По ту сторону

Боль. Единственное, что сейчас ощущает Кадзуха. Острая, колющая клинком боль, что разрастается по всему телу. Она проникает вовнутрь, пробегает по всем органам своими лезвиями, проходит сквозь затуманенный разум и повторяет маршрут. Он чувствует жар. Его будто заперли в тесной комнатушке без окон, привязали к металлическому стулу стальными нитями, закидали сеном и подожгли. Не выбраться. И кислорода категорически не хватает. Кожа горит. Воспламеняется, как пороховая бочка в лагере хиличурлов, и боль взрывной волной проходится по телу. Воздуха не хватает. Его горло саднит, першит, горит - да всё что угодно, чем можно описать удушье. Глаза, кажется, слезятся. От дыма несуществующего пламени ли, или от мучительной боли? Движения скованы свинцом. Залиты бетоном. Прикованы ядовитыми стрелами к каменной стене. Даже редкие, короткие вздохи взрываются острой болью в груди. Ему кажется, что тело исполосовали обоюдоострой катаной, на которую нанесли жидкое пламя. Все невидимые порезы горят, вспыхивают, пульсацией боли проходятся по телу. Хочется кричать, биться головой о стену, рвать волосы на голове и голыми руками пробивать ворота дворца сёгуна. Прийти к ней и пробить черепушку, настолько боль кажется невыносимой. Люди не могут выдержать такой боли. От нее даже Архонт откинется в первую минуту, потому что это чудовищно больно. Он хочет умереть. Но Смерть издевательски смеётся и машет рукой где-то вдали. Разворачивается и демонстративно уходит. А Кадзуха все ещё жив. *** Рубиновые глаза испуганно распахиваются, горло раздирает удушье. Кислород все же проникает внутрь, но его катастрофически мало. Каэдэхара тянет вверх конец рубашки и смотрит на... Рана. Эта чертова рана, похожая на молнию от Мусо но Хитотати, вновь окрасилась в фиолетовый оттенок по краям. От этого цвета начинает кружиться голова, а к горлу подступает тошнота. Кадзуха хочет кричать, но получается только безостановочно хрипеть и молить семерых, чтобы те прекратили над ним глумиться. Руки бьются в крупной дрожи, как от удара током. Глаза взаправду слезятся. Не от огня, а от боли и желания вырвать собственные внутренности и до крови разодрать пылающую кожу. Дверь открывается, и из своей комнаты выходит Скарамучча с телефоном в руке. Он ошарашенно оглядывает самурая, чуть ли в конвульсиях не бьющегося, и стремглав подбегает к нему. В глазах цвета ночи буйными волнами плещется беспокойство в компании с ужасом. —Кадзуха?! Мать твою, что, блять, с тобой творится?! - глупый, совершенно бессмысленый вопрос срывается с его губ прежде, чем Скарамучча поймет, что в таком состоянии Кадзуха ему вряд ли ответит. —Подожди, я сейчас скорую вызову! - и тянется трясущимися пальцами к цифрам на дисплее телефона. Устройство накрывает рука Кадзухи и он еле заметно качает головой: не надо. Скарамучча в откровенном шоке ещё с минуту бегает глазами между Каэдэхары, что в агонии бьётся, и своим телефоном. Но в конце концов откладывает - отбрасывает - телефон на другой конец дивана, сам же садится рядом и, протянув руки вперёд, прижимает Кадзуху к себе. Тот, сквозь боль и желание рассыпаться в пыль, издает удивленный вздох. Ну, или пытается, потому что выходит только удивленный хрип. —Так, Кадзу, спокойно.. давай, вдох-выдох и всё будет хорошо.. - шептал куда-то в макушку Скарамучча, успокаивающе поглаживая по спине. А Кадзуха на какое-то мгновение забыл обо всем и выпал в астрал. Он назвал его «Кадзу». Так звал его только Томо, другим же самурай не позволял звать себя так. Он считал, что укороченная версия его имени принадлежит Томо. Это что-то очень личное. Что-то, что было только их. А Скарамучча просто взял и нарушил это «личное» в мгновение Ока. И Кадзуха, среди хаоса боли, выловил одну-единственную мысль: он был бы не против, если бы Скарамучча звал его так. Ещё с пару минут Скарамучча шептал ему бессмысленные слова утешения, пока боль, вдоволь не насытившись страданиями белобрысого, не начала отступать. Уходила она долго, нарочито медленно растягивая ожидание облегчения. И желание смерти ушло вместе с ней. Кадзуха неуверенно отстранился от объятий и столкнулся с отрешенным взглядом Скарамуччи. —Ты.. как? И что это вообще.. было? - отрывисто спрашивает Скарамучча после полуминуты молчания. В его глазах читается страх и волнение. —Я?.. Не знаю.. я не знаю, что это и когда, почему, зачем это появилось, - Кадзуха вновь поддевает пальцами рубашку, оголяя часть живота. Скарамучча на царапину смотрит удивлённо, хотя уже не впервые видит ее. Молниевидная рана теперь фиолетовый не излучает, она вновь покрылась слоем черного и несколько увеличилась в размерах. И даже смотреть на нее невыносимо. Каэдэхара отводит от нее взгляд и опускает краешек одежды. —Это.. очень.. - Скарамучча сейчас выглядит потерянно. Слишком потерянно для человека, который в обычном случае отравляет всех и каждого ядом своими словами. Которых, кстати, у него сейчас не нашлось. —...страшно? Да, понимаю.. - заканчивает мысль Кадзуха и тяжело вздыхает, опустив взгляд на руки. Те ещё слегка подрагивают. Почему всё так, Кадзуха? Почему ты не можешь просто вернуться домой, забыть эти чёртовы бездонные ночные глаза навсегда и просто продолжить жить, как раньше?! Почему, скажи же, боги так презренны к тебе? Ответов не находится. Потому что их просто не существует. Скарамучча подозрительно тих. Он задумчиво смотрит на точку перед собой и лихорадочно крутит в голове шестерёнки. Мыслительный процесс проходит туго, и, судя по отсутствующему выражению лица, безуспешно. —А в тех.. в тех книгах, что одолжил Тарталья, ничего об этом нет? - все так же отрешённо спрашивает Скарамучча, неотрывно глядя перед собой. —Если бы там было хоть что-то, кроме бессмысленных легенд, я бы так не волновался.. - «и кроме той жуткой фотографии, которую следовало бы сжечь, а пепел развеять посреди океана». Скарамучча устало выдыхает, потирая переносицу. Каэдэхара вдруг осознает, что сейчас глубокая ночь, а Скарамучча - человек, что ставит сон превыше всего - сидит тут, рядом с ним, жертвуя своим отдыхом. Он замечает, что из-за недостатка сна его глаза покраснели, а движения замедлены. Наверняка он очень хочет завалиться сейчас в кровать и проспать несколько суток, позабыв о проблемном соседе. Но он упорно продолжает сидеть рядом. —Прости.. я слишком много проблем доставляю.. - обречённо проговаривает Кадзуха, подтянув к себе колени. Он утыкается в них носом и печально усмехается. И самураю кажется, что Скарамучча сейчас в действительности согласится с ним. Обругает на чем свет стоит и выпроводит на улицу со словами «дальше разбирайся сам». Да он и не сопротивлялся бы: правда ведь. Но Скарамучча стреляет в него осуждающим взглядом, кидается молниями. —Что? Не неси хуйню, Кадзу, - это «Кадзу» из лёгких кислород выбивает, - если тебя по случайности перенесло в другое измерение и наделило жуткими страданиями, то это не значит, что нужно во всем себя винить. Ты же не виноват. И Скарамучча тянется во второй раз, чтобы заключить в объятия. Теплые, полные поддержки объятия. И вот это уже вызывает удивленный вздох и неконтролируемый рой бабочек. Бабочек, которые пытаются пробиться сквозь организм и выпорхнуть наружу. Удивление Скарамучча считывает и спешит ответить —Просто.. подумал, что тебе нужны успокаивающие объятия, поскольку словами я поддерживать не умею, уж извините, - показательно раздражается Скарамучча, но Каэдэхара чувствует, что злости в нем совсем нет. Кадзуха утыкается ему куда-то в шею, устало прикрыв глаза. Сердце снова пускается в бега. Он устал. Устал от того, что сумасшедшая Розалина пытается отобрать у него Глаз Бога. Устал от того, что ему приходится терпеть такую невыносимую боль уже второй раз. Устал от того, что ему ничего не понятно. Устал от неизвестности. Устал от ожидания чуда, которое прилетит на крыльях ангела и заберёт его домой. Да, прошло не так много времени - пару недель, быть может, чуть больше - но Каэдэхара уже чувствует усталость такую, что можно смело слечь на парувековой отдых. В раздумьях Каэдэхара не замечает, как Скарамучча аккуратно отстраняется, окидывает его обеспокоенным взглядом, говорит что-то про сон и что через несколько часов ему вставать надо, и уходит к себе. Лишь хлопок двери заставляет его вынырнуть из размышлений. Гостиная погружается в тишину. Давящую, вытесняющую эмоции тишину. Она неприятно скользит по коже, забирается под одежду и покрывает мурашками руки. Кадзуха встаёт и уходит к себе, придерживаясь за стену. Боль от царапины окончательно ушла, но следы ее несильной пульсацией отдаются где-то в... где-то везде, но до комнаты все же доходит. Каэдэхара усаживается на широкий подоконник, потому что сна ни в одном глазу. Юноша переводит измученный взгляд за стекло, где небесное полотно с россыпью звёзд укутало собой ночной город. Тут, в тишине, ничего не мешает меланхоличным мыслям наполнить его доверху. А если вдруг вернуться не получится? Что, если Тарталья намеренно дал ему недостоверную информацию? Может, они с Синьорой и тем мужчиной в маске дружненько скрывают от Кадзухи какие-то страшные тайны? Блондин в который раз за эти две недели качает головой. Мысли вытряхиваются из головы, как при землетрясении, и разум наполняется статистической пустотой. Каэдэхара смотрит вниз, на мелькающих внизу ночных гуляк и редкие автомобили. Высоко. И, если спрыгнуть отсюда, наверняка насмерть разобьёшься. Или как минимум переломаешь все кости. Кадзуха отводит взгляд от земли и снова смотрит на небосвод - думать о смерти сейчас очень некстати, но происходящие в его жизни события так и наталкивают на мысли о ней. Звёзды. Они, как и всегда, неумолимо напоминают Кадзухе дом. Инадзуму, хоть и связаны с ней не самые приятные воспоминания. Приятное тепло разливается в груди. А ещё они напоминают Скарамуччу. Небо такое же темное, как его глаза. Такое же глубокое и манящее, как его взгляд. Такое же цепляющее. Жар стремительно разливается в груди.