в никуда

Ты так долго ждал трамвая, а приехал автобус. (сэр макс ни в чем не лгал тебе) Перепутал остановки, небось, ведь поднять-то будильник тебя поднял, а разбудить забыл. Так холодно снаружи — прячь руки в рукава, прозябшие, скрюченные и покрасневшие. Смотри, как медленно подползает гусеница, больше похожая на бабочку, притворяющуюся гусеницей. Помнишь, ты был маленьким и стоял летом у подъезда? Помнишь, конечно. Было темным-темно, и фонари, похожие на фонари из сказок, никак не рассеивали темноту. Ты смотрел на коричневых пятнистых бабочек, кружащихся вокруг фонаря, и одна из них села тебе на твою загорелую ручонку. Ты был таким радостным — это маленькое чудо, как в мультфильмах, как в хороших историях село тебе на руку, как птицы на руки Белоснежки, как мышата на руки Золушки, как гранатовые попугаи на плечи пиратов. И ты смотрел на эту бабочку завороженно. Она медленно и щекотно брела по маленькой руке, вдумчиво покачивая крыльями и поднимаясь до самого края рукава футболки. А потом она тебя укусила. И мать рассказала уже не заплаканному, но огорошенному тебе, что бабочки питаются не только пыльцой из сердцевинок кудлатых цветов и соками фруктов, а еще и кровью. И падалью, бывает. Ты это старался не вспоминать с тех пор, как прошел печальную подростковую фазу. И вот, снова. Эта бабочка притворяется, что остановится, чтобы улететь. Она ждет плоти. Ты знал это каким-то иным «я», тем самым пареньком, что говорит делать ноги, пока не поздно. Его голос легко не услышать, если только этого захотеть. Ты слишком замерз, ты не хочешь слышать отговорки. Руки и ноги уже немеют. Неясный цвет корпуса автобуса приближался, из-за снега не видно ничего, кроме леденцового света окон. Снег обволакивал все белым непробудным пятном, как густой туман, как сливки на кофе. Инеем покрылись и твои ресницы, и пряди волос, выбившиеся из-под шапки. Автобус затормозил, и его свет затмил собой снежные потемки, которые, казалось, уже светлели, но тут же будто бы замерли и окоченели на границе утра, дня, вечера и ночи. Ты поспешил зайти, не чувствуя ног, не видя следующего автобуса (трамвая?), уже у горизонта тихой трассы. Ты стоял так долго, что в принципе, был бы согласен уехать в любой город или микрорайон, лишь бы только отогреться, переждать снег. Из окон казалось, что людей было много. Но не оказалось на месте даже контролера. Может быть, он сидел за ширмой водителя, и скоро пойдет проверять билеты. Мозги слишком обмерзли, поэтому тебе легче согласиться, чем в очередной раз искать уход от платежа за транспорт и надеяться, что проскочишь зайцем. Путь предстоял долгий. Билет — проколоть компостером, себя — усадить на любое красивое место. Все просто и понятно, тем более что места все до единого были одинаковыми и уютными, а салон автобуса был прогретым и пах крепким черным чаем. Райское местечко после промерзшей улицы — с этой ненавязчивой музыкой, льющейся неясно откуда, но присутствовавшей везде (кажется, ты вот-вот дойдешь до ее источника, но у тебя не выходит это сделать), и пока ты шел к особенно неплохому сидению в глубине, как будто бы перемещавшейся вместе с тобой. Потом ты равнодушно понимаешь — гадать, откуда эта музыка льется бесполезно, динамиков тут нет. За окном оказалось темнее, чем ты думал, и различать очертания одинаковой загородной местности получалось совсем недолго — деревянные покосившиеся дома, бледно-персиковые коробки, похожие на старые больницы, гнилые заборы, окраинские псы и лес, можно перечислять незаурядные края города долго, но потом темнота прекращает быть различимой совсем. Ты видел этот пейзаж всю жизнь, и мог бы отчитать дробью, как стих, который мать до истерики заставила зубрить в третьем классе. Почти разряженный телефон показывал, что сети нет. Ожидать ничего другого и не следовало, но оправдались куда более глубокие надежды — вероятно, выходило, что можно поспать. Тебе выходить на конечной, ты это знаешь, даже если сел не на тот автобус. Там уж кто-то, да разбудит. Положи голову на стекло окна, задернув его милой шторкой. Автобус едет мягко и беззвучно, ты не ударишься виском и тебя не кинет на переднее сидение. Спи спокойно, и во сне ты внезапно обнаружишь, что можешь даже вытянуться на этих сидениях, и никто тебе ничего не скажет. Ты увидишь скомканный сон, который после себя ничего не оставит, кроме чувства, что ты выспался впервые за вечность, и спал примерно столько же. Окно запотело, проснувшись, ты не видишь, что за ним, но кажется, вы все еще едете. Ты оглядываешься, на этот раз зная, что ты не один. Зная это настолько прекрасно, что тебе кажется — автобус хорошо заполнен. Силуэты смутные. Неясные, темные черты сидящих и неподвижных людей, потупленных, безликих, как слизни появились ненадолго. Ты рассматривал их, а потом увидел того, кто рассматривал тебя. Не моргая. Он был единственный повернут в твою сторону. Из-за спинки были видны только прозрачные, заманчивые, большие, нежные и проницательные глаза и темно-русые волосы, выбившиеся из-под сиреневого капюшона. Чудной тип рассматривал тебя недолго, а потом поманил рукой — и ты бессмысленно побрел к нему. Наконец, можно поинтересоваться — как давно вы едете, и где будет станция для перекура. Приближаясь, ты увидел его лицо, переполненное отцовской нежностью. Он смотрел на тебя, как смотрел бы отец на яичницу в форме сердца, которую ему приготовит маленькая дочь. Переполненный любовью, знающий — это только для него. Ты — только для этого человека. (человека ли? создание воображения воспаленного от новоиспеченной простуды разума?) Разумный, глухой паренек в твоей голове заставил тебя ощутить бабочек в животе и тревогу в коленях и бедрах. Но все хорошо — просто любопытный попутчик в приятной поездке (в никуда). Тебе удалось расслышать «в никуда» каждым дюймом кожи. Что именно сообщало тебе это ты не понимал. Автобус по-прежнему был в неопределенном положении — то ли стоял, то ли тихо ехал. Гробовая тишина с перебивками музыки. Мягкий ковер — красный ковер, как из кино по «Диснею» — тебе все детство нравилось тамошнее темно-красное частое оформление помещений. И вот, ты вырос, и почти такой же темно-красный ковер лежал у тебя дома. Тут уютно, очень даже в твоем вкусе. Ты сел возле то ли юноши, то ли мужчины — по лицу очень сложно сказать, сколько ему лет. То ли молодиться пытается, то ли наоборот — стареет раньше времени. У него неладно со временем — боже мой, как-же отчетливо кричало твое сознание эти слова, когда ты вглядывался в его лицо! Он смущенно потупился, опустил глаза на свои грубые руки, испещренные венами, покрытые старой, мозольчатой, отчасти шелушащейся кожей. Погладил себя по запястью, как по больному месту, большим пальцем. Его голос зазвучал, как голос беспричинного, старого праздника, на который ты все-таки успел попасть: — Ты выглядишь таким тревожным, что мне становится не по себе, — нежно прожурчал его мягкий голос, — как будто у тебя нет поводов радоваться. Смотри, отогрелся, и ведь это славно… Ты повторил его жест — то, как он перебирал между пальцами пальцы и оглаживал ладони. Да, твои руки стали поразительно теплыми, почти горячими. Зима, длящаяся полгода, часто заставляла забыть, что руки правда могут быть такими. Этот разговор двух попутчиков не вызывал удивления. Попутчики похожи на старых друзей — того гляди и вспомните имена друг друга. Смотрите в окно, и в глазах одно и тоже. — Да, — согласился ты, — зима что-то выдалась совсем суровой. Вообще я даже не рассчитывал, что здесь будет тепло — эти автобусы, знаешь, обычно жестянка на жестянке, смотри чтоб на бугристой дороге не унесло к водителю. А мне просто хотелось как можно скорее вернуться домой. (это ложь, потому что домом ничто из знакомых тебе мест не являлось. Но и в том есть правда — ты ехал домой; ты ехал, чтобы вернуться) — Ты посмотрел в запотевшее окно — поэтому я первым встал, почти воскрес, и фшууух, -и махнул рукой вперед, показывая, как быстро ты шел до остановки. — Ну, ты знаешь, вот эта неуютная атмосфера, созданная скорее людьми, чем местом. Я, кстати, похоже перепутал отстановки, я должен был, кажется, сесть на трамвай, а не на автобус — ну уж точно я ждал трамвай, — ты глупо посмеялся, ожидая той же реакции — как если бы рассказывал об этом коллеге. Но ее не последовало. Попутчик снисходительно улыбнулся; это можно было трактовать по-разному, но приятнее думать, что это одобрение высказанной забавной случайности. По правде — ни намека, что ему было смешно, в его лице не было. — Тогда почему ты сел на автобус, зная, что за тобой придет трамвай? Ты снова посмотрел на лицо попутчика и тебе показалось, что он наверняка учится на филфаке или кафедре психологии. Или, возможно, уже закончил обучение и там, и там. Наверняка он знает вообще все о людях, что люди учат годами в университетах — ты знал это точно, будто бы из прошлого опыта. Был у тебя один приятель, который знал все-все о людях. Только в последний раз, когда он знал, он не рассчитал с дозой. Ты посмотрел на попутчика — он не был похож на наркомана ни капельки. Но едва уловимый запах — этот запах чувствуется не впервые, запах, который кто-то бы назвал запахом безумия. Должно быть, уже много лет прошло, как твой попутчик сошел с ума. Ты это знаешь точно, и от этого чувствуешь себя ясновидцем — будто есть чем гордиться. Еще глядя на него сказать, что он более благоприятно относился к раннему зимнему утру не получалось — он поморщил нос и равнодушно посмотрел к себе за плечо, туда, где была запотевшая, уже покрывающееся узорами, сумеречная мгла никак не наступающего дня или вечера. Твой живот тревожно сжался и от этого странного, менее подвластного человечьим описаниям лица, и от непонимания, сколько еще будет длиться утро или вечер. — Я просто очень замерз, и решил, что куда бы я не уехал, там будет лучше, чем ранним утром под снегопадом. — Наконец-то ответил ты, щелкнув костяшкой. Плохая привычка, надо бы отучаться, да только всегда было не до этого — ты любишь здесь и сейчас больше, чем будущее когда-либо. — Тебе здесь лучше? — спросил он, и в голосе его значилось, что он знает, какой ответ хочет получить. Странный парень. Но и к этому, — ты уверен — можно привыкнуть, если ехать еще некоторое время. — Да, вполне. — Ответил ты, и он обаятельно улыбнулся, видно, получив ожидаемый ответ. И ты добавил: — ты не знаешь, какая конечная?