Светлая королева

Не уходи.

Ты — смысл всех побед,

Всех битв, побегов, сломанных запретов,

Ты — солнцем коронованное лето,

Ты — небо разрумянивший рассвет. ©

Ощущения, прежде служившие Лайе Бёрнелл надёжным спутником в новом, враждебном и неизведанном для неё мире, покидали её одно за другим, медленно, но неотвратимо. Последним, что увидели её сверхъестественно зоркие глаза, способные вглядываться в самую душу, стала лазурная бездна вспыхнувшего взора. Последним, что ощутила её чувствительная кожа, стали прикосновения. Последним, что запечатлело её обоняние, стал запах — неповторимый аромат его губ, горящий в её лёгких, отчаянно требующих нового вдоха. Но их поцелуй уже не мог быть прерван, он продолжался, продолжался и продолжался… В него, как в чёрную дыру, постепенно и безвозвратно утекали все её чувства, а с ними и жизненные силы. Тактильное восприятие исчезло последним, неизбежно погружая девушку в… ничто. В некое состояние, напоминающее крепкий сон без сновидений, без малейшего осознания себя где бы то ни было. Без осознания себя существующей, полноценной частью бытия. Но ни в этот самый момент, ни до Лайя не испытывала страха. Даже на уровне глубинного инстинкта борьбы всего живого за жизнь ей и в голову не приходило сопротивляться происходящему. Она добровольно сдавалась объятиям милосердной смерти, и делала это с искренней радостью, без малейших колебаний. На этот раз всё сбылось. Сбылось, как должно. Как правильно. И в этот знаменательный момент во всём мироздании не нашлось бы существа счастливее, чем Лайя, отдающая свою жизнь за душу любимого, ведь… всё получилось. У неё… у них обоих получилось! Они смогли. Они исполнили Его волю. Однако, как и сам момент умирания, когда она ещё была способна осознавать с нею происходящее, мрачное счастье её длилось недолго. Всё оказалось переиграно вмиг: будто кто-то, обладающий властью, много большей, чем кто-либо из живущих когда-либо мог себе вообразить, щёлкнул пальцами — и парализующая безмятежность смерти тотчас истаяла, вышвырнув Лайю из омута забвения и безвременья обратно в бурлящую бездну, обрушившую на беспомощную, не ожидающую ничего подобного девушку водоворот ощущений, к которым она оказалась совершенно не готова. Образовавшийся из абсолютной тишины, стремительно нарастающий гул касался не только её слуха, казалось, будто он в одночасье заполнил собой её всю, будто сама кровь в её теле бурлила от невыносимого давления, мешающего открыть глаза, шевельнуться, не позволяющего даже разомкнуть губы и попросить о помощи, о том, чтобы это прекратилось. Теперь контролировать и усмирять безусловный инстинкт борьбы ей ничего не помогало, не было ни мотивации, ни понимания, ни даже интуитивного осознания происходящего. Был только страх, колким жаром разгорающийся где-то в её груди. Именно он руководил её действиями, вынуждая биться в не приносящей облегчения агонии: беспорядочно дергать руками и ногами, пытаться кричать, отчего лёгкие моментально вспыхнули сильнее прежнего от бесконтрольно хлынувшей в них… …Воды?! Вместе со стихийно вернувшимися ощущениями к Лайе неизбежно начала возвращаться и информация о происходящем вокруг, но прожорливая паника, подстёгнутая беспомощностью, не позволяла этой информации прижиться в сознании, разрывая на неопознанные фрагменты все образы, все представления, не позволяя зацепиться ни за что, как и руки её, ударяясь о каменную твердость, соскальзывали по ней, не позволяя пальцам зацепиться… Почему?.. Неужели всё сначала? Снова?.. Это коварное, страшное «снова» в сочетании с сумбуром нахлынувших на неё разом ощущений, запустило в едва-едва вернувшемся сознании Лайи цепную реакцию из бесконечной вереницы дежавю. Разрывающее грудь давление воды и невозможность сделать вдох, нестерпимое жжение в глазах, не позволяющее видеть чётче размытых пятен где-то там, далеко над недосягаемой поверхностью, где из крохотной падающей звезды стремительно разгоралась всеобъемлющая, грозящая вот-вот поглотить весь мир вспышка ослепительного света. Или она не разгоралась, а, наоборот, угасала, выцветала, оставляя после себя контрастный образ — крылатый силуэт на чёрном фоне. Аквил? Иоанн?.. Страх интуитивного узнавания и паника воспылали в Лайе с новой силой, выжигая в зачатке все мысли, кроме одной: «Кто-нибудь… Помогите…» Силуэт стремительно растворялся в обжигающем и без того ослеплённые глаза радужном калейдоскопе, не позволяя Лайе понять, чего она боялась больше: что её названный брат окажется настоящим или что останется лишь видением — изощрённой игрой её гибнущего разума, строящего воображаемую реальность на основе некогда уже пережитых болезненных событий. «Лайя!» Этот мысленный оклик в одночасье заполнил всё её естество, вместе с водой стремясь в каждую клеточку её тела и моментально же концентрируя на себе всё доступное ей внимание. Все силы, что ещё теплились в ней, вкладывая в последнюю попытку выбраться, вынырнуть. Неизвестно, куда и зачем, главное — к нему, к этому голосу, что ответил на её мольбу, что звал её с тем же отчаянием, что и она его. «Влад…» Она не могла его не узнать, не могла ему не ответить. Но за пеленой, туманящей зрение, она не могла его даже увидеть. Своими чувствами она не управляла. Как и в момент их поцелуя, должного стать последним, ей оставалось лишь ощущение — слепое, а оттого обострившееся в разы. Касание кожей к коже, несущее одновременно миллионы импульсов тактильной информации, похожих на удары током, а затем рывок куда-то в невесомость, где единственной и самой надёжной силой стали его объятия, удерживающие мощнее любой гравитации, формирующие новую реальность искуснее и правдоподобнее любой известной мирозданию энергии. — Лайя?! — голос Влада звал её вслух и мыслями, и даже сквозь невыносимый гул воды в ушах и спазмы во всём теле, инстинктивно стремящемся извергнуть инородное, девушка сумела распознать звенящие ноты неверия и волнения в этом голосе — они глушили все прочие звуки. Содрогаясь от надсадного кашляя, от ломающих тело спазмов, Лайя могла думать лишь о том, как поскорее освободить лёгкие от попавшей в них воды и суметь ему ответить, а пока у неё этой возможности не было, она вслепую судорожно хваталась за свою единственную опору, желая во что бы то ни стало вновь почувствовать. Глаза невыносимо жгло от упрямого желания держать их открытыми, ресницы слиплись, не позволяя зрению проясниться достаточно, чтобы обрести хотя бы минимальную фокусировку, но, даже не имея для этого физической возможности, Лайя ни на секунду не оставляла попытки его рассмотреть. Ей это было, кажется, даже нужнее, чем воздух для дыхания, который получалось захватывать губами через раз. Грудь горела изнутри, а по горлу, сорванному кашлем, будто прошлись наждаком. — В-влад… — наконец, хриплым, дрожащим шёпотом сумела выдавить из себя Лайя, едва её тело более-менее совладало с последствиями очередного несостоявшегося утопления. Обессилено уронив голову, она уткнулась носом в его грудь. Её горящие легкие с прежним отчаянием требовали воздуха, но, вместо того, чтобы сосредоточить все силы на дыхании, подчинившись мерным, успокаивающим движениям ладони вдоль спины, Лайя, ведя носом по источнику тепла, не без труда подняла точно налитую свинцом голову, больше всего на свете желая рассмотреть, наконец, своего спасителя. Увидеть его вновь, когда, казалось бы, у них уже не могло и не должно было быть такого шанса. — Это… ты?.. — бездумные и бесконечно глупые слова, но любые другие забылись и вовсе перестали иметь значение при виде его… лица… так близко. Его губы, его высокие скулы, глаза — все бесконечно и вечно любимые ею черты, узнаваемые и родные в любом обличии. В любом обличии она безоговорочно его принимала, но лишь теперь умышленно искала человечность в этих чертах как необходимое доказательство, что всё пережитое ими прежде было наяву, что всё было по-настоящему. А пока самым невероятным образом для неё все оборачивалось так, будто вовсе не было в помине того страшного, но неизбежного в своём исполнении условия, сулившего им расставание во веки вечные. Пока всё, произошедшее прежде, казалось не более, чем дурным сном, от которого Лайя, сама того не ожидая, только что пробудилась. Однако, ведь всё было. Должно было быть! Не могло не… Лайю вдруг пробила идущая изнутри крупная дрожь, не имеющая ничего общего с предшествующим пребыванием в воде и холодом. Это была дрожь зарождающегося подозрения об истинных причинах её пробуждения. Нехороших… недобрых, нечестных причинах. Что, если всё-таки ничего не произошло? Что, если в решающий момент Влад передумал и не довёл начатое до конца, не… выполнил условие? Что, если оба они противились слишком долго, а решились слишком поздно, и Господь… отказал им в милости? — Iubirea mea… — считывая все эти бесконечные вопросы с лица возлюбленной, видя их в её покрасневших глазах, раскрывающихся всё шире от подспудного страха, ищущего себе выход из дрожащего тела через учащённые вдохи, позвал Дракула, в меру громко и вопреки желанию — достаточно настойчиво, чтобы она непременно его услышала. — Fată mea… — он бережно обхватил ладонями её лицо, всё ещё продолжая внутреннюю борьбу с самим собой за возможность поверить, что всё это свершилось взаправду, что она была в его руках — живая, дышащая, осознанно произносящая его имя и касающаяся его так, как лишь она одна могла, как ей единственной было позволено. Сложнее ему верилось разве только в то, о чём она думала, глядя на него своими широко распахнутыми глазами со слипшимися ресницами, на кончиках которых то и дело повисали кристальные капли воды, вынуждающие её моргать. Всякий раз она отчётливо сопротивлялась это делать, в своих карих радужках отражая его собственный неуёмный страх — моргнуть, отвлечься лишь на секунду и уже не увидеть. Того, что продолжало казаться лишь наваждением, слишком прекрасным, чтобы легко поверить в его непоколебимую реальность. Её дрожащие губы разомкнулись, и пока задуманные слова царапали сорванное мучительным кашлем горло, дрожащие пальцы её тянулись к его лицу, беспорядочно оглаживая подбородок, губы, скулы, кожу под глазами, словно одного зрения ей было недостаточно, и она пыталась рассмотреть его кончиками пальцев — найти что-то, ей одной ведомое и необходимое для успокоения. — Н-не получилось… — наконец, вырвалось у неё на очередном выдохе, и тёмные дуги её бровей сошлись на переносице, отражая на лице одновременно растерянность и непонимание. — Н-ничего… н-не получилось? Пока только тень страха коснулась её глаз, но раньше, чем сам Дракула обрёл дар речи ответить, взгляд её заметался в пространстве, уже осознанно стремясь сконцентрироваться не только на мужчине, её удерживающем, но и на обстановке, их окружающей, на остальных свидетелях их воссоединения. Ее тело напряглось в его руках, силясь вывернуться из сдерживающих объятий. Мысли её заполнились воспоминаниями, узнаванием, сопоставлением и, наконец, осознанием пугающего несоответствия ожидаемого действительному и столь же пугающим соответствием событий недавнего прошлого настоящему. Тогда на лице Лайи отразилась самая настоящая паника, а без того призрачные надежды Влада на то, что о своём недавнем состоянии она могла знать больше кого-либо из мир живых не покидающих, разбились вдребезги. Наравне с ними она не знала и не понимала, а напугана оказалась своим нынешним положением больше их всех. — Лайя, — позвал Влад, с большей осторожностью вновь обнимая ладонями её лицо. — Смотри на меня, — он фиксировал её руками и взглядом, останавливая беспорядочные метания, не позволяя отвлекаться. — На меня, любимая… Вот так, — призвав на помощь всё доступное ему самообладание, Влад терпеливо дождался, пока её расширенные от страха зрачки сфокусируются на нём, и лишь затем продолжил, большими пальцами успокаивающее поглаживая её скулы и невесомыми прикосновениями стирая влагу со щёк. — Вдох… — подавая пример, Дракула медленно втянул воздух в собственные лёгкие. — Выдох… — в унисон с ней он выдохнул. — Так… Умница. Вдох-выдох… — когда паника отцепила от её сознания свои ядовитые щупальца, её взгляд вновь обрёл осмысленность и вновь она попыталась задать ему прежний, волнующий её сильнее прочих вопрос, Влад опередил с ответом: — Всё получилось, родная, — в очередной раз проведя тыльной стороной пальцев по её скулам и вынуждая её чувства концентрироваться на прикосновениях, Влад осторожно привлёк дрожащее тело в объятия, сам едва не теряя самообладание от накатывающих волнами ощущений. От самого факта, что всё действительно… получилось! — Верь мне, девочка моя. У нас всё получилось. Стоило учитывать, что для Лайи и для него это одинаковое по звучанию утверждение пока имело слишком разный смысл и слишком противоречивую направленность: ведь она тревожилась вовсе не о себе, а об успешном принятии им своей высшей сущности, в то время как он не мог думать ни о чём другом, кроме того, что они… смогли. У них получилось её вернуть, похоже, даже не противореча Его замыслу и высшей воле. — Получилось… — в бессчётный раз прошептал Дракула, прижимая к себе хрупкое тело, а поверх её плеча обводя безмерно благодарным взглядом остальных. После чего, кожей ощущая сквозные порывы, разгулявшиеся в незащищённых от внешнего мира стенах, поднял глаза к затянутому тучами небу над их головами, хорошо просматривающемуся сквозь разрушенный купол. Ни на одном из известных языков он не знал подходящих слов благодарности для того, кто стоял выше их всех. Не знал, должно ли ему благодарить после всего, что прозвучало в его адрес. Не владея всей картиной и последствиями, не мог поручиться за искренность своей благодарности. Противоречия между желаемым и правильным в нём ещё не утихли. Влад уже всерьёз начал сомневаться, что они утихнут когда-либо вообще, что однажды он сможет воспринимать слова и деяния свыше, не ставя под сомнение и не оспаривая каждое из них, будь оно во благо или во вред. Однако прямо сейчас горели прахом все его внутренние предохранители, и всё, что он способен был испытывать в это самое мгновение — это бесконечное, безусловное счастье, теплом растекающееся в груди. — Моя Лайя… — почти без голоса шептал Дракула, губами прижимаясь к мокрым волосам своей жены, баюкая её в своих объятиях и ими же стремясь уберечь от контраста температур, порывов ветра и вообще от всего на свете, мечтая растворить её в себе и в ней раствориться без остатка, чтобы никогда больше ни один из них не испытал боли расставания. — Душа моя… Лео, наблюдающему происходящее со стороны, очень хотелось сейчас оказаться если не на месте Влада, то, по крайней мере, рядом с ним, обнять Лайю, как он обнимал, коснуться её, как он касался, чтобы окончательно убедить себя — ни морок это, ни видение — быль, означающая, что есть высшая справедливость и что воистину каждому Всевышний даёт по вере его. Но Лео знал, по подсказке своего внутреннего льва, что у него ещё будет такая возможность, а эти мгновения здесь и сейчас принадлежали только двоим — Лайе и Владу — и посягать на них Лео не станет, даже зная, что ему за это ничего не будет. Он просто безошибочно умел почуять момент, когда третий становился лишним, и сейчас был как раз такой. Переглянувшись с остальными, чтобы убедиться, что они разделяют его намерение, Нолан осторожно приблизился к Дракуле, так, чтобы тот непременно заметил его приближение, и положил ладонь другу на плечо, с силой сжав, ему отдавая свою поддержку и участие, а взамен впитывая напряжение его объятий, его руками на краткий миг обретая возможность коснуться той, которую Влад неосознанно и беспричинно продолжал прятать ото всех. С усилием отцепив одну руку от Лайи, Влад сжал пальцы Лео на своём плече и прошептал почти без голоса от переполняющих его эмоций. — Mulțumiri… На правах хозяина замка и этих земель, с него причиталось много больше простого «спасибо», как в отношении близкого друга, так и в отношении людей, которые только что потратили значительную часть своих физических и какую-то долю жизненных сил, чтобы вернуть ему то, чего он даже не считал себя достойным. Но о комфорте его гостей и об их нуждах, несомненно, позаботятся его исполнительные слуги, а у самого Дракулы на данный момент была единственная забота и обязанность, которую он ни за что не доверит никому другому. — Моя любимая жена… — прошептал Влад, вновь целуя её волосы под едва различимый в тишине звук закрывшейся за Лео двери. — Как?.. — Лайя пошевелилась в его руках, больше из продолжающего её мучить любопытства и необходимости поскорее восполнить пробелы в понимании, чем из желания покидать объятия, которые ощущались так правильно, что в них ни один вопрос, ни одно сомнение её не терзало. Но невозможно было скрываться от действительности вечно, и унявшееся на время чувство тревоги вновь поселилось неприятной тяжестью в её груди, стоило ей поднять взгляд к лицу любимого. — Как мы… оказались здесь? — Лайя окинула окружающее пространство на этот раз гораздо более спокойным и внимательным взглядом, понимая, что обилие деталей не приносило ни толики желанного понимания, а путало и пугало ещё сильнее. — Вместе с остальными?.. — с явным опозданием девушка повернула голову в ту сторону, где прежде слышала удаляющиеся шаги, но сделала это, должно быть, слишком резко, отчего дверной проём перед её глазами размылся до неясных очертаний, а стена опасливо накренилась, грозя рухнуть прямо на неё. Качнув головой в противоположную сторону, девушка зажмурилась, пытаясь подавить головокружение. Беспокойство за её состояние, по-прежнему слишком неоднозначное, резко вышло на первый план, и Влад в мыслях обругал себя последними словами, когда понял, что всё время с тех пор, как он вытащил её из купели, они просидели на мраморном полу. Перестав быть человеком, со своей любимой Влад старался не забывать о слабостях человеческой природы, но иногда это происходило непроизвольно. А теперь, когда в его восприятии окружающей действительности всё в очередной раз перемешалось колодой карт в руках умелого крупье и встало с ног на голову, он и думать забыл… о её комфорте. — Влад, что, — взгляд Лайи, даже не успевший обрести должный фокус, моментально вобрал и зеркально отразил его беспокойство, — не так?.. Качая головой в ответ, Дракула, стараясь двигаться максимально плавно, поднялся с пола, прижимая к груди свою ценную ношу. С ней на руках он вернулся к углублению ванной, надеясь, что вода в ней ещё не успела остыть. Повинуясь лишь его воле и вовсе не требуя физического приложения силы, повернулся вентиль горячего крана — и тишину тотчас разбавил мерный звук бурлящего потока. Влад собирался вернуть Лайю назад в воду, согреть, но объятия её рук на его шее без слов говорили об иных намерениях, а её выразительный взгляд молил об ответах прежде всего остального. Поймав лбом её лоб, а вдохом — её выдох, мужчина дал себе мгновение собраться с мыслями перед неизбежно непростым разговором. — Что последнее ты помнишь, любимая? — задавая этот вопрос, Влад ощутил забытое вечность назад чувство из человеческой жизни — волнение, тянущим жаром расползающееся в груди и крадущее воздух из лёгких. Губкой впитывая его эмоции, — необычайно сильные теперь и так явно находящие отражение в его глазах, в движениях, в ритме дыхания, — Лайя безоговорочно позволила ему делать с собой всё, что бы он ни собирался делать, но не оставила своих собственных наблюдений и надежд скоро унять страхи, не найдя для них причин. Пока, однако, это у неё получалось с точностью до наоборот. — Залу с часами… — послушно стараясь вызвать из памяти воспоминания, не смыкая глаз и ни на секунду не оставляя любимого лица, она поймала взглядом его взгляд, в ту же секунду понимая, что их мысли полнились одними воспоминаниями на двоих, причиняющими общую, ещё слишком сильную боль. — Твоё лицо, — Лайя потянулась рукой, обнимая колючую от щетины щёку ладонью, к которой Влад тут же прильнул, отзываясь на прикосновение. — Помню наш поцелуй… — прямо сейчас она и желала, и страшилась повторения того события, вторую руку протягивая к его верхней губе, с которой исчез шрам, и невесомым касанием подушечки пальца снимая с неё розовую каплю — разбавленную водой кровь, что образовывала тонкую обрывающуюся дорожку от его носа к губам. — Прошу, — взмолилась Лайя, изнемогая от непонимания и грызущих её изнутри подозрений, которые лишь подпитывало всё то новое, что она замечала. В том числе, в его облике. — Скажи мне правду. Что-то пошло не так? Ты… остановился? «Если бы я мог…» — Влад смотрел в её глаза, жаждущие ответов, не в силах насмотреться, тем самым продолжая самого себя убеждать, что всё позади. Для него. Но всё ещё не для Лайи, которая так отчаянно просила его вернуться в своих воспоминаниях назад и ответить на терзающие её душу вопросы. Присев на край купели, Влад склонился над погруженной в воду возлюбленной достаточно низко, чтобы кожей ощущать трепет вновь вспыхнувшей жизни в ней, но не слишком, чтобы она продолжала видеть перед собой его лицо целиком, замечать изменения, с ним происходящие. Он медленно вдохнул её запах, усиленный испаряющейся водой, позволяя ему окутать лёгкие, добраться до колотящегося сердца, умерив его бешеный галоп. На краткий миг он позволил себе забыться в ощущении её близости, прикрыл веки и… отпустил то, что скрывалось внутри, за его человеческим обличием, слишком чуждое реальности этого мира… В кофейных радужках напротив, в глади воды и каждой отдельной её капле отразилось лазурное сияние, лёгким мерцанием окутывая её влажную кожу. Глаза её распахнулись шире, а губы маняще разомкнулись, испуская порывистый короткий выдох. Но в нём был не страх и даже не удивление, а чистейший искренний восторг. Тонкие пальцы вновь потянулись к его лицу, но прежде, чем он неизбежно отпрянул бы, замерли, не коснувшись, лишь по воздуху медленно огладили представший взору облик. — Я тебя чувствую… — прошептала Лайя, не слыша собственного голоса. От того, что она видела, от самой немыслимой возможности увидеть, рассмотреть, восхититься… Лайе захотелось смеяться в голос. В один миг её переполнило безграничное, безусловное счастье, которое она просто не способна была удержать внутри себя. Как не могла, не хотела сопротивляться идущему изнутри порыву, улыбаясь, смеясь ему в лицо, хватая за рубашку и притягивая к себе, стремясь утянуть за собой в воду. Едва успев избавиться от туфель, Влад ей это позволил, поддавшись, — и вода всколыхнулась, вытесняемая их общим весом, выплеснулась из краев, стелясь молочным паром от резкого контраста температур. — И я тебя… — так же шёпотом с восхищённым придыханием отозвался Влад, прежде чем дрожь смеха неизбежно передалась ему, а ощущение запретного, но такого настоящего счастья в эту самую секунду захлестнуло его так же, как вода, — теплом, спокойствием, любовью, — чувствами, которые теперь не приходилось запирать в бездне опустошённой души, надеясь, что они не позволят там разрастаться тьме. Человеческими чувствами, которые теперь могли легко найти себе путь наружу через улыбку, смех, радость, не грозя оставить его нутро на растерзание мраку. Прижавшись щекой к его груди, Лайя с замиранием сердца вслушивалась в этот новый для неё звук. Непривычный, но уже родной и бесконечно желанный. Такой редкий и в редкости своей невыразимо прекрасный — смех любимого человека. Свободный, искренний. Каким в этой жизни он для неё ещё не звучал. Заметив, что Лайя притихла, Влад погладил её по волосам, пальцами легко коснувшись виска и скулы, а когда она не отреагировала, оставшись лежать ничком, смеяться тоже перестал, и совсем скоро на смену звучанию смеха вновь пришло бурление потока воды и два биения сердца, постепенно сливающихся в одно. — Впервые слышу твой смех… — шёпотом, будто иначе боясь разрушить волшебство момента, проговорила Лайя, осторожно приподнимаясь от его груди так, чтобы вновь увидеть лицо, глаза — снова обычные, серые, с вкраплениями лазурной сини у самого зрачка, сжавшегося в крохотную точку, но такие бесконечно любимые ею, что в них хотелось смотреть вечно, растворившись в них, как море в океане, полностью и без остатка, как свет её души растворился в его иной сущности. — Таким… — Лайя всё пыталась подобрать подходящее слово и всё никак не могла, её мысли путались, а в животе в такт встревоженной водной глади колыхался непонятный холодец из восторга, радости и чего-то ещё, до сих пор между ними не прозвучавшего — продолжающего пугать своей недосказанностью и неизвестностью. — Как мы здесь оказались, Влад? — Лайя больше не хотела отвлекаться, хотя и знала, что мигом забудет обо всех волнующих её вопросах и переживаниях, стоило её любимому проявить любую из бесконечного множества граней своей человечности, отнятой у него много столетий назад. — Почему снова в ванне? — её не отпускала пугающая схожесть нынешних событий с трагическими событиями недавнего прошлого, и за недостатком информации её художественное воображение самостоятельно начинало домысливать самые невероятные варианты: от того, что весь период времени между прошлым и настоящим ей каким-то образом привиделся, а на деле даже не был реален; до очередного вмешательства Ноэ в то, что должно было и могло происходить исключительно между Владом и Всевышним. — И откуда здесь Лео и остальные? — девушка качнула головой, стараясь прервать бесконечную вереницу пугающих домыслов. При этом со своего положения Лайя прекрасно увидела и ощутила, как сместился кадык Влада, как он напрягся и весь закаменел под ней, будто сделавшись таким же мраморным, как эта купель. — Скажи, сколько, по-твоему, прошло времени? Между залой с часами и твоим пробуждением здесь? — если можно было бы все эти подробности вовсе опустить и о них никогда не вспоминать, Влад с радостью бы сделал это, но он не посмеет держать Лайю в полном неведении даже при том, что сам почти ничего в произошедшем не понимал. От его взора, от его чувств, не дремлющих ни секунды, не укрылось, как кожа Лайи, не погруженная в воду, покрылась мурашками, как сбилось с едва выровнявшегося ритма её сердце и дыхание, как её взгляд метнулся к его, ища пересечения, нуждаясь в нём, как в единственно верном доказательстве реальности происходящего. Между её бровями в это время пролегла морщинка напряжённой задумчивости, а в глазах читалось обоснованное подозрение на неоднозначность прозвучавшего вопроса. Тем не менее, Лайя быстро оставила попытки нащупать двойное дно и озвучила лишь ту правду, которую диктовали ей её же собственные ощущения: — Несколько… м-минут? — она заранее знала, что этот её ответ был так же далёк от истины, как выражение лица Влада — от безмятежного спокойствия. — Я закрыла глаза… там, а открыла… уже здесь, и… мне показалось, всё ещё кажется, и я… не могу отделаться от этого липкого ощущения, что всё повторяется, что всё, как в ту ночь, в Чёрном замке. И что, когда я выберусь, мне вновь придётся искать тебя во тьме и убеждать… — Ш-ш-ш… — стремясь прервать сплошной поток слов, Влад прижал к себе крепче вновь начинающее дрожать тело. На этот раз не от холода, а от страха, что всё то, чем полнились её мысли, могло оказаться правдой. — Ничего не бойся. Я здесь, — он прошептал, ладонью прижимая её голову к своей груди. — Я с тобой, — осознание правдивости этих слов медленно, но верно подавляло его страх и боль, пережитые, как и многое другое, не способные его убить, но вспыхивающие в нём с прежней силой всякий раз, когда он вспоминал события той ночи — страшные, неизбежные, но вместе с тем необходимые для всего того, что случилось после, приведя в итоге всех их к единственно правильному решению. — Теперь я с тобой, моя девочка, и я уйду, только если ты сама меня об этом… — Никогда! — перебила Лайя, мешая договорить. Голосу её отчего-то не хватало должной силы, и чтобы доказать искренность намерений, она обвила рукой шею мужчины, прижимаясь к нему крепче и в этот же момент ловя себя на ускользающей мысли, как легко она отвлекалась и как сложно ей было сосредоточиться на том, что должно было быть единственно важным. Отчаявшись привести в порядок перекати-поле мыслей, Лайя зажмурилась и произнесла с мольбой: — Пожалуйста, Влад, пожалуйста, просто скажи, что произошло? Этот разговор был так же страшен и при этом абсолютно неизбежен, как и тот, состоявшийся много веков назад, в котором он признался Лале в том, что сделал и кем стал. Разговор, несмотря на своё чудовищное содержание и ещё более чудовищный тёмный облик Влада, обоим им, в конце концов, принёсший облегчение. Дракула глубоко вдохнул, наполняя грудь влажным воздухом. — Для меня, для нас здесь это были не несколько минут, — прикрыв глаза, он прижался губами к её виску, надеясь тем самым избавиться от выжженного на оборотной стороне его век калёной болью образа — тела возлюбленной, скованного мёртвым сном. — Тебя не было с… — Владу стоило больших усилий подавить в себе эгоистичное «со мной». — С нами три дня, Лайя. Твоё сердце не билось, ты не дышала и… и в то же время никак не… менялась, словно спала. Вот только я никак не мог тебя разбудить и… душу твою отыскать нигде не мог, — под его губами частил пульс, каждым ударом доказывая то, во что он так хотел и до дрожи боялся поверить. — Я думал, что схожу с ума. Впервые за… шесть столетий я почти в этом убедился. Его грудь под ней стала вздыматься чаще, его сердце забилось быстрее, передавая Лайе лишь отголосок — ничтожно малую долю тех невыразимых страданий, что он пережил за эти три дня неизвестности и неопределенности. Ей хотелось если не вовсе забрать их из его памяти, то хотя бы облегчить, но она не знала, как. У неё не было ответов на вопросы, которые он ещё не задал, но которые его терзали, она не могла сказать ему, что происходило с ней в это время — в её воспоминаниях царила та же недосягаемая для познания пустота, что наблюдала теперь за ними с небесной выси. Могла лишь оставаться с ним здесь и сейчас, благодаря небеса за эту возможность и умоляя продлить её в будущее, которое, быть может, не совсем соответствовало замыслу Творца, но было сполна заслужено. Влад не был святым — это правда, которую подтвердят сотни знакомых с ним душ во множестве миров, но каждым днём своего существования он втридорога платил за свои грехи и своё будущее он выстрадал сполна. Пусть ни рай и ни покой Господь ему не сможет даровать, о них он и не попросил бы, но была и иная награда, которую он желал безмерно и о которой бы так же не смел просить… Лайя не помнила, что с ней происходило после смерти, не знала, встречалась ли она с Господом и имела ли возможность о чём-либо Его просить. Но при взгляде на звёзды, смотрящие на неё свысока своим вечным, немигающим взором, она была глубоко убеждена: она и есть та заслуженная награда Владу от Всевышнего в благодарность за веру, пронесенную даже сквозь тьму, и предстоящую нелёгкую службу… во Тьме престолу Света. И она сама пожелала этой наградой стать, даже если Господь забрал её память об этом, как неизбежно забирал у любой души, достигшей Предела, малейшее воспоминание о пребывании… по ту его сторону. Если такова цена возвращения, помимо той, что она назначила себе сама, отказавшись от вознесения, она была счастлива её заплатить. «Спасибо, — странно было благодарить за то, что навечно останется непостижимой бездной звёзд в её сознании, но почему-то это казалось столь же правильным, как возносить молитвы, остающиеся без очевидного ответа. — Спасибо за то, что позволил». — бросив последний мимолётный взгляд на горящие белыми точками звёзды, девушка прижалась губами к шее любимого, давая своё молчаливое согласие принять уготованную ей отныне неизвестность, не описанную ни в одном священном писании, не предсказанную ни одной верой, когда-либо созданной воображением человечества. — Ш-ш-ш… — ловя частые удары его сердца, Лайя провела ладонью по прилипшей к телу мокрой рубашке, забираясь пальцами под ткань и касаясь голой кожи. — Ничего не бойся. Я здесь. Теперь я с тобой… — она возвращала ему его же слова, которые удивительным образом перекликались с её собственными, сказанными ему в попытках убедить его выбрать правильный путь, уготованный свыше. — Моя душа, мой свет, вся я целиком принадлежу тебе, и это ничто и никто никогда не изменит. Что бы ни произошло, я останусь с тобой! И я уйду… — Лайя подняла взгляд к его лицу, мечтая разрушить последние сомнения, забрать те боль и страх, что до сих пор испытывали на прочность его душу, давно привыкшую страдать. — Только если ты сам меня об этом попросишь… — Никогда! — глухое отрицание слетело с его губ, а черты лица ожесточились. Но прежде, чем он мог бы продолжить, Лайя сделала то, чего они оба хотели и чего боялись, опасаясь повторения событий. Вот только всё уже случилось, Дракон пробудился, и впредь он скорее сожрёт все миры и все души, их населяющие, чем покусится… на неё. В этом не было больше нужды, её свет и так принадлежал ему и она будет рядом, чтобы в любой момент отдать ещё столько, сколько будет нужно. А он вернёт стократ, Лайя в этом не сомневалась. Влад же вовсе не был уверен, что когда-нибудь сумеет насытиться, что прикосновение к её губам и их вкус перестанут пьянить его так, как уже много веков не пьянил ни один алкоголь, заставляя забыть всякую осторожность, забыть самого себя и потеряться в осознании собственных сил, новые пределы которых он ещё не успел постичь. Грудь сдавило, лёгкие пылали в давно забытом ощущении нехватки воздуха, вынуждая Дракулу разорвать поцелуй, тяжело дыша… Голова кружилась, а в висках гулко отдавался пульс, частотой своей превышая все возможности, на которые прежде было способно его тёмное сердце вампира, лишь подражающее по необходимости человеческому. Тёмные чувства всегда были запредельно остры, но никогда в облике человеческом они не позволяли перешагнуть грань контроля, которую он сам же проводил. С теми, кому не хотел причинять боль. — Te iubesc… — прошептал Влад, ведя носом по её щеке и всё пытаясь надышаться, хотя на самом деле ему хотелось потратить весь воздух и закричать, чтобы о переполняющих его чувствах услышало каждое живое существо. — Și eu te iubesc, — ответила Лайя, и при очередном касании её пальцев, стремящихся поднять его подбородок, заставив смотреть в лицо, Влад почувствовал себя в раю. Том самом, отнюдь не метафорическом персональном раю, из которого впервые ему не хотелось побыстрее сбежать, чувствуя себя недостойным осквернителем. — Soțul meu… — Mea soția… — Влад улыбнулся, лаская взглядом её лицо. — Regina mea… Она улыбнулась той самой своей улыбкой — истинно ангельской, лишь ему одному предназначенной, которую Дракула боготворил, бережно храня в своей памяти, неся её в своем сердце, как щит, о который разбивалась любая тьма. — Rege meu… — Лайя произнесла одними губами. Чувства, что её переполняли, сковывали горло, мешая говорить громче. Вдруг кое-что вспомнив, она потянулась рукой к собственной груди, всколыхнув движением водную гладь, ощупывая себя, ища, путаясь непослушными пальцами в липнущей к телу ткани… — Твоё кольцо, Влад… Дракула ласково накрыл её суетливо мечущиеся пальцы своей ладонью, точно над рельефом кольца, продолжая прислушиваться к уже отзвучавшим словам, будто стремясь уловить их несуществующее во времени и пространстве эхо. Слова, произнесённые её голосом, подобные самому громкому крику, на который не был способен ни один придворный герольд. Ни один живой или мёртвый ни в одном из миров не имел власти наречь его королём так, чтобы он воспринял этот титул как восхваление, а не как непосильное бремя. Чтобы он непременно захотел его принять, с гордостью нести и стать, наконец, достойным женщины, коронованной самими небесами. Лишь убедившись, что её неосторожные вопросы больше не причинят ему прежней боли, убедив их обоих в том, что разлучить их отныне сможет лишь их собственная воля и ничья другая, Бёрнелл решила восполнить для себя разом все пробелы в понимании, чтобы впредь к этой теме не возвращаться. — И все же… как я оказалась в ванной? — осторожно высвободив свою ладонь из-под его, Лайя коснулась поверхности воды над грудью Влада, прослеживая задумчиво ищущим взглядом пущенную прикосновением лёгкую рябь. Рубашка скрывала его тело, но мокрая, липнущая к коже ткань становилась достаточно проницаемой для взгляда, знающего, что искать и куда смотреть, и в сочетании с расстёгнутыми верхними пуговицами открывала достаточно, чтобы Лайя могла убедиться — клейма больше не было. Гладкая кожа груди не была отмечена даже самым бледным шрамом, и след метки отныне останется лишь в воспоминаниях. — Её нет… — бессмысленная в своей очевидности, но необходимая констатация факта, значащего слишком много. Отняв её руку, замершую над его грудью, у самого сердца, отзывающегося глухим биением на каждое её прикосновение, Влад поднёс её к своим губам и уткнулся носом в ладонь, сцеловывая с кожи тёплые капли. Ладонью другой руки он медленно водил вдоль её спины, по насквозь промокшей ткани её платья, раз за разом пытаясь убедить свои взбудораженные чувства в том, что самое страшное позади и навсегда останется лишь в его памяти. Которую он предпочёл бы ни с кем не делить, как и боль, что она причинила, но от Лайи он не мог закрыться — её всепроникающий свет всегда находил лазейку в его разум и душу, понуждая открыться, впустить, разделить терзания, тем самым сделав их не такими мучительными… — Я… — Влад с усилием сглотнул ком, мешающий говорить, не позволяющий легко признаться в собственной слабости. Пусть и знал он: Лайя никогда не осудит, не использует признание против него, не отвернётся. — Я испугался за твоё состояние. Не знал, что делать. Сперва позвал Лео, а затем остальных. Они все признали, что с подобным прежде также не сталкивались, но Алан предположил, что, объединив наши силы, мы сможем тебя вернуть. Вода — твоя стихия, и это было лучшим способом связать тебя с ней, позволив стихиям остальных образовать единство… — …И исправить совершенную ошибку, — Лайя скользнула взглядом по обстановке, теперь точно понимая, что к чему, но по-прежнему не способная отделаться от чувства дежавю, раз за разом возвращающего её мысли к той ночи, когда точно так же разряд молнии, ударивший в воду, вернул её из мертвых. Посреди крови и разрушений в эпицентре войны, развязанной из мести между теми, кто должен был поддерживать друг друга и защищать, из единства черпая силы бороться с истинной тьмой и защищать от неё человечество. — Об этом я не думал, — признался Влад, не питая напрасно иллюзий о том, что, позабыв о личной выгоде, он заботился об общем благе. — Просто не смог отказаться от шанса… — Но всё вышло именно так, — Лайя подняла на него взгляд, запустив руку в его волосы, медленно пропуская влажные пряди сквозь пальцы, тем самым стараясь отвлечь его от мрачных мыслей и неутихающих сомнений в том, правильно ли он поступил. — Прекрати, — раньше, чем он мог задать ей вопрос, она подтянулась, опершись ладонью о его грудь, и коснулась губами задумчивой морщинки между его сведенными бровями, надеясь тем самым её разгладить. — Перестань думать, как могло быть лучше, — Лайя шептала ему в лицо, пока их лбы соприкасались. — Всё уже так. Всё ослепительно хорошо… — девушка проглотила непрошеные слёзы, комом вставшие в её горле. — Я горжусь тобой. Понимая всю тщетность попыток оспорить слова любимой, попросту не имея на это права, хотя мысли его уже полнились доводами, кишащими клубком жалящих змей. Но доводам этим предстояло обрести свою пугающую силу со временем, а сейчас Дракула лишь произнёс ей в губы: — Ты — моя гордость. Ты — моя вера. Ты — моя корона и мой нимб, — Влад прикрыл глаза, втягивая носом воздух, начинающий незнакомо жечь крылья носа и уголки глаз. — Без тебя я бы не смог… Прости меня, моя светлая девочка. — Я люблю тебя, — ответила Лайя вместо «прощаю», потому что прощать здесь было нечего, пусть Влад и верил в иное. Ей оставалось лишь втайне надеяться, что однажды она докажет ему, а он найдёт в себе силы поверить, что его эгоизм и нежелание остаться в одиночестве здесь ни при чём, что она хотела этого сама и никогда не смирилась бы с иным исходом, никогда бы его не забыла и не обрела бы покой даже подле трона Господа. Ей хотелось рыдать от того, что она просто не могла в одночасье убедить его в этом, стерев с его души разом все сомнения; ей хотелось смеяться от того, что он просто был рядом и что они имели эту невероятную возможность — ощущать друг друга, слышать, видеть, дышать одним воздухом. Этот миг не хотелось заполнять больше никакими посторонними мыслями, его не хотелось прерывать тревогами и сомнениями, его хотелось впитывать кожей, каждой клеточкой тела, делая во веки вечные частью себя… Хотелось просто чувствовать, осознавать, и Влад понимал эту потребность, более жизненную для них обоих сейчас, чем воздух, а потому он больше ничего не говорил. Он сжимал в руках свой самый драгоценный дар и ощущал себя самым богатым, самым могущественным во всех мирах, что высшей волей была призвана хранить его иная сущность. Но его человеческая сущность принадлежала миру, с законами бытия которого мог спорить Дракон — не человек. Каждое мгновение неумолимого в своём течении времени у него был выбор — обернуться выносливым зверем или подчиниться давно забытым законам жизни, но рядом с Лайей, не насытившись вдоволь её близостью, не позволив ей того же, он не был готов расстаться с человеческим обличием, даже слабость принимая за награду. Им обоим нужно было время, и Влад готов был дать им всё время мира, по крайней мере, до тех пор, пока Лайя не попросит иного. Несколько раз он подливал горячей воды, которая медленно испарялась, контрастируя с воздухом и наполняя залу влажностью и молочным паром. Оба оставались в воде в одежде, но даже не вспоминали о дискомфорте и необходимости раздеться, наслаждаясь моментом близости, который ни один из них не хотел прерывать, даже заведомо зная, что впереди их ждало ещё великое множество самых разных моментов. Этот был самым неожиданным для обоих и оттого по-особенному ценным. Не украденным: ни у выдуманных людьми законов, ни у долга ни перед кем, ни у времени, ни у тьмы — принадлежащим по-настоящему им двоим, обещающим нечто новое, неизведанное и неизбывное. — Мы ведь не сможем оставаться тут вечно, — неизвестное время спустя прошептала Лайя, и в тихом голосе её отчётливо скользило сожаление. — А ты бы этого хотела? — Влад отозвался так же тихо, и в ответе его Лайя услышала обещание остановить само время, стоило ей этого пожелать. — Я уже выбрала, чего хочу… — рассеянно улыбнулась девушка, пробуя приподняться от мужской груди. — И мне всё равно, что это будет за место. Или даже что за мир. Раем станет любой, если ты будешь рядом… — Вы крадёте мои слова прежде, чем я успеваю их произнесли, Госпожа Басараб, — Влад ответил улыбкой на её улыбку, по обеим сторонам купели опёрся ладонями о мрамор и, подтянувшись на руках, осторожно выскользнул из-под девичьего тела, чтобы первым выбраться из воды. Лишившись надёжной опоры в виде мужского тела, Лайя ощутила, что неизбежно погружается глубже, снова касаясь каменного дна собственным телом, но прежде, ухватившись одной рукой за угловатый бортик, другой успела поймать Влада за руку, дразня мужчину коротким прикосновением и никак не желая от себя отпускать, хотя он никуда не собирался уходить. Не дальше пределов залы, в мыслях коря себя за то, что раньше не позаботился о такой банальной, но необходимой вещи, как полотенце. Никого постороннего с подношениями приглашать ему не хотелось, как и воссоздавать материальные предметы из воздуха прямо у Лайи на глазах. В конце концов, он ещё не был достаточно хорош в этом ремесле. — Лайя Басараб… — протянула девушка, примеряя звучание, которое, судя по разочарованной интонации, не было для неё тем самым. — А почему не Дракула? — следующий её вопрос отнюдь не застал Влада врасплох, хотя и был наименее ожидаем. Скользнув пальцами по её пальцам, тянущимся за ним и до последнего не желающим прерывать прикосновение, мужчина отошёл от купели, продолжая оборачиваться через плечо. — Потому что среди людей даже много поколений спустя это по-прежнему слишком говорящая фамилия, и далеко не для всех она звучит буквально, — на ходу избавившись от мокрой, неприятно липнущей к телу рубашки, Влад подставил разгоряченную кожу порывам гуляющего ветра, стараясь не замечать колючего холода — одного из множества неведомых ему в тёмном обличии, но обычных для человека ощущений. — Гораздо больше современных людей знакомо с творчеством Стокера, а не с забытой и не единожды переписанной историей, истоками религии и давно мёртвыми языками, на одном из которых имя моего рода действительно означает «сын» или «наследник дракона». А я не потерплю косых взглядов на тебя из-за противоречивой фамилии, даже от тех, кто никогда не узнает твоей истинной природы и титула. — Главное, что их буду знать я, как и истинную природу и титул моего лю… — но закончить мысль Лайя не успела. Увлеченная обсуждением, она попыталась сама выбраться из купели следом за Владом, но вне воды и её поддерживающей силы неожиданно оказалась слишком слаба даже для того, чтобы устоять на ногах, дрожащих и разъезжающихся на мокром мраморе так, будто это были её первые в жизни шаги. От смены плоскости резко закружилась голова, меняя местами верх и низ, а чаша ванной представляла собой лишь углубление в полу, не предусматривающее какой-либо опоры, ухватиться было не за что, и когда мир опасливо качнулся, грозя сбросить Лайю со своего края, у неё не было и шанса сохранить сомнительное равновесие. Последнее произнесённое ею слово продолжилось в короткий вскрик… У неё даже не было времени осознать произошедшее или хотя бы испугаться неконтролируемого падения. Всплеснулась вода, но никаких ожидаемых последствий за этим не последовало: ни погружения, ни удара, ни даже ощущения самого падения. За инстинктивно зажмуренными веками цвёл радужный калейдоскоп, в ушах стоял гул колотящегося сердца… — Отошёл всего на секунду… — укоризненно заметил Влад, ловя девичье тело в свои объятия ещё до того, как падение могло стать неконтролируемым. Прижимая к себе и ревностно оберегая от любых посягательств, будь то даже законы физики и сила гравитации. Ещё совсем недавно он позволил себе верить, будто Лайя утратила прежнюю человеческую уязвимость и обрела присущую сверхъестественным созданиям способность менять законы бытия себе в угоду, но с тех пор для него, для них обоих вновь минула, кажется, очередная вечность, спустя которую Влад всё ещё не был готов доверить безопасность любимой ангельским крыльям или чему-либо ещё, от него не зависящему. Её сердцебиение, дыхание, голос — все эти достоверные проявления жизни отвлекали его, понуждая забыть о том, о чём забывать ему не стоило: ещё совсем недавно она была по-настоящему мертва. Кроме того, что жизнь её по-прежнему оставалась в руках божьих, о помыслах которого Дракула мог лишь догадываться, как и об истинных причинах и условиях её воскрешения, на протяжении всего времени с момента своей смерти она не получала ничего из того, что было необходимо для жизни любому живому существу: она ничего не пила и не ела целых три дня. Если вспомнить о промежуточном состоянии, в котором она находилось до… смерти, то и того больше. Влад не был с ней всё это время и не знал наверняка, но, вспоминая свои три дня после обращения, мог быть почти уверен: в погоне за ним по разным измерениям, разрываясь между силами разных миров и сущностями, у Лайи не было времени на отдых и еду. А святым духом, как известно, сыт не будешь. Дракула на себе это сполна прочувствовал. — Влад, я… — едва осознав себя в безопасности, Лайя зашевелилась, неосознанно вновь стремясь обрести контроль над так неожиданно предавшим её телом. Но это её мимолётное стремление улетучилось квантом света в космическую тьму — мгновенно и безвозвратно, стоило только ей осознать, что это он ей не дал упасть, он её поймал, хотя был достаточно далеко, и для того, чтобы в одно мгновение оказаться рядом, ему нужно было… нужно было быть куда сильнее обычного человека, каким он выглядел, каким она чувствовала его, прикасаясь, каким видела, собственными пальцами стирая следы крови с его губ. Одно с другим — сила со слабостью — упрямо отказывалось сливаться в её рассеянном разуме в единый, целостный и правильный образ. — Я только хотела… — Лайя снова попыталась встать на ноги самостоятельно или хотя бы нащупать опору, но ощущала лишь движение холодного воздуха на обнаженной коже ступней, беспомощно болтающихся в воздухе. — Поставь… Я могу сама… Её голос дрожал и звучал слабее, чем Влад привык его слышать, не позволяя тревоге за ее состояние утихнуть ни на миг, пусть он понимал вполне логичные тому причины и знал, что это всё легко поправимо и в реалиях современного мира не смертельно, если не доводить до крайности. Но холодный разум, исполненный памяти обо всех тех, кого он заморил голодом в подземельях этого самого замка, твердил одно, а сердце — совсем иное… — Знаю, что можешь, — шепнул Дракула в её волосы, лишь крепче её к себе прижимая и тем самым сводя на нет все проявления самостоятельности. — Поставлю. Но только не босую на ледяной пол, — в мыслях Влад прикинул возможные варианты дальнейших действий, всё больше понимая, что как бы ни пытался он ходить по грани, выжимая максимум возможностей из своего человеческого воплощения, оно не позволит ему того, на что способен Дракон. Да, он мог нести её холодными, века не знающими жизни коридорами до её спальни, быть может, ещё хранившей в себе следы её недавнего пребывания в виде аккуратно убранной постели, но этого ли заслуживала та, что никогда не переставала быть истинной хозяйкой в этом замке? Даже когда, из опасения напугать и отдалить, не успев приблизить, Влад пригласил её в свой дом — их дом — лишь гостьей. — Любовь моя, ты мне доверяешь? — спросил мужчина, глядя, как, противореча стремлению самостоятельно встать на ноги, она жалась к его груди, скрывая лицо у него на плече. Услышав вопрос, Лайя шевельнулась, но она была сейчас совершенно не в том положении, чтобы весомо возмутиться, поэтому она лишь подняла голову от его шеи, за завесой упавших на лицо мокрых волос безуспешно пытаясь рассмотреть выражение его лица. В любом случае, серьезный тон его намекал на то, что он ждал от неё ответа и не собирался делать ничего без её согласия. — Зачем ты спрашиваешь? — девушка хотела, чтобы хотя бы голос её прозвучал с укоризной, дав ему понять, насколько она возмущена, но злиться вовсе не получалось. — Влад… — Ш-ш-ш… — коснувшись подбородком её макушки, Влад не позволил продолжить. Слова были лишними, а он лишь не хотел её пугать очередным непознанным. — Ничего не бойся. Я держу тебя… — охранительно придерживая её ладонью под спину, Влад наблюдал, как под властью его взгляда и воли искажалось и ломалось пространство, преобразовываясь в портал. Он мог вообразить любое место в любом из миров, выбрав наиболее подходящее и вовсе не требующее никакой дополнительной подготовки, но подсознание сводило всю бесконечность имеющихся вариантов к непреодолимому стремлению Дракона утянуть вновь обретённое сокровище в свое логово, и Влад ничего не мог с этим стремлением сделать. В конце концов, его спальня — когда-то очень давно их общие с Лале княжеские покои — в которых после её смерти он проводил время слишком редко, чтобы их можно было назвать обитаемыми, была не худшим вариантом, хотя и не тем, что он сам бы предпочёл. Зола в камине не видела огня с той памятной ночи, когда Лайя впервые за долгие столетия переступила порог этой комнаты. Не успевшие вобрать в себя случайное тепло каменные стены остыли так же быстро, как и нагрелись. И лишь бельё, наверняка, успели сменить горничные, которых хозяин спальни иной раз даже не успевал узнавать в лицо, прежде чем одно поколение смертных сменялось другим, — и вот уже юная дочь постаревшей матери сметала пыль с тумбочек и книжных полок, заменяя ни разу не зажжённые свечи новыми, более подходящими очередной сменившейся эпохе. Вне потустороннего влияния снаружи ещё продолжался световой день, но тяжёлые грозовые тучи скрывали солнце, и даже при наличии окон в пол в комнате царила серая атмосфера поздних сумерек. Воздух был пуст и холоден. Такой же была безукоризненно убранная покрывалом из винного бархата кровать, встретившая хозяев безучастно смотрящими вверх уголками больших и маленьких подушек, исчезающих в тени тяжёлого балдахина. Между подушками, ближе к краю Влад Лайю и усадил, широкой ладонью сдёрнув с пустующей части кровати покрывало, чтобы укрыть им девушку, пока было некогда искать под всеми слоями ткани одеяло, неизбежно настывшее и холодное, как и всё остальное. — Я растоплю камин, станет теплее. Влад порывался встать, чтобы именно этим заняться, дав Лайе время осмотреться и привыкнуть к сменившейся вмиг обстановке. Но её, похоже, вовсе не смущала резкая смена местонахождения и интерьера, она даже не стремилась понять, где оказалась, по умолчанию одобрив его выбор и не сводя с него взгляда, руками вцепившись в его плечи так, будто он по-прежнему оставался для неё единственной точкой опоры. Влад ответил на её немую просьбу, вновь прижал к себе, вслушиваясь в единственно важный для него звук, единственный, доступный его слуху. Всё остальное он блокировал… до тех пор, пока звуки активности из окружающей реальности не начинали сигнализировать об угрозе — о вторжении в мир, лишь им двоим принадлежащий, где Дракула не потерпел бы посторонних. Не сейчас! Но остальные уже дали им время наедине, они позволили ему самому во всём убедиться и самому рассказать о произошедшем Лайе, но теперь им тоже нужны были доказательства — те точки опоры, позволяющие убедиться, что всё реально, а реальность эта перманентна и не истает в одночасье, едва истечёт никем не названный срок. Сейчас им всем и даже самой Лайе они были необходимы, пусть она этого даже не осознавала, упорно сосредотачивая все свои силы и ощущения на их близости, — на их нечаянной новой встрече, которой не должно было произойти, — а не на своём самочувствии. Как бы ревностно Влад ни противился подпускать к ней кого-либо, он понимал, что ей был просто необходим тот, кто умел задать нужные и правильные вопросы о её ощущении себя, о её здоровье. Сам Влад слишком долго существовал по законам тёмного мира, бесконечно чуждым человеческим, а потому себе не доверял. — Влад, что такое? — чувствуя его напряжение, как своё, Лайя чуть отстранилась, чтобы увидеть его. Когда она проследила направление его взгляда в сторону двери, по её лицу скользнула тень его тревоги. Обняв ладонями её лицо и вновь завладевая взглядом, Дракула погладил её по влажным прядям, пальцами осторожно убирая их с лица и заправляя за уши. — Всё в порядке, — он коснулся губами её лба, успокаивая. — Только твоим братьям не терпится убедиться в этом самим, — Влад вновь перевёл взгляд на дверь, улавливая чутким слухом биение сердца в коридоре. Он всё ещё сопротивлялся давать своё согласие, хотя и понимал, что чем быстрее у Тауруса, а, соответственно, и у остальных будет необходимая им информация, тем быстрее в его душе уймутся последние бесы сомнения. Или… спляшут на костях. В любом случае, они все будут знать истинное положение вещей. И цену содеянному, какой бы она ни была. Сжав руку любимой в своей и переплетя в замок их пальцы, Дракула сделал глубокий вдох и произнёс: — Войди! — достаточно громко, чтобы быть услышанным на расстоянии. Лайя вздрогнула от повелительного звука его голоса и подалась ближе, неосознанно стремясь прижаться. Владу же, напротив, пришлось отпрянуть, чтобы сдвинуть в сторону полог и открыть ей больший обзор на того, кто вторжением своим нарушил их покой. — Уильям? — зачем-то всё же уточнила Лайя, больше удивлённо, чем вопросительно, потому как узнала вошедшего, едва получила возможность его увидеть. В ней всполошилось смешение чувств из усилившейся тревоги, причин которой она даже не могла себе назвать, признательности и в то же время одиноким зерном затаившегося в её груди негодования: «Зачем он здесь теперь? Зачем вообще здесь кто-то посторонний?» Ответы на эти вопросы Лайя, конечно же, знала, и от этого становилось только тревожнее. Ничуть не смущаясь свидетеля, а, быть может, именно перед ним Влад прижал к губам тыльную сторону её ладони, оставляя поцелуй, прежде чем высвободить её пальцы из своих и отодвинуться, а затем и вовсе встать с кровати. Он сам был до пояса обнажённым, босым и с мокрой головой, но и это его ничуть не смущало — в конце концов, гостей в свою спальню он не приглашал и не ждал. — Влад? — Лайя понимала, что вела себя, как маленькая капризная девочка, но ничего не могла с собой поделать, протягивая к нему руку и без слов прося не уходить. Между ними не было и не должно было возникнуть секретов, как и причин для смущения, в чём бы они ни заключались. — Я буду рядом, — пообещал Дракула, скользнув взглядом по озадаченно-обеспокоенному лицу любимой, чтобы затем обратить всё своё внимание на тактично не спешащего подходить ближе Тельца, давая тому понять, насколько сильно в нём желание остаться при абсолютном понимании, что своим присутствием он ничего полезного не сделает и конечного заключения не изменит, а будет только мешать, душа энергией, которую не сможет обуздать. «Я не наврежу ей. Клянусь Богом. И искренне надеюсь, что отныне эта клятва для тебя имеет вес». Влад потянул за свисающую вдоль стены цепочку, включая настенные светильники — электрические, но формой своей имитирующие горящие свечи. Повинуясь его воле, под потолком зажглась центральная люстра, светом своим вмиг разгоняя дремотный полумрак. «Зависит от того, каким будет твой вердикт», — секундный обмен мыслями, Владу хотелось верить, незаметный достаточно, чтобы Лайя не успела почувствовать себя оскорбленной и преданной повисшей в воздухе недосказанностью. — Sunt aproape, — он повторил для неё, ловя пересечение их взглядов и рукой указывая на дверь. Но сдвинулся с места, чтобы уйти только тогда, когда прочёл понимание и одобрение в её глазах, когда она едва заметно ему кивнула, выражая своё осознанное согласие. Быстрым шагом Дракула покинул спальню, плотно прикрыв за собой дверь и таким образом добровольно меняясь с Таурусом местами — теперь он был по эту сторону, вслушиваясь в происходящее там — по другую, меряя шагами за сотни лет изученное вдоль и поперек пространство коридора собственного замка. Полезным он себя и здесь не ощущал, разве что мешал чуть меньше, направляя губительную энергию волнения не на объект неприязни. Свои доказательства он получил, он их почувствовал, а главное — он их услышал, пусть и без желаемой конкретики. Он в них верил. И всё же… Другое сердцебиение отвлекло внимание Влада, заставив обернуться. Со стороны дальней лестницы к нему медленно, словно в любой момент ожидая встретить сопротивление, приближалась знакомая фигура. Дракула не собирался быть щедрым на слова и внимание к кому бы то ни было, равно как и слышать из уст любого, к нему обращающегося неизбежное напоминание о его положении, но Валентина он хотел видеть. Его юный слуга не был связан с тёмным миром и на его ментальный зов не откликался, в отличие от тёмных, но его с этим человеком связывали будто какие-то иные узы преданности, отличные от ведомых Владу, но не менее прочные. Он всегда оказывался рядом, когда был нужен, но никогда не лез под горячую руку. Он не пытался выслужиться, он просто делал то, что хорошо умел, а умел и знал он многое, несмотря на то, что прожить успел ещё так мало… — Повелитель, — мужчина замер на расстоянии, предписанном этикетом, и склонил голову в почтении. — Не здесь, — мягко пресек Дракула, жестом веля тому смотреть прямо, а дальше продолжил на румынском: — Не когда мы вдвоём или в кругу… семьи, — слово, давшееся с явной заминкой, приятным теплом растеклось в груди. — «Господина» было достаточно раньше, достаточно будет и впредь. — Как прикажете, — вновь короткий кивок-поклон, напоминающий Владу, что пиетет — понятие въедливое, оно сродни рефлексу, с которым бороться трудно и, увы, далеко не всегда нужно. Но ему не хотелось сейчас делать на этом акцент, разъясняя, что есть приказ, а что просьба, поэтому он просто одобрительно кивнул, в глазах и мыслях своего слуги, как в открытой книге читая вопрос, который вслух озвучить Валентин почему-то не решался, а молчание изводило человеческие инстинкты, создавая то самое незримое и неосязаемое чувство беспричинного страха, которым Дракула был сыт по горло. — Господин, позвольте… — Позволяю, — нетерпеливо перебил Влад, подбадривая собеседника улыбкой, которую даже не пришлось что есть силы натягивать на лицо в фальшивом стремлении показать радушие. Теперь оно было совершенно искренним. Влад ждал вопроса, потому что непременно хотел дать на него ответ. Прокричать его, потому что… — Да, — сказал Дракула, так и не дождавшись вербального вопроса и тем самым предав свои принципы в открытую не демонстрировать людям способностей к чтению мыслей. Но вины он не чувствовал. Не сегодня. Не сейчас. — Да, с Госпожой все хорошо! А потому у меня будет несколько распоряжений для персонала и… Влад совершенно не планировал отвлекаться на бытовые вопросы, на фоне происходящего кажущиеся сюрреалистичными, но стоило лишь начать этот простой диалог с Валентином, как он запоздало осознал, насколько это нужно было ему самому, а ещё сильнее — всем живым в этих необжитых стенах, ждущим хоть каких-то вестей от хозяина, но не имеющих возможности спросить. Какое-то время спустя за спинами медленно идущих плечом к плечу по коридору мужчин открылась и с характерным звуком движения массивного дерева по каменному полу закрылась дверь, заставляя Дракулу мгновенно развернуться лицом, а затем и корпусом навстречу выходящему. Коротко кивнув Тельцу в ответ на его едва различимый кивок, Влад ненадолго вернул внимание Валентину: — Mulțumiri, este tot. De restul mă ocup eu. — Se va face, — мужчина кивнул, и, больше не поднимая глаз, вполголоса добавил, при этом в словах его Владу слышалась с трудом сдерживаемая совершенно искренняя улыбка: — Ne bucurăm că te-ai întors, Domnule, — затем поспешно удалился, скрывшись за поворотом в дальнем конце коридора. Это Влад скорее почувствовал, чем увидел, потому что внимание его теперь было безраздельно посвящено другому, в то время как его слух не переставал вслушиваться в происходящее за стеной, ловя стук её сердца, ритм её дыхания, учащённые от волнения… — Говори, — велел Дракула, пронзая Тауруса взглядом. Ему уже всё было ясно без лишних слов, но Влад хотел непременно услышать выводы, а не просто по умолчанию прочесть их в общем сознании, закрыв дверь перед лицом человека, едва в его услугах отпала необходимость. — Объяснений ни у меня, ни у неё по-прежнему нет, — мужчина спрятал руки в карманы брюк и, негласно получив на это позволение, стал неспешно приближаться. — Но об этом ты уже знаешь, — лицо его выражало удовлетворённое спокойствие, какое бывает от осознания безоговорочной правильности своих действий, приведших к лучшему итоговому результату из возможных. — Она жива. По всем известным современной медицине критериям жива и… здорова, не считая признаков небольшого общего истощения, что вполне объяснимо, учитывая все предшествующие события. — Это… навсегда? — глупее вопроса вообразить было сложно, но в сознании Влада он резко стал первостепенным, заглушив собой голос разума. Оставалось надеяться, что Телец его поймёт. Какое-то время тот молчал, словно что-то обдумывая, а затем разорвал контакт взглядов и умышленно посмотрел в сторону. — Здесь и сейчас не вижу причин, ни естественных, ни сверхъестественных, которые могли бы угрожать её жизни. За долгосрочную перспективу о том, какой срок отмерен ей, как и любому другому человеку, включая нас, я не поручусь, — Таурус вновь поднял взгляд на Дракулу. — Это пути Господни, и для меня они неисповедимы. Как и ни для кого другого, — он посмотрел на закрытую дверь так, словно это всё объясняло или, вернее, окончательно опровергало их общую надежду на ответы. — Спасибо, — произнёс Влад после некоторого молчания, которое обоим им необходимо было на осознание новых истин. — То, что мы сделали, оказалось возможно только благодаря вам. — Благодарность взаимна, — Телец вернул ему взгляд, на этот раз другой — не стремящийся заглянуть в душу, но от того не менее внимательный, изучающий, смотрящий на поверхность. — Со своей стороны, однако, я имею дерзость взыскать с тебя чуть больше, чем дежурная благодарность на словах. Дракула мгновенно насторожился, но постарался ничем не выдать удивления тем, какой неожиданный оборот принимал их разговор. Он ответил холодно, но твёрдо: — Чего же ты хочешь? Продолжая его рассматривать с завидной невозмутимостью, видимо, давно ставшей профессиональной чертой, Таурус ответил: — Чтобы ты как можно скорее определил для себя ту тончайшую грань перехода одной формы в другую, позволяющую тебе пользоваться высшими силами без вреда физическому телу, — будто невзначай мужчина коснулся себя пальцами под носом, давая тем самым понять, что ничто не осталось незамеченным, даже на фоне вороха прочих забот и тревог. — Сейчас ты стремишься во что бы то ни стало оставаться человеком, потому что слишком надолго лишил себя этой заветной возможности, но не забывай: иная форма потому и была нам дарована, чтобы уберечь тела от энергии, для них губительной. Будучи тёмным, тебе думать об этом не приходилось, как и о нуждах плоти, лишённой человечности, но теперь всё иначе. Я думал, ты заметил разницу, но на протяжении некоторого времени вынужден был наблюдать другое, а потому, пользуясь случаем, напоминаю: ты снова человек, а у людей есть предел выносливости, — вновь покосившись на дверь, мужчина понизил голос. — По долгу профессии настоятельно советую за него не шагать. Для Дракулы подобная лекция стала в корне неожиданной, ему даже потребовалось несколько секунд, чтобы найтись хоть с каким-то ответом: — Я благодарен за совет… — Не стоит, — Телец не дал ему закончить. — Еда и сон, брат мой, — это то, что сейчас необходимо вам обоим, — его пухлые губы дёрнулись, намекая на улыбку, которую он сдержал, и лишь тёмные глаза его за миг до того, как он отвернулся, намереваясь уйти, выдали усилием подавляемую радость. Их общую радость, по умолчанию разделённую на всех. Поддавшись этому чувству, Влад уже собирался распахнуть дверь, но вовремя остановился, понимая, что по ту её сторону Лайя по-прежнему стояла слишком близко. Что вызвало у мужчины ещё более искреннюю улыбку. Но как бы ни было сильно в нём нетерпение её увидеть, он не хотел её напугать внезапным вторжением, поэтому повернул ручку очень медленно и так же медленно приоткрыл дверь, впуская во мрак коридора полосу яркого света. — Узнаю мою девочку, — произнёс Влад, благоговея перед воспоминаниями. — Правилу «подслушивать — плохо» ты не следовала, сколько я тебя помню… Медленно Влад открыл дверь, счастливо улыбаясь встречающей его Лайе, с порога кинувшейся ему на шею и вовсе, кажется, проигнорировавшей замечание о подслушивании. Как и простынь, соскользнувшую с её тела в тот же миг, как она разжала руки, удерживающие ткань, и раскрыла их для объятий. — Только если была уверена, что так узнаю важную для меня информацию, — прошептала она ему в самое ухо, продолжая прятать лицо в изгибе его шеи. — И я не люблю, когда меня обсуждают вне моего присутствия. — Я знаю, — Влад мягко её от себя отстранил, чтобы посмотреть в лицо, но изучающий взгляд его скользнул по совершенно обнажённому телу вниз, к босым девичьим ступням на настывшем каменном полу, и он резко изменил своим планам, без предупреждения подхватив любимую на руки. — Прости, — по пути к кровати он прислонился лбом к её лбу. — Нужно было поговорить с Уильямом. Иное было бы невежливо. Впрочем… — Владу не давала покоя температура в комнате, которая в сочетании с обнаженным телом была слишком далека от комфорта. — Я уже об этом жалею, — вернув своё сокровище в кровать, мужчина потянулся за покрывалом, спеша укутать в него покрытое мурашками, беззащитное перед холодом тело. — Влад… — Лайя попыталась остановить его руки, хотя и не хотела, чтобы он останавливался, она просто хотела проявить хоть какое-то участие, чтобы доказать ему не на словах — она рядом. Пожалуй, это сейчас было её самое заветное желание, с которым ни одно другое, ни одна потребность и рядом не стояла — быть рядом. С ним. — Влад, остановись, — шепнула девушка, находя его руку у края подушки и останавливая, прижимая своей ладонью к матрасу. Жалкая, должно быть, попытка, но Влад ей позволял, не противился, а это уравнивало шансы. Поэтому она переплела их пальцы, встречая своей холодной кожей его жар. Казалось, даже в человеческом теле холод ему был ни по чём, и обнажённая кожа его пылала сильнее пламени камина. К его теплу хотелось быть ближе, хотелось в нем раствориться, забыв обо всём на свете. — Мой Влад… — Моя Лайя… — какими бы ни были его прежние намерения, они оказались забыты вмиг. У мужчины перехватило дыхание от картины, предстающей его взору, от стремительно завладевающего его разумом, прежде запретного осознания того, что прямо сейчас происходило, из тёмной фантазии превращаясь в реальность — единственная женщина, единолично владеющая его сердцем и душой, его возлюбленная жена и королева, в этот самый миг всецело осознающая себя таковой — была в его… в их общей постели, как и тогда, в их самый первый раз, когда он Богу поклялся перед людьми — свидетелями их союза, что во веки веков в любой из жизней она будет его, а он — её. — Моя ненаглядная жена… — сдаваясь непреодолимой силе, тянущей друг к другу их тела, позабыв о холоде, голоде и любой другой нужде, кроме потребности ощутить друг друга, Дракула склонился к её лицу, губами накрывая её дрожащие губы, целуя глубоко, несдержанно, но сладко, упиваясь отныне дозволенным. В этот же момент для Лайи все воспоминания, все разрозненные обрывки памяти из прошлых жизней, раскроившие её бытие на отдельные отрезки от смерти до воскрешения, от предыдущего воплощения до последующего, наконец-то слились воедино, мощным потоком осознания пронзая одновременно разум и тело. Мой. Мой навсегда! Владу было столь же легко вспомнить, каково это — быть человеком, как и невыразимо, почти до невозможности тяжело. Легко было воскресить в памяти человеческое, но невозможно — вычеркнуть, избыть в одночасье то, иное бытие, дающее ему возможность слепо теряться в желаниях, забыв о физическом. Целовать её вечно, покрывая поцелуями каждую клеточку её прекрасного тела, снова, снова и снова — вот, чего ему хотелось гораздо больше, чем дышать, но человеческая плоть была неумолима в своих потребностях. И вновь перед Дракулой было два пути: остаться человеком, умерив голод своего желания, или обернуться Драконом, сделав былью библейский сюжет, прежде находящий своё страшное воплощение лишь в воображении художников. Ведь даже если Жена его ничуть не страшилась обличья зверя, не бежала от него с мольбой о спасении, а непременно желала, чтобы Дракон ею овладел, с той же страстью, с какой он желал овладеть, Влад, будучи в здравом уме, подобного себе никогда бы не позволил. Не теперь, когда над ними больше не нависали оковы тьмы, грозящие уничтожить всё, что им было дорого, разлучив их на очередную, никем не определённую вечность. Это опасение двигало им в ту ночь, в Чёрном замке, когда он поддался её отчаянному желанию близости и своей собственной потребности, вопреки данной самому себе клятве — не трогать её, не касаться даже взглядом, не покушаться на святое до тех пор, пока он — воплощение тьмы, пока он носил в себе то, что могло лишь осквернять. Он нарушил свою же клятву, ещё когда неумышленно позволил тьме вместе со своей проклятой кровью запустить в неё свои мерзкие щупальца, а после решил, что терять ему уже окончательно нечего и взял её, как зверь, во мраке, среди руин и тел павших… Потому что в ту страшную ночь им обоим это казалось единственным шансом, который незазорно было украсть у живых и мёртвых. Потому что впереди их грозила разверзнуться бездна неизвестности, дальше которой не было «потом», было лишь «здесь и сейчас». Владу и теперь в иное верилось с трудом, но иного хотелось. Хотелось быть с ней непременно лучшей частью себя, а лучшее ему по-прежнему виделось лишь в том человеке, каким он был множество жизней назад, каким просил её руки, каким представал перед нею и Богом у алтаря, кем был с нею в их первую ночь — человеком! Не тёмным, не зверем, не кем-то ещё промежуточным, познавшим слишком много тайн. — Лайя моя… — разорвав поцелуй, пульсом сводящего с ума желания гремящий в его висках, прошептал Дракула, с жадностью глотая пропитанный её ароматом воздух. — Моя жемчужина… — приникнув губами к призывно подставленной шее, к пульсирующей точке сосредоточения жизни под тонкой кожей, Влад стал прокладывать дорожку поцелуев вниз, к остро очерченным ключицам, — медленно, испытующе, каждым касанием обещая большее — ей и самому себе. — Влад… — Лайя иступлено вторила его имя, скользя пальцами по его обнаженной спине и безотчётно стремясь притянуть еще ближе, хотя ближе было просто некуда. Но она боялась, что её прекрасный сон, чудесным образом вернувший её в безвозвратно ушедшее прошлое, прервётся, что она проснётся, что Влад остановится — и в тот же миг прервётся её жизнь и сама реальность прекратит своё существование, потому что её не будет без него, потому что весь мир для неё — это он и его прикосновения, танцующие на её нервных окончаниях, играющие на них, как на струнах арфы, натянутых до предела… Как та самая арфа, под его руками, Лайя не могла не издавать звуков. Когда ладони его касались груди, задевая твердеющие соски, она не могла молчать, но запирала в себе ощущения, от которых хотелось кричать в голос. Из последних сил она цеплялась за осознание себя и с ней происходящего и молчала, боясь его спугнуть, заставив думать, что он причинил ей боль. Но даже будь это так, Лайя бы не почувствовала, потому что жар, стремительно разгорающийся внутри неё, сжигал любые другие ощущения, кроме чистейшего наслаждения — безграничного, всепоглощающего. Пройдя губами намеченный путь от полукружий грудей, идеально ложащихся в его ладони, через косые мышцы к плоскому, подрагивающему в такт учащённому дыханию животу, Влад коснулся пупка — губами, затем — языком, позволяя себе вспомнить без огня жажды, сжигающей глотку, какова на вкус её кожа, но так и не услышав от неё заветных звуков, насторожился. Тыльной стороной пальцев очертив рисунок рёбер, мужчина опёрся ладонями о кровать по обеим сторонам её извивающегося под его ласками тела и приподнялся на руках, нависая над ней в стремлении заглянуть в лицо. Она отвернулась в забытьи наслаждения, лицо её и взгляд скрывало сбившееся бархатными змеями покрывало, но даже от того немногого, что было ему доступно, взор его пировал. Никогда уже он не надеялся, запрещая себе об этом даже мечтать, что однажды вновь удостоится возможности любоваться её божественной красотой — теми её тончайшими, изменчивыми гранями, которые лишь ему одному было позволено наблюдать, собственноручно эти грани обнажая. В прошлый их раз он так и не позволил себе освежить образ, вновь запечатлев его в нетленной памяти, жадно спеша чувствовать и боясь наблюдать, заведомо лишая и себя, и её этого изысканного удовольствия — насладиться не только самим фактом близости, но и прелюдией к ней. А так хотелось ему вновь увидеть, как трепещет от его прикосновений её тело, услышать, как отзывается она на ласку… И вот теперь, когда их счастье лишь им двоим принадлежало и не было оплачено страшной ценой смертей, уже случившихся и только лишь грядущих, когда им двоим принадлежали не украденные обманом мгновения, а всё время мира, когда он был свободен от тьмы, жажды и слепого стремления обладать, она… молчала. Избегала его прямого взгляда, кусала губы, откликаясь каждым движением, каждым вздохом, каждой прядкой волос, в беспорядке разметавшихся над её головой ореолом влажных локонов, но упрямо продолжала молчать, и как бы силён во Владе ни был азарт испытать её выдержку, напомнив самому себе, насколько велики её пределы и как долго сам он будет способен играть в эту игру, сегодня ему хотелось иного. Продолжая нависать над ней на руках, Влад склонился ниже, лишь чтобы провести носом по очерченной жилке её шеи, вдыхая запах, и прошептать в самое ухо, слегка прикусив губами за мочку… — Хочу слышать тебя, — от предвкушения в его горле в одно ничтожное мгновение стало суше, чем в самой жаркой пустыне в знойный полдень. — Хочу знать, как тебе хорошо. Его низкий хриплый шёпот проникал под кожу, бежал разрядами по венам, стремясь вырвать стоны удовольствия из таких глубин её сущности, о существовании которых Лайя заставила себя забыть вечность назад, не позволяя… просто не способная испытывать подобное ни с одним другим мужчиной, ни в одной из жизней. — Посмотри на меня. Хватая ртом воздух, стонами срывающийся с губ, девушка подчинилась, исполнила всё, о чём он просил, не зная для себя иного пути, ничего иного не желая. Их взгляды встретились, и в тот же миг время для Лайи перестало существовать, возвращая её разум, чувства, всё её естество к тому моменту, когда в первую брачную ночь молодой князь впервые любил свою юную жену. Взращенная в династии Османов по строгим законам Корана Лале не ведала прежде близости с мужчиной, она не знала, чего ожидать, но она любила своего мужа и желала его прекрасное тело до дрожи, до забытья, забравшего все её девичьи страхи, сломавшего все запреты, нарушившего разом все законы и нормы приличия… — Мой Ладо… Лайя потянулась руками к поясу его брюк, доверившись ощущениям, но взгляда от его лица настойчиво не отводя, глаза в глаза, зрачки в зрачки, как когда-то давно, в самый первый их раз… Как и тогда, он… слышать её хотел? Хотел знать? Позволения ждал? Совладав лишь с пряжкой ремня, девушка нетерпеливо подалась бёдрами верх, окончательно теряя себя в ощущениях. Помогая ей справиться с последней преградой, их разделяющей, Дракула не прекращал наслаждаться каждым мгновением, каждой растянувшейся в отдельную бесконечность секундой, видя, как дрожит от желания девичье тело, как оно извивается на смятых простынях, подаваясь ему навстречу, как частица света, не способная противиться притяжению чёрной дыры. Только вот во взгляде её не было горестного смирения, страха и безысходности перед превосходящей силой, лишающей рассудка и воли, и оставляющей за собой лишь дикое, первобытное желание отдаться, как у всех без исключения жертв его тёмных чар. Взгляд Лайи пылал желанием возвратить себе то, что всегда принадлежало лишь ей одной, целиком и безраздельно. Это в пыль разрушало любые границы ещё до того, как они могли быть проведены. — Твой, — низким от возбуждения голосом подтвердил Влад, склоняясь к ней и носом ведя по её трепещущему телу — всё ниже, ниже и ниже… Перенеся свой вес на одну руку, освободившейся второй, самыми кончиками пальцев мужчина повёл по её уже призывно согнутой ноге от колена вниз — к бедру, ладонью касаясь разгоряченной, влажной кожи на внутренней стороне. Лишь подобрался к самому заветному, раскрывая для себя, распаляя жарче адский жар желания, но ещё не прикасаясь, хотя звуки, вырывающиеся из её приоткрытых губ, достигая его слуха, уже превращались в нечто неведанное, чистейшим удовольствием растекающееся по венам и заставляющее кровь в них закипать. — Твой, — Влад коснулся её изнывающей плоти, рискуя окончательно потерять себя в стонах её наслаждения, но осознанно идя на этот риск, потому что терпеть у него больше не было сил. — Пока не решишь иначе. Когда смысл сказанного достиг её опьяненного наслаждением разума, Лайя резко распахнула глаза, чтобы возразить, но в это мгновение Влад толкнулся в неё, наполняя собой, — и весь мир содрогнулся, вмиг обращаясь пеплом от той силы стремления двух энергий друг к другу, слиянием своим способных разрушать и созидать. Этот подходящий к концу день, эта ночь, медленно вступающая в свои права — всё время мироздания отныне принадлежало двум душам, обретшим друг друга вопреки всему. Светлая королева принадлежала своему Тёмному королю, а он принадлежал ей. Отныне и впредь, до тех пор, пока будет существовать всё, что сотворил Всевышний, сидящий на престоле Света. До тех пор, пока на престоле Тьмы будет властвовать Его Величество король Влад III из рода смертного, человеческого — из пятого великого рода хранителей творения Господня. Из кровной линии Дракона. Пусть ничего не вечно под луной, Пусть мы — одна лишь пыль в ладонях ветра, Но нам идти дорогами бессмертных, Пока ты будешь следовать за мной. ©