Малиновый закат в конце драмы

      — У меня осталось пять дней. И в течение этого времени я хочу попрощаться со всеми, с кем была близка. Но… — опускает Ира голову, а я чувствую, что боль разрывает её душу. — Их несколько…       Я стою, облокотившись о железную ножку качелей, у которой облупилась синяя краска. Ира покачивается на качели, отталкиваясь от мокрой земли мыском ботинка. С её светлыми волосами играет прохладный ветер, который проходится и по открытым участкам кожи. В мыслях лишь понимание, что сегодня человек есть, а в скором времени его нет. У неё осталось шесть дней. У меня меньше месяца.       — С мамой всё так же? — вполголоса задаю вопрос, крутя серебряное кольцо на среднем пальце. Она поднимает голову, смотря перед собой, несколько секунд молчит, а после хриплым голосом говорит:       — Мне Наташу жаль. Даже, несмотря на то, что она уделяет ей больше внимания. Эта дурашка меня всё равно любит, — улыбка, — но… она пока маленькая, значит не почувствует всю боль.       У меня нет слов. Ведь в моём окружении тоже есть маленькая девочка, которая любит меня, а я её. Эти детские глазки, голубые-голубые, широкая улыбка и смех. Есения… Но у неё есть полноценная семья, с которой она счастлива. Да и, как Ира сказала, она пока маленькая и не почувствует весь болевой спектр.       — Семнадцатое ноября. — Заключила подруга, а я быстро моргаю и возвращаю взор на неё. Смотрит в глаза и… просит? — В этот день я умру. И в этот же день найдут моё тело, узнав, что я спрыгнула с крыши заброшенного элеватора… Антон, я хочу, чтобы ты пришёл на мои похороны, пожалуйста. Ты — единственный друг, который у меня остался, — медленно опускает она голову. — И понимаешь как никто другой.       Несмотря на то, что скорая смерть ждёт и меня, не могу попрощаться с мыслями, что это всего смерть подруги. Ира за короткий период времени стала тем человеком, с которым я могу быть откровенным и рассказать обо всей боли. Никто не знает, что я играю и причиняю себе вред по причине невозможности остановится. А Ира знает. Но и её вот-вот не станет.       Я делаю несколько шагов, сажусь на корточки, кладя ладони на её колени. Наши взгляды встречаются, и я слегка улыбаюсь. Всё же, эта девочка прекрасна и душой, и сердцем. Она может успокоить, приобнять, поддержать и даже помочь. Но таким как мы помощь уже не нужна, потому что не будет толку.       — Если ты так того хочешь, то я буду рядом, — к её глазам подступают слёзы, а я стараюсь сдержать свои. Буквально месяц — и мы встретимся вновь, точнее наши души. Я буду оберегать своего Арсения и делать всё возможное, чтобы он жил как можно дольше.       — Спасибо… — шепчет Ира, давая слезам катится по щекам. Что у меня, что у неё всё плохо. Зачем нам такая жизнь, где одни страдания и боль? Для чего мы вообще были рождены? Не говорите, что не нам решать, когда нам же умирать. Решение принято. И оно будет выполнено. В вишнёвых глазах я вижу толику счастья, но всего секунду. И ей, и мне нужно о многом подумать, дабы успеть всё сделать. С этой девушкой я искренен и не смею врать, потому решаю немного рассказать о себе.       — Ты ведь обо мне знаешь совсем чуть-чуть, — и на это она сводит выдыхает и немного улыбается. — Хочешь расскажу больше?       — Давай, — всё-таки улыбка этой девчушки радует. Я встаю и усаживаюсь на соседние качели, начиная легко покачиваться, отталкиваясь от земли. Ира всхлипнула, вытерла слёзы и обратила на меня внимание.       — Не знаю, как ты отреагируешь, но мне уже терять нечего, — вдох. — В общем, я — парень, который встречался с парнем. Да, Ир, я гей, — киваю и вижу удивление в её глазах. Но она быстро выдыхает, слушая дальше. — Мне никогда девушки особо не нравились, даже не знаю, откуда всё это пошло. Лет в четырнадцать я влюбился в Юру, он учится в параллельном классе, мне крышу снесло и я с ума сходил. А потом… — отвожу взгляд, ухмыляюсь, давая прошлому всплыть в памяти, — Как-то закрутилось настолько, что в мои шестнадцать мы начали встречаться. Ты не представляешь, как я был счастлив, когда мне ответили взаимностью, — улыбаюсь и смотрю на Иру. — Мы переписывались, гуляли даже, целовались в подъездах там, дома у меня, но… — опечаливаю взгляд. — Всё было украдкой. Он не хотел, чтобы о нас пошли какие-либо слухи. Оно и понятно, вспомнить только, где мы живём. В школе игнорировал постоянно или перекидывались буквально двумя словами, а он объяснял тем, что ему не нужны проблемы.       — И ты ничего не делал с этим? Говорил, что такой расклад тебя не устраивает?       — Говорил, конечно, но ему важнее было общество. Наши отношения продлились всего несколько месяцев, но я так был счастлив, что забивал хер на его условия.       — А… сейчас вы не вместе?       — Да. Мы расстались. По иронии судьбы он изменил мне с парнем. Ну, как изменил? Я не застал их в постели, но встретил на улице, когда стало настораживать то, что он меня вовсе игнорирует. Не отвечал на сообщения и звонки, в школе тоже, да и… в принципе, оборвал связь. А потом увидел его с парнем, они целовались и обнимались. Со мной он боялся так делать, а с ним… на улице… где может кто-то увидеть, — смотрю вниз, кусая нижнюю губу.       — Мне кажется, прости за откровенность, у него не было таких чувств к тебе, как у тебя к нему.       — Ты права. Когда я их нашёл, то Юра сказал, что влюблён в того парня, а со мной было просто хорошо.       — Трагичная история… — поджала Ира губы, кивая.       — Я долго «болел», — показываю кавычки пальцами, — после расставания, но позже отпустил. Собственно, оно и послужило основной причиной вступления в игру.       — Я кое-что заметила. Арсений. Тогда, в больнице, когда он говорил про свой диагноз, то… смотрел на тебя, будто говоря ПММЛ. А может, мне показалось.       — Земфира?       — Да. И мне нравится эта песня, она такая… — поворачивает голову, смотря на жилые дома. — Душевная, что ли, — вновь возвращается ко мне.       — Возможно, — я пытаюсь вспомнить слова, нахмурившись. «Мне кажется, мы крепко влипли. Мне кажется, потухло солнце. Прости меня, моя любовь…» А ведь действительно. Теперь и я, и он находимся в руках смерти. Лучше б я был один. Пожалуйста, Арсений, живи. Только живи.       — Ты говорил, что вы давно дружите, — начала подруга, но я быстро перебиваю, ибо мыслей о смерти мне сполна хватает ночью.       — Да. Арс всегда помогал мне, поддерживал и говорил, что всё будет хорошо. Я так боялся признаться ему в своей ориентации, но он только обнял и улыбнулся. А, когда… в ту ночь он назвал свой диагноз, то я сорвался. Прости за ту выходку, но я не мог находиться там.       — Не нужно извинений, ты был в шоке и испугался за лучшего друга. И Арсений, пока мы были с ним наедине, беспокоился, что своим диагнозом сделал тебе больно. Я никогда не видела того, кто будет сдерживать слёзы, хотя находится на пике, и кто несколько часов будет говорить об одном человеке с такой нежностью и любовью, — легонько улыбается и смотрит в глаза. — Ты не просто ему важен, ты ему нужен, Антон, больше, чем ты сам себе. Поэтому своей смертью ты сделаешь больнее всех именно Арсению.       — Потому что я — эгоист. Который раз убеждаюсь, — опускаю взгляд на свои пальцы. Может, я и хочу остаться в живых, но уже ничего сделать не могу. Я неосознанно наношу себе увечья и причиняю боль. Неосознанно думаю о смерти, о своей смерти. Всё происходит по инерции, а я просто делаю. Выхода нет. — Но я обещаю, — поднимаю взор на Иру, — после своей смерти я буду оберегать его и буду рядом.       — Сдержи его, — кивнула она, поджав губы. Я киваю в ответ, зная точно, что Арса я не брошу, даже после своей смерти. Живи, Арсений, живи.

***

      — Ты точно уверен?       — Да. Я же обещал, что буду с тобой, вот.       — Но, если вдруг станет плохо, то звони в «скорую», понял?       — Шаст, — выдох, — Всё со мной будет нормально. Иди уже, тебя ждут.       — Ну, хорошо.       Но я всё равно волнуюсь за лучшего друга, а вдруг неожиданно приступ схватит или он сознание потеряет? Знаете ли это очень страшно. Страшно, что ты можешь просто не успеть, а ведь шанс был, но ты его упустил. Однако бриллианты улыбаются, даря нежность и спокойствие. Если Арсений сказал, что всё будет с ним хорошо, значит так и будет.       Я выдыхаю и ступаю к кабинету с табличкой «Психолог Леонидова Анна Владимировна». До жути боязно, поскольку я никогда не был у врача, который лечит душу. А если она заставит рассказать обо всём, что тревожит, надавив на сознание? Они же так могут?       Постучавшись и коснувшись ручки двери, я выдыхаю и отворяю её, заглядывая внутрь. Делаю шаг и осматриваюсь.       — Можно? — спрашиваю неизвестно у кого, так как эту Леонидову не вижу. Прохожу аккуратно в помещение и закрываю за собой дверь. Сердце колотится в бешеном ритме, ладони потеют и дышать тяжело. Глазами бегаю по кабинету, вижу панорамные окна, дубовый стол, а на нём документы и канцелярия, кожаное кресло, дипломы и сертификаты на стенах, стулья и стеллажи с книгами. Будто это не кабинет психолога, а кабинет какого-нибудь босса.       — Здравствуй, — слышится женский голос, на который я оборачиваюсь, и вижу перед собой женщину в синем костюме и белой блузке. Она сидит на бежевом диване, закинув ногу на ногу. Улыбается, а мне страшнее стало. У Анны Владимировны медные, прямые волосы до плеч, голубые глаза и губы накрашены розовой помадой.       — З-здравствуйте… — выдавливаю из себя, боясь сдвинуться с места. Она встаёт с места и пересаживается на кресло напротив дивана, но мебель разделяет журнальный столик.       — Присаживайся, — рукой указывает на уже пустой диван, а я с осторожностью поглядываю на него, но всё-таки присаживаюсь. — Думаю, ты видел табличку на двери, но всё равно представлюсь: Анна Владимировна. А ты у нас… — со столика взяла она планшет с бумагами. — Антон Шастун, верно?       — Да, — тихо подтверждаю. Леонидова окидывает меня взглядом и, судя по всему, видит, что я разговаривать не стану. Да и кто будет изливать душу незнакомому человеку, к которому тебя отправили? Вот и я не буду.       — Знаешь, зачем ты здесь?       — Мама думает, что я псих.       — Нет, Антон, — в голосе нежность. — Мама хочет тебе помочь, потому что волнуется за тебя и любит.       — Больно нужна эта помощь, — бубню себе под нос. Я сминаю ладони и боюсь сделать лишнее движение, так как эти голубые глаза смотрят в душу. Снова они. Но у Арса красивее. У него кристально-чистая вода, на дне которой и находятся бриллианты. А у неё… обычные глаза.       — Расскажи мне, что тебя тревожит, — ага, щас! Я с лучшим другом-то боюсь об этом говорить, а тут какой-то тётке! Нет уж, помолчу, пожалуй. Спустя минуту психолог подаёт голос: — Антон, пойми, и мама, и я искренне хотим тебе помочь. Пойди нам навстречу и дай возможность сделать всё возможное.       — Мне ничего не поможет. Да и зачем мне говорить о себе, если всё равно об этом узнает мама?       — Разговор конфиденциален. И даже родственникам я не могу сообщить о том, о чём здесь говорилось… Ты боишься свою маму?       В смысле «боюсь»? Скорее остерегаюсь и избегаю. Зачем нам с ней сближаться, если время уже упущено? С детства надо было налаживать отношения, а не когда я вырос и не имею желания контактировать с мамой как следует. Тоже мне.       — Нет, — чётко отвечаю, потому что это правда.       — А боишься того, что мама может узнать твои тайны?       Я замолкаю, отвожу взгляд в сторону и кусаю внутреннюю сторону щеки. Думаю, любой ребёнок боится того, что родители могут раскрыть их секреты. Тем более у меня их дохуя… Да она сразу же отказную напишет, если всё узнает!       — О моих тайнах никто и никогда не узнает, — возвращаю взор на Леонидову, поджав губы.       — Хорошо. Есть ли в твоей жизни человек, которому ты доверяешь больше, чем кому-либо?       Есть. Арс. Доверяю больше, чем самому себе.       — Ну, есть, — хмыкаю.       — Что он сделал такого, что у тебя вызвало доверие к нему?       — Рядом был всегда… Я не хочу об этом.       — Я тебя услышала, — кивнула она. — Тогда давай поговорим о тебе, — я чуть хмурюсь и слышу своё сердцебиение. Страшно. — Например, школа. Как ты учишься?       — Нормально, — быстро отвечаю.       — А раньше как было? Может, отличником был?       — Не был. Ударником считался.       Анна Владимировна что-то всё время записывала и кивала головой. А после моего ответа замолчала. Время тянется в этот момент так медленно, что мне уже хочется уйти, схватить Арса за руку и покинуть это здание. Арс… Несмотря на свою болезнь, он пришёл со мной, убедив, что чувствует себя намного лучше. И я поверил. Знаю, что он сильный и сможет однажды победить ИБС. Конечно, она никуда не денется, но она успокоится и даст жить нормально.       — Скажи мне, — поднимает взгляд на меня, — в какой момент между тобой и мамой образовалась пропасть, Антон?       И снова я вспоминаю детство, одинокое детство. Я был лишним для неё, будто родила меня просто так, а не ради того, чтобы любить и воспитывать. А сейчас я вообще не нужен ей, хотя в последнее время мама проявляет заботу. Поздно только. Слишком.       — Не знаю… — смотрю вправо, вспоминая свои детские попытки быть ближе к мамочке. — Н-наверное… в детстве, — перевожу взгляд на Анну Владимировну, добавляя: — Мы никогда не были близки, и не будем.       — Но ведь можно попытаться?       — А смысл? Это надо было раньше делать.       — Никогда не поздно начать, — на это я не отвечаю, потому слышу новый вопрос спустя минуту молчания. — В твоей жизни был человек, с которым ты был очень близок? Может быть… родственник?       А в память врывается образ бабушки. Она смогла мне заменить маму, и, кажется, любила даже больше. Помню её тёплую улыбку и нежный голосок. Помню своё счастливое детство с ней же. Я помню всё… мой лучик… моя бабушка…       — Ну, хорошо, — вздыхает Леонидова, записывая что-то на листе бумаги. Я кусаю нижнюю губу, играясь с пальцами и сдерживая слёзы.       — Бабушка, можно я у тебя ещё не надолго останусь? Ну, пожа-алуйста… — я сижу за обеденным столом, рядом бабушка, а на самом столе чайник и чашки с зелёным чаем, конфеты и печеньки в вазочке. Бабуля для меня их вытащила. Она всегда так делает, когда я прихожу и, когда мы вдвоём пьём вкусный чай. — Пожалуйста, бабушка!       — А как же мама? Она ведь по тебе скучает и ждёт тебя, — но я не хочу домой, я хочу с бабушкой! Мама опять начнёт свою тираду, если я сделаю что-то не так. Уж лучше тут. С бабушкой можно всегда поболтать, готовить вместе и гулять! А с мамой…       — Мама-мама-мама… — бубню себе под нос, а потом резко поднимаю взгляд на бабулечку. — Не хочу я с мамой! Мне с тобой интереснее! Я буду сидеть дома один, ждать её, а потом спать идти без настроения. Не хочу так! — немного успокаиваюсь, предлагая: — Хочешь, я полы каждый день буду мыть, пыль вытирать или… или помогать тебе готовить? Хочешь? Только разреши остаться.       — Тоша, ты и так всё это делаешь, — хмыкает она, отпивая горячий напиток из чашки.       — Ну, и что? Ещё лучше буду делать! Пожа-а-алуйста, бабушка, разреши остаться! Честное слово, я не помешаю! — продолжаю уговаривать, так как домой не тянет совершенно. Что меня там ждёт? Пришедшая с работы мама, которая игнорирует? Или угнетающая обстановка? Хотя… Меня ждёт Арсений. Мы живём рядом, оттого можем чаще видеться.       — Оставайся, хорошо, — на выдохе улыбается бабушка, а я от радости вскакиваю и бросаюсь к ней обниматься и целоваться. Словами не описать, насколько я счастлив!       — Ты лучшая! — потираюсь своей щекой о её, улыбаясь широко. Моя бабушка — самая лучшая и добрая бабушка! В особенности этот дом, где чувствуешь себя «в своей тарелке». Никто ни в чём не упрекает и не винит. Только любит и лелеет. Здесь я могу спокойно смеяться и улыбаться, разговаривать и не бояться. Просто здесь бабушка, которая сильно отличается от мамы своим отношением ко мне.       — Не хочу об этом, — фыркаю я, сглатывая ком в горле и смаргивая слезинки.       — А чего же ты хочешь? — смотрит на меня эта «психологиня». Наши взгляды встречаются, а я больше не могу сдерживаться, потому грубо отвечаю:       — Чтобы от меня отстали, и Вы не лезли не в своё дело! А то, что мы с мамой далеки друг от друга не Ваше дело, даже если Вы — психолог, спасающий людей! Мне не нужна помощь, я сам справлюсь! — подрываюсь с места. — Всего доброго!       В гневе направляюсь к выходу, открываю дверь и хлопаю ею, когда покидаю кабинет. На стульчиках сидит Арсений, который тут же поворачивает голову в мою сторону и встаёт с места. Стиснув зубы, поджимаю губы и делаю шаги к Арсу. Его взгляд обеспокоенный, но я не собираюсь отвечать на волнующие вопросы. Я и рта не даю ему раскрыть, так как хватаю за руку и волочу прочь отсюда. Да как эта Леонидова смела затронуть важную для меня тему? Ей вообще какая разница, какие у меня отношения с матерью? И без этой психушки справимся.       На улице становится легче, но останавливаюсь только когда убеждаюсь психушка осталась позади и рядом нет людей. Отпускаю, наконец, руку Арса, чьи глаза похожи на детские. Выдыхаю и смотрю в них, слыша своё частое сердцебиение.       — Я больше туда ни ногой. А с мамой я поговорю, и скажу, что не пойду к психологу, и вообще… мне не нужна помощь.       — Но…       — Арс, — злобно смотрю, поджав губы. — Только ты не начинай. Пошли отсюда.       Разворачиваюсь и ухожу прочь из этого района. Даже находится не хочется, чего уж говорить про посещение психолога три раза в неделю по часу? Не-ет… я этого не вытерплю. Попутно достаю из кармана пачку сигарет и зажигалку. Поджигаю, а в организм тут же проникает яд. Я и так прогнил, потому от одной сигареты ничего не будет.       — Антон, погоди, — хватают меня за запястье, разворачивая к себе. Не успеваю выдохнуть нормально дым, потому он выходит через нос. Арсений смотрит и говорит: — Пожалуйста, не отталкивай меня, даже если всё плохо. Ты ведь знаешь, я всегда помогу и поддержу, но только не веди себя как последняя сука.       — П-прости… — немного опускаю взгляд. Действительно. Так было нельзя. Арс, когда должен был быть дома, побрёл со мной к ебучему психологу, не бросил и не оставил. Он пошёл со мной, несмотря на свою болезнь. Пошёл. Всё равно пошёл. А я идиот. Арса беречь надо, а я так поступаю… Эгоист.       — Прощаю, — выдох. — Ладно, идём уже. И дай сигарету, — начинает движения он, в то время как я хлопаю ресницами.       — Ёбнулся совсем? У тебя ж сердце! — возмущаюсь я. А ему ведь и правда нельзя ничего подобного. Ни сигареты, ни алкоголь. Стресс категорически запрещён, как нервы и волнение.       — И чё? Одну можно. Если сам не дашь, то я прямо сейчас пойду и куплю себе пачку и всю выкурю!       — Да ты дурак, что ли?       — Или ты, или пачка.       Я тихо вздыхаю и протягиваю одну сигарету с зажигалкой. Друг сразу же проделывает нужные действия, а я начинаю волноваться за его здоровье. Придурок упрямый. Отдав зажигалку, затягивается, а я зависаю. То есть, засматриваюсь. Арс делает это так эстетично и красиво, что про свою сигарету я забыл. Смотрю и не могу оторвать глаз. Затягивается, выдыхает в небо, затягивается и приподнимает уголки губ. Дым выходит то клубами, то кривыми полосами, которые растворяются за несколько секунд. Такой красивый… Боже, Арсений, что ты делаешь?