Ветер над городом

      Кухонка была маленькая и тесная. Петьку усадили за стол спиной к стенке, а Борис Сергеевич (так представился дядька) сел к двери, и его широкая фигура заперла выход.       — Значит, ты Петя. — Задумчиво протянул он.       Петька согласно кивнул, пугливо осматриваясь.       — А меня можно и без отчества. Просто — дядя Боря.       Дядя Боря водрузил на стол, накрытый потертой клеенкой, свои огромные руки, и Петьку передернуло: вот эта самая пятерня с кривой наколкой «Боря» оставила на Женином запястье синяки. Петька уставился с отвращением на широкие грубые пальцы, и дядя Боря, перехватив, видимо, его взгляд, сперва усмехнулся, а потом сжал руку в кулак.       — Ошибки молодости! — кулак он приблизил к Петькиному носу, чтобы, видимо, поближе показать, — в твоем возрасте и сделал. Дурак. Как будто без этого и не вспомнил бы, как меня зовут!       Дядя Боря расхохотался, и табуретка под ним заскрипела. Петька сделал вид, что кулака совсем не испугался.       — Стало быть ты, Петр, с моей Женькой в одном классе, а?       Пока Петька решал, как с такого вопроса перейти к разговору о Жениных синяках, в кухню проскользнула хозяйка и, повернувшись спиной, завозилась у плиты.       — Мы с пятого класса вместе учимся. — ответил Петька.       — Угу, — пробасил хозяин. — Вот и расскажи мне, что у вас за школа, да как вы учитесь. И вообще…       Дядя Боря кивнул, мазнул взглядом по пустому столу, наклонился и вдруг как фокусник выхватил не понятно откуда бутылку водки. Пузырь он рассмотрел на просвет, убедился что жидкость в нем еще имеется и грохнул донышком об стол.       Женина мама обернулась на стук и жалостливо запричитала:       — Боренька, ну что ты, ведь еще утро, ведь только встали, Боренька…       Боренька «цыцнул» на жену не поворачиваясь и достал с полки над столом стакан. Покрутил его в руках, как будто сомневаясь:       — Дай-ка, Надь, рюмку. Вон, у мойки стоит. — Буркнул он в сторону жены.       — Зачем? — пискнула та.       — Дай!       Рюмку и свой стакан дядя Боря наполнил до краев, стакан придвинул к себе, а рюмку к Петьке.       — Боренька, ну ты что! Что ты! Он же ребенок ещё!       — Брось, мать! Шестнадцать лет, что он маленький, что ли? Да я в свои шестнадцать уже родителей содержал! Да я уже взрослым человеком был! Профессию осваивал! Я уже не об развлечениях всяких думал, а об деле… Да что говорить, мать, да ты сама вспомни, как жили-то мы! Ведь не в пример… ведь не в… Не так ведь совсем! — теперь, когда речь полилась изо рта дяди Бори свободно, стало ясно, что он ужасно пьян. Хоть свой оловянный взгляд он и вперил прямо в Петьку, а глаза его смотрели куда-то мимо. В продолжение своей не очень связной речи он несколько раз замолкал и осоловело пялился в пустоту, как будто подгружая из памяти воспоминания, и рассказ о трудовой и сознательной юности выходил сбивчивым и скомканным. — Да что говорить! И сравнивать нечего нынешних подростков… У нас цель была! У нас огонь в груди горел! Ладно. За знакомство! Как ты говоришь, тебя зовут? Пётр?       Даже будь это старый знакомый отца, и будь в рюмке не водка, а что-нибудь полегче — Петька не стал бы пить, и теперь это дурацкое предложение от пьяного Жениного бати его наоборот отрезвило.       — Я не пить к вам пришел! — рюмку Петька отодвинул подальше и попытался было встать, но у стенки было тесно, а стул давил ему под коленки. — Я пришел из-за Жени! Я пришел, чтобы сказать Вам, что Вы — гад!       Получилось совсем не так, как Петька планировал, слова выскочили другие, но эффект они произвели. В кухне сразу стало тихо. Даже Женина мама, комкая на груди халат, хоть и шевелила губами, но слышно ничего не было. Дядя Боря и вовсе окаменел.       — Вот так! Вы гад и абьюзер! — последние слова вышли как-то неубедительно, Петке изменил голос, и прозвучало обвинение совсем детским писком, но это было неважно, Петьку уже понесло. Главный тезис был озвучен, и теперь тему нужно было раскрыть, вот только речь, которую он заготовил, из башки давно выветрилась, и Петька заговорил как умел. — Думаете, раз вы взрослый, вам всё можно, да? Думаете, можно дочку буллить, и ничего Вам за это не будет? Раз она к ментам шеймится идти, и пруфов нет, то типа, норм? Не забанит никто? Значит, можно дальше харасить? А вот нет!       Петька перевел дух, вытер губы ладонью.       — Надо будет, я сам к ментам пойду! И про муд ваш криповый расскажу всё, и про то, что пьете, и про Женины синяки!       Дядя Боря с женой переглянулись. В его глазах читались смятение и пьяная обида, а в её — беспокойство. С жены озадаченный взгляд дядя Боря перевел на сердитого Петьку, потом на стакан. Он сделал рот корытцем, вылил туда водку и проглотил, поморщившись.       — Чего? — прохрипел он и дыхнул обжигающей водочной вонью.       — Вы гад! — повторил Петька.       Локти дядя Боря опёр о стол и глянул исподлобья серьезно:       — Обоснуй!       — Вы Женю бьёте!       Лицо взрослого пьющего человека теряет со временем способность передавать всю гамму переживаемых эмоций. Чаще всего оно выглядит просто угрюмо: уголки рта опускаются вниз, придавая ему кислое и недовольное выражение. Глаза опухают, отчего взгляд становится равнодушным, а лоб и брови, сползая под тяжестью лет, придают вид сердитый и даже злой. Но в этот раз дяди Борина физиономия преобразилась: удивление потянуло её вверх, и мрачная мина собралась складками на лбу, как занавес над сценой.       — Я никогда! Да ты что? Я никогда! — замычал он.       — У неё синяки на руке! — кинул в ответ Петька.       — Синяки? — протянул дядя Боря. — Какие синяки? Откуда?       Женина мама, всё это время стоявшая тихо, как мышь, подалась вперед и тронула мужа за плечо:       — Боренька, но ведь как же… Помнишь, ты её за руку схватил? Вот. Синяки-то остались… — она говорила с мужем так тихо и жалобно, что Петьке стало совсем не по себе.       — Да? — переспросил дядя Боря. — Я схватил?       На его лице как могло отразилось удивление пополам с недоверием.       — Разве я схватил? Надь? — голос его теперь звучал неуверенно.       Дядя Боря повертелся на табуретке, потом рассеянно похлопал себя по карманам, достал пачку сигарет, вытащил одну, сунул в рот. Буркнул: «Я сейчас», поднялся и, чиркая плечами о стены, вышел из кухни.       Женина мама проводила его тоскливым взглядом и вдруг вцепилась в Петькин локоть двумя руками:       — Мальчик! Миленький мой. Хороший мой. Я тебя очень прошу, я тебя умоляю! — она тянула его так сильно, что Петьке пришлось встать и плестись за ней. — Не надо приходить! Не надо ничего говорить!       Петька упирался — очень хотелось продолжить разговор с дядей Борей, а то как-то вышло странно, но против своей воли он оказался в узком и темном коридоре. Женина мама сунула ему в руки куртку, и едва Петька успел впихнуть ноги в кроссовки, как дверь входная открылась и его силой вытолкнули на лестницу.       Дверь за его спиной щелкнула, но тут же открылась вновь: Женина мама выскочила, пугливо оглядываясь. На плечи поверх халата она накинула куртку, опять схватила Петьку за руку и заговорила быстро, сбивчиво:       — Ты не думай, что он злодей какой-то! Он её ни разу пальцем не тронул! Честное слово! Просто сейчас время такое, понимаешь? Нормальная работа была, а на автобазе должность хорошую предложили, зарплату хорошую, он, дурак и ушел! Колька, будь он неладен, тот еще алкаш, поманил. А на новую работу не взяли, понимаешь? Я тебя очень прошу! Ну, донесешь ты на нашу семью, и что будет хорошего? Ведь всё разом рухнет, что хоть как-то еще держится! Ты и сам уже взрослый, сам должен понимать, что сейчас время такое, всем тяжело! А я тебе клянусь, он её пальцем ни разу! Ну, подумай сам, что будет хорошего? Мы и так еле-еле концы с концами сводим, вот что будет хорошего? Я тебя прошу, не надо приходить!       У Петьки кружилась голова. После бессонной ночи он и так соображал туго, его с трудом хватило на то, чтобы высказать всё мужику в майке, и теперь голос Жениной мамы звучал неприятной трелью, слова скакали, но понять их он никак не мог. Она всё говорила и говорила: про каких-то Бориных друзей, которые и рады стараться, о том, что бедность-то затягивает, о том, что Женя у неё одна, но детей почему-то двое, о том, что никогда Боря не пил, а теперь это два разных человека.       Петька хотел было закрыть уши руками и сесть на пол, так вдруг стало нехорошо, но его тянули вниз по лестнице и на улицу. Видимо, лицо у него стало совсем жалобное, потому что поток слов вдруг прекратился, и Женина мама спросила:       — Обещаешь? Пообещай мне, миленький! Пообещай, хороший мой! Ведь иначе пропадем!       Петька молча кивнул головой. Он вышел на улицу, дверь входная за ним попищала домофоном и затихла. В голове на репите крутились слова: «Миленький», «Пообещай», «Клянусь». Он перешел улицу к Неве, зачерпнул на гранитном парапете снега ладонями и потер пылающее лицо.       Несколько часов Петька тупо шатался по городу: петлял дворами, присаживаясь иногда на заснеженные лавочки, чтобы отдохнуть, болтался по улицам. Несколько раз, когда он резко останавливался, и на него налетали спешащие прохожие, он очухивался, крутил головой и решал идти домой, но почему-то опять шел в другую сторону.       В конце концов, домой он добрался в пятом часу. Как раз к приходу отца. Петька в ванной сунул гудящую голову под кран с водой, когда отец зашумел в прихожей.       — Ты чего это, Петь? На улицу выходил, что ли? — заглянул он ванную.       — Выходил. — Буркнул Петька.       — В школу? — улыбнулся отец.       — Нет. Не в школу. — Петька сел на край ванной. Вода с мокрой головы потекла ему по лицу и за шиворот.       — Чего это ты, сынок? — забеспокоился Иван Петрович. — Опять не слава богу? Да что случилось-то?       Он накинул Петьке на голову полотенце и принялся вытирать его волосы.       — Пап? — спросил Петька из-под полотенца. — А правда, что любого человека посадить можно?       — Ты с какой целью интересуешься?       — Надо.       — «Был бы человек, а статья найдется», да? — невесело усмехнулся Иван Петрович. — Нет, Петь. Понимаешь, в нашей стране легко можно посадить того, кто ни в чем не виноват, а вот виновного осудить бывает очень непросто.       Мокрое полотенце съехало Петьке на плечи, он шмыгнул носом и вдруг разревелся от осознания того, что всё было зря, и ничего нельзя изменить. Отец сел рядом, обнял его за плечи.       — Пап? Зачем я вообще появился на свет? Нет, правда, зачем? Я не понимаю… — всхлипывал Петька.       — Ох, ты, господи, Петь. Что за мысли такие?       — Ты, пап, зачем живёшь? Ради чего? — Петька утирал мокрое лицо полотенцем.       — Я не ради чего, я ради кого. — Ответил Иван Петрович. — Я ради тебя живу. Всё, парень. Давай рассказывай. Обстоятельно. Подробно. С самого начала.