Мне было 15

      В тазике, выделенном Сюзанне, холодная ладожская вода становилась всё чернее и чернее с каждым окунанием длинных волос. От соприкосновения кожи с холодной тряпкой белая девичья кожа покрывалась мурашками, а потом становилась розовой от слишком интенсивного трения. Сидя в одних белых панталонах в углу какого-то подсобного помещения, Сюзанна пыталась не замечать испытывающий взгляд Екатерины Дмитриевны. Девушка делала вид, что ей интересна грязь, остающаяся в тазике, и именно поэтому она опустила глаза, стараясь не встречаться с полным лицом своего непосредственного начальства. Мыться в присутствии незнакомой женщины, показалось Сюзанне с самого начала не очень хорошей идеей, но Полякова, так не считала. Сюзанна даже подумала, что если б постоянно не обходила общественную баню стороной, то сейчас ей бы не пришлось, краснея, прикрывать маленькую, но округлую грудь.       — Да уж, прав Громов, кто только на фронт сейчас не идёт, — пренебрежительно прервала тишину Полякова, сидящая в другом углу на стуле и потягивающая папироску. Новая помощница ей явно не нравилась. Раньше на весь взвод она была единственной женщины, не считая санитарки Капы — женщины за пятьдесят, не имевшей четырёх передних зубов после встречи с финами в Выборге. «Хотя, на фронте мужик и беззубой рад будет, в этих делах всё, что выше пояса — не так уж и важно» — подумалось Екатерине, когда она пыталась выяснить причину своей неприязни к девчонке, в которой от силы было килограмм 45, а может, и того меньше. «Не, не ровня мне вообще» — заключила размышления Полякова, кривясь от вида вылезающего из-под кожи позвоночника Сюзанны, которая ещё сильнее жмурилась, но пропускала мимо ушей все едкие замечания женщины.       — Гимнастёрки на твой размер нет, и портков тоже, захочешь — ушьёшь, — скомандовала девушке Полякова, кинув в первую одежду светло-болотного цвета. — Заляпаешь или порвёшь — другой не дам, даже не проси, тут тебе не универмаг Московский.       Женщина докурила и зашагала в сторону двери, наконец решив оставить Сюзанну одну, но остановилась перед самым выходом, дабы дать последнее наставление белому тельцу девчушки:       — Волосы что б затянула крепко, а то отрежу, я предупредила.       Приведя себя в порядок, Сюзанна немного высунула нос из-за двери, и только после того, как увидела знакомый силуэт Поляковой — вышла. Руководительница в очередной раз пренебрежительно прошлась по телу девушки с ног до головы, не скрывая ухмылки из-за неправильно подобранной для неё формы, больше на два размера. Пшеничные локоны длинной ниже поясницы были затянуты в тугие косы на макушке, что Полякова одобрила и положительно кивнула. Сюзанна безропотно ждала, пока окончится ревизия её внешнего виды, лишь теребя пальцы на левой руке. Выпучив большие голубые глаза в сторону Поляковой, она ждала очередного едкого замечания или неуместного комментария в свой адрес, однако от женщины этого не последовало.       — За мной иди, в медпункт, расскажу тебе что требовать от тебя буду, и с военврачём нашим, Евгением Борисовичем познакомлю, — Екатерина повернулась спиной к девушке и зашагала по длинному коридору старого особняка, от чего кирзовые сапоги громко застучали о деревянный пол.       »…В октябре жители города почувствовали на себе явную нехватку продовольствия, а в ноябре в Ленинграде начался настоящий голод. Были отмечены сначала первые случаи потери сознания от голода на улицах и на работе, первые случаи смерти от истощения, а затем и первые случаи каннибализма. Запасы продовольствия доставлялись в город как по воздуху, так и по воде через Ладожское озеро до установления льда. Пока лёд набирал достаточную толщину, движение автомашин через Ладогу практически отсутствовало. Все эти транспортные коммуникации находились под постоянным огнём противника. Несмотря на самые низкие нормы выдачи хлеба, смерть от голода ещё не стала массовым явлением, и основную часть погибших пока составляли жертвы бомбардировок и артиллерийских обстрелов.       В ноябре 1941 года положение горожан резко ухудшилось. Собственных запасов продовольствия у населения уже практически не было. Смертность от голода стала массовой. Специальные похоронные службы ежедневно подбирали только на улицах около сотни трупов. Рыть могилы в промёрзшей земле было тяжело, поэтому команды местной противовоздушной обороны использовали взрывчатку и экскаваторы, и хоронили десятки, а иногда и сотни трупов в братские могилы, не зная имени погребённых…» 30 октября 1941 года       Один день, сменял другой, настолько быстро, что жизнь сливалась в одну чёрную и страшную картинку. Уже в начале октября начались морозы, температура в ленинградской области опускалась ночью до -10 градусов. В конце октября выпал первый снег. Становилось очевидным, что зима будет беспощадной. 105-я зенитно-ракетная дивизия под командованием начальника штаба майора Ивана Максимовича за два месяца переезжала 4 раза, смещаясь севернее по побережью Ладожского озера. Конечной точкой дислокации войск стал посёлок Коккорево, где вышестоящим руководством было приказано всеми возможными силами и ресурсами останавливать немецкую авиацию на подлёте к городу и обеспечивать сохранность гуманитарных сухогрузов, идущих с большой земли. Немцы обстреливали город каждый день, иногда по нескольку раз. Порой зенитчикам удавалось подбить врага в небе, летящего со стороны Шлиссельбурга, в противном же случае, немец прорывался в Ленинград и бомбил остатки домов на руинах некогда царственного города.       Сюзанна забыла, когда в последний раз спала больше 4 часов в сутки. Каждый день девушки начинался с нескольких окровавленных тел, иногда с оторванными конечностями, а заканчивался стиркой простыней и бинтов до поздней ночи. В качестве военфельдшера Сюзанна выполняла все указания военврача Константинова Евгения Борисовича. Константинову было около шестидесяти, он спасал советских солдат ещё во время Финской и Гражданской войн. Несмотря на специализацию хирурга, Евгений Борисович брался за всех больных и раненых, которые к нему обращались. Мужчина проводил по несколько операций в день, иногда сутками не отходя от стола. В Сюзанне он увидел прилежного ученика практически сразу, и всё чаще предоставлял место в операционной именно ей, а не Поляковой, от чего между девушками возникло некоторое напряжение. Екатерина не могла понять, как она, будучи дипломированным специалистом, окончившая медсестринское училище уступила пальму первенства восемнадцатилетней выскочке, которая всего один курс отучилась на врача. Хорошо, что женщина не знала, что Сюзанна отучилась всего месяц, а все медицинские навыки переняла от матери. Но это до сих пор оставалось в тайне, как и точный возраст Янковской.       Ситуация осложнялась тем, что Полякова и Сюзанна жили в одной комнате, вместе с санитаркой Капой. Сюзанне на каждом новом месте дислокации войск доставалось самое неудобное спальное место. Вот и в этом, дореволюционном кирпичном здании детского дома, девушке досталась койка прямо у выхода, на самом сквозняке. Каждый раз вход в комнату сопровождался громким ударом дубовой двери о железную койку Сюзанны, от чего она неминуемо просыпалась, прерывая итак чуткий сон. Однако в скором времени, несмотря на то, что неприязнь Поляковой к Сюзанне не исчезла вовсе, но ослабла уж точно, из-за прибытия новых девушек в состав дивизии. Мужчины гибли на фронте тысячами, поэтому с каждым месяцем Красная Армия насчитывала всё больше девушек и женщин. Зенитчицы и связистки пополнили ряды 105-й дивизии, из-за чего фокус Поляковой чуть сместился от Янковской в сторону других симпатичных объектов ненависти.       Прибывшие девушки быстро разбивались на группы, в составе которых секретничали, заплетали причёски и обсуждали парнишек, служивших в их батальоне. Сюзанна же, за все 2 месяца друзьями так и не обзавелась. Во время приёма пищи она садилась на край скамейки отдельного медицинского стола, и, не проронив ни слова, поглощала безвкусную пищу. Иногда за целый день девушка могла лишь обменяться парой предложений с Евгением Борисовичем по поводу очередного пациента, или отчитаться перед ним о проделанной работе и выполненных заданиях. Ежедневные язвительные комментарии от Поляковой и басистый смех Капы в конце дня Сюзанна просто пропускала мимо ушей, не имея ни сил, ни желания что-то соображать для ответа. О маме Янковская практически не вспоминала, некогда было. Каждый раз, пытаясь вспомнить её правильные черты лица перед сном, девушка тут же проваливалась в сон, который практически сразу прерывал звук удара двери о койку. А вот о брате она думала постоянно. Каждый раз, подходя к очередному изуродованному мальчишке Сюзанна молилась, чтобы это оказался не Артемий. Пока ей везло, Артемия не было ни среди раненых, ни среди убитых, ни даже среди новоприбывший. Иногда девушке казалось, что она и вовсе не узнает брата во время встречи, с каждым днём лица близких всё больше размывались в сознании, оставляя лишь безликие воспоминания. А что насчёт Лёши… О нём девушка старалась вовсе не вспоминать, слишком горько было осознание разлуки. Ведь они никогда дольше, чем на три месяца во время летних каникул не расставались. С первого класса сидели за одной партой, ходили по одному маршруту в школу и по вечерам готовили плюшки с Алёшиной бабушкой Светой. Плюшки… Их запах она бы узнала тотчас из тысячи других. Те самые, из сладкого теста, политые растопленным маслом и посыпанные сахаром. Когда Сюзанна закрывала глаза, и думала о них, сквозь ресницы наворачивались слёзы. Бабушка Света наверняка погибнет в осаждённом городе, а Лёша… Девушка чувствовала, что больше его никогда не увидит. Конечно, она надеялась на лучшее, но сердце сковывало отчаяние и неминуемое приближение очередного горя. Возможно, Алёша уже погиб, и покоится в общей могиле. Его некогда улыбчивое лицо и светлые волосы залиты кровью, а в карих глазах застыла смерть. От таких картин руки Янковской всегда начинали трястись, и одинокая слеза скатывалась по белой коже девичьей щеки.       — Привет! — прервала мысли Сюзанны девушка с двумя косичками, завязанными белыми лентами, — Можно я с тобой сяду? — спросила Янковскую Валя Крылова — новая санитарка, прибывшая вчера вечером и сразу впавшая в немилость у Поляковой.       — Садись, это стол медперсонала, в следующий раз можешь не спрашивать, — Сюзанна лишь вскользь взглянула на Валю и продолжила поглощать отвратительную манную кашу, подаваемую на завтрак вот уже на протяжении недели. Валя Крылова, чуть смутившись холодом со стороны своей коллеги, присела на край деревянной скамейки и украдкой улыбнулась Сюзанне, которой не было совершенно никакого дела до новой соседки.       — А ты ведь тоже 23-го года рождения, да? — неожиданно спросила Крылова, от чего у Сюзанны в горле каша встала комом, — Я вот в марте родилась, а ты? — Валя, кажется, совершенно не собиралась завтракать, даже не окунув ложку в белую субстанцию тарелки. Сюзанна резко повернулась на сидящую справа девушку, и испуганными голубыми глазами взглянула на наивное лицо своей собеседницы. Увидев на румяных щеках девушки несколько прыщей, она опустила взгляд на совершенно плоскую, фактически отсутствующую грудь той. Выдохнув, Сюзанна подняла брови и наклонившись к новой коллеге, ответила, еле шевеля губами:       — Я-то 23-го, а вот ты родилась явно позже на несколько лет, так ведь? — Валя, как будто ударившись током, резко выпрямилась и посмотрела по сторонам, убеждаясь, что никто вокруг их не слышит.       — Только не говори никому пожалуйста, я специально в паспорте цифорки подрисовала другие, чтобы на фронт попасть, — только сейчас Сюзанна увидела большие карие глаза своей собеседницы, полные страха, — У меня дед, папка и братья на фронт ещё 22-го уехали, мне делать нечего было, я из Пушкина бежала, когда туда немцы пришли, у меня и дома-то теперь нет, всё гады заняли, говорят, на себя работать заставляют, а я б не смогла им сапоги драить, лучше уж своим. Сюзанна чуть отстранилась от девушки, сунула в рот очередную ложку каши, и еле заметно кивнула. Рассказывать ей о себе она точно не хотела, но и девушку раскрывать ей было не за чем, сама два года себе прибавила, чтобы на фронт попасть, Валя, возможно, её одногодка. Дабы подтвердить свою теорию Сюзанна спросила её: — А сколько тебе на самом деле лет? — 14, — ответила Крылова, снова оглянувшись по сторонам. — Сколько? — Сюзанна, не ожидая подобных эмоций от себя, громко переспросила сидящую рядом девушку, от чего последняя аж дышать перестала на несколько секунд. Некоторые люди в столовой оторвались от приёма пищи и устремили свой взор на чересчур шумную парочку за медстолом. Сюзанна же, извинительно кивнув, сделала вид, что продолжает завтракать. — Прости, я не специально. Крылова только поджала губы и решила не продолжать беседы с впечатлительной коллегой. По тарелкам вновь застучали алюминиевые ложки, и только свист ветра за окнами прерывал однотонные удары о посуду. Однако в один момент привычную утреннюю тишину сменил звук отодвигающихся от столов скамеек. Подняв голову от тарелки, Сюзанна заметила вошедшего в помещение начальника дивизии в компании командующего 24-й армии, прибывшего сегодня ранним утром для осмотра рубежей. Последовав общему примеру, девушки за медстолом встали, опустившись только после команды товарища майора «Вольно!». Косым взглядом Сюзанна наблюдала, как Громов подходит к столу для старшего офицерского состава, снимает фуражку, здоровается за руку с остальными присутствующими за столом, а после, пригладив чёрные волосы, опускается на своё место. В любое время суток Громов выглядел с иголочки: идеально выглаженная гимнастёрка, и ровно заправленные брюки в начищенные сапоги. В штаб Иван Максимович приходил по утрам самый первый, поэтому было совершенно не понятно, когда он успевает начисто выбриться. Не смотря на тёмные синяки под глазами, Громов казался бодрым, и как всегда, чересчур задумчивым. Однако не все, как Сюзанна, аккуратно поглядывали на начальника дивизии. Валя, чуть приоткрыв рот, сощурилась, смотря в сторону «руководящего» стола, а потом вновь наклонилась к уху Сюзанны и шёпотом спросила: — Это тот что крайний слева наш начальник дивизии, да? В горле Сюзанны опять встал ком. Теперь она оглянулась по сторонам, удостоверившись, что их разговор никому не слышен, и только после этого ответила: — Да, это Иван Максимович Громов, только не смотри на него так открыто, проблем не оберёшься. — А мне говорили ему 33, а выглядит на все 40, — прикрывая рот ложкой с кашей, прошептала Валя, от чего Сюзанна только закатила глаза. — Так война же, она никого не щадит. А он ещё в финской участвовал, — Янковская поёрзала на стуле, заглушая их с Крыловой шёпот. — А тот что слева, который капитан… — Разговоры прекратить во время приёма пищи! — шёпот Вали прервал командный голос Громова, после чего стук ложек на секунду остановился. Девушки примкнули к тарелкам, не отрывая взгляда от стола, делая вид, что не им адресовалось замечание. Но вскоре удары алюминия продолжились, а новоиспечённые подруги не рискнули продолжать свой разговор во время завтрака.

      ***

      Сменив на дежурстве Катю Полякову и Капу, а также отпустив отдохнуть врача Евгения Борисовича после ночной операции, Сюзанна попыталась ввести новую санитарку Валю в курс дела. Скромный возраст девушки давал о себе знать, Крылова с трудом различала шприц от клизмы, отворачивалась от увечий на теле солдат и краснела от вида обнажённого мужского тела. Смена предстояла быть тяжёлой. После обеда привезли целую роту раненных солдат со стороны Морозова, Константинов оперировал безостановочно, только успевая зашивать увечья. Екатерина была вызвана с отдыха, и осела вместе с Евгением Борисовичем в операционной, оперируя одновременно по 2 человека за раз. В общей палате люди лежали на полу, даже вдвоём на одной кровати, стонали сидя у стенки и кричали, обнаруживая отсутствие у себя одной из конечностей. Помещение заполнил железный запах крови, экскрементов и смерти. Сюзанна только и успевала на тоненьких ножках бегать между койками и отдавать поручения Вале, которая от шока не с первого раза понимала, что от неё требуется, поэтому приходилось на неё кричать. Трупы девушки вдвоём волокли на задний двор, после чего Валя со слезами на глазах пыталась стереть мокрой тряпкой кровавые полосы на полу и лестнице. «Если ад существует, то он сейчас здесь» — подумалось Сюзанне, когда лежавший без половины головы солдат не своим голосом кричал так, что казалось, слышно было и в Ленинграде. Часы летели, но раненых меньше не становилось, несмотря на то, что на заднем дворе снегом припорошило уже более двадцати тел в зелёной форме. Лицо Вали опухло, а слёзы, кажется, уже закончились. Она ползала на коленях по полу и окровавленными руками убирала остатки рвоты, грязи с сапогов солдат и литры крови. Не смотря на то, что окна в общей палате были закрыты, Сюзанна перестала чувствовать зловонный запах и слышать крики и стоны. Сидя над раненым, она неспеша и аккуратно обрабатывала и зашивала раны, накладывала повязки и ставила уколы. Во время работы время для неё переставало существовать, как и окружающие обстоятельства. Сюзанна не замечала, как пара молящих и испуганных глаз молодого солдата смотрят не неё во время того, как она зашивала ему дыру в животе. Не слышала, как её матерят и кричат другие больные, требующие должного ухода к своей персоне, не чувствовала запаха мочи, когда Валя ещё не успела сменить пелёнки. Лицо девушки на протяжении всех часов этого ада выражало исключительно сосредоточенность. Два месяца, проведённые бок о бок с выдающимся врачом Евгением Борисовичем дали о себе знать. Своё дело Сюзанна знала хорошо. От очередного пациента без кисти руки Янковскую отвлёк испуганный голос паренька-солдата, показавшегося в двери. Сюзанна оторвалась от обработки одной сплошной раны, и сперва, посмотрев в окно, заметила, что уже темно. На входе в общую палату, зажимая нос рукой, стоял невысокий мальчик в характерной зелёной форме. — Кто свободен из военфельдшеров, товарищ майор срочно вызывает, — солдат проговорил всё на выдохе, а после вновь закрыл нос рукой и приоткрыл дверь, чтобы хоть немного продышаться чистым запахом коридора. — Никто не свободен, — коротко ответила Сюзанна, не снимая маску. Она собиралась вернуться к стонущему больному, но чересчур впечатлительный солдат не собирался уходить один. — Велено без медработника не возвращаться, очень срочно, товарищ майор Громов Иван Максимович приказал, — молодой солдат особенно сделал акцент на должности и фамилии, видимо, для того, чтобы Сюзанна уж точно осознала всю важность происходящего. — Нет сейчас свободных медработников, я никуда не пойду, — девушка больше не планировала участвовать в этом бессмысленном разговоре и продолжила пинцетом доставать маленькие камушки и землю из того, что раньше было рукой. Валя, сидя на коленях и испачканная вся в самых разных жидкостях жизнедеятельности человека, остановила свой процесс уборки, и чуть приоткрыв рот, наблюдала за ситуацией. Повисла немая пауза, даже больные на несколько секунд притихли, и наблюдали за происходящем в общей палате. Казалось, только Сюзанна соблюдала самообладание и продолжала спасать молодому парню жизнь. Постояв ещё несколько секунд, солдат попятился назад и вовсе вышел за дверь палаты, на что Сюзанна даже не подняла головы. Буквально через несколько минут большая дубовая дверь быстро открылась, и ударилась о стенку, от чего на пол посыпалась белая штукатурка. Валя, сидя на паркете, подпрыгнула на месте и схватилась за сердце. Шагая по грязному полу своими начищенными сапогами к койке, где Сюзанна зашивала раненого, приближался Громов. Лицо его багровело от злости, а чёрные брови были сведены у переносицы, из-за чего образовывалась глубокая морщина. — Имя, фамилия, звание, быстро! — сквозь сжатые зубы агрессивно пробасил Громов, больные снова перестали стонать, а Валя попыталась спрятаться за одной из коек, лишь поглядывая одним глазком на развивающееся представление. Сюзанна подняла голубые глаза, которые контрастировали с занявшей половину лица марлевой маской, и тихо и не торопливо, будто не замечая сложившегося напряжения ответила: — Сюзанна Янковская, младший военфельдшер. И не кричите, пожалуйста, тут санитарная часть, а не плац. Майор удивлённо приподнял брови, явно не ожидая такого ответа, и сильнее сжал губы, так, что они образовали одну сплошную линию. Руки Громова сжались в кулаки, и он убрал их за спину, дабы не пугать маленькую девушку своим видом. Иван Максимович будто бы не замечал зловония, царившего в палате. Его синие глаза, в которых бушевал шторм, и казалось, даже искрили молнии, требовательно смотрели на Сюзанну, которая в ответ не отводила взгляда. — Младший военфельдшер Янковская, — наконец продолжил Громов, но уже голосом на тон ниже, — Я прошу Вас последовать за мной, это приказ! — последнее слово он интонационно выделил, проговорив его практически по слогам. — Если я сейчас не зашью этому молодому человеку артерию, он истечёт кровью и умрёт в течении 20 минут, но сначала будет мучатся от холода, связанного с потерей крови, — солдат, которому Сюзанна обрабатывала остатки руки испуганно округлил глаза, а на его лбу выступили капельки пота, — Может быть в операционной освободилась Екатерина Дмитриевна или Евгений Борисович, проверьте пожалуйста, — после этих слов Сюзанна опустила голову к оторванной конечности и продолжила умело работать иголкой, зашивая что-то в красном месиве тела стонущего солдата. Майор громко выдохнул, и исказил лицо в злобной гримасе. Все присутствующие в тот момент в палате с полной уверенностью могли подтвердить, в воздухе повисло такое напряжение, что если бы кто-нибудь вздумал зажечь списку, весь особняк неминуемо взлетел бы на воздух. Громов понял, что тактику общения с этой особой непременно надо сменить, а то его дивизия останется без одного военфельдшера, которых итак недобор. — 10 минут, и я жду Вас за дверью. Цирк-зоопарк какой-то, — развернувшись на каблуках кирзовых сапог, Громов направился в сторону выхода, сжимая ровные зубы с такой силой, что, казалось, точно треснет эмаль или сломается челюсть. «Повезло так повезло, мало того, что дистрофик, так ещё и девка неуправляемая. Сутками в наряде простоит» — пронеслось в голове у Ивана Максимовича, когда он закрыл снаружи дубовую дверь санчасти и потёр переносицу между напряжёнными глазами.