Маяк

***

Оказалось, что с Хэ Сюанем вполне можно было ужиться — при желании. Взаимные подколки никуда не делись, да и оба упоминали каждый день, мол, ждут не дождутся второго пришествия парома, чтобы отправиться на материк разбираться с неловкой ситуацией с общей собственностью. Но пока Ши Уду был даже рад, что в те минуты, когда морская стихия нечеловеческим голосом ревела за окном, ударяясь в стекло проливным дождем, в пределах маяка был ещё кто-то, кроме него. Будь иначе, он, возможно бы, сошел с ума. От одиночества. От громких, едва ли не потусторонних звуков бушующего шторма. От раздирающего изнутри. Теперь у них даже была видимость некоторой совместной деятельности. Каждое утро Хэ Сюань выходил к берегу на рыбалку, а Ши Уду шёл за ним, придерживая под мышкой мольберт, а в другой неся связку кистей, мастихин и нож. После он устанавливал мольберт на три ножки, водружал туда холст (который прежде требовалось натянуть, как барабан) и приступал к рисованию. Порой взгляд его смещался с океанских волн на фигурку одинокого рыбака, почти терявшегося на их фоне — и тут же она проступала на картинках темным, неясным пятном. Если Хэ Сюань и обнаружил своё почти незаметное появление на его полотнах, то никак это не прокомментировал. Ши Уду вызывал всё больше и больше противоречивых чувств. С одной стороны, Хэ Сюань был слегка раздражен тем, что остаться на краю земли в полном одиночестве не вышло, и вдобавок — характером Ши Уду. За тот случай с кражей рыбы он даже почти не злился, только испытывал сильнейшее желание закрыть лицо рукой — надо же было додуматься. Вместе с тем Ши Уду вызывал странный интерес. Чем дальше, тем меньше он напоминал типичного мечтателя-человека искусства. Зачем он здесь? Меньше всего художник напоминал того, кого манит идея отшельничества. Как-то само по себе получилось, что работу они поделили меж собой по принципу: умственная и физическая. Хэ Сюань занимался тем, что протирал стекла и линзу на вершине маяка, следил за тем, чтобы свет не гас, смазывал скрипящие и ржавеющие части оборудования, неодобрительно покачивая головой. Ши Уду же кропотливо записывал метеорологические наблюдения и все происходящее, правда, Хэ Сюаню эти записи никогда не показывал — будто не журнал вёл, а личный дневник писал, ей-богу. Мелкие работы вроде заштукатуривания появляющихся трещин или покраски маяка они выполняли по очереди. Рыбачить в компании художника у Хэ Сюаня вошло в привычку. Даже, можно сказать, в приятную. Оба они были редкостными молчунами, особенно — когда заняты делом. Оказалось, не всегда присутствие кого-то другого мешает. В один из таких дней леска Хэ Сюаня за что-то зацепилась в воде, у самого берега, и он решил проверить, спустившись по мокрому камню. Однако тот оказался более скользким, чем он ожидал, и ноги в высоких рыбацких сапогах проехались по поверхности. Падая в воду, Хэ Сюань ухватился за талию стоящего рядом Ши Уду и ненамеренно — при всем его смешанном отношении, ненамеренно! — потянул его на себя. Падали в воду они уже вместе; Хэ Сюань охнул, когда Ши Уду болезненно заехал ему локтем по ребрам, наваливаясь сверху. Внезапно в полной мере осознав закон инерции, Ши Уду попытался выбраться хоть на какой-то островок суши. Но оказалось, что последнему не очень-то понравились подобные попытки, а после он и вовсе обернулся Хэ Сюанем, который болезненно морщился от удара. Уду пытался проморгаться — соленая вода попала в глаза, а волосы… Волосы, которые Ши Уду тщательно выпрямлял каждый день, проводя у зеркала не менее часа, да еще и занимаясь этим в такую рань, что его сосед еще видел десятый сон. Волосы, всегда подвязанные в низкий хвост, чтобы никто не прознал о жуткой, ужасной тайне. Ставшей явной при соприкосновении с водой. Темные, тонкие словно нить шелкопряда локоны превратились в волны — совсем такие же, как те, что обычно бились рьяно по ту сторону холста художника. Очаровывая внезапным превращением, обрамляя злое, изумленное, взволнованное лицо их хозяина. Что-то в груди Хэ Сюаня екнуло. Может, сердце, может ещё что-то — где там Ши Уду его задел, где-то в области поджелудочной железы? Он не был готов к подобным скелетам в шкафу — и куда всё это богатство девается обычно, когда только сожитель успевает их выпрямлять? И зачем? Глядя в покрасневшее сердитое лицо, вокруг которого плясали дикие, черные волны, на заломленные тонкие брови, на прикушенную от возмущения губу, Хэ Сюань чувствовал, будто воздух в его легких неумолимо заканчивается. Словно они не случайно в таком положении оказались. — Ты… ты… Эмоции настолько переполнили Ши Уду, что тот не мог подобрать правильных слов. Мозг торопливо перебирал варианты, которыми его обзывал Хэ Сюань — настал подходящий момент для возмездия. — Ты тоже горе луковое! — наконец выдал он. Хэ Сюань не смог с ним не согласиться. Вместо ответа он просто протянул руку к лицу Ши Уду, огладив большим пальцем подбородок, и прижался своими губами к его. Тот от шока приоткрыл рот, невольно позволив Хэ Сюаню хозяйничать внутри своим языком. Затем — чуть подался вперед и едва заметно шевельнул губами, словно бы желая ответить, но одновременно боясь этого. Что-то мелькнуло в его глазах, и на мгновение Ши Уду, не отдавая себе отчет в своих действиях, страстно прижался губами к чужим губам, словно бы выпуская наружу нечто, мучающее изнутри. Затем торопливо оттолкнул Хэ Сюаня (да так, что тот едва головой о камень не приложился), вскочил и бросился в сторону маяка. Видимо, волосы выпрямлять.

***