Светлая королева

Тень, свет, темп убыстряется, Жизнь, смерть — перекликаются, Жар, бред, пытка надеждой и злость. ©

      Людям свойственно забывать плохое. Отгораживаться от того, что пугало, причиняло боль и страдания, в конце концов, убивало. Людям свойственно прятать страшные воспоминания в глубинах подсознания, откуда они не смогли бы влиять на личность, постепенно и неизбежно разрушая её, медленно сводя с ума. Таков защитный механизм: для кого-то он — результат эволюции, для кого-то — благословение свыше. Его не оказались лишены и они — могучие воины Света. Как иронично, что именно они в священных писаниях издревле именовались людьми как животные Апокалипсиса — его знаменующие. Потому что лишь накануне решающих сражений между Тьмой и Светом они возрождались, лишь под конец времён они являли человечеству свой истинный облик, лишь тогда пропадала нужда в скрытности, сдержанности и осторожности. Тогда люди сами взывали к Небесам о милости и спасении, и Господь внимал их мольбам… через них — четырёхвидных стражей Его творения и его небесного престола. Они сражались за человечество и гибли за него, забывая о собственных пережитых ужасах и страхах, о смертях, неизбежно их настигающих. Ведь прежде всего они лишь люди, приходящие смертными в этот мир и в смерти же его покидающие. Лео стоял на крыше, за полуразрушенной зубчатой стеной Чёрного замка в родном Лэствилле и напряженно всматривался в происходящее внизу — у подножия и в лесистых окрестностях. То, что ещё недавно он считал лишь предчувствием, скребущим мнимыми когтями глубоко внутри, стремительно переросло в неуёмную мелкую дрожь с мурашками по всему телу, заставляющими все волосы вставать дыбом в пробуждающемся древнем защитном рефлексе. Хищным взором он обозревал свысока происходящие перемены, другим невидимые, ощущал их всеми своими предельно обострившимися чувствами, и им стремительно овладевал чистейший, первобытный страх перед неудержимой мощью, уверенно пробивающей — прогрызающей себе путь на свободу. Физический людской мир от иных миров, включая тёмный, всегда отделял особый барьер, позволяющий существам разных уровней бытия существовать параллельно друг другу на единой земной тверди, не стесняя друг друга в площади и ресурсах. Барьер незаметный и неосязаемый даже для знающих о нем, но лишь до тех пор, пока не терял свою прочность и не начинал разрушаться. На самом деле, в локальных масштабах подобное происходило, на протяжении всей истории человечества: энергии колебались, нарушалось их равновесие — и в границе между мирами неизбежно образовывались лазейки, через которые существа иных измерений могли проникать в мир людей. Такие лазейки, или аномальные зоны, вроде широко известного (и наименее доступного ввиду расположения) Бермудского треугольника, существовали всегда, но чем больше их образовывалось, чем шире они разрастались, сливаясь друг с другом, тем более неподконтрольными становились, провоцируя, в конечном итоге, падение всего барьера целиком. Тогда происходит слияние миров из параллелей в единую плоскость, когда всё потустороннее в одночасье становится видимым и осязаемым для мира людского, когда сами люди становятся легко доступны для всех тварей, жаждущих живой энергии их душ. Для тех тварей, что вырвавшаяся на свободу Тьма сделает своим ударным войском, направит его и поведёт завоёвывать для неё новые просторы, порабощать новые сосуды… Кто-то из тёмных, имея не до конца истлевшие связи с человеческим прошлым, обладая душой и достаточно сильной волей, возможно, сможет ей сопротивляться какое-то время… Но не вечно. Неизбежно наступит момент, когда вся мощь тёмного мира обрушится на человечество. И момент этот сегодня был близок… Настолько близок, как прежде случалось лишь однажды, когда барьер был почти разрушен. Почти… Он стал прозрачным, обличая скрытое по ту сторону, но сохранил тогда свою целостность. Теперь же, спустя тысячи лет эволюции и бесконечность забвения, Лео всматривался своим огненным взором во тьму, которая уже на протяжении нескольких дней не сменялась рассветом, и видел в ней воплощение всем своим подспудным, забытым страхам и ужасам, вибрирующим в костях и мышцах, растекающимся в крови. «Умеющий видеть да увидит…» Лео принадлежал к тем, кто умел. Он видел, и голова его разрывалась на части от чудовищных воспоминаний предыдущих воплощений, коим просто не находилось места в его нынешней ипостаси, слишком далёкой от служения Создателю и решающих битв, на кону которых судьба буквально всего человечества; судьба каждого, кого он знал и миллиардов тех, кого он даже никогда не видел и кто также не знал и не видел его. Лео Нолан, которого с малолетства готовили к роли лидера, обучая контролировать свои страхи и надежно скрывать их от других, боялся. До дрожи в подкашивающихся ногах, до унизительного желания заскулить от выкручивающего нутро страха. Но страха не за собственную судьбу, уже давно решённую. Он не боялся умереть. В условиях, когда им придётся сражаться втроём, не полагаясь на единство, он давно принял это как неизбежную плату каждого из них за вероятную победу. Он боялся, что на этот раз ни их сил, ни их жертвы может быть недостаточно, чтобы сдержать то, что хлынет из-под разрушенного барьера. Он боялся не оправдать возложенных на него надежд. Не Богом возложенных, о, нет, перед Ним рано или поздно он всё равно предстанет. Гораздо важнее, что на него надеялись люди. Те из них, которые знали, кто он, которые не видели Бога, но видели его и в облике огнегривого льва, и в облике того, кого принято называть ангелом, — с крыльями и венцом. Лео по-прежнему не соотносил этот образ с собой, даже несмотря на то, что именно его он видел в глазах и мыслях всех тех, кто на него смотрел глазами, полными надежды, склоняя голову в благоговении. Отныне все смотрели на него иначе, воспринимали иначе, даже те, с кем он треть жизни прошёл бок о бок, сам даже не подозревая о своей природе и предназначении. Те, кому он был напарником, товарищем, командиром и другом… Всё это мнимое равенство, когда его могли считать человеком больше, чем кем-то иным, вмиг исчезло перед лицом истинного врага, чьи силы многократно превосходили не только человеческое тело, но и дух. Теперь на него смотрели как на спасителя, от него ждали чудес, соответствующих величию львиной шкуры и крыльев за спиной. А Лео правда не знал, сумеет ли?.. Хватит ли ему сил защитить тех, кто верит в его мощь, кто встанет с ним плечом к плечу и пойдёт за ним в бой? Сможет ли царь защитить своё войско? Сможет ли лев отстоять свой прайд? Если грань миров падёт прежде, чем темный престол обретёт своего Властелина, в чьём обличии Тьма вступит на землю? И если это всё-таки окажется Влад, каковы будут их шансы против него и будут ли таковые вообще? «Чувствуете?..» — прозвучало в мыслях, отдавая парализующим холодом коллективного страха. Оттого, насколько новыми были ощущения, обрушивающиеся на их чувства. Их невозможно было объяснить, описать словами или мыслями. Они не подходили ни под один шаблон привычного восприятия. Так их сущности реагировали на истончение барьера. Как только этот процесс начался, часть их благословенных сил стала по умолчанию утекать в него, в попытке отсрочить момент неизбежного разрушения. Их обострённое коллективное чутьё было достаточно сильным, чтобы ощущать, как рушились основы. Как ликовали те, кто первыми готовился вступить в недосягаемое прежде пространство и пройти во мраке безлунной ночи, возвещая наступление конца. — Мой царь, — обратился к Лео Генри, стоявший справа на шаг позади него и всегда неизменно чутко воспринимающий малейшие перемены в настроении своего лидера. Этому его обучали: наблюдать за движениями, предугадывать намерения и улавливать характерные изменения в облике, кожей впитывать волны покровительственной силы. Сгущающееся свечение ауры, проявляющейся золотыми доспехами прямо на теле, янтарные волосы, удлиняющиеся буквально на глазах и обращающие современного, казалось бы, обычного парня одновременно в копию средневекового воина из древних книг и в святого, сошедшего прямиком с икон. — Да, — отозвался воин, и ровный голос его оказался так же могуч и непривычен для Лео, которого Генри знал ещё подростком, как и его облик. — Пора! — он протянул руку, не прикасаясь, но даже на расстоянии обдавая волнами струящейся из него силы, и Генри, понадеявшись было, что его мимолетная заминка в действиях останется незамеченной, подал меч — тот самый, который любой член прайда опознал бы с закрытыми глазами, — сложной работы с резной рукоятью, с львиной головой на эфесе. — Что тебя удивляет? — пророкотал голос в ответ на замеченный, конечно же, миг промедления. Любые недомолвки внутри прайда, в особенности, с Главой, были недопустимы. Они сбивали тонкие эмоционально-чувственные связи и ослабляли безусловную защиту, которая образовывалась благодаря единой ветви родословной между Основателем рода и всеми его потомками — этим истинам Генри тоже обучали. Поэтому, несмотря на неподобающие к подобным выяснениям обстоятельства, он ответил честно. — Мне всегда было невдомёк, почему наивысшим приоритетом в наших арсеналах до сил пор обладают мечи да копья. Двадцать первый век на дворе. — А на мне доспехи. Вместо бронебойного жилета 4-го класса, — усмехнулся Лео, мельком оглядев себя, прежде чем благосклонно ответить: — Так сложилось потому, друг мой, — Нолан показательно крутнул в руке своё родовое оружие, взвешивая его и проверяя баланс вновь заточенного клинка, — что скорость, траекторию движения и силу удара меча и копья контролируем только мы сами, полагаясь исключительно на себя, а не на баллистику и законы физики, способные в любой момент подвести. Мы сражаемся с врагом лицом к лицу и телом к телу, потому как на расстоянии выстрела всегда есть вероятность его даже не увидеть. Лео окинул очередным настороженным взглядом стелющийся вдоль условной разделительной черты мрак. Пока ещё он не видел врага воочию, но уже чуял его и различал бесконечно нарастающий гул боевого клича. — Тёмное воинство из тех, кто всегда жаждал власти и превосходства над смертными, не станет дожидаться приказа взошедшего на трон, кем бы он в итоге ни оказался, — предупредил Нолан, ловя чутким слухом рокот тысяч потусторонних голосов. — Сейчас им тьма — указ и источник неограниченной силы, она — их полководец, и ныне, пока никто из претендентов не попытался в очередной раз загнать её в клетку, она обрела достаточную свободу. Своих безвольных пешек она выведет на поле боя раньше, чем явится Король. «Упаси Господь, чтобы он стал лишь ещё одной пешкой в тени уже непобедимого ферзя…» — подумал Лео, и сердце его пропустило удар. — Упаси Господь, чтобы это был Дракула… — в унисон его мыслям вслух отозвался Генри, воистину не подозревая, сколь двойственна его молитва. Лео ничего на неё не ответил. Объяснять было слишком долго да и… в складывающихся обстоятельствах абсолютно бессмысленно. Когда и… если всё сбудется, как до̀лжно, он сам поймёт. — Мы встретим врага, став первой линией обороны, и возьмём на себя самых сильных противников прямо на выходе из порталов. Вы останетесь за границей щита и будете добивать остальных. Что бы ни происходило у нас, безопасную границу не пересекать! Против тварей у вас есть шансы, против чистейшей энергии тьмы — ни единого, и заберет она не жизнь, а душу. После повторного короткого личного инструктажа, хотя его официальная, гораздо более подробная версия уже была дана в присутствии всех боевых групп, в напутствие, а, может быть, и на прощание Нолан тронул ладонью плечо своего ближайшего заместителя и боевого товарища, без слов давая ему понять, что он будет сражаться за него — за них всех, за прайд, за Орден, за каждого человека — до конца, до последнего вздоха. И даже им — своим последним вздохом — он уничтожит столько тьмы и её порождений, на сколько хватит его возносящейся огненной благодати. — С Богом… — произнёс Лео, оглянувшись в последний раз, взглядом отпуская от себя Генри и кивком веля ему спускаться к остальным. Сам же он, не теряя времени, расправил крылья и шагнул с опоры вниз, позволив потоку тяжелого, наполненного потусторонней энергией воздуха себя подхватить. Созданная ещё при участии Лайи, а значит их едиными усилиями защита вокруг замка, утрачивая прочность, даст понять остальным, кто из Основателей падёт первым. — Самое время быть при полном параде, — у земли его настиг голос Аквила. — Где твой венец, Марк? Лидер Орлов ни за что не стал бы затрагивать эту тему сейчас, не будь факт отсутствия у Льва венца перед самым сражением столь беспрецедентным и давно вышедшим за рамки ребяческого желания отречься от недостойного. Венец — не дань моде, не аксессуар, который можно забыть или проигнорировать! От их… иного облика он неотделим, как кожа от мышц, а мышцы от костей. По крайней мере, так было всё то время в прошлом и нынешнем, которое он помнил. — Ты, правда, собрался сейчас это обсуждать? — безразлично бросил Нолан, даже не обернувшись и продолжая прослеживать взглядом призрачную линию, что проецировалась на землю молитвенным щитом и не позволяла тьме вплотную окружить замок, коснувшись его стен. — Я и без него вполне способен надрать всем задницы, если тебя беспокоит моя боеспособность. «Глупый, глупый мальчишка!» — Аквилу стоило больших усилий сдержать в себе отеческий порыв дать оплеуху этому безрассудному болвану. Не так пугал его сам факт отсутствия, как абсолютное непонимание того, куда он мог его деть, кому и зачем отдать?.. Не было у него идей, не было даже самых неправдоподобных и пугающих, где его теперь искать, и от этого становилось по-настоящему не по себе. В два широких шага сократив между ними расстояние, Алан резко схватил Лео за плечо и рывком развернул к себе лицом. — Меня беспокоит твоя судьба, глупец самонадеянный! Нимб — это твой провожатый за Предел! Твой источник света, маяк, позволяющий твоей истощившейся в смертельной схватке душе не заблудиться в лабиринте миров! Первым инстинктивным порывом Лео было сопротивляться: сбросить чужие руки с плеч и популярно разъяснить, что это совершенно не его дело. Но любой разлад между ними сейчас был худшим подспорьем к грядущему сражению. И если окружающая обстановка до сих пор не усугубилась от их разборок, то лишь потому, что со своей стороны Алан преследовал исключительно благие намерения, которые для тьмы служили, скорее, отравой, нежели съедобной подпиткой, какой являлись любые отрицательные эмоции. А вот если сам Лео сейчас отреагирует отрицательно, имелись все шансы повторить историю с горным озером и Балауром. Только выпустят они или, вернее, впустят нечто гораздо более худшее, чем древний монстр земных недр. — Так было нужно, — наконец, ответил Нолан, не вдаваясь в подробности, но прямо глядя Аквилу в его слегка прищуренные, тёмные глаза. — Что сделано, то сделано. Я ценю твою заботу, но я уже давно взрослый мальчик, Иоанн, способный сам отвечать за свои поступки. И об этом я уж точно не жалею. — Ты всегда ходил по грани, Марк, — Аквил тяжело вздохнул, опуская руки. — По грани между светом и тьмой, которая всегда тебя необъяснимым образом прельщала. — Может, потому что я никогда её не проводил? — миролюбиво предположил Лео, переведя взгляд на Уильяма, смиренно наблюдающего за их очередным, крайне своевременным выяснением отношений. — Эту самую черту? Ведь даже те, кто там… — Лео указал большим пальцем себе за спину. — Не все до единого наши враги. — А ты попробуй их различи… — беззлобно ухмыльнулся Телец, но взгляд его, направленный во тьму, оставался напряжен и сосредоточен, как и все их чувства, обострённые до предела и стремящиеся слиться воедино. — Особенно, сейчас. Даже у самых лояльных и трусливых из них не будет выбора. Они подчинятся превосходящей силе, как и всегда. — А нелояльные только и ждут, чтобы направить эту силу против нас, так что поменьше сантиментов, господа! — расправив крылья, Аквил воспарил над землёй. В одной его руке, давно став её естественным продолжением, материализовалось копьё, в другой — меч, и весь привычный облик его стал стремительно утрачивать человеческие черты. В сражении с нелюдьми он всегда предпочитал соответствующее обличие. Древняя привычка, уходящая прочными корнями в те далёкие времена, когда тёмные действительно большей своей частью представляли первобытное стадо, нежели общество разумных существ, способных к осмысленному диалогу. Общество одичалых, обезображенных, звероподобных монстров, с которыми возможно было сражаться лишь в облике таких же монстров — не зверей и не людей. Под растущим натиском извне барьер трескался, как перекаленная сталь, продолжая покрываться ветвистыми линиями, напоминающими разряды молний. Сквозь эти трещины просачивались эфемерные щупальца, бесплотные по своей природе, но способные нанести урон сильнее любого известного человечеству оружия. Они ещё сильнее подтачивали грань, открывая множественные дыры-порталы между измерениями. Для образования одной подобной обычно требовалась колоссальная энергия, которой обладал далеко не всякий тёмный, а уж о неразумной низшей нечисти и вспоминать не приходилось, если только никто их не прихватывал с собой в качестве массовки. Теперь же, ни усилия, ни сопровождение, ни даже дозволение от тех, кто мог свободно перемещаться между мирами, не требовалось, грань испарялась — тёмные твари вольны были идти и брать желаемое. И в первых рядах были не низшие, нет. В арьергарде наступало тёмное воинство из числа знати, имеющее облик человеческий. А если даже не облик, учитывая, как уродовала тёмная энергия всё, к чему прикасалась, то непременно разум — расчётливый, алчный, жадный, жаждущий… «С Богом, братья!» — прозвучала в их коллективном сознании разделённая на всех мысль, прежде чем каждый из них, выбрав себе противников, вступил в бой. Заглянув в глаза своей первой цели, Лео признал ошибочность прежних своих суждений или, вернее, абсолютную неприменимость их к сложившейся действительности. Отличить врагов от условных друзей в пылу сражения он ни за что не смог бы, ведь и те и другие, стремясь выжить, в любом случае попытаются его убить. И попыткам этим не будет конца… О том, чтобы массово истреблять всех на выходе уже не могло быть и речи, потому что их было всего трое, образовать единство сил не представлялось возможным, кроме того, часть энергии каждого шла на удержание энергетической стабильности пространства. Поэтому, согласно оговоренной стратегии, сперва предполагалось разобраться с ударной мощью, что вела за собой более мелких пешек. Лео приметил себе одного такого верхом на уродливой костлявой кобыле, обличать которую вместе со всадником, видимо, было слишком хлопотно. Впрочем, и сам всадник красотой не блистал. Чего нельзя было сказать о его силе, исходящей пульсирующими, разящими волнами. И тому была своя, страшная, но, тем не менее, ожидаемая причина: тёмные черпали силу напрямую из своего мира, и, если прежде, приходя в мир людской, они неизбежно слабели, то теперь, с высвобождением тьмы и падением грани, их ничто не сдерживало и не ограничивало. Из одного мира в другой они шли как хозяева, и мощь их была соответствующей. Оставив всякую дипломатию, Лео окончательно перевоплотился во льва, надеясь этим сравнять силы, но при очередной атаке его пасть схватила лишь воздух вместо развеявшейся в момент руки противника, который, за долю секунды оказавшись сзади, норовил его оседлать… Наверняка, опьяненный обретенной силой, дающей невиданное ранее превосходство, тёмный забыл о крыльях, или не счёл их угрозой. Ну и поделом! В последний момент перед тем, как руки твари обхватили бы его шею, Лео расправил крылья, опаляя врага огненной вспышкой. Прежде ещё ни один после такого не выживал, не то что сохранял боеспособность, но нынешнего его противника лишь слегка отбросило назад, и уже мгновение спустя он вновь был в строю и разъярённо скалился, в то время как глаза его наливались движущейся под кожей лица чернотой. Именно она поглощала губительное свечение, как свинец — радиацию, и сводила весь вред от него к минимуму, если не совсем к нулю. Не ожидающий ничего подобного Нолан едва успел увернуться от разящего удара клинка, нацеленного срубить ему голову. В манёвре уклонения, пытаясь сохранить равновесие и стабильность в пространстве, его когти проехались по земле, взрывая её комьями. Огненный хвост полоснул тёмного по морде. Он отпрянул, но не отступил. — Будь вы зверьми или людьми, — он заговорил, и голос его прозвучал мощным множественным эхом, как будто то же самое в один момент произносили все, кто только был способен на человеческую речь. — Ваши силы ограничены потребностями смертной природы, — воспользовавшись заминкой, Лео сделал выпад на сближение, вывернул меч и сложным ударом из-под руки вонзил его во врага. Тот ничуть не выглядел удивленным или раздосадованным, или пытающимся как-то изменить ситуацию в свою пользу. Схватившись за середину клинка между своей грудью и рукой Лео, удерживающей рукоять, он качнулся вперёд, насаживаясь сильнее, и его уродливая пасть искривились, как ни в чём не бывало продолжая прерванную речь. — Усталость, голод… истощат вас, раны перестанут исцеляться, и вы падёте. Но даже умирая… вам не истребить… всех… — перед глазами Нолана промелькнуло остриё клинка, рассекшее воздух вместе с шеей его противника. — Тебя грешную исповедь послушать потянуло, Марк? — вновь замахиваясь на ещё один рубящий удар, выкрикнул Лука. — Дрянная затея, брат. Заканчивай! Ногой пнув обезглавленное тело, Лео освободил свой клинок из влажно булькающей мёртвой плоти, как раз вовремя, чтобы вступить в бой с новым нападавшим. Стремясь сохранять безопасную для себя дистанцию и пространство для маневров, Нолан полоснул тварь когтями по лицу. По чувствительному нюху тут же ударила всё та же тошнотворная вонь застоявшейся воды и болотной трясины… «Они изматывают нас. Будут дохнуть как камикадзе, пока в итоге не истощат, взяв измором и количеством…» — мелькнула в голове неутешительная догадка, моментально распространившаяся на всех. — А потом придёт элита… — закончил Таурус вслух. — А я ждать не намерен! — прогремел из бездны портала новый голос, но Лео в этот момент был слишком отвлечён схваткой, чтобы обернуться и попытаться найти среди мечущихся тел его обладателя. «Карниван…» — в ином обличии Аквил предпочитал изъясняться исключительно мыслями, но сейчас параллельно им, к раздражающим слух звукам боя, присоединился высокий орлиный вскрик. — Иоанн! Мой заклятый противник. Как же давно мы не встречались лицом к лицу. Ужели не окажешь мне честь предстать передо мной в человеческом облике? Разорвав орлиными когтями одну из тварей, Аквил перевоплотился прямо на лету и уже в обличии человека спрыгнул вниз, крыльями гася инерцию удара и ими же расчищая себе поле боя. — Чести ты не заслужил! — воздух, отвечая воле ангела стихий, закручивался вихрями, следуя по сторонам от него охранительными воронками смерчей. — Дух непристойности и одержимости. Выколоть тебе глаза как орёл я всегда успею, но прежде… — направляемое потоком воздуха, взметнулось копьё, скрещиваясь с демоническим мечом и высекая искры. Две фигуры закружились в смертельном танце, их энергии — сосредоточения света и тьмы — схлестнулись, противостоя друг другу и оттесняя прочь всё остальное. Лео не мог моментально выловить из омута подсознания то конкретное воспоминание, которое вело бы к истокам противостояния Аквила с каким-то конкретным демоном. Но в пылу сражения, так или иначе, противников выбирать не приходилось, и с этим Карниваном, даже не имей он с кем-то из них персональный незакрытый счёт, всё равно пришлось бы кому-то сражаться. И Алан, не раз противостоящий Владу, был идеальным кандидатом. Хотя это не умаляло желания самого Лео отгрызть его уродливую рогатую голову… Момент бы ещё улучить подходящий, чтобы его не пытались ежесекундно убить его же собственные противники. А таковых ведь становилось всё больше… И всё меньше на них действовал свет их аур. Огонь — да, жёг с прежней эффективностью, заставляя тёмных тварей корчиться и отступать, но и самому Лео проще от него не становилось. Управление стихией выходило на подсознательном уровне, а выматывало — на самом что ни на есть физическом. В контролируемых условиях дозируемых фокусов с огнём это проходило незамеченным, но в сражении явно давало себя знать, как и пресловутый закон, что ничто не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда… Выходящий из-под контроля огонь обжигал, а у Лео отчаянно не хватало концентрации защищать себя от атак, отбиваться ответными, и при этом ещё следить за тем, чтобы управляемое им пламя выбирало себе жертв строго из числа врагов, не трогая ни его самого, ни братьев по оружию. Пожалуй, до пиромана уровня «не горю в огне» ему было ещё очень далеко, хоть и имел он условно огненную шкуру… — А ты всё так же хорош… — раздался где-то поблизости голос, мощный, расслаивающийся на несколько отдельных, звучащих в унисон и от этого, казалось, будто в голове у каждого, что его слышал. — Я даже подумал было, а не ты ли — сам Иоанн Богослов — обучил юного Колосажателя его коронному стилю боя и нынешнему излюбленному способу расправы. Но потом вспомнил, в чём между вами разница. Хоть и покрывающийся перьями, как броней, ты всего лишь… жалкий человек. Легко уйдя из-под ангельских крыльев, отныне не смертельных, хотя и по-прежнему докучающих, одним точным ударом налившегося тьмой меча демон разрубил серебряное копьё на два фрагмента и, не желая отпускать ощущения превосходства, наполняющего жилы невиданной мощью, наступил ногой на грудь поверженного, мешая ему использовать крылья. Да, превратиться он всё ещё мог, но что бы это изменило? Излучаемый им свет обжигал, но уже не испепелял, а ощущение лишь пребывающей силы глушило боль, давая шанс довершить начатое с минимальным уроном. — Если убивать вас быстро, вы будете подыхать… ярко и… крайне болезненно… для нас… Отбившись, наконец, от своих врагов, точнее, улучив возможность переместить свое сражение ближе к Аквилу, Нолан собирался кинуться на подмогу, но его отвлекла мелькнувшая перед глазами тень, заставляющая все его защитные механизмы вновь напрячься в ожидании нападения… Со всех сторон сгущалась тьма. Мощь её возрастала с каждым мгновением. Завоёвывая себе всё больше окружающего пространства, обступая их, она буквально живьём вытягивала из них силы. Земля под ними дрожала, исходя трещинами, которые одинаково успешно поглощали как врагов, так и их самих, если бы крылья в последний момент не удерживали их над образующейся пропастью, позволяя не сорваться. «Извини… — прозвучало в мыслях голосом Уильяма, после чего и без того шаткая опора под самыми ногами Лео разверзлась окончательно, образуя новый разлом, стремительно движущийся по направлению к Алану. — Брат, используй крылья!» — мыслями предупредил Телец, за секунду до того, как дрожащая почва под телом Орла обвалилась, утягивая его и стоящего на нём сверху демона в земные недра, где-то в глубине пышущие жаром, который Лев ощущал буквально всем своим слабеющим телом. Порождать огонь из собственной сущности было гораздо сложнее, чем управлять уже имеющимся. Пусть и был он глубоко, но достаточно было лишь руку протянуть, чтобы стихия отозвалась на его немой призыв — и созданные Тельцом расщелины зажглись кровавым пламенем выплескивающейся магмы. Они сами творили образы самых страшных событий из воспоминаний прошлых жизней, сами обращали их реальностью, в которой погибающая в агонических судорогах земля была объята пламенем. Пусть пока лишь небольшой её участок в неприметном городе на одном из семи континентов, но всё то, что происходило здесь, неизбежно произойдёт или уже происходит везде… и если они здесь терпят поражение, если им уже отчаянно не хватает сил против первой волны, каким образом они должны были защитить целый мир?.. Ответ каждый из них знал. И он не обнадёживал. Вместе. Ведь Тетраморф — это существо, чья истинная сила в единстве. «Ибо дана была им способность мыслить, как одно, чувствовать, как одно, видеть одним взором на всех, дабы подвластные им стихии, их единой волей слившиеся воедино, укрывали творение господне от тьмы и её порождений нерушимым щитом света и веры». И этого единства они даже не достигли, прежде чем оказались его вновь лишены, перед лицом врага, достигшего апогея своих сил. Разочарование, злость, страх неминуемого поражения — всё это стегало как плетьми, но не снаружи — изнутри. «Не сдавайся! Не смей! Даже не думай об этом!» — Лев взревел в тон собственным мыслям от ярости и боли, и, вывернувшись в прыжке из-под навалившегося на него врага, закрывшись от бесконечно сыплющихся ударов крыльями, перехватил извивающееся тело тёмной твари зубами, поднимая его над шаткой земной опорой, лишь чтобы скинуть в огненную пропасть. Взгляд его, пронзая тьму, блуждал по полю битвы, ища Аквила. Мысли взывали к нему, но вместо ответа в ушах свистал ураганный ветер и тысячным многоголосием отдавался рокот преисподней. В какой-то момент всё это, подпитываемое болью от полученных ран, смешалось в его восприятии воедино, и Лео буквальным образом потерялся в пространстве и осознании того, где находится и что происходит. И вроде бы никто пока не нападал, пытаясь оторвать от него очередной кусок, но сами земные недра содрогались, утопающие во тьме небеса сотрясались так, будто их раскалывало на части одновременно с барьером, самого Нолана даже на четырех точках опоры швыряло из стороны в сторону, как слепого котёнка в зубах голодного хищника. В один миг будто все силы, управляющие жизнью на планете, разом вышли из-под контроля: гравитация перестала действовать, сменили полярность магнитные полюса, само небо с землёй словно поменялись местами… Лео швырнуло спиной о твёрдую плоскость, оказавшуюся почему-то сверху, раздался оглушительный грохот, и ослепительная вспышка света растеклась бензиновым пятном под его сомкнувшимися веками. В ней, в этой вспышке, перегрузившей одновременно все его сенсорные анализаторы, было всё то, о чем он никогда не хотел бы узнать даже с чьих-то чужих слов. Не говоря уже о том, чтобы пережить от первого лица, испытав эффект личного присутствия. Страх и запредельная боль утраты, превосходящая стократ боль физическую и разрывающая всё тело на куски, непостижимым образом мешались с удовлетворением и тихой, спокойной радостью, медленно растекающейся по нервным окончаниям свинцовой тяжестью осознания — так было нужно. Он смог, он сделал это. Его глазами Лео смотрел в лицо любимой женщины, желая обмануть себя надеждой, которую тут же жестко пресекла информация, лавиной хлынувшая в их коллективное сознание от… его органов чувств. Слух больше не слышал, пальцы больше не ощущали, нюх, способный безошибочно отличать живое от мёртвого, больше не чуял. А самое главное — зрение! Глаза его больше не видели Лайю живой, и от осознания этого, уже свершившегося и неизменного факта, Лео кричал в один голос с Владом — от выкручивающей наизнанку боли, сожаления и ненависти. Кричал на разрыв лёгких, но не слышал собственного крика, лишь будоражащий нутро рёв, который долетал до него сквозь разделяющее их пространство волнами энергии, окутывающими всё тело, опоясывающими его, мгновенно проникающими вглубь, под кожу, въедающимися в вены и впитывающимися в кровь. И как бы Лео этому ни противился, он не мог стряхнуть с себя это воздействие, как не мог отгородиться от боли, по умолчанию становящейся общей… на всех. — Это свершилось… — где-то на периферии восприятия раздался хрипловатый, сорванный голос Алана и вторящий ему точь-в-точь — Уильяма. Когда Лео пришёл в себя достаточно, чтобы найти взглядом их неожиданно яркие для окружающей темноты облики, то запоздало понял, что невидящий взгляд обоих был направлен в небо — больше не чёрное, но расцветающее холодной палитрой северного сияния. — Свершилось, — без голоса подтвердил Нолан то, что каждый из них в одинаковой мере увидел и ощутил, и по перемазанной грязью и кровью убитых врагов щеке его сбежала одинокая слеза, не показывающая и сотой доли терзающих его душу страданий. Свершилось то, что должно было, на что все они уповали, но чего никак не ожидали. Каждый по разным на то причинам, но общий предыдущий опыт веры не добавлял никому. И Лео бы сейчас радоваться тому, что произошло, ведь его… друг, после веков скитаний во тьме, наконец-то выбрался из неё, обретя свободу. Он сберёг свою душу, повиновался высшей воле и стал одним из них. Но Лео не мог. В нём не осталось ни толики радости или хотя бы принятия этой новой действительности, лишь пустота, сравнимая по размерам с космической… И от того, чтобы погрязнуть в ней окончательно и безвозвратно, его спасли лишь врождённые боевые рефлексы. Свист воздуха, рассекаемого брошенным в его направлении обломком копья, настиг чуткий слух за мгновение до удара, заставив отпрыгнуть в сторону, кувырнуться и приземлиться по-кошачьи, на четыре конечности. Это сложное, стремительное движение удивительно легко ему далось, не отозвавшись в теле даже отголосками прежних ощущений: не осталось ни замедляющей усталости, ни изнуряющей физической боли от пропущенных в схватке одновременно с несколькими тварями многочисленных ударов. Больше не было ни крови, ни даже следов увечий: все его раны, видимые и скрытые, бесследно зажили; пробитый доспех словно никто и не повреждал вовсе, а рассечённые и ослабленные наручи вновь туго стягивали его предплечья, надежно фиксируя оба запястья и давая возможность эффективно закрываться от новых атак. По венам, разгоняемая бешено колотящимся сердцем вместе с кровью, струилась сила, прежде ему неведомая и недоступная — мощь эфира, стремящаяся слиться воедино с остальными стихиями, потусторонним происхождением своим восполняя всё то, чего им, рожденным смертными людьми, отчаянно не хватало в противостоянии тёмным, что было их ахиллесовой пятой. Стремительность происходящего и беспрерывная борьба за собственную жизнь, от которой зависели жизни миллиардов, не позволяла замечать все происходящие изменения, но какие-то из них исходили изнутри, и проигнорировать их было невозможно, даже лёжа на земле, почти смирившись с поражением и уповая только на то, что смертью своею он заберёт с собой и своего врага… Но демон наравне со всеми оказался задет внезапным выплеском энергии, его отшвырнуло далеко в сторону, и Аквил, пытаясь найти в себе силы не погрязнуть в необычайно ярких видениях коллективного сознания, а подняться и продолжить борьбу, отвернул голову от ставшего вдруг невыносимо ярким неба. Именно в этом момент, перекатывая голову по земле, он заметил, почувствовал, как всё его тело пронизывает энергия, оставшаяся от губительной для тёмных ударной волны. Как она бледными змеями лазурного света просачивается в его раны, запечатывая в них кровь и не давая ей вытекать, как стягивает она слой за слоем сперва поврежденные мышцы и кожу, затем одежду материальную, а затем и оболочку духовную, легко латая созданную аурой броню, восстанавливая её изначальную целостность по образу и подобию. Почти мгновенно, не требуя взамен времени на отдых, еду и всё прочее, уподобляющее их смертным и отличающее от… условно бессмертных. Энергия пятой стихии — эфемерная строительная материя тёмного мира, никому из них прежде неподвластная и недоступная, а ныне влившаяся в стихийное единство Тетраморфа так же беспрепятственно и легко, как мысли и чувства новорождённого Дракона влились в их общее сознание, пронизывая насквозь, заполоняя собой, как вода — речное русло. Пытаясь не захлебнуться в этом новом ощущении, качественно меняющем прежнее восприятие, Аквил сосредоточился на своём противнике, со своего положения по-прежнему не видя его в поле зрения, но безошибочно ощущая исходящую от него тёмную энергию, слыша звук его движений по бряцанью на изуродованном теле тяжёлых, под стать обличию доспехов; его нарочито неспешное приближение, даже его дыхание… Рядом шакальим отродьем нарезала круги низшая нечисть в надежде урвать себе кусок поверженной добычи. Вдох-выдох. Аквил ждал. Зная, что остальные, обретя десяток шансов покончить со всеми противниками разом, смирив жажду расправы, делали точно то же самое. Ждали. Давая тёмным возможность осмыслить произошедшее, осознать свободу от захлестнувшей их волю Тьмы и, трезво оценив свои шансы, убраться восвояси, пока барьер ещё оставался проницаем. — Вставай! — прорычал демон, нависая сверху над ним, но на этот раз голос его, не подпитываемый тьмой, звучал и в половину не так внушительно, как прежде. Однако, осознавать и оценивать ему, по-видимому, было нечего, и отступать тёмный не собирался. Как и Аквил — позволять ему вновь ускользнуть. Дымчатая аура, покровительственным плащом тянувшаяся за демоном из тёмного мира, развеялась. Но эта жадная до власти тварь была не из тех, кем нужно было управлять или погонять кнутом в атаку. Его воля всецело совпадала с намерениями Тьмы, и её отсутствие не стало для него сигналом к отступлению. Ни за что! Не когда воин Света, — тот самый, кто однажды лишил его облика, а с ним и возможности беспрепятственного проникновения в мир людей, лежал перед ним поверженный, лишённый всех своих легендарных сил. — Вставай и сражайся, Богослов! Вслед за дерзко брошенным вызовом воздух прорезал свист летящего фрагмента копья, который приземлился рядом с Аквилом, но под силой удара отскочил, чуть было не улетев в разлом. В последний момент наполовину обернувшись и позволив крыльям держать его над пропастью, Орёл поймал своё разбитое оружие, и, воспарив над изрезанной поверхностью, свысока воззрился на демона и его бесхребетных прихвостней, вторично позволяя ему увидеть и осознать. На этот раз свет благословенной ауры, воспылавший сильнее прежнего и уже не подавляемый тёмной энергией, возымел нужный эффект: ослепил тёмного и обжёг, заставив инстинктивно пятиться, прикрывая когтистыми конечностями уродливую морду. Назвать его облик лицом у Аквила бы и в лучших обстоятельствах не получилось. — Преклонись! — велел ангел, не приказывая — предупреждая. Как ему на миг показалось, не своими мыслями и не от своего имени, но, в конце концов, сейчас их помыслы были едины, как никогда, выражая общую волю. — Преклонись перед творением Света и убирайся восвояси! Вместе со всеми, кого привёл за собой! — Аквил обвёл пренебрежительным взглядом мерзких ползучих тварей, чем-то напоминающих огромных пиявок, бездумно и слепо ползающих по земле и сбивающихся в отвратительные шевелящиеся кучи слизкой массы на уцелевших и самых тёмных её участках, куда не доставало губительное свечение их аур. «Лярвы…» — обозначил чужой голос в мыслях, то ли подсказывая, то ли констатируя. Меж тем, Карниван, не более разумный сейчас, чем эти самые лярвы, взревев от ярости, кинулся на Аквила. Если бы их ауры схлестнулись, демон обернулся бы пеплом прежде, чем настиг бы свою цель. Но… иное случилось раньше: нечто огромное и необозримое для описания, слишком стремительное, чтобы рассмотреть, мелькнуло в поле зрения всего на миг, сметя собой сделавшуюся вдруг необычайно маленькой и ничтожной фигуру демона, как пешку с шахматной доски; в одночасье сметя всех и всё, не принадлежащее этому миру, и утянув за грань. Тот же голос, что ранее звучал в их мыслях, многократно усилившись и обретя потустороннюю необъяснимую способность быть услышанным каждым существом, к которому обращался, провозгласил:

— Довольно!

Казалось, будто сама земная твердь, сам воздух и все воды планеты его впитали и отразили, и не нашлось бы места на всём земном шаре, где этого приказа не было бы слышно. Те, кто мгновением ранее готовы были нападать, те, кто пятились назад, осознавая своё неминуемое поражение, кто ещё не переступил границу — все вмиг истаяли в воздухе, будто их не было. Рушащуюся грань между мирами, осколки её стремительно охватывал клубящийся морок, но уже не пытаясь выбраться наружу, а стягивая края разрывов, соединяя их и восстанавливая целостность, запечатывая порталы, под властью чужой единой воли самое себя замуровывая изнутри. Подобная власть одновременно и восхищала, и пугала, пробуждая дремлющие глубоко внутри сознания каждого воспоминания о том, почему с самого начала они не восхваляли появление Дракона. Такой силы, такой воли, подчинённой одному, они боялись, и этот глубинный страх таился в подкорке их сущностей, он не подчинялся здравому смыслу и пускал неконтролируемую дрожь по телу — инстинктивный защитный рефлекс, с которым бесполезно было спорить доводами разума. В особенности тогда, когда воочию не видишь источник, однако ощущаешь его присутствие буквально всем телом. Острота восприятия, хищные инстинкты и беспрепятственный доступ в общее сознание сейчас играли с Лео злую шутку. И если в пылу сражения, на азарте и под адреналином легко было отвлечься, забыться, то теперь, когда вся опасность апокалиптических масштабов вмиг свелась на нет, оставив за собой лишь горящее зарево на искореженной разломами почве, осознание вновь накатило на него огненным валом. Это случилось. Лайи не стало. Далеко не впервые за всё время она уходила первой. Но это был… особенный раз. Она ушла, исполнив своё предназначение. Перед Богом и перед самой собою. Она полюбила его ещё тогда, в первый раз, пронеся эту любовь сквозь эпохи и все жизни, что были им отмерены. С каждым новым возрождением забывая себя и своё имя, она так и не забыла его. Она дождалась его возрождения и на этот раз она спасла его. Вывела его из Тьмы и привела к Свету и к Богу. Эта абсолютная жертва разрывала Лео сердце и потрошила его душу, но не принять её он не мог. Вовсе не потому, что решал не он, не потому, что всё уже свершилось без его участия, даже не потому, что он был согласен с поставленным условием — вовсе нет! Но обесценить её деяния, её стремления, память о ней для самого себя он не мог. Он не смел обесценить результат, даже если понятия не имел, как теперь посмотрит в глаза… Владу, когда его увидит. Если вообще когда-нибудь увидит. А показываться тот не спешил. Ни в каком из обличий. Он явил свою силу лишь раз, лишь раз заявил о своём существовании, произнеся лишь одно слово, но безоговорочно услышанный всеми. Лазурью Авроры он разогнал сгустившуюся тьму, дав пытливым человеческим умам достойную причину искать разгадку феномена в науке, никак не связывая её с истинными обстоятельствами произошедшего. Лишь немногие, приближенные к религии и сверхъестественному не на словах единых, смогли увидеть за ширмой прокатившихся по миру природных катаклизмов знамения несостоявшегося конца. Немногие поняли, но многие ощутили, и храмы по всему миру заполнились толпами прихожан, а религиозные лидеры, устав от тонн поступающих ежедневно писем и звонков, к концу второго дня после случившегося согласились выступить с публичными заявлениями. — Нет! — отрезал Нолан, даже не дослушав то, о чём вещала по видеоконференции курчавая голова Тауруса из окошка мессенджера на экране смартфона. Коллективная телепатия в быту оказалась так себе средством связи, особенно, учитывая пережитое, поэтому по негласной договоренности они поддерживали связь, как простые смертные. — Мы разве в цирке?! До всей этой чертовщины мне отлично жилось в личине простого американского парня, далёкого от религии, и менять это на развлечение паствы, ударившейся в молебны, я не намерен. — Ответ ожидаем, — подключился к разговору Аквил, устало вздохнув и отведя взгляд от камеры. Связь работала с перебоями, а даже когда работала, то безбожно подтормаживала, поэтому отводил взгляд он раздражающе медленно, давая Лео время предугадать практически дословно, каким станет следующий вопрос на повестке дня. — Дракула не объявлялся? — собеседник с точностью озвучил мысли Лео. Чем тебе не телепатия? Разве что без невыносимого для всех эмоционально-чувственного сопровождения. — Бёрнелл-старший и его супруга продолжают срывать все телефоны и обивать все доступные им пороги, пытаясь выяснить судьбу дочери, — продолжал Аквил, не давая передышки. — С этим нужно что-то решать. Лео осел на удачно оказавшийся прямо позади него табурет и до цветных кругов надавил пальцами на глаза, сражаясь с собой, чтобы только не запустить телефоном в ближайшую стену. Очередным по счёту. Кровь гудела в висках, а на изнанке век перманентным клеймом стояла прежняя картина: неживое лицо Лайи, с навеки застывшей на её губах улыбкой искреннего счастья, которое, умирая, лишь она единственная была способна испытать. — Я ему не сторож! — утробным рычанием вызверился Лео, просто потому, что больше не мог запирать уничтожающие его чувства в себе, стараясь не срываться хотя бы на тех, кто вообще не был причастен. На ни в чём неповинной Кэти, на офицерах полиции, не знающих, что делать с кучей изувеченных трупов неизвестных по всему городу, на редких прохожих на пустующих улицах, после памятных событий с наступлением темноты чурающихся каждого шороха. Его братья по несчастью причастны были напрямую, они знали самые страшные подробности и, хотелось верить, понимали его состояние. Даже если не разделяли. — Нет, не объявлялся, — время спустя ответил Лео уже спокойнее, но всё так же коротко и однозначно, больше всего на свете мечтая закончить этот очередной бессмысленный разговор. Взгляд его сам собою обшарил виднеющуюся в проёме двери кухонную стойку в поисках кофейника. Конец света не наступил, планета продолжала вращаться и снаружи конец уходящего дня близился к положенному закату. Но Лео по-прежнему не был готов позволить себе заснуть. Потому что если пыткой наяву было коллективное сознательное, то он не хотел даже представлять себе, каким станет бессознательное. — Дай знать, если что-то прояснится, — набившая оскомину дежурная фраза вместо прощания оборвалась стандартным звуковым оповещением о завершении звонка. Надо же! На этот раз даже не Лео скинул первым. Бросив мобильный на тумбочку, Нолан резко поднялся на ноги, держа прямой курс на кухню. Обоняния уже достиг желанный запах, рука на автомате протянулась за чистой чашкой, когда телефон где-то там, за его спиной вновь разразился звонком, заставив Лео вздрогнуть. Не от страха или звука, а от самого факта, что ему снова придётся посмотреть на экран, видя там имя или номер того, с кем у него или вовсе не было причин говорить, или отсутствовало всякое на то желание, или банально не хватало моральных сил. Например, к разговору с родителями Лайи он, определённо, готов не был. И не потому, что не хотел быть тем самым гонцом, несущим дурную весть, которая, к абсурдности своей, новостью вовсе считаться не должна была, а потому что ему совершенно нечего было отвечать на бесконечность уточняющих вопросов, которая неизбежно поступит. Он видел её смерть — да, но не знал, ни где именно это произошло, ни что стало с телом, ни где оно сейчас находилось. На все эти вопросы мог ответить лишь один… Лео споткнулся мыслями об определение «человек», а взглядом — о номер на светящемся экране. Он не был подписан, как и большинство, но внутреннее чутьё не позволяло ему с прежним безразличием проигнорировать этого неизвестного наравне с десятком других, что пытались до него дозвониться. Хотя этот вызов скинули быстрее прочих, а из-под исчезнувшего оповещения о пропущенном входящем выплыло уведомление о сообщении:

«Возьми с собой кота. Он укажет дорогу».

«Чего?.. — Нолан тряхнул головой, заново перечитав. Смысла больше не стало. — Что, чёрт подери, это должно значить?!» И всё же Лео не пошёл в очередной раз на поводу одолевающих его эмоций, наученный ещё во времена далёкого средневековья: если нелюдимый молчаливый Басараб говорит, то всегда по делу, и лучше держать ухо востро. Если ещё более нелюдимый шестисотлетний Дракула впервые на современной памяти Нолана присылает эсэмэс, упаси Господь его игнорировать. — Носферату! — призывно крикнул Нолан в пустоту дома, оборачиваясь кругом себя и обшаривая все доступные взгляду горизонтальные поверхности и дверные проемы. — Эй, парень, ты где? Кис-кис-кис… «Только бы Кэти не увезла его с собой. Только бы не…» — промелькнула в голове догадка, одновременно с ярким отблеском в боковом зрении. Лео рывком обернулся, мгновенно реагируя на потенциальную опасность, и застал момент, когда крохотная светящаяся сфера прямо посреди его кухни сама собою раскрывается в портал между измерениями. При свете дня и ясном небе, без единого намёка на грозу и молнии. — М-р-р-р-р… Лео с трудом оторвал настороженный взгляд от аномального явления и опустил его себе под ноги, где восьмёркой извивался кот. Ну конечно! Зачем откликаться на зов сбрендившего хозяина, когда вокруг спецэффекты покруче лазерной указки. — Ну-ка иди сюда, — Лео поднял незаслуженно обделённого вниманием любимца на руки и приласкал, на всякий случай успокаивая, хотя по его явному интересу и стремлению скорее сигануть в неизведанную кроличью нору, из них двоих именно кота она смущала меньше всего. Чего никак нельзя было сказать о самом Лео и его сиреной завывающем инстинкте самосохранения. В какой-то момент он почти позволил себе обратиться, но сдержался, понимая, что если бы Влад желал видеть его в ином облике, о проводнике предупреждать не стал бы. Да и вообще вряд ли бы написал, предпочтя связываться напрямую и со всеми сразу. Тут было что-то другое, столь же далёкое от коллективного сознания Тетраморфа, как Лэствилл от Сигишоара. Что-то, касающееся лишь их двоих. Нолан даже не обратил внимание на то, что его измочаленный мозг только что сам выдал предполагаемое место, куда вёл портал. Его сердце сжалось от предчувствия и понимания, что ни предстоящая встреча, ни разговор, независимо от обстоятельств и содержания, не будут лёгкими ни для кого из них; сжались и его руки на вёртком кошачьем тельце. Носферату протестующе взвизгнул, а Лео сделал глубокий судорожный вдох и, не закрывая глаз, шагнул в очередную, раскрывшуюся перед ним неизвестность. Вот вам — казнь и прощение, Все, все, все в восхищении! Тень… свет… сердце вдруг оборвалось. ©