my lord strong

Was it ever real? Or was it in my mind? Could we still be happy? Or are we out of time? Only got two choices, and the choice is mine.

Эймонд изучал науки, в том числе и боевые, чтобы компенсировать свою потерю. Чтобы доказать и показать Люку, мол, смотри, ты не сломал меня. Хотя что можно было доказывать восьмилетнему ребенку? Это Эймонд с каждым годом понимал все чётче. Но в душе теплилась надежда, что однажды этот малец подрастёт и придет извиниться не из жалости, а из уважения, поняв, что совершил ошибку. Но Люцерис так и не пришел. Приехал. Через несколько лет. И засмотрелся так бесстыдно на резкие, но такие точные и грациозные движения дяди в боевом танце. Люцерис даже рот приоткрыл, сначала не узнав фигуру со спины. А потом и вовсе широко раскрыл глаза и требовательно взглянул на брата, безмолвно прося его объяснить, что за чертовщина. В хорошем смысле. Но, кажется, Джейс его восхищения не разделял и сам рот раскрыл совершенно по другому поводу. Люк и подумать не мог, что мальчик, над которым они все вместе подшучивали когда-то, вымахает в его дядю. В том самом смысле, с теми самыми параметрами и аурой, исходящей от него. В дядю, у которого ему бы брать уроки, но они, увы, не ладили. Как-то с того раза разговора и не получилось. И вот они уже совершенно другие люди. Только Люк так и остался мелким, слабым темноволосым мальчишкой с затравленным взглядом, на которого все вокруг пялились. Честно говоря, дядя пялился тоже, но это было совсем другое. За весь вечер ему так и не удалось понять, что своим взглядом тот хотел сказать. Эймонд смотрел мягко и заинтересованно, только подплясывали бесенята каждый раз, как Люк уделял время своей невесте. Люцерис упорно делал вид, что не замечает этого, искал спасения в глазах Рейны, в кубке с вином, в теплом взгляде на брата, что был для него примером. Ведь если не позволять смутить себя, то Эймонду и смысла не будет продолжать эту игру. Но вскоре уже не было ясно, какие у этой игры правила. Дядя не стеснялся ничего и почти не сводил глаза с юного Люцериса, даже когда касался губами металла кубка или произносил тост за здоровье всех в комнате. Джейс знал цену себе и своей жизни, так что, несмотря на то, что владел главной тайной их семьи, не позволял никому больше усомниться в их происхождении. Брат был терпелив и сдержан, ему было плевать на перешептывания за спиной и даже громкие слова дядь за столом. До поры до времени. Пока мерзкие слова Эйгона не коснулись его невесты. Пока Эймонд не потерял контроль и не начал повторять свое завуалированное оскорбление раз за разом. На такой вызов Джейкерис не мог ответить молчанием. Он осознавал последствия того, если он не ответит, если все примут эти слова за истину. И он тут же ринулся в бой за честь семьи, в частности их с Люком. Брат верил, что имеет на это право. Люк не верил уже ни во что. Он не хотел быть обузой, не хотел был попрошайкой, не желал бороться со злыми языками, особенно, когда один из клеветников сидел напротив и через весь стол непробиваемо сверлил ехидным взглядом. Люцерису мечталось по вечерам однажды уснуть и проснуться с чертами Веларионов. И чтобы все это кончилось, как страшный сон. Как ни старался, у него никогда не находилось такой сумасшедшей энергии, как у Джейса, чтобы хотя бы посчитать себя достойным. Достойным защищать честь, иметь титул или опровергать очевидное. Люку не хватало смелости вступить в дебаты с собственной совестью, он знал, что проиграет. Джейс готов был идти до конца, до первой крови или смерти клеветника, потому что он верил в силу их семейных уз и в то, что мама поступала верно. У Люка была только мамина теплая улыбка, которой он тоже безоговорочно верил. Была рука Рейны, касающаяся его в утешительном жесте. И, конечно, был такой заботливый брат, наследник престола в будущем и самый ярый защитник их маленького государства. Но Деймон все эти годы убеждал его, что не получится всю жизнь прятаться за мамой, как однажды, когда по его вине жизнь дяди навсегда изменилась. Даже метафорически выражаясь, Люцерис никогда не собирался вечно хвататься за мамину юбку, но её поддержка была необходима. Хотя бы Рейнира верила в то, что он был достоин хоть чего-то. Однако, когда мамы не будет рядом, ничей теплый взгляд не придаст ему силы и смелости. Он решил воспользоваться советами Деймона, но по-своему. В юном сердце ещё не было столько жестокости и решительности, исключая тот случай в детстве, когда он сорвался в попытках защитить родных. С тех пор слишком боялся потерять контроль и редко притрагивался к оружию. Так что на ум пришла гениальная идея повторять поведение отчима как актёрские этюды. Притворство было не самым плохим вариантом приобрести рано или поздно определенные качества. И когда уже стало невыносимо выдерживать пристальный взгляд дяди, Люк скорчил самую заносчивую физиономию, что только можно было изобразить на детском лице, как у него. Ему даже казалось, что такое выражение на контрасте с миловидной внешностью произведет больший эффект. «Как этот мелкий засранец себе позволил, ещё молоко не обсохло», — наверное, подумает дядя. И возможно прекратит все поползновения с целью лишить Люка самообладания. Он кривил губы в ухмылке, не отводя издевательского взгляда, и уже вовсе засмеялся, когда около дяди поставили блюдо с жареной свиньёй. Честно говоря, Люку не было смешно. Ну, может самую малость. Но все веселье испарялось, когда он переводил взгляд с блюда на лицо рядом сидящего, видел повязку на его глазу, вспоминал, что наделал тогда. Дядя живёт с этим всю жизнь и, одаривая его вниманием весь вечер, явно представляет, как вынимает ему глаз вилкой, лежащей в стороне. Губы Люцериса едва заметно изредка подрагивали, словно улавливая намерения хозяина произнести те самые слова. Извинения. Люку действительно хотелось бы сказать их дяде, возможно наедине, но они ничего не исправят. А ещё возможно разбередят старые раны. И наедине в таком случае станет слишком опасно — Эймонд прослыл слегка неуравновешенным. Ему и так казалось, что нигде нет места такому неприкаянному ни по крови, ни по титулу — бастарду, да ещё и второму сыну. И ещё больше он ощущал себя никчёмным, когда видел Эймонда, видел ходячее напоминание о том, что он может только приносить проблемы. Вот и когда он впервые встретил лицо незнакомого со спины статного воина, все воспоминания, что он усердно пытался похоронить несколько лет, полезли наружу. С новой силой, с иными отголосками, с другим пониманием произошедшего. Он подрос. И Эймонд вырос тоже. И теперь носил повязку, его новый пожизненный элемент одежды. И сидела она как влитая, как врождённая его часть. Будто Люк не совершал того рокового взмаха с клинком в руке. Будто все хорошо. Но ещё в ту самую встречу спустя годы, он боролся с желанием попросить прощения за то, что эта чертова повязка так хорошо смотрится на нем. Что он сделал это реальностью и Эймонду пришлось принять её. Лицо дяди она вовсе кстати и не портила, если говорить о субъективных вкусах. Но, наверное, если сделать комплимент, будет ещё хуже, чем есть, думал Люк. Но если попросить взглянуть на искалеченный глаз? Вдруг там, под повязкой, будет ответ, как ему все исправить? Хотя бы для себя... Может в том отрывке прошлого, с которым они оба, он уверен, засыпают на уме, хранится вся его смелость? Даже после того, как Люк с вызовом глянул на дядю перед его тостом, после того, как подскочил в негодовании, спеша на помощь брату, после всей этой непродолжительной потасовки, и после того, как Деймон остановил возможную кровавую бойню вспыльчивых юнцов, первым, что заметил Люк — взгляд Эймонда. Дядя все ещё, игнорируя всю суматоху и стоящих между ними людей, продолжал буравить Люка беззлобным взглядом. И то, что Люк, игнорируя всю суматоху вокруг и стоящих между ними людей, заметил это, заставляло его сделать неутешительные выводы о себе. Им с братом велели отправиться в покои, но Джейс был слишком на взводе, и в такие моменты в нем просыпалось ещё больше бунтовства и смелости. Так что ему не составило труда вот так просто ослушаться маму и пойти вдохнуть свежего ночного воздуха, чтобы перевести дух. Люцерис же послушно отправился по нужному коридору к лестнице, что приведет его в тихую комнату, где он наконец сможет избавиться от взгляда дяди, выдохнуть и потереть ушибленный об стол лоб. Его грандиозные планы пришлось быстро сворачивать. Пришлось забыть о блаженном уединении, где ему не нужно будет больше держать лицо, едва за спиной послышались нагоняющие шаги. Эймонд — Люк точно знал, что это он — шел уверенно, но не торопливо. Ему хорошо было известно, что из-за разницы в росте и соответственно в ширине шага Люку не убежать. Только если в прямом смысле рвануть прочь на большой скорости, но это будет нелепо. К тому же был риск, что тогда и дядя побежит вдогонку. Ведь он только делал вид за столом, что ненавязчиво так дразнит, а сам не стеснялся никого и ничего и готов был на многое ради... чего бы там он ни задумал. В итоге Люк сдался вовсе и перестал идти. Остановился спиной и ожидал, пока на полу тускло освещённого коридора не возникнет длинная, безобразная из-за искажения света факелов тень. По итогу никакого гнетущего чувства не было, страх почти испарился. Люцерис знал, что это его дядя, и пусть непонятно, что было ожидать, но осведомлённость хотя бы о личности предследователя немного успокаивала. Но почему-то, едва крепкая рука дяди грубо развернула его за плечо и прижала к стенке, Люк выхватил из-за пояса нож. Из руки оружие тут же полетело на пол — Эймонд ловко выбил его, едва заметил. Тонкий острый звук пронесся по всему коридору, где они были абсолютно одни. Наедине. И теперь любое слово Люцериса имело колоссальный вес. В какую сторону перевесят весы ещё не было известно, но Люк никогда не грешил переоценкой своих способностей переговорщика или даже миротворца. Эймонд смотрел на него сверху вниз все таким же нейтральным взглядом, граничащим со страстной заинтересованностью — и даже не в том, чтобы его покалечить. И в таком странном с пляшущими тенями освещением лицо дяди не казалось ему пугающим, с повязкой или без. Но ему хотелось увидеть без. А Эймонду хотелось непонятно чего. Так что он зачем-то запустил руку в густые кудри Люка, доставшиеся от отца Стронга, и слегка оттянул. Будто проверяя их на прочность?.. Юный принц не знал, как давно его дядя мечтал об этом. Коснуться этого знаменитого атрибута семейки бастарда, несмотря на наличие которого малец получил и любовь, и признание, и привилегии. В общем все то, ради чего сам Эймонд трудился изо дня в день. И по итогу все равно оставался просто вторым сыном. А несмышленому мелкому засранцу достанется Дрифтмарк. Эймонда не прельщали богатства и территории. Только признание. И эти кудри. У Люка больше не было средств защиты. Так что он вновь решил подделать то, что может резануть глубже ножа. Он с вызовом взглянул на дядю, вскинув голову. — Не смотри на меня сверху вниз.* Эймонд ухмыльнулся. Едва заметно. Он все делал будто в полсилы. Вот только взглядом буравил со всей отдачей и напором. — Тогда дорасти до моего уровня.* Люцерис перевел взгляд на повязку, наконец не украдкой, не мимолётно скользнув и тут же почувствовав укол совести. Смотрел завороженно. И вдруг нехотя обронил: — Дотянуться до глаза я и сейчас могу. — Хочешь посмотреть? — полушепотом спросил Эймонд. "Да, сэр", чуть не выпалил Люцерис, но в итоге сдержался и просто кивнул. — Тут тебе не выставка. — Я тебе тоже не экспонат! — осмелился повысить тон Люк и одернул головой, чтобы избавиться от руки дяди в своих волосах. В ответ на эту завуалированную претензию, Эймонд хмыкнул по своей привычке, пристально посмотрев в глаза. Его улыбка и этот взгляд достаточно красочно описали Люку ответ, который дядя озвучил только у себя в голове. Он будет смотреть на него когда и сколько захочет, и юный принц ничего не сможет с этим поделать. Это было чистой правдой. В следующую их встречу Эймонд сам покажет то, что скрывалось все эти годы под повязкой. Люцерис отчасти начинал верить в то, что говорили — считал дядю психом, так что не находил ничего удивительного в том, как разнились его елейный голос и это "Мой лорд Стронг" с истинными намерениями и ненавистью, что скрипнула в голосе позже. В момент, когда тот рванул навстречу, требуя вернуть глаз. Люк не на шутку перепугался, но он видел хороший знак в том, как быстро Эймонд сбавил темп. Дядя не собирался нападать, отнимать глаз силой. Может, он снова попросту издевался, решив, что нужно что-то посерьёзнее гляделок. В следующее их прикосновение друг к другу Эймонду уже не придется привлекать внимание. Люцерис сам будет цепляться за него. Выплёвывая воду, хрипеть и содрогаться всем телом, пока Эймонд будет тащить его на руках, но помнить железно, что нужно держаться мертвой хваткой за чьи-то плечи. И достаточно освободив лёгкие, Люк приоткроет слегка глаза и увидит своего спасителя. Тогда ему станет понятно, что дядя не ненавидит его. Возможно, очень бы хотел, но абсолютно точно ничего у него не выходило. И в следующий их взгляд друг на друга Люк поймет, что Эймонд, пусть и вымахал в росте, остался все ещё маленьким мальчиком, получившим отвержение, которого не знал, что боялся. Мальчиком, до сих пор ждущим, что его примут в компанию. Масштабы компании поменялись, как и защитные механизмы, чтобы не было так больно от непринятия, но нужды остались прежними. Ведь на самом деле дракон того не стоил. Его одиночество того не стоило. Его глаз... Теперь он осознает это ещё чётче, потому что все эти годы у него была только Вхагар, которая вдруг решила ослушаться и чуть не лишила Люка жизни. Арраксу повезло меньше — раскусила, как щепку. Люцерис увидит в дяде не отрешённого и недоступного возмужавшего юношу, но по-прежнему жаждущего любви сломленного ребенка. Иногда переходящего границы, конечно… Потому что играть в догонялки верхом на драконьем военном потрошителе было очень глупо. Но Эймонд усвоит этот урок. И в голове, вероятно, будет долго болезненно отдаваться собственный беспечный смех, смешанный с шумом дождя, пока он непрестанно будет греть руки Люка своим дыханием, поднеся их ко рту. Даже его единственный друг, как он думал, — Вхагар считала его дефектным, вряд ли когда она бы поспешила ему на выручку. И в целом свете у него оставался только Люк, заворожено глядящий. Или просто взгляд помутился у него. Как и разум. Ведь упасть с такой высоты в воду не было из ситуаций, от которых отходишь, едва окажешься в безопасности. Тем не менее, Люк, кажется, чувствовал себя в безопасности, здесь, на суше. И рядом с Эймондом, как ни странно. Который и сам чувствовал некоторое подобие благодарного спокойствия, после того, как за минуту похоронил Люка несколько раз, пока снижался. Эймонд периодически украдкой исследовал лицо Люка, теперь пытаясь понять, в порядке ли он психически. И в свете слабого костра очертания мальчика казались почти нереальными, то сливаясь со стеной, то растворяясь в густо-белых клубках дыма, исходящим от сырых дровин. В глазу защипало и Эймонд проморгался несколько раз. За это время он успел почувствовать прохладу своих покоев в замке — будучи промокшим, особенно остро. Ему послышался голос матери. — Эймонд, вставай. Рейнира… прибыла за телом Люка.