И каково это было?

И каково это было? Конечно, теперь ты не сможешь ответить. И даже тогда не смог бы. Тебе было стыдно смотреть в его глаза после того первого вечера, что вы провели в башне Кои. Было стыдно стягивать его белые одеяния, стыдно смотреть как его дрожащие руки спускаются вниз по твоему торсу, стыдно притягивать его за шею для поцелуя… Стыдно. Он искренне любит тебя, а ты — двуличная мразь. А что после? Гуанъяо прячет голову Чифен-Цзуня, а на собрании стыдливо отводит взгляд от Лебина, которую Сичэнь с лёгкой улыбкой подносит к губам. Лишь эти двое знают где флейта побывала до того… Кхм.Сичэнь подносит Лебин к губам, флейта начинает издавать самые красивые трели… Все заворожённо слушают, а Цзэу-Цзюнь готов смеяться с раскрасневшегося лица младшего брата. теперь это обращение будет звучать неправильно. Тем же вечером Сичэнь уже в открытую смеётся с Гуанъяо, притягивает к себе, целует ласково-ласково, сажает на колени. Яо осторожно стягивает с себя верхнюю часть одежд и тянется к поясу Цзэу-Цзюня. Тот перехватывает руки и стягивает запястья лобной лентой, закидывает на плечи. заставляет выгнуться. Руки Старшего брата скользят по спине, осторожно, нежно проводит фалангами пальцев по её рельефу, обводят каменные мышцы, считают позвонки. Плавно спускается к ягодицам, внешность у Яо, безусловно от матери — округлые ягодицы мягкие на ощупь, узкая талия, не широкие плечи, низкий рост, чувствительность… от одного прикосновения младший вздрагивает. Сичэнь откуда-то достаёт пузырёк вязкой жидкости, удивительно, но глава самого приличного ордена действительно носит подобное при себе. пальцы осторожно проникают внутрь, Гуанъяо опускает голову на плечо Сичэня, мнет в руках ленту, голос сдерживает. Подумать только, глава ордена Гусу Лань может носить при себе такое… Пальцы приятно двигаются внутри, надавливают на самую чувствительную точку, растягивают влажные стенки, доводят до фриссона. Вот тебе и глава самого приличного ордена… Младшему хочется глубже — неосозннанно начинает насаживаться на пальцы. А старший усмехается. У Гуанъяо член стоит, вязкая смазка стекает с головки, течёт по гладким бёдрам и на приспущенные брюки. Старший засмотрелся на красоту Яо, позабыл, что самому следует раздеться. Свободной рукой развязывает пояс — стягивает на плечи клановые одежды, оголяет грудь и торс. Стягивает одной рукой брюки до колен, затвердевшая плоть, наконец освободишись от давящей ткани, мгновенно принимает удобное положение. Яо, тихо наблюдающий за действиями Сичэня, не может удержать удивлённого вздоха, что плавно перетекает в блаженный стон. Они делали это множество раз и за столько времени Яо так и не привык к размеру Сичэня… Старший брат притягивает А-Яо за талию, вытаскивает пальцы. Вторая ладонь ложится на талию — надавливает, опускает податливое, словно воск, тело аккуратно на член. Медленно входит, Гуанъяо сам резко опускается и запрокидывает голову — хочет сильнее, жёстче. Из горла вырвается стон и щёки густо покрываются румянцем. А старший вновь смеётся. Столько раз делили ложе, а Яо всё ещё стесняется сказать о своих желаниях напрямую… Сичэнь опускает голову, целует ключицы — горячим дыханием обжигает кожу… Старшего охватывает возбуждение — Яо уже ног не чувствует и голос больше не сдерживает — стонет громко, без страха быть замеченными. Сичэнь страстно терзает поцелуями шею и ключицы, да так, что затылок немеет. Пламя свечей дрожит от энергии кружащей в воздухе. Гуанъяо заливается краской пуще прежнего — большой орган входит глубже, а руки Старшего брата сжимаются на чужой пояснице. Младший резко выгибает спину, блаженно стонет от внезапно настигнувшего оргазма. Сичэнь выравнивает дыхание, смеётся, вновь целует… да сколько ж уже можно?.. Каждая его улыбка режет сердце тупым ржавым лезвием — болезненно, ядовито, премерзко. Он влюблён, Яо тоже, но Сичэнь и не подозревает — руки, что он любит и так страстно целует, расчленили тело и душу его Старшего брата. После смерти А-Су, Сичэнь тоже спешит утешить. Старший поглаживает волосы младшего, тот плачет на его коленях, с уст срываются всхлипы. В голову Цзэу-Цзюня лезут неблагопристойные мысли, он вырывает их с корнем одной фразой — «Нельзя же так». Нельзя. Но Яо плачет не из-за смерти жены. Признаться, ему так надоело это притворство… ему бы безумно хотелось не делать всего, что пришлось. безумно хотелось бы обнять Сичэня, также ласково как он, принять ту улыбку не как ржавое лезвие и улыбнуться в ответ от чистого сердца, а не скрывая гниющие в душе раны. Он просто чертовски устал от такой жизни. А Цзэу-Цзюнь молчит. Он понимает. Но по-своему. Ему кажется — слова сейчас неуместны. К А-Су Цзэу-Цзюнь всегда относился с уважением, он знает из-за чего плачет младший. По-своему знает. Ему казалось — Яо её любил… Но любит ли его?.. в мыслях раз за разом проносится лишь несколько фраз. «Я всё знаю, всё понимаю, но… что насчёт меня? Как он относится ко мне? Видимо, я не такой всезнайка…» И вправду. Оказался незнайкой похуже Хуайсана… Да что там, даже этот всё знал с самого начала. А ты оказался обманут. И теперь, сохраняя спокойствие подобно Гуанъяо, бродишь по храму Гуаньинь подле того же двуличного Гуанъяо. Он запечатал духовные каналы старшего брата, чтобы Сичэнь не смог использовать злосчастный Лебин и Шоюэ. Забавно, а ведь его А-Яо до сих пор не может смотреть на ту флейту без краски на лице. Лань Сичэню хочется усмехнуться, как прежде слегка пошутить над Яо… вновь подведя разговор к поцелую, снятым одеждам и мягкой постели… вот только вместо того к горлу подступают слёзы. Теперь-то эти обращения точно им не подходят… С мысли о Гуанъяо сбивает молодой господин Вэй. Как можно не понять отношение Ванцзи к нему?.. Конечно, он не так хорошо может ладить с людьми и выражать свои чувства как Сичэнь, но можно же было быть хоть чуточку внимательнее. Впрочем, это лишь раздумья Цзэу-Цзюня, в действительности всё может быть сложнее, да и Старший брат уже не в силах думать и о проблемах Лань Ванцзи, ему бы самому со своими разобраться… Ванцзи появляется и здесь, конечно, он не в силах оставить Усяня одного на долго. Молодые наконец-то изливают души и теперь радостно тают в объятьях друг у друга. Уже особо не беспокоясь, что же там откапывает глава ордена Ланлин Цзинь. Они наконец почувствовали себя счастливыми. Радостно за Ванцзи, но где же счастье Сичэня? А вон оно. Берёт в заложники Цзинь Лина и лишается руки. Сичэнь хочет помочь. Отдёргивает. «Нельзя же так…» Нельзя. Сколько воспоминаний с одной фразой связано… не думал он, что к ним прибавится и подобного рода воспоминание… Любимый А-Яо выглядит измученно. Одна рука отсутствует, вторая обожжена ядовитым дымом, а рана на животе продолжает кровоточить. Любимый. Это обращение тем более не подойдёт. Глава Цзинь содрогается от боли, с лица сошли все краски, на нём не осталось и цуня живого или не запятнанного кровью места. Теперь-то все те гниющие раны в душе открылись. Яо больше не скрывает и, даже если хочет, не может. И Сичэнь не может. Он сам готов кровью плеваться. теперь и его сердце кромсает ржавое лезвие. « Я верил ему. но он врал. всегда врал…» « А вдруг и его чувства ко мне — ложь? » Перед глазами плывёт. Слёзы застилают взор, но не текут по щекам, нет. Их видно лишь в близи, одному Гуанъяо. И этому тоже нестерпимо больно. Но в душе больнее. Смог так бессовестно обманывать любимого… Он от беспомощности рыдать готов, но что с чувствами станет? Ответ прост — «Нельзя же так…» Нельзя больше любить друг друга. Они не любовники более. И не названные братья. Слышится крик. Шоюэ Сичэня пробивает грудную клетку, вонзается в сердце. К тем ржавым лезвиям… К горлу подступает обида. Он не хотел, не хочет и не собирался вредить Сичэню. Никогда. Но теперь он пронзает его мечом. Сичэню не хочется ничего слышать, он бросает болезненное: «Я предупреждал.» И отводит взгляд от новой раны на теле Ляньфан-Цзуня. Мысли мешаются в голове, а душа ужасно болит. — Предупреждал… Только я ничего не делал! — всё в груди замирает. Сичэнь оборачивается и начинает сверлить непонимающим взглядом главу Не. — Мне показалось…показалось.— нервно бормочет Хуайсан в стороне. А до Цзэу-Цзюня доходит. И перед глазами темнеет. Дальше слов он разобрать не смог. Единственное, что он услышал, была одна безумно болезненная и чувственная фраза: —…Но я никогда даже не думал причинить вред тебе! Слова… Слова… Слова… И хруст шеи Ляньфан-Цзуня. Ванцзи с Усянем говорят и говорят. Там же и Хуайсан. Цзэу-Цзюнь пытается отвечать, спрашивать, участвовать как-то в этой беседе. Но в голове вертяться совсем другие мысли: « Почему так больно? Больно, очень больно. Неужели он чувствовал это на протяжении многих лет?». И каково это было? Конечно, теперь ты не сможешь ответить. Помощь подоспела, но жаль поздновато. Дядя бранится. Из его ушей начинает выходить пар после первого взгляда на Сичэня. Его лицо, такое же как у Ванцзи тогда… Братья теперь поменялись местами. Только Гуанъяо призвать никто не сможет, да и зачем? Жалкий сын шлюхи, что оставил после себя лишь гору проблем. В прочем, до проблем тех явно никому нет дела. Сына шлюхи вполне хватит, чтобы стать противным всем и вся. Из мыслей вырывает крик дяди: — Сичэнь, да что с тобой такое?! — Что, неприятно? Лишь два племянника и ни один не нашёл невесты? Мерзавцы сгрызли выращенную им капусту. Эта фраза подойдёт больше всего. — Дядя, умоляю, не нужно вопросов. Правда. Сейчас мне совсем ничего не хочется говорить.— Лань Сичэнь закрыл ладонями лицо, будто его голова раскалывалась от боли, и больше ничего не хотел говорить. И даже тогда не смог бы.