Ненавижу...

Как же я ненавижу тебя, Джебисашвили. За имечко твоё окаянное, которым меня все детство батька с матушкой кличали и которое мне отчего-то никогда не нравилось. Зато тебе нравилось всегда — ты так и сказала об этом редакторам, когда те вызвали нас для разговора в самом начале сезона. Негоже, мол, двум Ангелинам в одной «Битве» участвовать. Я растерялась тогда, а ты быстро нашлась и с лицемерненькой улыбочкой выдала, что вполне можешь побыть и Линой, аргументировав это тем, что твоё полное имя тебе никогда не приходилось по нраву. «Данная сокращенная форма имени будет звучать необычнее, интереснее и ярче отпечатается в памяти телезрителей»,— как малым детям втолковывала ты нам, а мне хотелось рассмеяться в голос. Ярче — твой девиз по жизни. И за это я тебя тоже ненавижу. Разукрашенная, расфуфыренная, как елка новогодняя, на которую игрушки собирали со всех комиссионок столицы. Узоров на теле столько, что сама не знаешь уже, для чего они и что обозначают. Я попробовала поинтересоваться у тебя насчёт этого и объяснить, что добром такая «наскальная живопись» не кончится. Ты выслушала и послала на хуй. Пришлось пойти — не туда, конечно, куда ты указала, но весьма далеко. Дерзкая. Откровенная. Безбашенная. Влепить бы тебе люлей хороших, чтоб не выеживалась, да кто осмелится? Ты же сама себя так поставила. Воздвигла себе пьедестал, да сама на него вскарабкалась по рукам почитателей и поклонников. И все тебя любят. И все восхищаются. И слушаются. И ладно б малолетки эти сопливые, которым поярче, да покраше подавай, чтоб глаз радовался, так и коллеги мои туда же! Слово одно только скажешь, а они слушают, да за тобой идут, возразить не смеют. Мамку в тебе увидели. Лидера. А ты и рада стараться, платья повульгарнее, раскраска побоевее. Манеры поразвязнее, народ ведь любит у нас эпатаж да позерство. Доиграешься ты, девонька. Рано или поздно. Царя ведь и свергнуть могут запросто, а самовыдвиженца — тем паче. Именно поэтому я предпочитаю держаться в сторонке. От тебя и от этого огненного безумия. Девонька, ты идеально оправдываешь свой знак зодиака. Я вот вроде тоже лев, да нет такого неугасимого темперамента, такой бешеной воли к победе. А она ведь есть и является твоей главной целью — как бы ты тепло не поздравляла с победой Череватого и не пожимала ему ручки. Как же блевать охота от ваших лобызаний на камеру! Со мной бы ты, наверное, так не лобызалась, окажись мы главными конкурентками на этом магическом поприще. Нет, правда, ты сердечно поздравила меня с белым конвертом, когда оказалась в нем вместе со мной. Приятно было, не стану лукавить, да недолго музыка играла — моей единоличной победе ты обрадовалась куда меньше, а потом твой фокус внимания переключился на Владика — конечно, лаяться с ним и победу делить куда выгоднее, чем с такой «скучной» «старомодной» мной. Шушукаешься, за ручки с ним ходишь, а меня наизнанку выворачивает. Лицемерная сучка. Ненавижу. Впрочем, может, и к лучшему, что так все. Не смогла бы я так мило улыбаться, шутки твои терпеть по поводу моих «устаревших» методов работы с трезубцем да заговорами. Не смогла бы слушать твои бесконечные матюги по поводу и без, бешеную неуемную энергетику, которая утомляет в секунду, твой хрипловатый, вызывающе громкий смех, который не переставая долбит по моим ушам сейчас — на съемках готического зала, где подводятся итоги восьмой серии. Как непривычно, как странно стоять рядом, улавливая терпкий, резковатый аромат твоих духов и бросая редкие, мимолетные взгляды в твою сторону. Красивая чёртовка, не отнять этого. В этом потрясающем кроваво-красном (слишком, непростительно откровенном) платье, да с кудряшками, отливающими золотом и солнцем, которого так давно не видел этот город. Порой кажется, твоей энергии, твоего жизнелюбия, твоей силы хватило бы для того, чтобы согреть и осветить его с лихвой. Но ты без конца светишь только этому Череватому даже сейчас, рядом со мной, обращая к нему свои сияющие взоры. Мне даже начинает казаться, что я свечку держу в вашей спальней во время первой брачной ночи. Башаров говорит что-то про Калугина. Тебя вновь захлестывает волна безудержного заливистого смеха, которая неожиданно, совершенно невероятно окатывает меня с головой — как и этот лучистый, искрящейся взгляд, обращенный наконец ко мне. Ко мне, представляете? Я даже не верю сперва, думается, что это все не для меня, для добродушной компанейской Лены, для кого угодно… Но нет. Ты глядишь на меня, и это совершенно точно, не переставая при этом рассыпать по всему залу перезвончики мелодичного, веселого смеха. И от этого смеха, от этого задорного, искрящегося взгляда, все вокруг плывет, кружится, наполняясь странным, перламутровым свечением. И хочется летать, петь, также легко, беззаботно засмеяться, забыв про все условности, обиды, уже опостылевшую маску суровой северной ведьмы… И вот я, словно одуревшая, уже от души хохочу вместе с ней, в одночасье позабыв о шутке, которая и явилась поводом для столь бурного веселья… Но морок рассеивается так же быстро, как и появляется. Уже через долю секунды все возвращается на свои места. Джебисашвили в своей привычной манере поворачивается к Череватому, шепча ему на ушко всякие (пошлые?) шуточки и хохоча так, что, кажется, в окнах старинного особняка начинают дрожать стекла. Так же, как совсем недавно хохотала со мной… Ненавижу. И зачем я только встала с тобой рядом? Уши были бы целее, да разум яснее… Умеешь ты с ума свести своими чарами, девонька. А ещё и в колдовок не веришь, да в привороты. Сама ты тот ещё приворот. При-во-ро-ти-на. И нет от тебя магического противоядия. Я искренне рада возвращению Ариэля. Все же с ним мне куда комфортнее общаться, чем с тобой. Со всех ног кинувшись к нему в объятия, я обнаруживаю, что опоздала. Наша «красная королева» уже вовсю виснет на шее «черного принца». Меня так бы обняла хоть раз. Может, тоже покинуть проект, а потом вернуться? Нет. Знаю, не поможет. Моему уходу только рада будешь, лезгинку станцуете с Владиком. Золотенькие, вы долго обниматься будете? Уже мочи нет любоваться твоими кудряшками, так мило и изящно струящимися по плечу Ариэля. Лукавлю? Конечно же, да. Тобой любоваться можно бесконечно. Какая же ты красивая. До одури, до невозможности, до потери контроля над эмоциями, которые будто бы больше не принадлежат мне. Принадлежат тебе. Какая же я жалкая, пресвятые Силы. Едва придя в себя после объятий с Ариэлем, я уже не обнаруживаю тебя в готическом зале. Как, впрочем, и Череватого. Ушли «покурить», как всегда. Джебисашвили, ты же не куришь, и муж дома ждёт наверняка. Но тебе плевать. На все тебе плевать. В том числе и на меня. Как же я ненавижу тебя, Джебисашвили. И как же сильно я тебя люблю…