Тремя метрами выше

      — Ты же в курсе, что это не та новость, о которой забудут через неделю? — Джинни резко разворачивается, высекая ледяные искры из-под лезвия коньков, такие же обжигающие при попадании на кожу, как и тональности её голоса сейчас. — Если ты согласишься, то будь готова, что это навсегда останется пунктиком в твоей биографии.       Пунктик в биографии…       Скорее пятно от опрокинутой банки с чернилами. Не вывести, только сжечь или надеяться на то, что в её жизни будут куда более значимые события, способные затмить роман с Малфоем. Не могла же она потом, когда всё закончится, собрать целую пресс-конференцию для того, чтобы сказать правду?       Признаться, чувствуя себя в допросной комнате под слепящим светом лампы, а не под треском затворов десятка объективов, что она пошла на сделку. Обменяла его энтузиазм на ложь всему миру.       Это даже в её голове звучит совершенно безумно. Как продажа собственной души дьяволу за горстку монет. Серебряных затёртых сиклей.       — Это полный бред… — голос Уизли идёт ввысь, но потом она себя одёргивает, понимая, что их могут услышать. Её взгляд находит команду противников, с которыми они сегодня делят лёд в попытках наладить контакт. Но две группы людей катаются в стороне друг от друга, чтобы это работало так, как задумано. И замерзшее озеро под их ногами будто поделено огромной трещиной с чернеющей в ней бездной, к которой никто не хочет приближаться. — Ну, знаешь, мы ведь не на каком-то чемпионате. Эта победа не должна иметь такой цены.       — Дело вовсе не в победе, — перенимая настрой подруги, более жестко, чем хочется, отвечает Гермиона и совершает ещё один оборот вокруг своей оси, благодаря родителей за то, что она сейчас не падает на каждом шагу, как Роджер, потому что в детстве они часто ходили на каток. — Все, кроме Дэвиса, и, наверное… Малфоя, хотят связать свою жизнь с квиддичем. Но кому будут нужны игроки, которые за три месяца не смогли стать командой? Не смогли показать ничего, кроме череды скандалов.       — Меньше двух недель, Гермиона, — Джинни разводит руками. Нервно, почти резко. И тормозит, вынуждая Грейнджер сделать тоже самое. — Это не тот срок, за который можно что-либо поменять.       — Но это не значит, что нужно опустить руки, — упрямо произносит она, сокращая между ними расстояние. — Теперь это не просто борьба за честь школы и не только возможность полетать лишний раз. Это шанс. И он будет точно упущен, если мы даже не попытаемся. Правила игры поменялись в тот самый момент, когда турнир привлёк слишком много внимания. Но мы ведь игроки, да? Нам не привыкать находить лазейки в правилах.       — Игроки, — соглашается Уизли и давит улыбку, сильно контрастирующую с её серьезным выражением лица. — Назвать фиктивные отношения с Малфоем лазейкой… Иногда ты меня пугаешь ровно в той же степени, что и восхищаешь.       В глазах подруги мелькает что-то вроде принятия, хоть она и продолжает хмуриться. Грейнджер даже хочется протянуть руку и разгладить пальцем морщинку между её бровей, но она не позволяет себе.       — Давай вернёмся к остальным, — Гермиона тянет носом морозный воздух и кивает в сторону ребят, медленно собирающихся вместе. Что там происходит?       — Нужно написать письмо и предупредить Рона с Гарри, хотя на твоём месте я бы лучше отправила весточку Криви, чтобы он сфотографировал их лица, когда вести дойдут до школы, — отсутствие ноток раздражения в голосе Джинни смазывает остатки напряжения от их разговора. — Хотела бы я посмотреть, как на Хогвартс обрушится эта новость, создав эффект разорвавшейся бомбы.       Интересно сколько предрассудков погибнет под обломками, когда разрушительная волна снесёт стены замка вместе с чьими-то укоренившимися убеждениями?       Грейнджер инстинктивно касается ладонью солнечного сплетения, в попытках унять это чувство закручивающегося водоворота в груди. Стоит ли идти на такие жертвы?       — Знаешь, отдаю должное Драко. Для такого поступка действительно нужно иметь яйца. Об этом говорят всё реже, но это ещё ничего не значит. Просто навязанная толерантность, от которой их ненависть, — Джинни многозначительно переводит взгляд в сторону Власты, кружащейся на льду, — стала только сильнее. Поэтому для Малфоя этот шаг почти самоубийство. Объявить о таком, — она качает головой, — да ещё и как о романе, а не будущей помолвке, как принято в подобных семьях.       — У меня такое ощущение, что ты жалеешь его больше, чем меня.       — Для тебя это может быть даже полезно, — улыбается Уизли. — Покажи мне хоть одну девушку, которой вредил факт отношений с богатеньким аристократом.       — Ну, я рискую стать первой в этом списке, — поджимает губы Грейнджер.       Лёд сверкает.       Искрится в лучах солнца, заставляя щуриться. Здесь так спокойно, как ей больше никогда не будет в стенах Колдовстворца после вчерашней ночи. Гермиона боится, что к концу двух недель её вывернет всеми оттенками тревоги на нетронутый, идеально-белый снег перед матчем, если она не перестанет об этом думать.       Думать обо всём сразу.       Особенно ощутимым это становится, когда они с Ланцовой встречаются взглядами, стоит только Джинни и Гермионе приблизиться к толпе в разноцветных кафтанах.       — Как спалось? — беззаботно интересуется Власта.       …Поверь, это не первый и не последний раз, когда они попытаются запугать вас, чтобы на поле кто-то вроде Реджи точно наложил в штаны, пролетая мимо…       Теперь она точно в это верит, смотря в зелёные хищно прищуренные глаза девушки, которые так контрастируют с её миловидной внешностью. Светлые завитые на концах волосы Ланцовой подхватывает ветер, и один из локонов задевает Драко по лицу.              Малфой, кажется, не обращает на это никакого внимания.       Они стоят почти вплотную, соприкасаясь локтями. Такие подходящие друг другу, со своими острыми ухмылками и статью, словно вплетённой в мышцы и заставляющей их всегда держать спину так ровно. И отчего-то следующая фраза Гермионы звучит с примесью неуместной злости и сарказма, понятного только им двоим:       — О, просто прекрасно.       — Это хорошо, — удовлетворившись её реакцией, скалится Власта, добавляя: — Но, если вдруг будут проблемы, обращайся. Поделюсь травами для сна или, может… Спою колыбельную?       Липкое чувство дежавю накрывает мокрым одеялом. Гермиона читает по губам: «Тише, спи, мой милый странник.»       Непроизнесённый ответ режет глотку. Грейнджер просто не успевает разомкнуть обветренных от мороза губ. Заливистый смех, который подхватывает толпа, прерывает её.       Мерлин. Просто дыши.       Она ведёт головой в сторону, кажется, даже позвонки хрустят, чтобы увидеть, как Роджер барахтается на льду в попытках подняться. Обе команды собираются здесь, чтобы научить его кататься, как она понимает позже. После нескольких оглушающих минут, сопровождающихся звуком грохочущей в ушах крови.       К чёрту.       Убедившись, что у Александра всё под контролем, Грейнджер отъезжает в сторону. Романов смог сделать то, чего не смогла она. Заставил команды делить друг с другом несколько метров пространства, беспрерывно болтая о лесах, что окружали озеро, и не забывая при этом подсказывать Дэвису, куда лучше перенести вес тела, чтобы устоять на ногах.       Несколько кругов по озеру выветривают из головы нагромождение мыслей. Она скользит у кромки леса, разглядывая под ногами испещрённую трещинами полупрозрачную поверхность, когда её нагоняет Александр.       У него, похоже, входит это в привычку. Ловить её в те самые моменты, когда она меньше всего бы этого хотела. Или просто Джинни права в том, что Гермиона ему нравилась, судя по взглядам на уроках и в Хрустальном зале.       — Спасибо, — говорит на опережение Грейнджер и делает паузу. Смотрит куда-то в сторону. На бегущую вереницу деревьев. — За это всё.       Она надеется, что он понимает, но всё же через силу поворачивается, обводя глазами катающихся ребят. По парам и группам, состоящим из игроков их команд.              Веселье действительно объединяет.       Где-то мелькает фиолетовый кафтан Малфоя рядом с алым.       — Да брось. Это самая малость из того, что я мог сделать, чтобы сгладить впечатление о нас.       — Тебе не о чём было беспокоиться. Я не сужу всех по поступкам одного человека, — она сбавляет скорость. — У нас в команде тоже есть те, с кем всё не так просто.       — Ты о Драко? Ну он же просто защищал тебя…       Что? Гермиона издаёт звук, немного не дотягивающий до усмешки. Она просто давится воздухом, говоря:       — О боже, нет, всё не так…       — Хоть и наплёл о кольце…       Они произносят это одновременно и замолкают.       У Гермионы возникает желание откусить себе язык. Что, если именно Романов был тем самым доносчиком, который слил журналистам информацию для той статьи? Хоть и его милые ямочки на щеках никак не вязались с чем-то подобным.       Возможно, она параноит, но если они с Малфоем решили провернуть то безумие, предложенное им в библиотеке под заглушающим куполом, то пусть все думают так, как хотят, а правду она должна оставить при себе.       — В общем…       — Ну мне…       Снова одновременно.       Они останавливаются, не сговариваясь, и первый смешок срывается с его губ. Грейнджер улыбается, отмечая про себя одно. Его ямочки, правда, милые. Очень.       — Давай просто не будем о плохом, — откидывает со лба прядь тёмных волос Романов и потом чуть клонится в бок, замечая что-то у неё за спиной.       Звук ломающихся веток иглой входит в мозг. Создаётся ощущение, что позади Гермионы валится вырванное с корнями дерево. Настолько это громко.       Александр поднимает руку, делая ею пас, и направляет в сторону треска перстень. Она впервые так близко наблюдает за тем, как магия фокусируется в инкрустированном камне и вырывается наружу потоком волшебства.       — Ничего страшного, — наблюдая за тем, как Грейнджер ошарашено оглядывается, успокаивает её Романов. — Всего лишь берёзовая леди. Нет, конечно, если бы она тебя схватила, было бы мало чего приятного…       Она мажет взглядом по стволам с потрескавшейся корой и голым кустарникам, утопленным в сугробах, не понимая, что должна увидеть. Но потом замечает. Дерево напротив неё. Тонкое и высокое, с раскинутыми в сторону ветками похожими… на руки?       — Берёзовая леди? — переспрашивает Гермиона, отмечая теперь человеческие очертания и похожую на волосы верхушку ствола, которая распадается на волокна и колышется на ветру.        — Да, они стражницы лесов, и, если она из них только что хотела схватить тебя, значит, недалеко есть Великое проклятое дерево. А вот и оно, кстати, — Александр указывает на массивный дуб с белым стволом и красными листьями, который трудно рассмотреть с такого расстояния. — Профессор Морозова говорит, что Великие проклятые деревья — санитары. Они поглощают проклятия и всё, что может навредить лесу, но в замен расплачиваются, принимая на себя урон. Поэтому их кора лишена жизни, а крона полна яда. Берёзовые леди не позволяют приближаться к ним, но иногда их методы могут быть радикальными. По ночам эти чертовки могут приманивать оказавшихся неподалёку людей блуждающими огоньками, чтобы потом задушить.       — Как… мило, — выдавливает из себя Грейнджер, смотря на ветвистые «руки» стражницы напротив неё, которая, придя в себя после заклинания Романова, поднимается на корнях и медленно пятится назад. — Они ещё и ходят.       — Хотел бы я, чтобы последний матч проходил у вас. В Хогвартсе, наверное, так много всего интересного, — вздыхает Александр, провожая взглядом их гостью.       — Да, но деревьев-убийц нет. Только очень вредная Гремучая ива, — морщится девушка, вспоминая, что несколько её мётел были беспощадно сломаны, угодив под град ударов этого ненормального растения. — Но у нас есть гигантский кальмар на дне озера и кентавры в Запретном лесу.       — Кальмар?       Следующие пол часа они смеются, рассказывая друг другу странные и забавные вещи, связанные с их школами. К ним присоединяются Хейди и Джинни. Где-то рядом постоянно кружит Блейз, пытаясь обратить на себя внимание Уизли. Даже Джонс и Малфой не спешат рушить эту хрупкую идиллию, принимая участия в парных гонках от одного конца озера до другого.       Гермиона почти не чувствует клешней, вцепившихся в её шею и усиливающих хватку по ночам, когда она остаётся одна и снова может прокрутить в голове бесконечный список, состоящий из пунктов, выполнение которых должно рассеять туманность будущего.       Ей почти весело. Почти.       Потому что стоит им только пресечься, уголки её губ начинают дрожать от напряжение. Словно это всё вымученное и выстраданное, ненастоящее. Потому что с запахом его духов в неё проникает что-то ещё, помимо нот древесины и гвоздики, оседающей в ветках лёгких. Что-то более реальное, чем рука Александра на её предплечье или комментарии Джинни по этому поводу, сказанные так, чтобы их слышала только Грейнджер.       Что-то вроде осознания.       Боже. Она действительно готова продаться за победу?       Нет, дело вовсе не в победе, — повторяет Гермиона себе то, что говорила Уизли. Даже бросает в её сторону взгляд, чтобы найти в лице подруги какое-то подтверждение, но его там нет.       Там только улыбка и треск под ногами… Только мелькнувший на секунду страх, когда расколотые льдины начинают расходиться в сторону.       — Джин! — руки сами шарят по кафтану в поисках палочки. — Джи…       Грейнджер не договаривает. Понимает, что не успеет. Бросается в сторону подруги, сбивая ту с ног. Кусочек льда как стекло царапает ей щеку, когда она падает. Всё слишком быстро.       Хруст и крики смешиваются под аккомпанемент колотящегося сердца.       Гермиона шипит, чувствуя выбитое колено, и переворачивается, чтобы посмотреть на ладони, которые обжигает болью. Растаявший снег, окрашенный в красный, стекает по пальцам, и одна из капель разбивается о скулу.       А потом всё исчезает.       Друзья, спешащие к ней и чужой незнакомый язык, потому что заклинание-переводчик рассеивается.       И солнце. Оно тоже исчезает.       Первое, что Гермиона ощущает, это холод. Невыносимый, сковывающий кости, он проносится по всему телу и судорогой ударяет в ноги. Вонзается в кожу тысячей жалящих чар.       Она кричит, наблюдая за тем, как её голос, закованный в пузыри воздуха, медленно поднимается наверх.       Я тону, — проносится в голове, и Грейнджер гребёт руками, но тяжёлая одежда, напитавшаяся водой, тянет вниз.       И тогда она ощущает не только холод. Не только панику и ужас, заточенный в толстый слой льда над головой. Она ощущает чужую руку на своей.       Не тонешь, гуляешь по дну, — отвечает голос внутри её головы. Незнакомый и приятный…       Перед глазами мелькает длинный рыбий хвост и следом лицо парня. Становится темнее. Кажется, они отдаляются от поверхности озера, Гермиона пытается вырваться, но он кладёт свои тёплые пальцы ей на щеки, немного сжимая, и повторяет:       Не тонешь, гуляешь по дну.       Да, точно. Ей нужно… Просто… Погулять по дну.       Тело обмякает и становится таким лёгким. Невесомым. Он гладит её по лицу костяшками пальцев, напевая какой-то мотив. И тащит. Тащит вниз.       Она столько беспокоилась. И зачем? Вечно о чём-то думала, что-то решала. Сейчас это кажется смешным. Сейчас ей весело, без почти и если. И так хорошо, что она закрывает глаза.       Под веками пляшут красные вспышки. Кажется, даже всепоглощающий вакуум разрезает какой-то звук, но Гермионе не хочется проверять.       Тёплые руки сменяют другие, холодные. Жёсткие и мозолистые. Её хотят забрать отсюда? Нет.       Нет. Нет. Нет.       Она барахтается, но сил дать отпор снова не хватает. Грудь стягивает кольцом, и несколько непроизвольных спазмов выталкивают остатки воздуха из лёгких. Гермиона в последний раз открывает глаза, чтобы потом оставить их такими.       Неподвижными, стеклянными и немного мутными.       Лёд сверкает.       Искрится в лучах солнца, заставляя щуриться.

      ***

      Древко метлы разрубает воздух, отбрасывая его в стороны как то, что имеет телесную оболочку. То, что можно нащупать, вытянув руку навстречу и ухватиться пальцами, почувствовав при этом что угодно, но только не пустоту.       Сорвавшись в штопор, Грейнджер несётся навстречу к земле. Притягиваемая гравитацией, словно огромным магнитом, к величественно раскинувшимся горам, объятым лесами у подножий и снегами у пиков.       Это её грёбаное призвание.       Летать, закладывая ровные виражи и мёртвые петли, распугивая стаи птиц, для которых небо было домом, а она — лишь гостем, забывшем о манерах.       Наверное, в другой жизни Гермиона обязательно стала бы пилотом. Первоклассным, словно рождённым только для того, чтобы опровергать любые законы физики, вспарывая серебряным крылом перистые облака, в одно мгновение меняя курс на противоположный.       Но даже в той жизни, как и в этой, она бы чувствовала себя так, словно никогда не разобьётся. Не узнает, каково это — столкнуться с землёй, растекаясь по ней лужей из горючего и крови под звуки скрежета металла или дерева, крошащегося в щепки.       Никогда.       Но, несмотря на все «никогда», метла её не слушается, вибрируя от перегрузки под намертво вцепившимися руками.       И это просто… Вау…       Свободное падение ощущается как восторг. Как адреналин, который вкалывают прямо в сердце. Как сама жизнь.       В куске дерева под ней магии остаётся всего на чуть и то, только для того, чтобы вывернуть метлу на себя и не вонзиться в землю как гарпун, а плоско шлёпнуться, ломая ноги, предварительно замедлив скорость падения на ничтожные метры в секунду.       Горы приближаются. Скалятся и норовят нанизать её брюхом на один из острых пиков. Обманывают взгляд мягкими подушками из снега.       Это невероятно. Лететь, обгоняя зависшие в воздухе кристаллики льда, сцепившиеся в неповторимом узоре, и замечать краем глаза, как облака обрушиваются прямо на скалы и стекают вниз плотным туманом.       Солнце лучами облизывает её щеки, и всё кажется таким реальным… Грейнджер даже может поклясться, что чувствует тепло. И морозный воздух. И ветер прямо в лицо. И даже текстуру древка метлы под онемевшими подушечками пальцев.       Но всё это неправда.       Потому что ни в этой жизни, ни в какой другой Гермиона не может разбиться. Умереть? Да, в тысяче реальностей и миллионом разных способов. Но никогда от того, что её предало небо.       Бесконечное неконтролируемое падение оказывается ложью, но Грейнджер всё равно дёргает древко метлы на себя, вкладывая всю силу, и плотно смыкает веки до ярких всполохов на обратной стороне сетчатки.       Земля уже близко.       Она чувствует, что лежит на чём-то мягком и вряд ли это одна из снежных вершин, потому что пальцы совершенно точно нащупывают ткань и пару выбившихся из неё ниток.       Какой же странный сон.       В нос заползает запах зелий, смутно узнаваемый в плывущем рассудке, и Гермиона пытается открыть веки, но ресницы слишком тяжёлые…       — Дья…вол, — шепчет она пересохшими губами.       — Проснулась, — голос Кирана отдаётся пульсацией в висках. Низкий и вибрирующий, он проносится по комнате, вызывая эхо. — Ты помнишь, что случилось?       — Не… — начинает Грейнджер, но сама себя обрывает. Хрипло выдыхая и распахивая глаза, приподнимается на подушках. — Джинни?       Воспоминания возвращаются урывками. Треск, ужас и холод. Какую-то часть этих ощущений она до сих пор чувствует отголосками в теле. Её пробирает дрожью, несмотря на тёплое одело и циркулирующее по венам бодроперцовое зелье, привкус которого без труда узнаётся на языке.       — С ней всё хорошо, ты её оттолкнула, а сама провалилась под лёд, — тренер давит ей на плечи, заставляя лечь обратно. — Мадам Бархина проверит тебя через час, пока выпей это… Чем бы это ни было, — Киран указывает на чашку с дымящейся жидкостью на прикроватной тумбочке. — И никуда отсюда не уходи.       Словно она действительно смогла бы сделать сейчас хоть шаг.       Гермиона аккуратно шевелит конечностями. Проверяет их целостность. Колено отдаёт тупой болью при сгибании, но она не подаёт вида, пока Дэвид сидит рядом, скрестив руки на груди, и внимательно следит за ней.       — Хочешь увидеться с командой? — спрашивает он, поднимаясь и заправляя за ухо прядь волос. Слышится звук открывающейся двери и перезвона взволнованных голосов. — Скажу им, чтобы приходили по очереди. Галдящая толпа у кровати — это последнее, что тебе сейчас нужно.       — Спасибо.       — Отблагодари лучше своего спасителя, а вот и он, — усмехается тренер, исчезая за ширмой цвета всего вокруг. Цвета стен, постельного белья и мира за окном, краски которого непрекращающимися снегопадами поглощает зима.       Больничное крыло выжигает сетчатку своей белизной. Поэтому фигура Драко — это практически единственное, на что она может смотреть без дискомфорта.       Какая ирония.       Наверное, у неё температура. Лихорадочный бред или что-то вроде того. Потому что остатки сил выжигает слабостью и она даже не находит в своих словах удивления или других эмоций, когда с губ слетает:       — Так это ты меня спас?       — Ты не дала мне ответа. Хотя, уверен, что он очевиден, — Малфой садится на стул рядом с её кроватью, перекидывая ногу за ногу. — Поэтому да, спас. Ты часть моего плана.       — А ты моего, — зачем-то отвечает она и снова приподнимается, поправляя подушки.       Ломота в теле адская. Выворачивающая кости из суставов, но Грейнджер не ведёт и бровью. Потому что это тоже требует усилий, которых нет. Она тянет руку к чашке с тёплой жидкостью, пахнущей травами, притягивает к себе и делает глоток.       — Тогда стоит начать приводить наши планы в исполнение, — от его спокойствия становится тошно. Или всё дело в привкусе можжевельника в напитке? Она не знает, просто сгладывает и проводит языком по горящим трещинкам на губах. Драко сопровождает это движение взглядом. — До бала не так много времени.       — У меня аллергия на перепады твоего настроения, — отнимая ото рта чашку, произносит Гермиона, припоминая ему утро.       Уроки в восемь утра сами по себе были тем ещё испытанием, не говоря уже о том, что Гермиона и Драко оказались единственными из команды, кто записался на артефактику и кого посадили вместе, не посчитав нужным разделять их и беспокоить студентов Янтарного двора.       Грейнджер разложила вещи на своей части парты, надеясь, что пару чашек кофе, выпитых за завтраком, помогут продержаться ей до конца занятия. Ночные прогулки, сопровождаемые жуткими песнями, никак не вязались с продуктивным сном и ранними подъёмами, поэтому сейчас она чувствовала себя полностью разбитой.       Гермиона обвела класс взглядом в поисках той, кого здесь никак не могло быть. В золотом море кафтанов алым цветом имели возможность похвастаться только глаза тех, кто спал сегодня так же отвратительно, как и она.       Зацепившись за несколько угрюмых лиц, девушка отвернулась, подмечая про себя, что этот кабинет ей совсем не нравился. Нагромождения артефактов в шкафах излучали разного рода магию, а избыток скопившейся на них пыли оседал прямо на поверхности столов.       Здесь было нечем дышать.       Просто невероятно, как быстро каждая её приятная эмоция к этому месту стёрлась после увиденного ночью, словно успела измазаться в воске пентаграмм и кругов на полу и пропахнуть гниющими яблоками. За какие-то доли секунд.       — Сегодня на уроке вы в парах разберёте выданный вам артефакт, — звенящим в утренней тишине голосом проговорила профессор, имя которого она прослушала. Грейнджер скосила взгляд на лист пергамента перед Драко в надежде, что он мог что-то записать, но тот оказался пуст. — На предметы наложено ограничивающее заклинание и если кто-то из вас обзавелся талантом снимать подобные чары, то я запрещаю вам это делать. Всё, что от вас требуется, — это дать подробную характеристику артефакту по внешним признакам и описать его свойства, исходя из того, какую магию у вас получится почувствовать. Способы могут быть любыми, — женщина взмахнула рукой, увлекая за движением перстня на пальце странные безделушки с полок, которые медленно поплыли по воздуху, находя себе место на партах студентов и продолжила: — Наши гости могут сдать результат своего совместного анализа на родным языке. А теперь приступим. Верю, что у вас всех хватит мозгов не проклясть своих однокурсников в ходе работы.       Перед ними опустилась безобидная на вид круглая шкатулка, которая могла бы уместиться у Грейнджер на ладони.       Что ж, этот день уже не имел шансов стать ещё хуже с учётом всех обстоятельств, поэтому она даже не попыталась себя подготовить к его реакции, прежде чем спросить:       — Как мы будет это делать…       — Молча, — холодно ответил Малфой, начиная вести записи.       — Работа должна быть совместной, — приглушённо сказала Грейнджер, но потом подумала, что у неё не было никакого желания с ним спорить, и замолчала, принимаясь за дело.       Какая разница, как они это сделают, если данная работа не шла в зачёт их настоящим бланкам с оценками. При должном уровне наглости можно было бы сдать и вовсе пустой лист, но она не собиралась так поступать, следуя просьбе Макгонагалл не марать честь их школы своими выходками.       К тому же ей действительно сейчас требовалось отвлечься, заняться чем-то знакомым и привычным вместо того, чтобы вспоминать безумное лицо Власты или не менее безумное предложение Драко, на которое она так и не дала ответа.       Как они могли сыграть в любовь, если он не мог даже нормально ответить ей на вопрос?       Это было полным абсурдом, а ещё слишком тяжёлым размышлением для восьми часов утра, поэтому Гермиона просто подтянула ближе пустой лист и принялась выводить аккуратным почерком слова.       Класс наполнился тихими переговорами студентов и звуком перьев, царапающий бумагу. Девушки из соседнего ряда слева то и дело посматривали в сторону Драко и потом перешёптывались, явно не обделив внимание и то, что они с Грейнджер были единственными, кто сидел в гробовой тишине.       В такие моменты разлад в их команде не мог бы увидеть только слепой. Неудивительно, что газеты упоминали об этом в каждой статье.       Начало декабря обдавало ледяным дыханием окна кабинета, оставляя морозные узоры на стекле. Гермиона натянула рукава кафтана на запястья, кожа которых неприятно контрастировала при соприкосновении с прохладой лакированного дерева, и отложила перо в сторону, закончив описывать их артефакт.       Она взяла в руки шкатулку и мысленно начала перебирать заклинания, что смогли бы помочь ей понять действие этой вещицы. Малфой всё равно не отрывал глаз от своего пергамента, словно ему даже не требовалось смотреть на переливы фарфора и серебряных вставок, чтобы дать им детальный анализ.       Выпендрёжник.       Никакой магии Грейнджер не почувствовала, сколько бы ни крутила штуковину в руках, поворачивая её разными сторонами к свету и прощупывая выпуклые детали росписи. Она вообще ничего не ощущала, кроме такого лишнего сейчас желание спать, ставшего, казалось, ещё сильнее к концу урока.       Крышка поддалась легко, механизм вытолкнул вверх балерину и издал зловещую и бренчащую мелодию. Но всего на мгновение, потому что в следующее Малфой захлопнул шкатулку, чуть не прижав пальцы Гермионы, и проговорил, забирая из её рук артефакт:       — Если я раньше просто сомневался в твоих умственных способностях, то сейчас очевидно, что они равны…       — О, да пошёл ты, — бросила Грейнджер, ощущая, как раздражение разогналось от нуля до ста буквально за длительность одного его выдоха между рублеными интонацией словами. Когда Малфой переходил на этот тон, в ней начинала кипеть кровь от бешенства. — На артефактах ограничивающие чары…       — Как и на твоих мозгах, видимо, раз ты не понимаешь, что ограничение — это растяжимое понятие, — парировал он так, будто знал, о чём говорит. Будто тёмные артефакты — это то, с чем он игрался вместо погремушек ещё до того, как научился ходить. — Если его сила высока, даже прибрав её наполовину, действие магии может отправить тебя в больничное крыло. Если так хочется проспать ближайших месяц без возможности прийти в себя, то вперёд. Не буду мешать, только дай сначала накину на свою часть стола заглушающее заклинание.       — Откуда ты знаешь, как действует шкатулка? — сузила глаза Гермиона, вспоминая то, что он даже не смотрел на неё, пока расписывал характеристики.       Малфой толкнул языком в щёку, смотря на Грейнджер сверху вниз. Даже сидя он был выше неё.       — Наверное, Уизел и тот бы почувствовал, как от одного нахождения рядом с ней клонит в сон, — ответив на её вопрос в своей манере, хмыкнул Драко и отвернулся.       Клонит в сон?       Видимо, её личные чувства наслоились на воздействие артефакта, и она не смогла отличить одно от другого. Этот день только что не просто стал хуже, от него теперь веяло разочарованием.       Разочарованием в самой себе. И проигрышем ему.       Гермиона записала последнее предложение в свой лист и встала, чтобы его сдать. Выходя из класса под звон колоколов, её не покидало ощущение того, что между её лопатками застряла стрела, вгрызаясь в плоть зазубринами наконечника.       Она знала только одного человека, чей взгляд чувствовался именно так.              Теперь же он сидит рядом с ней, источая расслабленность. Никаких попыток оскорбить или задеть. Грейнджер делает ещё один глоток, наблюдая за тем, как Малфой раскручивает свою палочку в пальцах, играясь.       — Только на это? У тебя аллергия, — уточняет он, устремив взгляд в окно за изголовьем её кровати.       Интересно, идёт ли сейчас снег?       — В большей степени только на это, — виновата ли усталость или это реакция на травяной чай, Грейнджер не знает, но ей снова хочется спать. Будто за одной из ширм снова звучит мелодия из шкатулки.       — Надеюсь, это не помешает нашим планам.       — Надеюсь, тебе будет так же невыносимо, как и мне, — тихо говорит она, возвращая обратно на прикроватную тумбочку полупустую чашку с прилипшими к стенкам чаинками. — Скрывать свою ненависть.              — А ты меня ненавидишь?       Где-то вдалеке Гермиона слышит голос Джинни и какое-то копошение. Она даже улавливает голос тренера и скрип двери.       Веки тяжелеют, но ей так хочется увидеться с остальными. Приходится бороться с собой, чтобы вырвать из лап реальности ещё немного времени.       — Да, — на одном дыхании отвечает Грейнджер, поймав его глаза своими. — Ненавижу.       И тогда Малфой улыбается ей.       В первый раз по-настоящему. Без остриёв лезвий в уголках губ, о которые режешься одним взглядом, и без корки льда, обрамляющей его зрачки, потому что да, его радужки похожи на то озеро, почти утащившее её на дно.       Но не сейчас. Сейчас там тепло, там тают снега и бьются волнами о склеру расплавленные айсберги.       Ненавижу, — повторяет про себя Грейнджер, перед тем как провалиться в сон, окончательно сдавшись в плен своей слабости.       Несколько лет спустя она с уверенностью скажет, что всё началось именно тогда. В этот бесконечно длинный и промозглый день.              Всё началось для них с его чёртовой улыбки.