Мне было 15

16 марта 1942 года. Ленинград       Серые лица страшно проникали в сознание Сюзанны. Замороженные трупы лежали под хрустящей коркой снега всей улицы, хаотично разбросанные даже по проезжей части. Мужчины, женщины, маленькие дети, их дистрофичные фигуры сотнями отправлялись в кузов грузовика. Некоторые трупы находились на различных стадиях разложения, не у всех присутствовал нос, глаза, или даже кожа на лице. Иногда находили просто зловонные останки, и невозможно было определить, кому именно они принадлежали при жизни. Словно экскременты дружинники лопатами собирали с асфальта человеческие органы, сваливая всё в бездонные кузова машин, и создавая там кашу из человеческих трупов. Тела были совершенно разные: кто-то лежал с закрытыми глазами, будто бы просто заснул, у кого-то отсутствовало половины головы, вероятно из-за бомбёжки, а некоторые тела были покрыты коричневой коркой крови, пролившейся после обстрела. Сюзанна со страхом вглядывалась в открытые глаза тех, кто когда-то были людьми, а сейчас представляли из себя лишь бесхозный комок костей. Иногда, долбя снег и лёд острой лопатой, дружинники и солдаты калечили тела, ампутируя от них разные части, что сопровождалась громким криком комбата.       Трупы были не тяжёлые, сказался многомесячный голод в городе. Вместе с Валей, Сюзанна раз за разом собирала многочисленные тела на одной из центральных улиц, и с трудом перебирая ноги, девушки скидывали их в грузовики. Руки Сюзанна не чувствовала уже давно, как и боль где-то в груди, несколько часов назад ещё присутствующую. Как и сотни других горожан, дивизия Громова выискивала трупы на улицах города, и приводила в порядок Ленинград. Грузовики не успевали подъезжать, как сразу же наполнялись. В таком случае тела складывали стопками друг на друга, для того чтобы по приезде машины перекидывать было легче. Погода была пасмурная и морозная, но не смотря на это, из-за тяжёлой физической работы тело Сюзанны покрылось липким потом. Синяя шаль во всей этой вакханалии смерти смотрелась неуместно и кощунственно, за что Янковская ни раз за тот день себя проклинала.       За 6 часов беспрерывной работы лишь один километр улицы 3-го июля был очищен от залежей трупов, но конца видно не было. Горожане, не принимающие участия в уборке города, на улицу старались не высовываться лишний раз, дабы не лицезреть то, о чём итак давно догладывались: Ленинград превратился в кладбище под открытым небом. «Никогда не смогу больше ходить по этой улице» - думала про себя Сюзанна, когда к горлу подкатывал очередной комок рвоты. Однако она всё-таки смогла. Спустя много лет в туфельках на высоких каблуках Сюзанна забредёт на эту самую улицу, лишь через время вспомнив, что конкретно видела здесь в тот день. Но на тот момент окончание работы казалось девушке чем-то чрезмерно далёким и не достижимым.       В 5:00 несколько машин из Ладожской дивизии, в которых находились в том числе и Сюзанна с Валей, направлялись в Ленинград, для спланированной уборки города. Работы предстояло много, поэтому вот уже третий день в город из дивизии уезжали люди, 16 марта настала очередь и Сюзанны. Сжав покрепче челюсть, так что зубы неприятно заскрипели, Янковская поднимала за ноги всё новый и новые тела, надеясь лишь на то, что Валя не уронит переднюю часть туловища. Сюзанна никогда не верила в Бога, точно так же, как и её родители, однако ад на земле находился именно здесь, теперь она знала это точно и безошибочно.       Присев на голый асфальт, и чуть оттянув синюю шаль от горла, Сюзанна шумно выдохнула, выпуская из рта клубы пара. Не смотря на начавшуюся весну, морозы всё ещё отступать не хотели, и температура сохранялась отрицательная, что несомненно играло на руку горожанам. Ведь тёплая погода могла обернуться для Ленинграда эпидемией и ещё большими жертвами. А так время ещё было, правда и оно уже истекало.       – Дамочки, чего сидим, кого ждём? – громко вскрикнул комбат Руслан Валерьевич Никифоров, от чего Валя даже подпрыгнула на месте.       – Товарищ капитан, мы сейчас продолжив, – с трудом и болью поднимаясь с места тоненьким голоском ответила мужчине Янковская.       Никифоров, сменив взгляд на более мягкий, и подойдя к девушкам чуть ближе и наклонившись в полтона сказал:       – Так, ладно, хватит здесь с вас. Садитесь по машинам, поедите в Московский район к крематорию, там свои люди есть конечно, но тоже поможете разгрузить кузова. По дороге хотя бы отдохнёте, а то сами скоро станете на трупы похожи.       Если бы ещё 6 часов назад лицо Сюзанны не сковали боль и отчаяние, она бы сейчас непременно улыбнулась. Но только лишь кротко кивнув в ответ, девушки сели в первый попавшийся грузовик на переднее сиденье, после чего их белые веки практически сразу же сомкнулись. По ощущениям, ехала машина около 40 минут, однако до конечной точки грузовик так и не добрался. После непродолжительного и поверхностного сна Сюзанна открыла глаза: разрушенные здания, искорёженные дороги и смог из пыли разбомбленных сооружений. Впереди длинной цепочкой стояли точно такие же грузовики, накрытые брезентом и источающие зловонные запахи при близком приближении. Крематорий не успевал разгружать и принимать все привезённые трупы, из-за чего грузовики по Международному проспекту выстроились в очередь на целый километр, ожидая разгрузки. Так прошёл ещё час того ужасного дня.       «…1-й Кирпичный завод был переоборудован под крематорий в марте 1942 года. В туннельные печи завода на вагонетках отправлялись сразу по несколько трупов Ленинградцев, а затем их прах перевозился к береговой кромке пруда, однако часто ветер подхватывал прах и разносил его по близлежащей территории. По некоторым данным в крематории на месте бывшего кирпичного завода с 1942 по 1945 годы было сожжено от 132000 до 600000 горожан и бойцов с фронта. Долгие годы власти замалчивали существование этого гигантского захоронения, но все-же никто не смел проводить здесь шумных развлекательных мероприятий. Только уже после распада СССР на месте массового захоронения появились памятные доски и таблички. Сейчас на территории бывшего крематория и крупнейшей братской могилы блокадного Ленинграда находится Московский парк победы, расположенный прямо у метро «Парк победы». В 1996 году на месте утраченного Кирпичного завода появился крест с памятной табличкой, которая гласит: «Здесь были печи кирпичного завода крематория. Прах сотен тысяч воинов и  жителей блокадного Ленинграда покоится в прудах, газонах, под Вашими ногами…»         Из кабины грузовика девушкам пришлось выпрыгивать аккуратно, пытаясь пригнуться и прикрывая неосознанно голову руками, создавая для себя хоть какое-то чувство защищённости. Серое небо южной части Ленинграда периодически окрашивалось жёлтыми  и красными вспышками, которые сопровождались ужасающим свистом а после громким хлопком.       – Немцы, суки, знают, что завод тут, и стреляют днём и ночью! – пояснил водитель грузовика Вале и Сюзанне, уже привычно стоя во весь рост, без страха умереть от немецкого снаряда.       Сюзанна обратила свой взор к крестообразному кирпичному зданию, облачённому в копоть человеческих тел. Длинная труба на крыше выпускала клубами дым, от одного взгляда на который тело покрывалось мурашками с макушки до самых пят. Сюзанна не сразу заметила высокие навесы, подсознательно подумав, что это лишь укрепление территории крематория от бомбёжек, но всё было не так. Рядом со зданием бывшего завода, на когда-то тротуаре Международного проспекта в стопки вдоль забора были разложены трупы людей. Безвольно торчащие руки, волосы, леденящие душу лица были не прикрыты, и просто хранились под высоким навесом. Сюзанна впервые осознала, какими огромными будут потери в этой войне. До этого, на протяжении многих часов очищения города Янковская видела лишь полные кузова грузовиков, заполненные людьми, но сейчас лежащие в трёхметровой стопке трупы выходили за грани психики. Сколько метром в длину этот схрон человеческих душ, 50 метров, 100? Сколько же здесь находится людей, которые в скором времени отправятся на вагонетке в печь?       – Девушки, сгружаем всех в стопку вдоль забора, – скомандовал водитель грузовика, видя полнейшее замешательство в глазах Вали и Сюзанны.       Руки Янковской тряслись, но не от страха, к мёртвым она уже успела привыкнуть, и почти не боялась открытых глаз мертвецов. Руки тряслись от накопившегося напряжения, доходившего до самых плеч, а дальше в спину. Сил носить тела больше не было, ноги подкашивались, а руки повисли безвольными тряпками вдоль туловища. Захватив в кулак последние силы, Сюзанна встала под кузов грузовика, готовая принимать сверху трупы, болтающие руками и ногами словно куклы. Водитель, топчась кирзовыми сапогами прямо по людям, подавал из кузова людей, после чего Валя с Сюзанной их оттаскивали за руки и за ноги в злополучную стопку. За временем Сюзанна не следила, радуясь тому, что темнеет сейчас поздно. Ноги подкашивались и девушки периодически падали на промёрзлый асфальт, больно сбивая коленки и локти. Через время, лицо, одежда и руки Сюзанны покроются чёрной копотью, которую потом до крови девушка с мылом будет отмывать в части. Воздух пах страшно и противно, горелой кашей и мясом. Запах этот щипал глаза и забивал нос, так что Сюзанна дышала только ртом.       Несмотря на тяжёлую работу и повальную усталость Валя с Сюзанной продолжали волочить тела по чёрному асфальту, забрасывая их всё выше и выше в стопку вдоль забора. «Больше никогда сюда не приеду после войны» – чётко осознала Сюзанна, когда такие же голубые глаза мёртвого мальчика без щёк и носа смотрели на неё. Но и это было неправдой, большую часть жизни Сюзанна проживёт на Международном проспекте, а в этом самом парке, где в пруд лопатой сбрасывали прах людей, Сюзанна каждую субботу будет гулять с внуками.       Когда тела в кузове наконец-то закончились, Сюзанна села на асфальт, облокотившись на большое и грязное колесо машины. Свистов и взрывов она действительно больше не боялась, и даже не замечала звуки разбитых окон в близлежащих домах. Из этого района людей ещё в начале блокады пересилили на север, ввиду близости к Пулковским высотам, где стояли немцы. От жилых домов осталось мало что: отсутствие крыш, стен, окон или вовсе домов, нагнетало печаль и ужас, побороть который Сюзанна была не в силах. Под свист очередей и облокотившись на всё тоже колесо девушка на секундочку прикрыла глаза,  погружаясь в обволакивающий сон, не замечая неудобств и холода. Ей виделись мирные картинки Ленинграда весной, когда-то любимого времени года девушки. Трамвайчики и буйная Нева, почки на пока ещё голых деревьях и запах сырой земли. Всё это в тот момент было так далеко и нереально, что произойти могло только во сне. Сюзанна проснулась из-за резкого удара по плечу, в итоге оказавшимся лёгким прикосновением. Сидя на корточках на Янковскую глядел водитель, лицо которого было покрыто точно такой же чёрной копотью.       – Садись в машину,  отвесу к вашим.

***

18 марта 1942 года.         – Янковская, тебя товарищ капитан в штаб вызывает! – прерывисто из-за заканчивающегося в лёгких воздуха прокричал в санчасти Якубов, в тот момент, когда девушка была занята дезинфицированием инструментов.       Сюзанна схмурила брови и недовольно поджала губы под марлевой маской. Обычно эти вызовы в штаб ничем хорошим для неё не заканчивались.       – Зачем? – также крикнула Сюзанна удаляющемуся жилистому Якубову, уже скрывшемуся за дверным косяком.       Якубов вернулся, натянув на лицо маску нескрываемого раздражения. Шумно забрав в лёгкие воздух, и сильно округлив глаза, он погрозил девушке пальцем, сочетая это с нравоучительным восклицанием:       – Янковская! А ты можешь хотя бы раз ни с кем не пререкаться, а просто исполнить приказ, как этого требует старший по званию? – светлая кожа Якубова постепенно багровела, что  не могло не скрыться от взора Сюзанны. Девушка смущённо опустила глаза и попыталась оправдаться, но её сразу же прервал уже выходивший из себя Якубов.       – Да я не… – начала Сюзанна, но Якубов громко повысил голос, так что лежащие в санчасти пациенты нервно проснулись и подпрыгнули на кроватях.       – Янковская! Пошла быстро в штаб, это приказ! За твои выходки ты сухая из воды выходишь, а Ефремова Громов в прошлый раз чуть в штрафбат не сослал!       Сюзанна задумчиво свела брови к переносице, пытаясь вспомнить о каком конкретно прошлом разе идёт речь и причём тут Саша Ефремов, низенький сержант из Вологды. Перебирая в разуме тысячи картинок, девушку внезапно осенило, что речь идёт о том самом случае осенью, когда Громов вызывал её лечить подбитого немца. «А Ефремов-то тут при чём, это же я идти отказалась, странный Якубов какой-то сегодня» – подумала про себя Сюзанна, после чего заверила солдата, что сейчас снимет фартук с маской, помоет руки и придёт. По лицу Якубова было видно, что слова девушки доверия у него не вызывали, но ему ничего не оставалось делать, как просто уйти с максимально недовольным выражением лица.       Сюзанна шла по коридорам части максимально тихо и незаметно, пытаясь не попадаться никому на глаза, как всегда делала это вот уж на протяжении нескольких недель. С того разговора на крыльце с Громовым прошёл почти месяц, за который майора девушка видела лишь однажды и то из последнего ряда на общем построении. Тот вечер будто бы пробудил в Сюзанне эмоции, доселе не виданные её подвижной девичьей психике. Когда она вспоминала о его обнажённом торсе после бани, сильных широких плечах, крепких руках… Девушке приходилось быстро сглатывать и набирать в лёгкие ещё больше кислорода. Его образ приходил ей во снах, будто бы он был не за 30 метров возле мужской бани, а совсем рядом с ней, практически вплотную. Почти каждая ночь заканчивалась для девушки нервным пробуждением от увиденного обнажённого мужчины, после чего она тянулась к заранее заготовленной кружке с питьевой водой. Как бы сильно Сюзанна пыталась не думать о Громове, заваливая себя неприятной, а иногда и гадкой работой, стирала руки в кровь от полоскания окровавленных простыней, носила на себе тяжёлых солдат до боли в животе, но каждый раз, когда образ майора вновь возникал в её воображении, живот приятно щекотало от картинок в голове. О своём отношении к Громову Сюзанна пыталась не думать, скидывая это на гормоны её пубертатного возраста, но легче от этого не становилось, Иван Максимович всё равно приходил к ней во сне практически каждую ночь.       По части Сюзанна ходила осторожно, периодически прячась за углами и дверными косяками. В столовую ходила на час позже или раньше приёма пищи, ссылаясь на большой объём работы. Прятки девушки давали свои плоды, даже мельком или случайно Громова они так нигде и не встретила. Валя, конечно, замечала нервозное состояние подруги, но Сюзанна говорила, что просто сильно устала и не до конца восстановилась после болезни. В сказки эти санитарка верила, не допуская даже мысль, что дело на самом деле в другом. Сюзанна всегда была закрытой, много о себе не рассказывала, в сплетнях в бане не участвовала, в столовой за обедом с зенитчицами руководящий состав не обсуждала. Конечно, Валя болтала с Сюзанной, но всегда на какие-то отвлечённые темы, девушки могли обсудить фронт работ на следующий день, как оно обычно и бывало. Иногда Янковская пересказывала Вале классические произведения, которая та ещё не успела пройти в школе, или читала стихи. Больше всего Вале нравилось, когда перед сном Сюзанна ей рассказывала о балете, что шёл в театре Кирова, пересказывала сюжет, описывала декорации, пыталась передать ноты музыки, и иногда, даже повторяла движение тонким запястьем, вырисовывая в воздухе нежные фигуры. Валя мечтала когда-нибудь своими глазами попасть в настоящий театр в красивом платье и увидеть балет, о котором почти каждую ночь рассказывала ей Сюзанна. Первым делом, Валя пошла бы на Щелкунчика, потом непременно посетила бы Жизель и Кармен. Когда Валя засыпала на твёрдой подушке по вечерам, она закрывала глаза, и перед глазами её возникали те самые картинки. Но вот только сны у Вали с Сюзанной отличались сильно…       Сюзанна постучала в дверь штаба, и только услышав басистое «да», отворила её и вошла внутрь. Командир батальона капитан Руслан Никифоров был в помещении один, курил самокрутку и с хмурым видом рассматривал карты.  Карие глаза мужчины будто бы не замечали Сюзанну, всё также неотрывно разглядывали лежащие на столе схемы. Ростом Никифоров походил на Громова, только был шире его в два раза. Никифоров редко брился, от чего пушистые усы походили на такие же толстые тёмные брови. Товарищу капитану когда началась война было 35 лет, он работал в военной части под Ереваном, от куда и был родом. В родном городе Руслан Валерьевич оставил жену и двое детей, когда отправился на фронт в далёкий северный город. Товарища капитана в части любили, Никифоров ругался только по делу, всегда помогал девушкам, даже чересчур. О романе Никифорова с артиллеристской Лерой Свиридовой ходили слухи уже давно. Девушка приходила в женскую спальню поздно ночью, что не скрывалось от внимания её подруг. Лера – высокая стройная блондинка, коренная москвичка из приличной семьи, всегда пользовалась вниманием мужчин, но именно капитан её зацепил своей горной гордостью и силой. Родители Леры – военные врачи, практически сразу после войны уехали на фронт. Оставаться одной Лера не пожелала, и практически на следующий день отправилась в военкомат. О любви Никифорова с Лерой Свиридовой шептались многие, хихикая, когда видели их вместе. Однако влюблённые скрывались и не афишировали свои отношения, скорее всего боясь реакции Громова, который  не терпел романтические отношения или сексуальную связь в своей дивизии, и в ноябре даже выслал одного командира на Балтийский фронт из-за интрижки с новой поварихой. Понимая всю опасность, Лера с капитаном на людях друг на друга даже не смотрели, а ночью, старались встречаться максимально тихо, как только это было возможно.       – Проходи, Янковская, не стесняйся! – добродушным движением руки позволил войти внутрь штаба капитан Никифоров, – Присаживайся, – указал мужчина на стоящий возле длинного стола стул.       Сюзанна села на краешек деревянного стула и напряглась всем телом, о причине данной встречи ей было ничего не известно, что и вводило девушку в ужас, мало ли донос какой. Тем временем, крупный  Никифоров затушил сигарету о лежащую рядом с картой прозрачную пепельницу, и сложил руки перед собой в замок, обводя взглядом хрупкую фигуру девушки. Капитану  Янковская импонировала – высокая и стройная, как его Лера, с длинной светлой косой, много не говорила и проблем лишних не создавала – идеальный подчинённый. Ещё немного помолчав, капитан наконец-таки разъяснил Сюзанне причину её нахождения  в штабе.       – Ты, Янковская, в феврале ещё просила меня о брате твоём запрос отправить, Янковский А.М 1923 года рождения, верно? Вы близнецы что ли? – удивлённо вскинул мохнатую бровь капитан, периодически переводя взгляд с бумажки в его руках на сидящую перед ним девушку.       Сюзанна разом похолодела, а по спине прошёлся неприятный разряд тока. Если там написана дата рождения, то весь огромный обман девушки закончится прямо здесь и сейчас, и явно чем-то плохим. Генерирую мысли в светлой голове со скоростью света, Сюзанна выпалила единственный придуманный её ответ:       – Это папин сын незаконнорожденный, от другой женщины, – слова казались чем-то противным и скользким, будто бы приобрели материальную форму и  стали самым гадким, с чем девушке приходилось соприкасаться. От такой безобразной лжи в души стало неприятно, а сердце с бешенной скоростью забилось, так что вся кровь резко хлынула в голову. Сюзанна смотрела прямо в лицо капитану, пытаясь прочесть в его взгляде, поверил ли он в её обман. Глаза Никифорова ещё больше округлились, а густые брови слились в одну толстую линию.       – Мда… – через какое-то время ответил Никифоров, шумно выдыхая и возвращая смущённый взгляд на бумажку в руках.       Сюзанна замерла и, кажется, даже забыла как дышать. Светлыми глазами она неотрывно смотрела на капитана, мысленно надеясь, что всё пройдёт для неё удачно. Не соврать Сюзанна не могла, Артемий родился в апреле, а Сюзанна в сентябре, если когда-нибудь об этом стало известно, начались бы вопросы, особенно ответь Сюзанна, что они с Артемием двойняшки. Враньё – казалось единственным возможным вариантом, особенно учитывая то, что Сюзанне до сих пор нет 18 и она продолжает врать каждый день и всем вокруг.       – Ну ладно, дело не моё, – наконец-таки пришёл в себя капитан, и вернул свой взгляд на девушку, уже успевшую попрощаться с жизнью, – Брат твой…сводный, – сделал небольшую паузу перед последним словом Никифоров, после чего вновь взял себя в руки и продолжил:       – Жив-здоров в общем, ты не волнуйся!       Сюзанна резко выдохнула, глаза её засияли, а на лице появилась искренняя улыбка. Будто бы камень с души девушки упал в тот момент. «Мой брат жив!» – думала про себя Сюзанна, продолжая вновь и вновь проматывать у себя в голове слова капитана, от чего улыбка её становилась всё шире и шире. С самого детства с братом Сюзанну связывала какая-то особенная связь, они никогда не ругались, даже когда были совсем маленькими, в отличие от всех остальных братьев и сестёр. Артемий всегда защищал Сюзанну от соседских мальчишек, которые слишком настойчиво дёргали девочку за косички, встречал поздно вечером, когда Сюзанна возвращалась с гимнастики, всегда носил тяжёлый портфель или сумки из гастронома. Брат постоянно отдавал девушке свою порцию шоколадного торта, конфет и эскимо, даже когда Сюзанна стала взрослой. Артемий всё лето разгружал вагоны на Московском вокзале, чтобы на день рождения сестре оплатить ей самой красивое платье у швеи, или самую модную кофточку с юбкой. Артемий всегда был опорой для Сюзанны, скалой, за которую можно было спрятаться от бушующего ветра.       – Он отучился, и теперь лётчиком служит на южном фронте не далеко от Харькова, – слова капитана доносились до Сюзанны будто бы из далека, разбивая купол воспоминаний вокруг неё. Радостная улыбка с лица девушки сползла в туже секунду, как только Никифоров озвучил, чем именно занимается на фронте её брат. Ладони быстро зажались в кулаки, впрочем, как и челюсть на лице девушки.       Сюзанна обречённо опустила глаза в пол, не в силах справиться со своими эмоциями. Будь он хотя бы в пехоте, был бы шанс, а лётчик – это опасность каждый день, каждая секунда пребывания в небе могла оказаться для Артемия последней. Сюзанна воспроизвела в своей голове образ Артемия: светлые волосы, голубые глаза, совсем как у неё самой, улыбчивое лицо и веснушки на щеках… Увидеть бы брата хотя бы на фотографии, жаль, что все альбомы с воспоминаниями остались под завалами мирной жизни.       – Ну чего ты нос повесила! – неожиданно мягко обратился к Сюзанне Никифоров, явно проявляя сочувствие к девушке, у самого дочери 15 лет, – Всё с ним хорошо, он в своём полку местная знаменитость, за 2 месяца 9 сбитых фашистских самолётов, ты вообще можешь себе это представить! Твой брат герой, девочка!       Лицо Сюзанны снова внезапно посветлело, а тревожные морщинки между бровями разгладились. Никифоров был прав, не всё ещё потеряно! Её брат учился, как и отец, на физика-инженера, много знает о самолётах, так как папа их работал испытателем авиационных  двигателей. Артемий всегда был самым лучшим в классе, даже в школе! Всегда выигрывал все конкурсы и соревнования, куда бы не подался, с детства занимался лёгкой атлетикой, хорошо учился. Нет, с Артемием всё будет хорошо, как и всегда, решила для себя Сюзанна и наконец-то облегчённо выдохнула.       – Спасибо Вам большое, товарищ капитан! – радостно проговорила Сюзанна и глаза её заблестели, как голубые звёздочки. Девушка уж было встала со стула, и собиралась покинуть штаб и приступить к своим непосредственным обязанностям, но тут планы её нарушил Никифоров, снова удивлённо обратившись к девушке:       – А ты не хочешь ему письмо написать, рассказать, что жива, что всё хорошо у тебя?       Сюзанна застыла по середине помещения. В голове её пронеслись события последних 8 месяцев: побег в эвакуацию папы, блокада, смерть мамы, разрушенный дом, враньё Сюзанны о возрасте, фронт, умирающий родной город. Словно вихрем закружились мысли девушки, унося её в такую же пучину скорби. Написать Артемию Сюзанна просто не могла, боялась. Рассказать о смерти мамы казалось плохой идеей, каждый день брат летал, подвергая риску свою жизнь, любая горькая новость могла нанести непоправимый урон психике, что стоило бы ему жизни. И потом, как бы Сюзанна объяснила ему своё пребывание на фронте? Артемий явно не одобрит, если узнает, что Сюзанна мало того, что всех вокруг обманула, так ещё в 16 лет служит на самой передовой, где через реку стоят немцы. Сюзанна попыталась подобрать слова для ответа Никифорова, но новая ложь сама никак не приходила на ум.        – Я… – растерянно забубнила девушка, – Он…, – глаза капитана удивлённо рассматривали замешательство Сюзанны, – Я не хотела бы рассказывать ему о том, что нахожусь на фронте, он всегда очень за меня боялся и волновался, не хочу его нервировать, – наконец-то собралась с силами и ответила девушка, кстати, что удивительно, ни разу не соврав в одном предложении.       – Ну как знаешь, – одобрительно пожал плечами товарищ капитан, и уж было вернулся к изучению карты, намекая Сюзанне на необходимость покинуть штаб.       Янковская облегчённо выдохнула, радуясь тому, что этот лживый диалог наконец-то закончен, и конечно тому, что Артемий жив. Уже фантазируя у себя в голове брата в пилотной форме и смешных очках, Сюзанна собиралась выйти из помещения, как её остановил голос капитана:       – Может ещё о ком-нибудь хочешь узнать? Я запрос подам, мне не тяжело.       Сюзанна нахмурилась, обдумывая предложение. Сюзанна волновалась за Алексея, он ведь ушёл на фронт в один день с её братом, всё ли хорошо было у него? Янковская всегда нервничала за Лёшу, в школе он был самым задиристым, зачинщиком драк и конфликтов. Сюзанна всегда ругала его за это, угрожающе грозя пальцем, а он ещё в 6 классе пообещал на ней жениться, что повторял вплоть до того злополучного дня начала войны периодически. Сейчас свадьба с Лёшей казалась для Сюзанны чем-то нереальным, прежде всего потому, что Янковская замуж за парня больше не собиралась. Из размышлений Сюзанну вновь выдернул Никифоров, мягким тоном подсказывая ей:       – Об отце может… – капитан грустно смотрел на девушка, он её жалел, хотелось по-отцовски обнять маленькое тельце и дать выплакаться в плечо. Янковская ходила по части постоянно с каменным лицом, боязливо осматриваясь по сторонам, что капитан конечно объяснял ранней потерей матери.       – Нет! – резко и неожиданно чётко ответила ему Сюзанна, наконец-то выйдя из своего постоянного транса, – Он сбежал в эвакуацию, бросил меня и маму. Для меня он предатель и уже умер. Ничего знать о нём не желаю. Разрешите идти товарищ капитан!       Никифоров смущённо поджал губы и грустно вглядывался в голубые глаза девушки, где бушевал настоящий шторм и видны были искорки. Никифоров не разделял категоричную позицию девушки, касательно её отца, и был не согласен с её рассуждениями, но решил всё-таки не вмешиваться, и вслух сказать только:       – Ты свободна, Янковская.  

***

  19 марта 1942 года.       Слой за слоем Сюзанна покрывала светловолосую голову солдата белым бинтом. Сюзанна с безучастным взглядом обрабатывала и зашивала рану, накладывала повязку и стирала с висков парня запёкшуюся кровь под его периодическое шипение. В голове мыслей не было, только хроническая усталость и эмоциональная пустота. Работа помогала отвлекаться от совершенно новой зависимость Сюзанны – майора Громова. Долгие часы на рабочем месте не позволяли забивать голову глупыми эмоциями, однако при выходе в часть, круговорот странных ощущений накатывал снова и снова, заставляя Сюзанну прятаться по углам, и пропускать приёмы пищи. Об этом своём новом состоянии девушка старалась не думать, отодвигая размышления на потом. Разве что иногда срывалась, и представляла перед собой высокий и стройный образ Громова, но скидывала это лишь на привязанность в условиях ограниченного пространства, но работало это убеждение лишь до очередной ночи. Каждую ночь майор приходил к ней во сне, держал за тонкое запястье, своей большой ладонью, гладил по спине вдоль длинной косы, заглядывал прямо в глаза, губами очерчивал дорожку от шеи к подбородку… После таких ярких снов девушка всегда просыпалась, пытаясь прийти в себя, нот сны так и не прекращались.       Солдат сидел на табуретке прямо перед Сюзанной, пока та проделывала необходимые манипуляции над его головой. Из окна всё также продолжало дуть, несмотря на середину марта. Сюзанна ёжилась под белым халатом, периодически вздрагивая от очередного дуновения сквозняка. Работы как всегда было много, с утра привезли целый грузовик раненных солдат, которые только должны были начать свою службу в частях на Ленинградском фронте. Константинов непрерывно уже несколько часов оперировал, а Янковской же он поручил справляться с мелкими и средними ранами в одиночку, солдат с пробитой головой был последний из партии новоприбывших.       – Девушка, а девушка, у вас такие руки волшебные, ничего уже не болит! – с лучезарной улыбкой на устах обратился к Сюзанне солдат, пока та всё ещё продолжала бинтовать ему голову.       Сюзанна недовольно нахмурилась из-за того, что ей не дают спокойно закончить работу, тем более, что при разговоре солдат начинал крутиться и мешать девушке оказывать медицинскую помощь. Янковская громко и нервно выдохнула, поднимая суровый взгляд на парня, сидящего перед ней на табурете. Ничего в нём не выдавало недавнюю травму: озорной взгляд, улыбка до ушей, и весёлое выражение лица создавала впечатление, что парень вообще не осознавал где находиться, только окровавленные светлые волосы, лежащие на лбу крупными прядями, выдавали недавний инцидент.       – Не вертитесь пожалуйста, вы мне мешаете, – безучастно и вежливо попросила Сюзанна, вернувшись к наложению повязки.       Парень ненадолго притих, уставившись в мутное окно прямо перед собой, ещё несколько секунд в санчасти прошло в молчании, пока солдат снова не вспомнил о существовании военфельдшера:        – Товарищ медсестра, а как вас зовут? – также задорно, как и в прошлый раз спросил парень.       – Не медсестра, а младший военфельдшер, – поправила парня Сюзанна, не отрываясь от его израненной головы.       – Прошу меня простить, товарищ младший военфельдшер! – внезапно громко вскрикнул солдат, подскочив с места и приложив одну руку к голове, будто бы отдавая честь, а второй создавал иллюзию фуражки.       Сюзанна от неожиданности откинулась от парня назад, испугавшись повышения тона разговора. Бинт, окутывающий светлую голову молодого человека распустился, достав практически до пола, и взору девушки снова открылась уже зашитая рана на мужском черепе. Солдат же не собирался садиться обратно, улыбаясь и смотря на Сюзанну сверху вниз. Янковская злобно искривила лицо, из последних сил держа себя в руках.       – Товарищ, сядьте! У вас рана на голове, а вы мне только бинты портите! – Сюзанна старалась говорить тихо, но нотки угрозы в её голосе всё  равно придавали указу звука.       – Не сяду, пока не скажешь как тебя зовут, – уже не так эмоционально ответил солдат, сложив руки на груди и заглядывая прямо в глаза Сюзанне, в которых уже назревала буря.       Проигнорировав внезапный переход на «ты», Сюзанна сосредоточилась на его лице, стараясь изобразить на себе самую строгую гримасу из всех возможных, но плодов это не приносило, так как парень улыбался только сильнее.       – Сядьте сейчас же! – ещё раз попыталась испытать удачу Сюзанна, однако солдат не собирался следовать приказам девушки. В санчасти установилась внезапная и напряжённая пауза, продолжающаяся несколько секунд. Бинт окончательно покинул светловолосую голову молодого человека, красным пятном валяясь на деревянном паркете. Сюзанна продолжала агрессивно смотреть в раскосые глаза солдата, пытаясь вызвать у него хоть каплю послушания, но всё было тщетно. Чуть прикрыв глаза, и дотронувшись рукой лба, Сюзанна попыталась успокоиться, умиротворяя и так не на шутку разгулявшиеся нервы. Осознавая, что молодой человек, стоящий перед ней с лучезарным выражением лица просто так не сядет, Сюзанна всё же сдалась:       – Сюзанна Мартиновна Янковская. Сядьте уже наконец! – перстом указала девушка на деревянный табурет. Солдат повиновался.       – Красивое имя у тебя, и глаза тоже красивые, – после нескольких секунд молчания сказал солдат, поднимая голову, дабы увидеть лицо девушки, от чего послышалось нервное мычание Сюзанны, и очередная просьба не двигаться.       – А я Олег Белозёров, – опять старался начать разговор солдат, но Сюзанна уж слишком была сосредоточена на голове Олега, а не на нём целиком. Парень затих, ещё с минуту нервно ёрзая на табурете, – А ты от куда?       Сюзанна снова прикрыла глаза, мысленно вспоминая стих Пушкина, чтобы хоть немного успокоиться от назойливого пациента. Закатив глаза, Сюзанна уж думала промолчать, но осеклась, боясь, что парень снова подскочит с места и перебинтовывать голову придётся в третий раз. Сделав максимально холодный голос, Сюзанна всё         же ответила на вопрос:       – Из Ленинграда.       – А я из Москвы,– тут же последовал ответ Олега.       Сюзанна на секунду задумалась, вспоминая поездку с папой в Москву 4 года назад. Мавзолей, Красная Площадь, Кремль, огромные проспекты… Всё это уже казалось каким-то нереальным. Москва в воспоминаниях Янковской осталась ярким и солнечным городом, но так было до войны. Увидев своими глазами умирающий Ленинград, Сюзанна боялась даже предположить, что фашисты сделали со столицей её Родины. Проявив интерес к Олегу-москвичу, Сюзанна не удержалась от вопроса, забывая о своей прошлой раздражительности:       – А где ты живёшь в Москве?       Олег вдруг оживился, словно давно ждал этого вопроса, Приятный низкий тембр парня сменился на ещё более бархатистый чем ранее, поглощая Сюзанну в московские мощённые улочки и проспекты.       – На Арбате, мы там с родителями всю жизнь прожили, им квартиру дали ещё до нашего с сестрой рождения, – Олег сделал небольшую паузу в своём рассказе, обдумывая следующие слова, – Знаешь, больше полугода дома не был, тоска берёт так, что аж выть хочется! – Олег слегка сжал кулаки, опуская ранее весёлые глаза вниз. Сюзанна понимала его чувства, и сердце её точно также сжалось от боли и сочувствия. Только в отличие от Сюзанны, дом Олега стоял на том же самом месте  целым и невредимым и с Арбатом ничего не произошло.       – А ты бывала в Москве? – вырвал Сюзанну из её воспоминаний Олег, пытающийся заглянуть девушке в глаза.       – До войны ещё, один лишь раз, – тихо ответила Сюзанна, воспроизводя у себя в памяти те солнечные дни в Москве.       Олег чувствовал боль в голосе девушки, поэтому дальше допытываться не стал. С медработником на войне Белозёров сталкивался впервые, судьба-злодейка тут уберегла. Но почему-то ему казалось, что военфельдшеры должны быть взрослыми, тучными женщинами, как в городской поликлинике. Сюзанна слишком не вписывалась в обшарпанные стены заброшенного ранее особняка с мутными окнами, в огромные кирзовые сапоги и мужские кальсоны. Ей бы подошло бежевое платье ниже колена с ажурным воротничком, которое так хорошо бы подчёркивало её идеальную осанку, совсем, как у мамы Олега. Нитка мелкого жемчуга хорошо бы дополнила тонкую шею Янковской и подчеркнула бы светлые глаза под веером пышных ресниц. Особенно Олегу понравилась длинная и толстая коса, вылезающая из под белой косынки. Почему-то в последнее время московские барышни предпочитали причёски с короткими волосами, и парню казалось, что такая тенденция процветает и в Ленинграде. Олег видел Сюзанну возле фортепьяно в его квартире на Арбате под аккомпанемент отца. Видел, как Сюзанна ангельски поёт и плавно двигает рукой, хотя он даже и не знал, есть ли вообще у девушки голос. Сюзанна, казалось, так идеально подходила Олегу, точно как родители его подходили друг другу. Янковская бы дополнила собой богатые интерьеры, являясь самым дорогим на всём Арбате.       – А я, знаешь, впервые в Ленинграде, – после продолжительной паузы продолжил Белозёров, – Когда на Ленинградский фронт перевели, я и обрадовался, думаю, хоть посмотрю на колыбель трёх революций! А то до этого Зимний Дворец только на картинках и видел. А нас какими-то обходными путями везли, через озеро. А вчера старшина говорит, что город в кольце оказывается! А это правда, что голод в городе, обстрелы и налёты каждый день?       Сюзанна замерла на месте, забыв о пробитой голове сидящего перед ней солдата. Как он мог не знать о блокаде, которая длилась больше полугода и унесла столько жизней? Как он может не знать, что немцы окружили город и ограничили поставки продовольствия? Как он может не знать про карточки и трупы на улицах? Сюзанна сурово схмурилась, подбирая про себя самый строгий голос из всех возможных.       – Вообще-то Ленинград семь месяцев в блокаде уже. Сотни тысяч человек погибло, – обычно, к невежеству других Сюзанна относилась снисходительно, оправдывая это недостатком образованности, но в этой ситуации держать себя в руках было невыносимо сложно. После всего того, что она видела своими глазами, после сотни детских трупах, с застывшим ужасом в открытых глазах молчать было как никогда сложно.       – Ты правду говоришь, не шутишь? – Олег искренне удивленно повернулся к девушке, и испуганными глазами обвёл её лицо взглядом. То, что Сюзанна не шутила, было понятно, как никогда. Ответа не последовало, но Белозёрову он и не был нужен, чтобы понять всю серьёзность положения, в котором находился Ленинград на протяжении месяцев.       – Не писали ничего в газетах даже, по радио не говорили, я и думал, что линия фронта аккурат по западной границе города проходит.       – Как не писали? Как не говорили? – в голове девушки разрасталась буря, успокоить которую с каждой секундой становилось всё труднее и труднее. В мыслях Сюзанны снова вспыхнула картинка разрушенного дома, маминого лица,  обстрелянных фасадов, мёртвых людей, припорошённых снегом, до изнеможения худых детей. Ненависть стала главным спутником девушки, отвязаться от которой не представлялось возможным. Рот Сюзанны исказился в недовольной гримасе, увидев которую, Олег испуганно округлил глаза.       Сюзанна сделала последний оборот бинтом вокруг головы и молниеносно вышла из санчасти, не проронив ни слова. Олег не стал останавливать девушку, понимая, что в данной ситуации это было бы не безопасно. Гнев накатывал на Янковскую всё с новой и с новой силой, когда она проходила по коридору, усыпанному койками с ранеными солдатами, доставленными  два дня назад с Невского пяточка. Кулаки девушки сжались, а в глазах горел уже не голубой, а больше походящий на чёрный огонь. Сюзанна вдруг стала злой на весь мир, а прежде всего на партию, за то, что те так коварно скрывают правду от граждан! А ведь каждый день в Ленинграде умирают тысячи, десятки тысяч людей, и всё это замалчивается и скрывается, словно позорная правда. Впрочем, это и была позорная правда. Сюзанне показалось, что страна её бросила, её, и миллионы оставшихся пока в живых ленинградцев на произвол судьбы, одних, в осаждённом городе. Возможно, Сюзанна и смогла бы всё смолчать и проглотить, как всегда делала это её семья раньше, когда забирали соседей по ночам. Но Янковская прекрасно знала, что этот позорный факт в истории страны просто забудется, чему активно помогут. Все не то, что забудут, не узнают о сотнях тысячах погибших от холода и голода! Никто не вспомнит о её маме!       Сюзанна стала вдруг решительной, как никогда. Уверенной походкой и сведёнными на переносице бровями она быстро шагала по части в кирзовых сапогах. Шаги её были на удивление тяжёлыми, что только добавляло девушке уверенности в своих действиях. Она не знала, что она делает и зачем, но прекрасно понимала, что не может этого не сделать. Сюзанна не собиралась проглотить огромный комок боли и обиды внутри, как делала это всегда, она не собиралась вступать в схватку с собственной совестью, она устала постоянно бояться. На кону стояла честь любимого города, и Сюзанна была намеренна её отстоять, чего бы ей это не стоило. Дедушка её стрелялся на дуэли за бабушку, слова чести и достоинства в семье Янковских всегда были в приоритете, до недавнего времени, пока Мартин всё не перечеркнул своими действиями…       Дверь главного штаба с грохотом отварилась, что отвлекло на себя внимание всех присутствующих. С зажатыми в кулаки  ладонями, и мерцающими яростью в полутьме ленинградских дневных сумерек глазами, в дверном проёме стояла Сюзанна, устрашающе опустив голову. Все присутствующие в штабе подняли от стола свой взор, где были разложены очередные карты. Громов, Никифоров, а также комдив Пулковских высот вначале с удивлением, а потом и с злостным непониманием неотрывно смотрели на маленькую фигуру Янковской в медицинской форме. В этой мизансцене с сигаретой в руках застыл Громов, спустя несколько секунд опомнившись, и потушив папироску о пепельницу. Теперь и в глазах майора зарождалась волна гнева.       – Почему без … – уж было начал строго кричать Громов, вероятно, собираясь произнести фразу, что-то вроде «Почему без стука, Янковская», или что-нибудь в таком роде, но Сюзанна не дала ему закончить, прерывая своим ответным и совершенно неожиданным громким голосом.       – Это я вас хочу спросить почему, граждане начальники! – Сюзанна, словно фурия приблизилась к столу, с разложенной на нём огромной картой, и упёрлась в него ладонями. Она  неотрывно смотрела на Громова, наблюдая за тем, как каждый мускул на его лице удивлённо сжимался после каждого её нового слова, – Почему народ не знает о блокаде? Почему о том, что мы в кольце ни пишут в газетах, не говорят по радио? Вот объясните мне, товарищи, кто себе позволяет так постыдно лгать миллионам людей?       Никифоров и второй комдив застыли, как вкопанные на своих местах вокруг стола, вероятно думая, что их риторические вопросы девушки не касаются, так как смотрела она только на майора Громова. Иван Максимович же, в свою очередь, удивлённый столь наглым и неожиданным поведением тихой ранее медсестрички, широко раскрыл синие глаза и с силой сжал зубы. Все слова, фразы и приказы неожиданно вылетели из головы мужчины, от того, что голубые глаза заглядывали прямо в его нутро, словно оно было выложено перед всеми, как карта местности. Собравшись наконец-то с мыслями, Громов набрал в лёгкие побольше воздуха, и сказал самым басистым из всех возможных своих интонаций.       – Вышла сейчас же из главного штаба, Янковская…       – Не выйду я никуда, я требую объяснений и получу их! – снова прервала приказ Громова девушка.       Сюзанна смотрела на мужчину из под густых бровей, так сильно хмурясь, что мышцы на лице начинали дрожать от усталости. С каждым новым словом глаза Громова становились всё больше и больше, и уже сейчас походили на колёса грузовика. Сюзанна же была непреклонна, ни одно её движение или поведение не выдавало стеснения, как это было всегда раньше. Янковская была сейчас совершенно другой, словно Громов увидел её впервые. Она была не испуганной маленькой девочкой, с дрожащими губами, а воинственной амазонкой с танцующим в глазах пожаром. Громов не мог подобрать слов, очевидно подозревая, что все его реплики будут точно также бесцеремонно прерваны. Они просто яростно смотрели друг на друга, прямо в глаза. От этого возникшего между Янковской и Громовым электричеством будто бы в стороны метались раскалённые молнии, по крайней мере точно так думали второй комдив и Никифоров, отойдя от стола подальше, прямо в угол помещения. Понимая, что дальнейшие разговоры с разгневанной Янковской бесполезны, Громов вышел из-за стола, и не смотря на девушку даже вскользь, схватил ту по левый локоть, так что Сюзанне показалось, что после на руке останутся синяки. Громов, всё также продолжая с силой её тянуть за локоть, вывел девушку из генштаба, миную отдающих честь солдат и пост дежурного на входе в часть. Сюзанна слышала, как он гневно скрипит зубами, но от чего-то его эти эмоции её только забавляли. Сюзанна почувствовала себя впервые сильной и всемогущей, и не собиралась так скоро расставаться с этим чувством. Громова не остановило и то, что они вдруг оказались на улице, и без верхней одежды. Наконец бросив локоть Сюзанны, и встав прямо перед ней, так, что между их лицами еле насчитывалось и пятнадцать сантиметров, Громов навис над девушкой, всматривались в помутневшие глаза сверху вниз.       – Ты что себе позволяешь, Янковская? – сжав передние зубы прорычал Громов, и Сюзанна заметила, что левая его бровь уже начала дрожать.       – Я пришла за объяснениями и без них не уйду, я сказала уже! – Сюзанна не боялась его, стойко стоя на своём и не подавая никакого вида испуга.       – Кто тебе что вообще должен объяснять, м? – неожиданно прокричал Громов, так, что Сюзанна вдруг дёрнулась, но не испугалась. За последнее время крик майора стал чем-то обыденным и привычным. – Ты под трибунал что ли захотела? Как разговариваешь вообще со старшим по званию? – продолжал орать Громов.       – Я захотела ответов на свои вопросы! И не надо меня трибуналом пугать, если бы вы хотели, ещё бы после того, как я про Ахматову сказала, сдали бы меня…       Звонкий голос Янковской вдруг прервал звук удара кулаком Громова о стенку стоящего рядом старого сарая, за которым, в дали от посторонних глаз они и ругались. Красное лицо Громова приобретало уже какой-то бардовый оттенок, а в глазах внезапно появились несколько лопнутых капилляров. Сжатые в тонкую линию губы дрожали, а ладони его вдруг схватились за короткостриженую голову. В мыслях майора витал смерч, в центре которого, буквально во главе находилась Янковская. Она смотрела прямо ему в глаза, прожигая мозг мужчины настырным взглядом, и не отводя свой взор даже после продолжительных угроз и криков майора.       – Да ты у меня руки по локоть сотрёшь от мытья сортиров! Ты у меня всю часть перекопаешь без лопаты и заново сравняешь!       Громов неожиданно отвернулся от Сюзанны, потирая лоб руками и шумно дыша. Девушка видела, как быстро поднимаются и опускаются его плечи в нервной агонии, от этого успев даже пожалеть о содеянном. Сюзанна смотрела на яростно поднятые широкие плечи, и сдержала в себе желание коснуться их лёгким движением белой руки. Взгляд её вдруг понежнел, куда-то неожиданно делась былая воинственность. Громов не поворачивался, продолжая успокаиваться, потирая переносицу возле носа пальцами одной руки. Сюзанна тоже шумно выдохнула, отпуская в холодный мартовский воздух истеричные крики.       – Значит так, – уже не крича, но также строго начал Громов, всё же повернувшись к Сюзанне, но не одарив её своим взглядом – Берёшь лопату, кирку, и что б все сугробы обледенелые которые есть на территории части расколола и вынесла в лес. Покидать двор запрещено. Выполнять!       Громов ушёл, всё также продолжая не смотреть на девушку. Сюзанна обернулась, наблюдая за удаляющейся вдаль фигурой майора. Только сейчас, когда прошла ярость, Сюзанна почувствовала холод, резко пробирающий её до самых костей. Подумав про себя, что ни о чём не жалеет, и сделала бы точно также, если бы время вдруг отошло назад, Сюзанна вновь грозно сжала брови, и направилась вслед за Громовым в часть, дабы взять тулуп и рукавицы для работы.

 

***

      Прерывистое дыхание девушки всё больше сбивалось с каждым ударом кирки о заледенелый сугроб. Мелкими каплями моросил весенний дождь, неприятно щипля щёки и глаза холодными каплями. Порывистый ладожский ветер, пронизывающий своим холодом до самых костей проникал под толстый тулуп, и неприятно холодил мокрую от физической работы спину. Запрелые волосы мелкими прядями вырывались из под синей шали, прилипая к потному лбу и мешая. Сюзанне физическая работа давалась всегда тяжело: летом у бабушки дрова для печи в дом всегда носил Артемий, даже не подпуская сестру к этому занятию, с мешками макулатуры каждый раз помогал Лёша, даже папа всю младшую школу помогал носить тяжёлый ранец до самой двери класса. На войне, однако, всё изменилось, тут не было ни Артемия, ни Алексея, ни отца. Здесь была только Сюзанна и её тяжёлая работа, которую она обязана выполнить. По началу таскать на себе солдат было тяжело, и по вечерам часто болел живот, что уж говорить о мышцах и суставах. Со временем становилось легче, дыхания хватало на всю дорогу от машины до санчасти, и тяжёлые солдаты уже не казались Сюзанне такими уж тяжёлыми. Сейчас Сюзанна могла протаскать на себе целый день всех людей в одиночку, и вечером даже не упасть без сил в кровать, а сходить помыться в уже остывшую баню холодной водой.  Поэтому наказание Громова не казалось Сюзанне таким уж кровожадным, за правду можно и потерпеть.       Весна активно наступала на побережье Ладожского озера, забирая с собой полутораметровый слой снега. За половину марта снежный покров в каких-то местах вовсе исчез,  однако остался в лесной местности, где толстые ветки и пушистые ели скрывали землю от весеннего солнца. На территории части, где служила Сюзанна, снег периодически убирался, и скидывался в огромные сугробы, которые обледенели с приходом весны и стали походить на громадные айсберги. Не разбей и не раскидай эти сугробы, белые оазисы могли бы остаться здесь до самого мая. Залезая на самую верхушку очередного сугроба, и держа равновесие, дабы не соскользнуть вниз, Сюзанна что есть силы била киркой об лёд, от чего  в стороны разлетались льдинки. Прикрыв посильнее глаза, и чуть отвернувшись, Сюзанна била и била инструментом, издавая лишь тихие звуки усталости. Когда на смену серым сумеркам пришла синяя темнота, девушка осознала, что за четыре часа проведённых на улице было разбито и раскидано целых два сугроба из шести имеющихся! Подумав про себя, что сна сегодня она не увидит, Сюзанна вытерла рукавом тулупа мокрый нос и запрелый лоб.       Сюзанна ни о чём не жалела, и уже мысленно представляла в своей голове, как после того, как расправиться со всей работой, она придёт к Громову, и в очередной раз задаст вопрос о мировой несправедливости и трусости, гордо задрав раскрасневшийся нос! Конечно же, Сюзанна считала себя единственной правой, ведь она видела этих людей на улицах Ленинграда, и не понимала, как такую огромную трагедию можно постыдно скрывать. Сюзанна ещё сильнее сжала челюсть, думая о словах удивлённого происходящим в городе Олега Белозёрова. Янковская собой гордилась, что больше не является той маленькой и трусливой девочкой, по примеру родителей постоянно опускающей постыдно глаза вниз при упоминании очередного новоявленного врага народа. Сюзанна была готова отстаивать свою честь и честь своего города, чего бы ей это не стоило.       Тем временем на улице вовсе потемнело, а в окнах части поочерёдно тухли огоньки. Желудок больно ныл, напоминая о своём наличие. Горло давно пересохло, а руки стёрлись в кровь от дикого трения о ручку инструмента так, что ранее серые рукавицы окрасились в бардовый цвет. Сюзанна же ещё сильнее сжимала кулаки на деревянной рукоятке кирки, стараясь не ударить ею по ногам в северной темноте.

***

               Громов стоял у окна своей комнаты вот уж около получаса и наблюдал за колющей лёд во тьме девушкой. Сложив руки за спиной и вытянув идеальную осанку, майор чуть приподнял подбородок, оценивая прикрытыми веками качество проделанной работы. Дверь тихо заскрипела, после чего Иван Максимович наконец-то оторвался от мутного стекла в сторону источника шума. Увидев на пороге капитана Никифорова, Громов не произнеся ни слова продолжил свои наблюдения за работающей Янковской.       – Разрешите войти, товарищ майор? – хрипло начал Никифоров, привычно вытянувшись на пороге комнаты.       – Руслан, ты прекращай мне это, нет никого, к чему этот протокол? – не повернувшись к собеседнику устало ответил Громов, и не распуская гордо сведённые за спиной руки.       Никифоров вошёл в небольшую комнату Громова, осматривая идеальную чистоту и порядок. Капитан снял фуражку, пригладив растрепавшуюся под ней причёску, и присел на стул возле письменного стола. Никифоров знал, на что именно, а точнее на кого смотрит его товарищ, поэтому уточнять не стал, лишь сильнее сжав губы.       – Тебе не кажется, что ты перебарщиваешь? – наконец-то разрушил гнетущую тишину Никифоров, сверля спину Громова взглядом, – Девчонка же совсем ещё, глупая, что с неё взять. Одиннадцатый час, ей спать давно уже надо…       – Думать ей надо, перед тем, как она говорит что-то и делает, а не спать! – неожиданно громко прервал Никифорова Громов. В голосе майора чувствовалась накопившаяся злость, которую он терпеливо хранил в себе вот уже на протяжении нескольких часов, и наконец-таки нашёл на кого именно её вылить, – Пусть руками поработает в кой-то веки, а не языком!       – Ну можно же её понять тоже, ты же ей не объяснил всей ситуации, а сразу…       – Не обязан я ей ничего объяснять! – снова прервал капитана Громов, всё же повернувшись к нему лицом, и уперевшись руками в письменный стол, – Надо же додуматься, ворваться в главный штаб дивизии, где весь руководящий состав работает с секретными картами расположения немецких войск! А если бы с нами не комдив Пулковских был, а начальник Ленинградского фронта, что тогда? – Громов снова переходил на крик, срывая, очевидно, свою ненависть к Янковской на бедном сидящем Никифорове, непонимающе уставившемся снизу вверх на своего товарища.       – Да понимаю я всё, чего ты мне-то это объясняешь! – неожиданно в ответ сорвался Никифоров, вставая со своего места, до тех пор, пока глаза его не находились на уровне глаз Громова, – Но она уже шестой час киркой машет, ладно сама не жравши, так сейчас солдатам не заснуть будет от этих стуков бесконечных, а им между прочим завтра на фронт!       – Что же ты мне предлагаешь, спать отправить, эту, как ты говоришь «девчонку», и забыть о нарушении устава? Какой пример я подам тем же самым солдатам, а, капитан Никифоров? – Громов проговорил эти слова крепко сжав зубы, а стоящий напротив него Никифоров отчётливо слышал, как громко бьётся сердце майора в его груди.       – Я предлагаю наказывать соизмеримо проступку, – точно также сжав челюсти ответил Никифоров, и, разорвав зрительный контакт, подошёл к окну.       Девушка всё также продолжала долбить киркой сугробы, периодически воспроизводя характерные для этого действия звуки. Руслан вдруг вспомнил свою дочку, уже успевшей стать молодой девушкой там, в Ереване. Совершенно не похожая внешне Сюзанна так напоминала внутренне Никифорову его дочку Нарине… Такая же жажда справедливости, металлический стержень внутри и по-настоящему мужской характер настоящего война. Руслан смотрел, за тем, как без перерывов Сюзанна рассекает инструментом крепкий лёд, и плечи его непроизвольно заныли от предполагаемой работы. Разглядев в темноте светлое лицо девушки, которая хмурила брови и сжимала с силой губы, капитан чуть выдохнул, поворачиваясь обратно к своему товарищу и продолжая диалог.       – Прости Иван, но понять её можно, мать в бомбёжке погибла, дом разбомбили. Эти ужасы блокады для неё не пустой звук, а личная трагедия. Я её не оправдываю, поступок её не то, что бездумный – непрофессиональный! Но учитывая все прошлые заслуги и безукоризненную репутацию, может сошлём всё на нервный срыв?       Громов и Никифоров снова долго смотрели друг на друга, размышляя над ситуацией. Наконец-то, Громов отвёл взгляд, опустив глаза. В голове его кружились мысли одна за одной, создавая вместе целый вихрь из слов и предложений. Одно упоминание о этой упрямой девчонке вызывало в нём волну гнева, которую он с трудом сдержал днём, и вовсе не был уверен, что сдержит её спустя время. Громов вспоминал о своих обещаниях сослать Янковскую в штрафбат за излишнюю наглость и нахальство, и просто не понимал, как теперь он может выпутаться из этой ситуации без вреда для своего авторитета и репутации. Стуки кирки продолжались, пробивая в сознании Громова огромную дыру. Не смотря на все возражения, Никифоров был прав – нервные срывы в части были не редкостью, и если бы каждого провинившегося подобным образом Громов бы заставлял махать киркой среди ночи, снег бы на побережье точно бы закончился на третий день. Но дать заднюю майор тоже уже не мог, был дан приказ, на кону стояло слово Громова. Мысли о нахальной девчонке запустили с новой силой маховик ненависти к этой особе, заставляя ладони Громова сжаться в кулаки. Иван Максимович молчал ещё около минуты, рассматривая узоры на деревянном полу. Спустя время Громов распахнул дверь, и громко позвал дежурного солдата. Когда невысокий сержант Михайлов вошёл в комнату к майору, глаза испуганного мальчишки непонимающе уставились на Ивана Максимовича, со страхом ожидая его приказа.       – Слышишь, во дворе работает младший военфельдшер Янковская? – обратился к солдату Громов, после чего тот сразу же кивнул, – Иди к ней, и передай, что на сегодня работа окончена, завтра пусть стучать продолжит сутра. Скажи так товарищ майор приказал, понял?       Сержант снова кивнул и скрылся за дверью. Громов повернулся к Никифорову, на лице которого расползалась кошачья улыбка, прикрытая густыми усами.       – А я знал, что ты добряк Иван, сердцем чуял! – басисто проговорил капитан, символично прижимая правую ладонь к району сердца.       – Да ну тебя, Никифоров! – тихо ответил ему Громов, сжав на переносице брови и доставая из кармана портсигар.       Спустя несколько минут, в течении которых комната Громова наполнялась едким табачным дымом, послышался осторожный стук в дверь, после чего последовало суровое громовское «Да». На пороге комнаты появился испуганный сержант с неестественно выпученными глазами. Громов небрежно обвёл его взглядом, не обращая внимания на испуг, характерный практически для всех солдат во время общения с ним.       – Приказ мой передал? – спросил майор сержанта Михайлова, делая очередную затяжку папироски.       – Так точно товарищ майор, только, как бы это…       – Чего ты мямлишь, чётко докладывай! – повысил тон Громов, прерывая нерасторопного сержанта, от чего тот ещё более испуганно вытянулся.       – Товарищ майор, я передал всё слово в слово, только…       Громов вдруг услышал левым ухом продолжающиеся стуки кирки о сугробы, ранее не слышных во время громкой беседы майора и капитана. Громов удивлённо выгнул бровь, одаривая сержанта самым яростным своим взглядом и передавая всё своё негодование одними лишь глазами.       – Что только, сержант? Говорите по существу! – Громов встал со стула и вплотную подошёл к молоденькому Михайлову, нависая над ним, словно яростный коршун перед добычей.       – Янковская сказала, что Вы, товарищ майор, ей приказали работать пока всё не сделает, а она ещё не закончила.       Зрачки сержанта затряслись, впрочем, точно также как и губы. Громов продолжал одаривать мальчишку самым гневным взглядом из всех существующих, сопровождая это злобным пыхтением и учащённым дыханием. Ярость Громова читалась, как азбука, и виделась на расстоянии ста километров как днём. Даже Никифоров стоя позади майора испуганно затушил папироску и встал со своего места, ожидая совершенного любого развития событий. Громов был не просто в ярости или в гневе, он был взбешён такой всеобъемлющей наглостью! Эта девчонка выжимала его, как лимон любыми своими действиями, особенно такими глупыми.       – Цирк-зоопарк какой-то! – прорычал Громов не своим голосом, и под крики Никифорова за спиной «Иван», покинул свою комнату, тяжёлыми шагами меря площадь части и заставляя всех на своём пути расступаться. Позже в части будут говорить, что никогда раньше не видели настолько злого Громова.       Громов рассекал холодный воздух в одной лишь гимнастёрке, напрочь забыв не то, что о тулупе, о фуражке. Темнота Ленинградской ночи скрывала его искривлённое в негодовании лицо, щадя окружающих. Громов неумолимо приближался к источнику шума – бьющей по обледенелому сугробу киркой девушки. За всю дорогу от своей комнаты до того самого сугроба, забравшись на который Янковская воинственно стучала по кромке льда, майор во всех красках представлял какой именно будет расправа над наглой девчонкой. Он – майор армии СССР сжалился над глупой, фактически даровал свободу, приказал прекратить выполнять данное ранее распоряжение, а эта…женщина!  Нагло и бесцеремонно ослушилась его! Наплевала на приказ старшего по званию! Проигнорировала помилование и продолжает стучать затупившейся киркой на всё Коккорево! Уму не постижимо какая наглость! Громова периодически потряхивало от переполняющих эмоций, что усиливались с каждым метром к приближению к тому самому сугробу. Встав практически вплотную к Янковской, майор ожидал от девицы хоть какой-либо реакции, но та даже не обернулась, продолжая молотить замёрзший снег. Громов ещё сильнее схмурил лицо и сжал все имеющиеся в теле мышцы, расправа была как никогда близка. Эту своенравную девку давно пора было проучить!       Набирая в лёгкие побольше воздуха перед громким выкриком, Громов случайно опустил глаза на белый снег, на котором были размазаны красные разводы. Обведя глазами более подробно всю поверхность земли, взор майора поднимался за кровавыми разводами, замеченными на рукоятке кирки. Рукавицы девушки были все насквозь пропитаны уже засохшей кровью. Громов поморщился, он не переносил женских слёз и женской крови. Все заготовленные ранее слова, угрозы и крики куда-то вдруг исчезли, оставляя вместо себя лишь напряжённое молчание, сопровождающее стук инструмента о лёд. Громов прикрыл глаза, пытаясь найти в себе остатки той ненависти, следовавшей за ним несколькими секундами ранее, но при виде на хрупкий силуэт в толстой шинели, бесследно исчезнувшей на просторах Ладожского озера. Громов смотрел на неё со спины, вглядываясь  в длинную светлую косу, вылезавшую из под синей шали, на узкий стан, вслушивался в прерывистое дыхание. Громов неожиданно для себя осознал, что кричать и ругаться он не может, точнее, не хочет. Пребывание рядом с ним Янковской внушало какую-то растерянность, особенно когда она была в таком виде: с промокшими насквозь волосами и стёртыми в кровь руками. Майор ещё несколько секунд подбирал слова, пока не осмелился сказать:       – Младший военфельдшер Янковская, свободна, – тихо произнёс Громов, однако девушка не собиралась останавливаться и всё также продолжала долбить лёд киркой. Спустя несколько секунд без ответа Громов продолжил, однако уже более раздражённо, – Что непонятного в моём приказе?       Но Сюзанна не останавливалась, всё также продолжая заниматься своим делом и прерывисто дышать. Однако на этот его вопрос решено было всё-таки ответить:       – Всё понятно, товарищ майор! Вот вы приказали все сугробы разбить, я и разбиваю! Пока не сделаю, не уйду, – голос её хрипел, и слова из за тяжёлого дыхания разобрать было трудно.       Громов отвернулся и  негодующе что-то прорычал, потирая руками пылающее ненавистью лицо. Каждая фраза этой девчонки заставляла его нутро сжиматься в одну маленькую пуля для автомата, целью которой была сама Янковская. Вся накопившаяся злость просто не могла выйти наружу, несмотря на усилия Громова и его искреннее желание. Собравшись с силами наконец, Громов с силой дёрнул Сюзанну за локоть, разворачивая ту к себе лицом. Глаза её были ясны как никогда, и Громову пришлось приложить усилия для изображения самого сурового взгляда. Сюзанна безэмоционально смотрела на него, не боясь и не стесняясь, прямо в глаза, пока он держал её под локоть. Громов теперь знал прекрасно: она его не боялась, и его всепоглощающий авторитет на неё от чего-то не действовал. У этой девчонки было своё мнение по каждому поводу, которому она и следовала безукоризненно.       – Ты зачем мне нервы треплешь? Что за цирк-зоопарк тут устроила, твою мать! – выходил из себя Громов, всё крепче сжимая тонкую кость девушки, пока та с шипением «Больно» не вырвала локоть из сильной хватки мужчина. Сюзанна не отвечала, продолжая пялиться и изучать лицо товарища майора.       Кажется, после этого её шипения Громов снова размяк, выдыхая из себя весь имеющийся негатив. Громов первый опустил глаза на те самые кровавые разводы на снегу и попытался подобрать слова, которые с чего-то в голову не шли.       – Пойдём со мной, поговорим, – тихо произнёс Громов, не заглядывая Янковской в глаза, после чего добавил, – Обо всём поговорим.       И она пошла. От чего-то ей хотелось ему верить, и послушать, что именно он ей скажет. Снимая прилипшие к рукам рукавицы, отрывая их прямо с засохшей, кожей, Сюзанна закусила губу, стараясь не произнести ни звук. Только сейчас, глядя на удаляющуюся спину Громова, Сюзанна осознала, что он без тулупа. «Какой же он красивый» – пронеслось в голове у девушки, когда та словно под гипнозом двигалась вслед уходящей в здание части фигуре Громова. Спорить не хотелось, хотелось есть, спать, и видеть Громова таким, беззащитным и уставшим напротив себя.       Громов открыл дверь своей комнаты и замер, жестов пропуская Сюзанну вперёд. Девушка, не поднимая на него взгляда прошла в помещение, щурясь от едкого запаха сигарет, который щипал глаза. В комнате Громова ничего не изменилось, с того самого момента, как она была здесь в последний раз: всё те же стулья у письменного стола, всё та же железная койка и идеально заправленная постель, тулуп, висящий на крючке у входа. Сюзанна, пряча окровавленные руки в карманы встала по середине комнаты, ожидая дальнейших поручений майора. Громов же закрыл за собой входную дверь и проследовал к стулу за письменным столом, отодвигая его для Сюзанны, в немом приглашении присесть. Сам Громов расположился прямо напротив Янковской, по ту сторону узкого стола. За всё время пребывания этих двоих в комнате никто не проронил ни слова, подбирая подходящие фразы и испытывая терпение друг друга. Вся храбрость и стойкость Сюзанны куда-то внезапно делась, когда она оказалась один на один с Громовым, прожигающим её взглядом. Сглотнув накопившейся во рту ком, Сюзанна боязливо подняла глаза, разглядывая расслабленное, или уставшее лицо Громова, этого девушка так и не поняла. Пауза продолжалась до тех пор, пока майор не вытащил из ящика стола белый платок, и не положил его прямо перед девушкой.       – Спасибо, – прервала тишину Сюзанна, начиная оттирать кровь от рук, периодически с силой сжимая зубы от боли.         Громов заставлял себя смотреть на то месиво, оставшееся от рук Сюзанны, от чего сердце его пропустило несколько ударов. Очень скоро недавно белый платок окрасился в бардовый цвет, намекая его владельцу об очередной утрате предмета гигиены. Крови Громов не боялся никогда, но смотреть на тонкие руки, покрытые язвами лопнувших мозолей, было почему-то больно, будто бы это его руки были изуродованы тяжёлой работой. Когда смотреть на разворачивающуюся картину стало совсем невозможно, Громов поморщился и отвернулся, коря себя за слабость. Янковская же, расценивая этот жест, как отвращение, стыдливо опустила глаза, пряча руки в увечьях под стол.       – С чего ты взяла, что то, что происходит в Ленинграде кто-то скрывает? – хриплый голос Громов разрезал тишину подобно острой сабли, и мёдом протёк в ушные перепонки девушки.       – Солдата днём доставили, он говорит, что никто про кольцо не знает… – тихо начала Сюзанна, продолжая разглядывать свои окровавленные руки под столом, но фразу её прервал Громов.       – Кому надо, тот знает.       В комнате повисло молчание, отвечать Сюзанне на слова мужчины было нечего. Она не поняла, зачем нужен этот разговор, если она всё равно не изменит своего мнения. Правда всегда одна – и сейчас она была скрыта от миллионов соотечественников, как постыдный факт. Тем временем Громов достал их портсигара папироску, и поджёг её лёгким движением спички о коробок, выпуская из рта первые клубы дыма. – Посмотри на меня, – снова прервал тишину майор, желая увидеть на себе взгляд пары голубых глаз.       Сюзанна же поднимала голову медленно, боязливо, явно ожидая какого-то подвоха в каждую секунду, но его всё не случалось. Девушка увидела напряжённую морщинку на лбу Громова и нахмуренные брови, но это выражение лица было вовсе не грозное – скорее уставшее.       – Ты про Калинин знаешь что-то? – задал вопрос Сюзанне Громов, спокойным тоном, без упрёка или агрессии, но в ответ девушка лишь отрицательно покачала головой.       – А немцы его при наступлении на Москву практически с землёй сравняли. Два моих сослуживца там погибли, люди, говорят, землю полностью покрывали на подступах к городу, а кровь сквозь снег землю пропитала.       Сюзанна продолжала молчать, но сердце её вдруг замерло, а мышцы на лице начали напрягаться, в ожидании следующих слов майора.       – А про Севастополь знаешь? – в этот раз Громов не стал даже дожидаться какой-то реакции от девушки, и практически без паузы продолжил, – С октября обороняемся уже, немцы все подступы к Крыму осадили, того и гляди возьмут полуостров со дня на день и всё, дальше на юг пойдут, вглубь страны. О потерях не говорят пока, но по первым подсчётам уже не меньше пятидесяти тысяч, и это за 4 полных месяца, а что дальше будет… А в конце прошлого года мы должны были Керченский полуостров освободить, да только сорок тысяч бойцов там потеряли.       Сюзанна будто бы забыла, как дышать. В газетах, которые доставляли с Большой земли писали обычно только об успехах, ограничиваясь только лишь небольшими заметками о сорванных операциях и потерях. Но Громов говорил об огромном количестве погибших на фронте, к которым девушка была явно не готова. Удивительно поздно до Сюзанны дошло осознание, что война идёт не только на подступах к Ленинграду, а практически на всей западной границе Союза.       – Получается, ты ни о чём не слышала, и от тебя партия все потери и неудачные операции скрывает, так? – обратился к Сюзанне Громов, таким же мягким голосом, но в ответ девушка лишь покашляла от накопившемся в лёгких дыма, после чего Громов затушил папироску о пепельницу и выдохнул табак в последний раз.       – А вот представь сколько сейчас наших людей на фронте сражаются, на передовой лётчики, танкисты, артиллеристы, или как ты, медики. Все мы трудимся ради общего дела, на благо победе. А представь если каждый день в газетах будут писать, как советская армия отступает, как тысячами люди ложатся, как думаешь, скажется ли это на моральном духе солдат, которым завтра в атаку идти? Война, Сюзанна, это не только победы, это прежде всего смерти и разрушения, но пока она идёт об этом лучше никому не знать, – Громов прервался, облокотившись на спинку стула и потирая ладонью чёрные волосы.       – Но ведь все просто забудут тогда. О всех этих людях просто забудут, о Ленинграде забудут… – голос Сюзанны дрожал, но слезам она не давала возможности выйти наружу. Показать слабость перед Громовым она не собиралась. Сюзанна до боли сжала пальцы на ладонях, успокаивая накопившуюся боль.       – Не забудут, – прервал тихий голос девушки Громов, – Ты же есть, которая помнит о том, что здесь происходило, я есть, целая часть солдат, которые всё запомнят и после победы всем расскажут. Такие ужасы скрыть не удастся, как не старайся. И когда война закончится, это с нами останется, и с другими Ленинградцами, которые это пережили. Каждую годовщину будем вспоминать, цветы на могилы носить, поминать…       Сюзанна молчала. Молчала, потому что товарищ майор был прав, прав во всём. Все прошлые её истерики вдруг показались чем-то детским и бездумным, постыдным и глупым. Сюзанна стыдливо опустила глаза, осознавая и прокручивая в памяти весь прошедший день, её гневные обвинения и ярость, вырывающуюся наружу. Девушка надавила пальцем на одну из лопнувших мозолей, стараясь доставить себе максимальную боль. Хотелось провалиться сквозь землю, или перемотать время назад и подумать, перед тем, как сделать. Молчание в комнате нарастало, и в отличие от Сюзанны, Громов не переставал разглядывать плавные линии лица девушки и светлые волосы на макушки. Вглядываясь в каждую её черту, Громов считывал каждую эмоцию и мысль девушки.       – Простите меня пожалуйста, товарищ майор. Я поступила глупо и не обдумано, мне очень стыдно, – словно провинившейся ребёнок, не поднимая глаз, Сюзанна прерывистым голосом проговорила эти слова, всё также стараясь сдержать в себе слёзы разочарования.       Но Громов ничего не отвечал, продолжая смотреть на ясный лик девушки. Глаза его сосредоточенно вглядывались в её лицо, будто бы он ожидал какого-то продолжения разговора, но девушка молчала, постыдно опустив голову. Наконец-то Громов отвёл от неё глаза, и прервал тишину, установившуюся в комнате.       – Можешь идти спать.       Сюзанна послушно встала, спрятав руки и окровавленный платок в карманы, и  направилась в сторону выхода, всё также виновато склонив голову. Когда девушка уже подошла к двери и притронулась к дверной ручке, которую Громову потом, видимо, придётся отмывать, Сюзанна услышала за своей спиной хриплый и неуверенный голос мужчины, будто бы он произнёс следующую фразу необдуманно:       – Доброй ночи, Янковская.       Сюзанна ненадолго замерла, лишь спустя несколько секунд найдя в себе силы обернуться на голос мужчины.       – Доброй ночи, товарищ майор, – также неуверенно ответила Сюзанна и в последний раз большими глазами взглянула на мужественное лицо Громова, перед тем как выйти в обшарпанный коридор старого особняка.