Сны

      Миша бежит по дороге. Запах гари распространяется на большие расстояния. Ноги подгибаются, дым, будто образуется в лёгких, Москва чувствует, как на румяной коже появляются ожоги даже без контакта с огнём. Мише страшно. Рядом нет никого, кто мог бы помочь спасать надо себя. Но возможно ли это, если твоя жизнь не зависит от того насколько далеко ты можешь убежать? А Михаилу далеко и не надо, лишь бы спрятаться, чтобы не нашли сейчас, а потом он найдёт решение. Наверное. Миша уже не видит куда бежит, холодный снег обмораживает босые стопы, а небо, кажется, кровью наливается. Москва не замечает, как попадает под коня, почти, его отбросило в сторону, боль обострилась, где-то выступила алая кровь, но Михаил готов встать и побежать дальше, да что там, он готов до Киева пешком дойти, лишь бы попросить помощи, не хотелось признавать, что его люди уступают врагу. Он встаёт, но сорваться с места ему не даёт цепкая рука, схватившая Мишку за воротник. — Вот ты, какой значит, Москва. — Говорит, кажется тот, кто был на том коне. Миша не понимает ни слова, язык не родной, а чужой какой-то, но имя своё слышит чётко. — Отпусти! Отпусти меня! Я просто так не сдамся! — Михаил кричит, вырваться пытается, но всё тщетно, добивается этим он только того, что ему на шею накинули петлю. — Невоспитанный мальчишка, разве так встречают твоего нового господина? — Человек вдруг заговорил на русском, но Мишу это особо не радовало. — Не радуйся шибко, я не буду долго с тобой нянчиться и говорить на понятном тебе языке. Ты закрываешь свой рот, идёшь со мной, а в случае бунта и неповиновения Москву ждёт пламя, а тебя порка. — Я… — Миша сглотнул. Незнакомец чепуху молит, Москва никому, никогда не подчиниться. — Я не собираюсь тебя слушать! Убирайся! — Московский попытался снять верёвку с шеи и двинуться дальше в путь, но ему помешали. — Ты видимо не понял. — Петлю затянули туже, Мише становиться трудно, дышать. — Ты подчинишься и тогда ты останешься цел. — Но… — Михаил тут же скорчивается от боли. По спине несколько раз проходятся розгами. Кровь мелкими струйками начинает течь по гладкой коже и впитываться в белую рубаху. Миша замолчал, потому что говорить, оказывается, больно. Плакать стыдно. Он ведь мужчина, надо терпеть. Но слёзы всё равно стекают по щекам, обжигая появившиеся ожоги.       Лошадь шла дальше, Москве приходилось идти за ней. Они зашли обратно в горящий город. Ноги больно жгли иногда попадавшиеся угли. Что было дальше, Миша помнил смутно. Воздуха в какой-то момент стало настолько мало, что Михаил старался дышать полной грудью, но и это в какой-то момент стало слишком больно. Он помнит как Есугей, так к нему кто-то обратился, разговаривал с кем-то. Вроде с кем-то из русских, Мише сначала показалось, что был то князь. А потом ему совсем поплохело, это было, когда Орда его вёл куда-то далеко, через поле. Миша просто упал, а затем темнота. Проснулся он уже в горе подушек и сначала даже не заметил, что руки его за запястья верёвками привязаны к балкам. Москва замечает грязную рубаху, содранные в кровь колени и щёку и из этого делает вывод: уснув, его просто так же волочили по земле. Верёвки на шее не было, но след явно остался. Миша, заметив, что один, подскочил с места и стал пробовать разорвать держащие его узы. Потом пытался развязать, но всё тщетно. — Тц, тц, тц. Что за хамство, в чужом крае, чужой юрте, да и так себя вести. — Слышит Миша, вражеский голос Золотой орды. Сделал такой вывод Миша сейчас, сложив два плюс два. — Верни меня домой! Немедленно! — Миша снова огрызается и кричит. В помещении темно, только лёгкие лучи заката падают внутрь через небольшое отверстие сверху. Есугей вальяжно сидит в другом конце юрты и анализирует мальчишку своим тяжёлым, надменным взглядом. — Какое ужасное поведение. Откуда у тебя силы стоять? Ты на себя посмотри, живого места не осталось. — И только поле этих слов Михаил замечает пульсирующую боль в груди и на висках. Ожоги везде, где только могут быть, где-то уже появились волдыри, а где-то кожа слезла и там до сих пор кровь не запечённая. Мишу, осознающего все раны, начинает трясти, и он садится обратно в подушки. Москва смотрит на ладонь, которую к тому же натёрла верёвка, и видит, как кожа отслаивается и превращается в пепел. — Я… Я умру?.. Но как же… Как же так… А… — Слёзы навернулись на глаза, зрачки сузились. Он не видел, но представил, как горит каждая перекладина, как горит крепость, и как кричат люди. Он застал только начало, когда всё было, не так критично, но потом. Потом было страшно. — Может и умрёшь. А пока этого не случилось, Москва, ты будешь служить мне беспрекословно. — Словно сам хан, Есугей величественно шагает к ребёнку. Москва ничего не говорит, только зажмурясь всхлипывает. — Сегодня пир и ты будешь при мне ручным зверьком и чтоб ни звука. — Но я… — Москва жмётся к стене ближе. Старается спрятаться от этого холодного взгляда. — А пока обучу тебя уму разуму. Издашь хоть писк, пеняй на себя. — Как бы Москва не хотел провалиться под землю, у него не выйдет. Орда приподнимает его бёдра и нагло снимает штаны. Миша вдох сделать не успевает, как член Есугея только благодаря слюне оказывается внутри. Москва вскрикивает. Боль пронзает всё тело с первым толчком. Дрожь становиться более явной. Второй толчок, будто ещё больнее. На слюне далеко не уедешь. — Отпусти! Отпусти, пожалуйста! Я не хочу! Всё, что угодно, только отпусти! — Миша срывает голос, рыдает, полностью игнорируя приказ. Есугей не останавливается. Появляется кровь, которую принимают за явную потерю девственности, с ней двигаться внутри Миши, становиться проще и быстрее. Кажется, что Москва опустошён. Чувствуя, как сперма заполняет его, он больше не кричит, слёзы крапинками катятся по щекам друг за другом и впитываются в подушки. Через пару секунд по спине проходят розгами. Ровно 30 ударов, Миша посчитал.       Вечером Есугей действительно взял его на пир. Там было много людей, разговаривавших на незнакомом языке. Было мясо и вино. Правда впечатлительное дитя подумало, что в кружках кровь, и после этого слухи разлетятся по Руси как пирожки. Москва сидел рядом с Золотой ордой и обнимал его руку. Его вновь держали на поводке. Есугей хвастался Мишей, как новой зверюшкой. Словно собаку он разрешал его гладить. Перед ним водили кусками мяса, а потом демонстративно ели. Миша был голоден, но есть ему не разрешили, и оставалось лишь с болью в животе, смотреть на пирующий монголов. Выпал момент, Орда отошёл куда-то и Михаил, решив, положится на везение, попытался украсть мясо кабана. С рук не сошло. Орда узнал и в наказание на ночь он отправил Москву спать в вырытой специально для него яме. Миша скрещивает руки на груди и закрывает глаза, в надежде больше их не открыть.       Московский в ужасе распахивает глаза. Телевизор включен, он на диване разлёгся и действительно руки скрестил. Он в ужасе поднимается. На кухне знакомые звуки приготовления пищи, шипение масла и голос Саши, напевающий какую-то мелодию. Москва всё ещё не отходит ото сна. На руки смотрит. Те трясутся и вместо колец чудятся сожженные ладони. На шее чувствуется верёвка. И он вздрагивает, когда Александр виснет у него на плечах. — И вновь доброе утро, заря моя ясная. — Начинает диалог Петербург, ещё толком не рассмотрев состояние Михаила. Но он быстро замечает в глазах Михаила незнакомую искру. Саша много взглядов видел: бездушный, цвета свинца, влюблённый, презренный, наивный, как лучи солнца. Но этот… В этом взгляде были ужас и страх, сковавший столицу. — Миша, ты чего? Что случилось? — Александр обходит диван и усаживается рядом с Москвой. Он нежными ладонями касается лица Михаила, но тот внезапно снова вздрагивает, будто больно. — Вновь сновидение? И в этот раз столь ужасное воспоминание постигло тебя? Ну-ну, всё уже хорошо. — Санкт-Петербург невесомо кладёт руку на плечо Московского, после так же аккуратно зарывается в волосы столицы другой рукой. И так, едва заметными манипуляциями, Мишенька оказывается заключённым в объятия. — Как бы больно тебе ни было, лучше поделиться переживаниями. Позволь мне разделить твою боль. — Сашенька. Я… — Миша неуверенно в ответ. — Я постараюсь…