да такой, что сидящего за письменным столом Громова трудно было разглядеть. Прошмыгнув через небольшую щель в дверном проёме Сюзанна зашла, спешно закрыв за собой дверь. В комнате было темно, чему способствовал дым, из-за которого единственный источник света - настольная лампа, был практически незаметен. В небольшой комнатке дышать было совершенно нечем, помимо табака и запаха потушенных спичек пахло перегаром и спиртом так, что Сюзанна поморщилась и жалобно взглянула на плотно-закрытое окно позади Громова. Иван Максимович же сидел за столом, держа в руках дымящуюся папиросу и, обрамлённый светом одной лишь настольной лампы, в левой руке держал какую-то бумажку с напечатанными на машинке чёрными буквами. Пьяными взглядом Громов нахмурился и прищурил глаза, не видя, кто скрывается во тьме возле входа. А вот Сюзанна его видела прекрасно, да так, что дыхание её остановилось, а сердце ускорило свой темп в несколько раз. Левое плечо Громова было перевязано плотными слоями бинта, что прекрасно просматривалось ввиду отсутствия на нём какой-либо одежду выше пояса. Отросшие чёрные волосы отдельными прядями спадали на его лицо, обрамляя сморщенный лоб. Кожа мужчины, в тёплом свете настольной лампы приобретала какой-то бронзовый оттенок и блестела из-за духоты в комнате. В груди девушки расплескался обволакивающий жар, распространяющийся в каждый уголок её тела. Сюзанна ещё сильнее сжала в руках металлический поднос, не находя в себе силы перевести взгляда от непривычного ей вида Громова.       – Евгений Борисович, ты что ли? – низко и хрипло спросил темноту Громов, и Сюзанна будто бы очнулась от недолгого сна.       – Нет, это я, мне..., – Сюзанна на секунду замялась, услышав свой невежественно писклявый и глупый от созерцания раздетого Громова голос, – Меня Константинов попросил сегодня Вам перевязку сделать, его срочно вызвали, там..., – не успела Сюзанна закончить свой беглый и никому не нужный рассказ, как её прервал пьяный голос Громова.       – Янковская, ты? – прищурился ещё сильнее Громов и сделал очередную затяжку, прислонив папироску к влажным губам.       – Я, – тихо отозвалась Сюзанна и шагнула вперёд, выходя из тени возле входной двери.       Сюзанна почувствовала на себе не только свет настольной лампы, но и пристальный взгляд Громова, блуждающий по её сконфуженной фигуре. Янковская смотрела на него в ответ, теперь, на более близком расстоянии она заметила чёрную щетину на громовском лице. Сюзанна мысленно отметила в своей памяти 20 апреля 1942 года красным цветом, как первый и единственный день, когда увидела Громова не идеально выбритого, с небрежной щетиной и растрёпанными волосами. Глаза мужчины сквозь темноту и дым казались Сюзанне не синими, а чёрными как угольки, исследующие её тело в белом длинном халате и пожелтевшем фартуке на поясе. Сюзанна, засмущавшись такого пристального взгляда, рефлекторно подняла руку к голове, дабы поправить косынку, но не почувствовав её, поняла, что сняла головной убор перед выходом и забыла надеть обратно. Громов шумно взглотнул, не отводя от девушки взгляда и выдохнул пар из рта, так что он окутал его лицо, создавая ещё более загадочную атмосферу в комнате. Сюзанна, стараясь хоть как-то прекратить эти нелепые гляделки перевела взгляд на стол, минуя голый торс Громова. Увидев на столе почти пустую прозрачную бутылку с мутной жидкостью, очевидно, спиртом, Сюзанна слегка нахмурила брови, что не скрылось от внимания Громова.       – Обмывали звёздочки с боевым товарищем, – каким-то непривычно игривым голосом разрывая тишину пояснил Громов, кивая на стоящую возле него бутылку.       Приказ о повышении Громова в звании пришёл 18 апреля. В полученной частью телеграмме значилось "За смелость и отвагу, повлекшие за собой тяжёлые увечья и вред здоровью, присвоить Громову Ивану Максимовичу внеочередное звание подполковник Красной Армии Союза Советских Социалистических Республик". Слухи, конечно, ходили, что вот уже второй день Громов вместе с Никифоровым и политруком Авдеевым "празднуют", но Сюзанна и представить не могла, что всё это дословная правда.       – Вам нельзя, товарищ подполковник, – стойко ответила Громову Сюзанна без какой-либо дрожи в голосе, как можно было про неё подумать.       – Ты перевязывать пришла, вот и перевязывай, – старался сделать приказной тон Громов, но из-за выпитого алкоголя голос его трудно было назвать угрожающим, – А я сам решу, что мне можно, а что нет.       Громов, вопреки ожиданиям, договорив фразу улыбнулся, демонстрируя Сюзанне ряд безупречно ровных зубов. Несмотря на это, Янковская в ответ улыбкой не ответила и сохраняла каменное выражение лица, просто из-за того, что волна жара уже перешла барьер шеи и направлялась прямо к белому лицу девушки. Громова же, в отличие от Сюзанны, совершенно не смущал свой голый внешний вид. Затушив папироску о хрустальную пепельницу, он продолжил вглядываться в её плавные черты лица.       Не дождавшись ответа Янковской, Громов встал со своего места, чуть покачнувшись, так что Сюзанна смогла лицезреть голую по пояс кожу подполковника, обрамлённую белым бинтом с редкими вкраплениями крови. Сюзанна редко набрала в лёгкие воздух и задержала дыхание на несколько секунд от вида рельефных мышц и подтянутого тела Громова. Тени от тусклого света редко падали на его торс, создавая дополнительные объёмы широкой груди и могучим плечам мужчины. Громов же, схватившись за горлышко бутылки и не отрывая взгляда от потерянной Янковской, поднёс тару к губам и запрокинул её, выпивая последние глотки мутного спирта. Сюзанна, пытаясь хоть как-то не то, что стереть, хотя бы скрыть бордовые щёки поспешно опустила глаза в пол, часто моргая и пытаясь прийти в себя после зрелища раздетого Громова. Иван Максимович же, допив остатки, шумно выдохнул ртом, так, что аромат докатился и до Сюзанны, и поставил пустую бутылку обратно на стол, звонко ударяя той о деревянную поверхность. После, Громов взял за спинку стул, на котором сидел ранее, и вместе с ним обойдя вокруг стол, поставил его прямо перед Сюзанной, таким образом, становившись на расстоянии меньше полуметра до Янковской. Сюзанна будто бы ощутила на себе жар мужского тела, из-за какой-то опасной близости, и его тёплое дыхание на своём лбу. Громов с голым торсом нависал прямо над девушкой, мутными глазами изучая её опущенное к полу лицо.       – У Вас дышать нечем, надо окно открыть, – спустя несколько секунд спешно сориентировалась Сюзанна и, обойдя стороной Громова, а после поставив поднос на его письменный стол, подошла к запотевшему окну.       Сюзанна глубоко и как-то уж очень неприлично громко дышала так, что грудь её вздымалась на несколько сантиметров вверх. Девушка изменила положение ржавого загнутого буквой "Г" гвоздя, давая возможность окну открыться. Прохладный ветерок ленинградской ночи приятно защекотал её щёки, от чего Сюзанна прикрыла глаза и продолжила, словно после долгого удушья, глубоко дышать. Сюзанна с каждой секундой чувствовала, как остужаются её горящие, зажжённые огнём Громова щёки, а температура тела девушки, должно быть, поднялась на пару градусов точно. Словно рыба после долгого пребывания на суше, Сюзанна открытым ртом жадно глотала холодный воздух, пытаясь привести мысли в порядок.       Наконец-таки набравшись сил, Сюзанна смогла повернуться к Громову, и заметя, что тот уже сидит на стуле к ней спиной, облегчённо выдохнула. Сюзанна тихими и аккуратными шашками, подошла со спины к Ивану Максимовичу, стараясь унять дрожь в руках и начать эту чёртову перевязку. Найдя глазами небольшой узелок на уровне лопатки, девушка его чуть оттянула пальцами и сделала разрез ножницами. Громов не двигался, и, кажется, совсем не дышал, безропотно сидя на стуле и ожидая конца перевязки. Лёгкими движениями тонких рук Сюзанна неспеша начала скатывать бинт, приближаясь всё ближе и ближе к горячей коже Громова. Несмотря на то, что Янковская старалась вовсе не касаться кожи его торса, каждый раз подобное случайное соприкосновение было сопоставимо будто бы с ударом тока, пробирающем от кончиков пальцев до самых пяток. С каждым новым убранным слоем бинта кожа подполковника просвечивала всё больше и больше, от чего жар в теле, несмотря на открытое позади окно, заставлял Сюзанну глупо открывать рот, для того что бы через раскрытые губы вышла хоть часть накопившейся внутри температуры. Когда конец бинта, вместе с пропитанной раствором тряпкой скатился с влажной кожи Громова, взору Сюзанны открылась расположенная чуть выше ключицы и уже успевшая зажить рана от осколка разорвавшегося наряда. Сюзанна, слегка прикоснувшись пальцами к краям раны нахмурила брови и сжала челюсти, представляя, какую боль испытал Иван Максимович при ранении. Почувствовав на своей голой коже вблизи раны пальцы Янковской, Громова еле заметно передёрнуло, но быстро опомнившись, и стараясь привести учащённое дыхание в норму, подполковник прикрыл глаза. Рана, вопреки нездоровому образу жизни Громова заживала быстро и не осложнялась наличием нарывов или гноем. Со стоящего позади неё на столе подноса Сюзанна взяла пропитанную марганцовкой ватку, и начала невесомо прикасаться к увечью мужчины, еле дотрагиваясь до раны. Несмотря на это, Громов неприятные ощущения почувствовал и снова передёрнулся. Заметив сжатые кулаки подполковника, лежащие на его коленях, внезапно напрягшиеся плечи и выпрямившуюся спину, Сюзанна наклонилась к плечу Громова так, что между её лицом и его левым ухом насчитывалось не более семи сантиметров. Сюзанна дула на рану мягким дыханием во время каждого прикосновения пропитанной марганцем ватки к загорелой коже Ивана Максимовича. Плечи Громова медленно опускались в своё прошлое состояние, что сигнализировало Сюзанне об окончании болезненных ощущений.       Наконец осмотрев и обработав рану, Сюзанна положила не неё пропитанную специальным раствором тряпочку, и концом от себя приложила на плечо Громова бинт, стараясь раскатывать его не прикасаясь к его коже, что Янковской не удавалось вовсе. Каждый раз, заводя бинт ему под мышку, а после другой рукой перехватывая его на громовской груди, Сюзанна слегка прижималась к мужчине, будто бы оплетая его в кольце своих рук. Громов же продолжал не шевелиться и терпеливо ждать окончания процедуры. Сюзанна одной рукой придерживала наложенную тряпочку на ключице, а второй накладывала повязку по широкой груди Громова, что буквально сводило её с ума. Она вот уже на протяжении нескольких минут не могла думать ни о чём другом, кроме его голого тела, которое она бессовестно разглядывала сверху, о его острых скулах, покрытых густой щетиной, которую она также могла неприметно изучить. Слой за слоем раскатывая бинт Сюзанна пыталась проветрить густой туман из своей головы, переместившийся туда, видимо, из комнаты Громова. Безуспешно борясь со своими эмоциями, Сюзанна совсем не заметила, как полотно бинта подходило к концу и пора было отрезать лишнее и завязать узелок с заранее выпущенным концом. Тело Сюзанны вмиг покрылось жаром липкого страха, когда она осознала, что выпущенный конец она бездумно и непредусмотрительно оставила прямо на груди Громова. Сюзанна замялась, сглатывая накопившейся комок нервозности во рту и, выдохнув, попыталась успокоить внезапно потяжелевшие на пару килограмм руки. Действовать надо было быстро и чётко: отрезать ненужный конец, и не обходя спереди Громова, со спины завязать ему узелок на груди и спешно, пока он не опомнился и не обернулся на взмокшую Сюзанну, покинуть комнату. Янковская просчитывала каждый свой шаг в голове, пытаясь в уме структурировать и отточить каждое свое движение, дабы время соприкосновение с его телом было минимальным. Сюзанна ещё на секунду прикрыла глаза, пытаясь в последний раз обмозговать все её последующие действия, после чего быстро схватилась за ножницы и отрезала ненужную длину. Всё по началу шло идеально: Сюзанна быстрым движением в последний раз пропустила конец бинта под рукой Громова, пока он не достиг заранее оставленного второго края. Сюзанна перекинула обе свои руки через плечо Громову, сдвинувшись немного левее, для удобства, и попыталась завязать аккуратный узелок, но руки предательски дрожали, а пальцы отказывались гнуться для реализации манёвра. Дыхание Сюзанны задрожало, что левым ухом почувствовал Громов. Секунды тянулись позорной и длянной рекой, девушка ощущала, как с каждым моментом промедления лицо её приобретает уже не красный, а какой-то бордовый оттенок. Узел не поддавался никак, что заставляла пальцы Янковской трястись ещё сильнее. Понимая, что вариантов других нет, Сюзанна прижалась к спине Громова ещё ближе, ощущая животом его позвоночник, и наклонилась ниже, стараясь разглядеть в тусклом свете комнаты злосчастные концы бинта. Спустя несколько секунд, проведённых в таком двусмысленно положении, в конце концов бинт сдался, и всё-таки был завязан в небольшой узелок. Сюзанна шумно и облегчённо выдохнула, уже предвкушая, как наконец-таки покинет эту комнату и остудит свой пыл на весеннем прохладном ветру.       Сюзанна хотела уж было расправить спину, но левую её руку вдруг перехватила ладонь Громова. Тыльной стороны ладони Янковская чувствовала на себе его железную хватку громоздкой руки и не смогла пошевелиться, застыв словно фарфоровая кукла с бессовестно красными щеками. В это время и правая рука Громова поднялась к ладони Сюзанны, заключив её между своими. Громов опять шумно взглотнул, и правой рукой, придерживая ладонь Сюзанны, своей левой начал постепенно поднимать свободный рукав белого халата, оголяя гладкую кожу её внутреннего предплечья. Сюзанна не двигалась, замерев как будто бы в сильной хватке удава, ожидая каждую секунду, как именно дальше будут разворачиваться события. Кончиками пальцев Громов щекотал нежную кожу девушки под поднятым рукавом, заставляя её покрываться мурашками, что не скрылось из вида мужчины. Впервые с самого начала перевязки Громов неспеша повернул голову к Сюзанне, смотря снизу вверх на неё через своё левое плечо. Увидев его мутные глаза, покрытые синим туманам и как два блюдца чёрные зрачки, Сюзанна вовсе обмякла, слегка разомкнув губы, что для Громова явилось спусковым крючком. Громов, не разрывая с девушкой зрительного контакта, неспеша придвинулся к её руке, начиная снизу вверх покрывать кожу предплечья невесомыми поцелуями. В животе, нет, во всём теле Сюзанны разжёгся пожар, который приятно бил по мозгам, заставляя её шагнуть прямиком в бездну к Громову. Когда Иван Максимович достиг губами сгиба локтя, он внезапно остановился и резво встал в полный рост, отталкивая ногой деревянный стул, который с грохотом упал на паркет. Теперь нависая над Сюзанной, Громов прижался к девушке максимально близко так, что даже через толстый слой бинта ощущал, как вздымалась её грудь. Громов смотрел ей прямо в глаза окутывая своим туманом, из которого Янковская уже не могла найти выход, да и не хотела совсем. Громов тихо поднял руки к её лицу, прижимая свои ладони к её нежной и тонкой, будто бы у балерины шее и щекам. Их взгляды сплелись в одном бушующем шторме, её - голубой, и его - синий. Сюзанна прерывисто дышала, впрочем, как и Громов, сохраняя в памяти каждую секунду промедления. Сюзанна чувствовала его выпившее дыхание отдающее спиртом, которое пьянило и её. Громов первый резким рывком поддался вперёд, прижимаясь к её пухлым розовом губам и ощущая отчаянное наслаждение. Руки его переместились к ней вначале на затылок, где с силой сжали толстую косу волос, а после опускались всё ниже и ниже по позвоночнику, заставляя Сюзанну извиваться в его руках от переполняющих её чувств жаркого предвкушения. Руки же Янковской безвольными плетями повисли вдоль туловища из-за новой волны испуга и желания, накрывшей её с головой. Сюзанна прикрыла глаза, погружаясь в Громова, чувствуя его навязчивое присутствие рядом. Язык Громова выскальзывал из её рта, периодически перемещаясь к губам, будто бы они были сделаны из сахара. Мысли и разум девушки были уже даже не рядом, а где-то за пределами этой вселенной, словно она смотрела на себя со стороны, упиваясь наслаждением от увиденной картинки. Губы Громова опускались всё ниже, вначале на острый подбородок Сюзанны, потом всё ближе к шее, пока новый удар удовольствия не оглушил голову Янковской, так , как будто бы она вынырнула из воды после попытки убийства. Сюзанна резко и испуганно открыла глаза, почувствовав широкую ладонь на своей пояснице и приятную щекотку на шее. Понимая, что после этого момента остановиться она не сможет, что рубикон будет пройдет буквально через считанные секунды, Сюзанна выставила перед собой руки, отодвигая от себя блестящую на свету грудь Громова. Мужчина не сразу смог прийти в себя, с удивлённым выражением лица и затуманенным взглядом, посмотрев на Сюзанну чуть отстранившись, он ждал от неё каких-то объяснений. Но разъяснять Янковская никому ничего не собиралась, быстро разомкнув кольцо рук мужчины на своей пояснице, Сюзанна схватила стоящий позади неё на столе поднос и тяжело и прерывисто дыша преодолела расстояние до входной двери в комнату в каких-то несколько шагов, что было на неё совершенно не похоже. Не оборачиваясь, и не произнося ни слова, Сюзанна исчезла за деревянной дверью, тихо её прикрыв за собой. Громов остался одиноко стоять посередине комнаты в полумраке и возбуждённо дыша гонять кислород.