Светлая королева

На что способны Небеса,

Чтоб изменить, рассеять тьму?

Пускай черна его душа,

Ему я верю, помогу! ©

— Верь мне! — последнее, что услышала Лале от Влада-человека — свободного от тьмы христианина, душой и телом преданного Богу и своему народу. Последнее, что она увидела в его кристально-голубых как сами небеса глазах. «Верь мне!» — умолял он, прежде чем поцеловал её в лоб — долгим, бесконечно трепетным, как будто уже тогда заведомо последним на долгие века поцелуем — и ушёл, не оборачиваясь, чтобы не видеть, как беспомощно она тянула к нему дрожащие руки. Ушёл в неизвестность, в недосягаемую для Лале тьму. «Верь мне!» — тем же взглядом, пусть давно уже простившимся с человечностью, но преисполненным прежней мольбы, просил Влад Лайю, на этот раз последовавшую за ним во тьму. Но если в прошлом Дракула ещё обладал достаточной свободой и силой воли, чтобы уйти от неё самостоятельно, ныне у него даже этой привилегии не осталось. Он знал, что его ждёт, сам дал согласие, но предвкушение страданий физических не шло ни в какое сравнение с абсолютной неизбежностью того, что в этот раз она всему будет свидетелем. Более того, она станет непосредственным участником, когда придёт её черёд соблюсти условия сделки. Ведь променял он в который раз свою душу, и изгрызла её всю до дыр ненасытная тьма! Что тогда так невыносимо болит внутри?! Отчего ему страшно так, как не было, кажется, ещё никогда?! Прося её ему верить, верил ли он сам?.. Да только что ещё ему оставалось?! С ума сводящая боль, дикая ярость, слепое отчаяние, животный страх, крах несбывшихся простых человеческих надежд, предательство… Влад чувствовал, как всё это росло в нём и множилось многократно, текло по венам изуродованной плоти вместо крови и прожигало их подобно кислоте. Лайя не знала, чего ожидать и что должно было вот-вот произойти, поэтому, так и не утолив жажду прикосновения после кажущейся бесконечной разлуки, интуитивно желая коснуться Влада, ощутить его, она сделала шаг к нему… И именно в тот момент его тело крупно вздрогнуло под властью силы, не его воле подвластной. Неестественно резким движением, до хруста костей голова его наклонилась вбок, а затем также резко запрокинулась назад. По напрягшимся, чётко очертившимся жилам шеи витыми змеями поползли-потекли набухшие чернотой вены. Нечеловеческие глаза заволокло мраком, так, что ни зрачков, ни окровавленных белков стало в упор не различить… Потонув в этом бездонном адовом омуте, Лайя не успела, а, быть может, просто не захотела вовремя заметить, как молниеносно-синхронным движением вскинулись обе когтистые конечности. Правая схватилась за копьё — притягивая ближе и пришпиливая к полу; левая же мощным ударом в грудь, разом выбившим весь воздух из лёгких, отшвырнула девушку прочь. Её судорожно сжатые пальцы от резкого движения на отрыв инстинктивно разжались, отпуская заветную ношу, и реальность перед глазами, которые Лайя во что бы то ни стало стремилась держать открытыми, чтобы непременно ничего не пропустить, предательски размылась, перевернулась и затряслась от удара спиной и головой о твёрдую плоскость. Заложило уши, мимолетным импульсом в затылке вспыхнула тупая боль, которая почти моментально сошла на нет, ничуть не умалив стремления Лайи как можно скорее восстановить своё положение в пространстве. В голове её, в унисон затихающему звону, набатом забились хаотично-истеричные вопросы. Влад теперь последует за ней? Он продолжит нападать? Зачем вообще он её оттолкнул? Ведь ему стоило лишь руку протянуть — и она сама вложила бы в неё копьё, не вспомнив даже, что мгновением ранее предлагала его Сорок четвёртому в качестве доказательства истинности своих намерений. Отражаясь от стен и взлетая под свод, постепенно в нём затихая, в замкнутом пространстве зловещей симфонией разлетелся звук падения тяжёлого предмета и его удар о каменную кладку пола. Проследив направление, Лайя нашла копьё отброшенным в моментально поглотивший его мрак, плотным туманом скрывший из виду его малейшие очертания. Вот и оружие постигла участь отвергнутой Лайи, угасшая надежда которой мимолетно встрепенулась, как тлеющая на ветру искра, чтобы миг спустя погаснуть окончательно. Влад не планировал ни нападать, ни защищаться. Он даже не сдвинулся ни на шаг от того места, где находился прежде. Сорок четвёртый же, наоборот, переместился и теперь находился ровно там же, где ещё несколько мгновений назад стояла Лайя — у алтаря, перед Владом, лицом к лицу и практически вплотную с ним. Их разделяло лишь несколько сантиметров, горящих жёлтым пламенем свечей меж двух силуэтов, сотканных из абсолютной, не подпускающей к себе и крупиц света, темноты. На мгновение Бёрнелл овладело непреодолимое стремление броситься к сплетению тел и во что бы то ни стало остановить происходящее, чем бы оно ни было, наплевав на любые договоренности и последствия. Она уже сделала шаг на сближение, борясь со сдерживающей её невидимой, но ощутимо возросшей силой, ещё один… и вдруг сама замерла, медленно проникаясь мучительным осознанием, что это именно то, чего добивался Влад. Именно то, чего он сам хотел и что должно было произойти в любом случае, независимо от того, что ожидает их после. Тьма должна уйти. Покинуть его тело, даже если этот процесс будет пытке подобен. А он непременно будет. Ведь Лайя уже видела, как это происходило, пусть и в гораздо меньших масштабах: между двумя противостоящими один другому тёмными существами, не помышляющими обуздать всю мощь первозданной тьмы и не претендующими на единовластие. Умышленно или нет, а Ноэ преподал ей, в числе многих прочих, и этот непростой урок. Чтобы она знала, чего ожидать, когда подобное случится с Владом. Господи, помоги им обоим это пережить! Застыв на месте, Бёрнелл прикипела взглядом к происходящему от неё в считанных метрах. Уговаривая себя не вмешиваться в неизбежное и от неё на данный момент никак не зависящее, девушка стиснула руки в кулаки и сжала челюсти, в мыслях вторя, как молитву: «Иначе не может быть. Иначе не будет! Всё так, как должно. Ведь, пока Влад клеймён тёмной меткой, в нём нет места свету». Двое стояли друг перед другом, почти вплотную, у каменного алтаря в окружении сливающегося воедино пламени свечей — застывшем, не колышущемся, не дрожащем — неестественно статичном, будто кто-то остановил само время. Заморозил всё вокруг, кроме непосредственных участников страшного действа. Исходящую от тела Влада дрожь Лайя улавливала даже на расстоянии, она видела его очерченные растущим напряжением мышцы, крупно трясущиеся руки, неспособные сжаться в кулаки из-за длинных когтей, и вены… словно обретшие свою собственную волю — концентрирующие в себе тьму, собирающие её по всему телу и несущие вместе с током крови к естественным вратам души и жизни, которые воспел ещё Шекспир. Бёрнелл догадывалась, каков будет апофеоз процесса, но догадка эта не добавляла ей ни принятия, ни смирения, ни сил на борьбу с омерзением, раз от раза подкатывающим к спазмически сжимающемуся горлу забытым чувством тошноты. Лайя малодушно попыталась отвести взгляд, но то, на что сами собой наткнулись её глаза, опустившись ниже искаженного лица, оказалось ещё более невыносимо: набухшая вновь открывшейся раной татуировка у Влада на груди истекала кроваво-чёрным, пропитывая обвисшую рваными лохмотьями рубашку, почти не прикрывающую наготу увеличившегося в изменённом облике тела. Двое стояли почти вплотную и всё же не соприкоснулись ни губами, ни лицами, даже в решающий момент, когда напряжение достигло своего пика, и поток высвобождающейся колоссальной энергии хлынул из раскрывшегося в беззвучном крике рта Влада в отсутствующий в глубине капюшона, обозначающего лицо, рот Сорок четвёртого, объединив обоих неразрывной на момент передачи связью. Не принуждающей, однако, слиться в поцелуе. Ведь напрямую касаться друг друга они всё ещё не могли. Влад не кричал, он вообще не издавал уловимых слухом звуков, хотя всё его тело содрогалось от спазмов тем сильнее, чем дольше это продолжалось. Его словно безостановочно пронзало разрядами электричества, и лишь потоки тёмной энергии, вырывающиеся из него и защитным коконом окружающие его тело, не давали ему упасть. Удерживая даже тогда, когда его тело резко вздернуло вверх, выше роста, и ноги его совершенно перестали касаться опоры. Лайя, мало что продолжала стоять на ногах, так ещё и со своего положения видела происходящее в иной проекции, боком. Она не могла посмотреть любимому в глаза, хотя и без этого знала — они были широко распахнуты, как и его рот, из которого не прекращал исторгаться бесконечный тёмный поток. Большую часть его ещё на выходе вбирал в себя Шакс, но что-то непременно успевало отделиться от общего, повисая в окружающем пространстве свободными всполохами или крутясь в нём спиралями, или беспрестанно мечущимися туда-сюда отдельными частицами. Постепенно свободной тьмы вокруг становилось всё больше, она расползалась в ограниченном объёме густым плотным туманом, легко погашая негаснущее прежде ещё никогда пламя свечей, буквально его пожирая, а затем оседая внизу, заволакивая пол, постепенно забиваясь в каждую щель, всё пребывая, пребывая и пребывая. И ей не виделось конца и края. А Лайя всё смотрела и смотрела на Влада, с ужасом осознавая, что бесконечно дорогой ей человек вмещал в себя всё то, что ни взглядом, ни разумом не осознавалось, как не осознавались человечеством масштабы Мироздания; что он так долго носил в себе весь этот разрушительный хаос; что выдержал принять его, вобрал в себя, не сгинув в тот же миг, когда эта всеразрушающая мощь в него проникла. Нет, она не осуждала его за когда-либо сделанные выборы, приведшие в итоге обоих их сюда, и за желание освободиться любой ценой. И не осудит. Никогда! Но если эта немая пытка продолжится, то она сама закричит — за них обоих. Просто не выдержит. Ниже пояса одежда на Владе, несмотря на изменившиеся пропорции тела, сохранила достаточную целостность, чтобы скрывать все происходящие с ним физические метаморфозы. Поэтому заметить их и на них же отвлечься от внутренних, медленно убивающих её ощущений, Лайя смогла, лишь когда изменения достигли оголённой кожи на границе пояса его брюк, превратив её из трупно-серой, перевитой чернильными венами, в мертвенно-бледную человеческую. Сетчатый рисунок вен восходящим током крови постепенно смещался выше и теперь концентрировался на груди, у татуировки, делая контрастно видимыми все мельчайшие сосуды, ведущие к сердцу. И само сердце, бьющееся на пределе и словно готовое вот-вот пробить грудную клетку. Вместе с покидающей своё вместилище тьмой, так же медленно, мучительно и неохотно, цепляясь из последних сил, спадала и непробиваемая защита с его мыслей. Она постепенно ослабевала, как слабеет эффект болеутоляющего, возвращая сперва притупленную чувствительность, которая затем неизбежно превращалась в ничем не сдерживаемую, бесконечную агонию. Даже если бы мог закричать — в голос или мыслями — Влад сдерживался бы до последнего, запирая боль в себе, как долгие века запирал тьму. Чтобы только Лайя не услышала. Девушка же подобной силой воли похвастать, увы, способна не была, поэтому всё, что ей оставалось, — это прижимать ко рту руку, зубами до крови впиваясь в собственную ладонь в попытке не дать воплю разрывающей изнутри муки вырваться на свободу, этим гарантированно причинив Владу ещё больше страданий. От ослепляющей оглушающей, лишающей способности говорить боли, растущего с каждым мгновением страха и неопределенности, а, скорее даже, полного незнания того, какой исход их ожидает, у Лайи на глаза навернулись слёзы. Картинка мгновенно размылась, и девушке пришлось несколько раз моргнуть, чтобы вернуть себе ясность видения, злясь на себя за слабость, за неспособность выстоять до конца, смиренно дождавшись своей очереди. Всё равно уготованному ей никогда не превзойти того, что она сейчас испытывала. Лишь наблюдая. Но беспомощная, бессильная вмешаться. Покидая тело Влада, тёмная энергия оставляла за собой его прежний человеческий облик — тот сосуд, в который некогда она вселилась. Подтверждением тому становились светлеющий живот, грудь: сперва правая половина, затем, чуть медленнее, левая… затем шея, голова. Невыносимо медленно, продлевая и продлевая их общие страдания, но неотвратимо приближаясь к неизбежно известному концу. Части одурманенного сознания Лайи казалось, будто она уже никогда не сможет адекватно воспринимать реальность и трезво мыслить. Думать о чём-то ещё, кроме разрывающих её на части страданий бесконечно дорогого ей человека получалось плохо, но шестое чувство выло тревожной сиреной всё громче, подсказывая ни в коем случае не терять бдительности. Даже теперь, когда от неё уже почти ничего не зависело, на периферии разбегающихся мыслей навязчиво маячили воспоминания о том, чем подобная экзекуция закончилась для Ратвена. А ведь от момента приобщения того к тёмному миру времени прошло бесконечно мало: отмеренный ему жизненный срок не был превышен ни на год. И все же участь его оказалась однозначна и печальна — лишившись тёмной силы, в человека он назад не обратился и жизнь свою с прерванного момента не продолжил. Влад же сам не раз упоминал, насколько необратимо за шесть столетий изменила его тёмная энергия и насколько он стал зависим от неё. Она долгое время продляла его жизнь, многократно превысившую своей продолжительностью естественный порядок вещей. Она излечивала его болезни и раны, позволяя оставаться нетленно молодым. Она творила монстра из него, но она же возвращала иллюзию человеческого обличия, когда Влад сам этого хотел. А теперь он отрекался от этой силы, добровольно отдавал её другому, и последствия этого оставившей всякую надежду Лайе казались столь же однозначными, как и конец Ратвена: истлевающая на глазах оболочка, становящаяся дымкой, сливающейся с бурлящим повсюду вокруг океаном первозданной тьмы; прахом, развеянным по ветру в тот же миг и ни секундой позже, как последняя капля тёмной энергии вместе с кровью покинет его тело. С ужасом, которому удалось оттеснить на задний план восприятия даже затмевающую всё боль, Лайя продолжала наблюдать, как светлела кожа по контуру лица, как укорачивались длинные в тёмном обличии волосы, как последние змеящиеся вены, оставляя выгнутую кзади шею и подбородок, сползались к губам, ещё поддерживая ослабевающую связь, готовую в любой момент оборваться. — Стой! — словно вынырнув из транса, истерически вскричала Бёрнелл, выбрасывая вперёд руку и пытаясь сделать шаг. Но тело её, до пояса окутанное липкой субстанцией, напоминающей одновременно и воду, и туман, на деле не являющейся ни одним, ни другим, увязало в ней, стремительно утрачивая свободу движений. — Остановись! Испив до капли, ты его уничтожишь! — впервые за ставшее зацикленной бесконечностью адового круга время Лайя принудила себя оторвать взгляд от Влада и посмотреть на Сорок четвертого, к нему обращая своё требование, звучавшее отчаянной мольбой. И только сейчас, наконец, увидев его, она поняла, что все происходящие изменения касались не только Влада. Сорок четвертый. Шакс. Он больше не был размытым силуэтом без очертаний — бестелесной, безликой формой в балахоне, сотканном из тьмы. Под вполне материальной чёрной накидкой теперь виднелись и другие опознаваемые элементы одежды — бесконечно древней, вышедшей из моды столетия, если не тысячелетия назад. Жилет с фурнитурой из ржавого металла, нательная рубаха грязно-белого цвета с ажурным высоким воротником и такими же пышными рукавами, из-под которых выглядывали скелетообразные пальцы. Глубокий капюшон ныне обрамлял не пустоту, а череп, туго обтянутый дряблой желтовато-серой кожей. Вместо прежнего мрака, привлечённые её окликом, на Лайю из запавших глазниц искоса смотрели подернутые мучнистой пеленой глаза. «Его уничтожу не я, а время, взятое взаймы у тёмного мира, которому он не захотел более принадлежать». Истощающийся поток продолжал объединять их, поэтому тёмный избегал словесного общения, внушая Лайе свои мысли, при этом продолжая делать то, что делал. Поток бледнел и прерывался, а рот Влада, прежде широко раскрытый, теперь был едва приоткрыт. Лайя в очередной раз попыталась пошевелиться и не смогла. Высвободившаяся энергия превосходила даже её способности, просто-напросто блокируя их, поглощая, как чёрная дыра с непреодолимой даже для света силой гравитации. Ловушка, в которую она сама позволила себя заточить, не уделив должного внимания врагу, захлопнулась. Осознав это, девушка с новой силой рванулась из тисков, но, ощутив не поддающееся и только лишь возрастающее сопротивление, в ярости закричала. А когда крик этот обернулся рычанием и рёвом, испугалась собственного порыва, который роднил её с пойманным, поверженным зверем, а не с человеком, коим она была рождена. Рычать, реветь и кричать будут её братья в своих нечеловеческих обличиях, если и в этот раз им не удастся исправить прошлых ошибок. Не для этого одному из них однажды был оставлен унаследованный ею облик человеческий. Не для того любовь и прощение она несла в своей душе, когда другие несли мечи и копья. Едва Лайя осознала эту истину для самой себя, запретив первобытному животному страху туманить рассудок, как холодная логика тут же распутала плотный клубок её мыслей, расставляя всё — каждое событие последних дней, что неотвратимо вели к этому моменту — на свои места, из хаоса случайностей и неопределённостей выстраивая идеальную цепочку причин и следствий. В конце концов, она должна была именно здесь и оказаться, должна была непременно принять участие в сделке, чтобы обрести возможность проследить за неукоснительным исполнением всех её условий, когда Влад не сможет. Чтобы продиктовать свои. Ведь она по-прежнему могла это сделать. Козырь, способный изменить расклад, по-прежнему был в её руках. «Господи, всемогущий и милосердный! Даруй мне мудрость использовать правильно твоё Благословение!» Лайя не знала, позволено ли ей было взывать к Всевышнему после своего решения последовать за Владом во тьму. Она знала лишь, что пойдёт на всё, пойдёт до конца, чтобы его спасти. Потому что любила. А не любовь ли и являлась тем самым величайшим Благословением, что вложил в её сердце Творец вместо мечей, вложенных в руки братьям? Ниже талии скованная тьмой, как та самая жена мастера Маноле, заживо замуровываемая в стену монастыря собственным мужем-строителем, не способная ступить и шага, но и о спасении не молящая, Бёрнелл посмотрела на Шакса с вызовом и с непоколебимой внутренней уверенностью произнесла: — Убив его, ты самому себе подпишешь смертный приговор! — голос её не дрогнул, прозвучав так, словно в сложившейся ситуации она была вовсе не приговоренной, а судьёй и палачом с судейским молотком и орудием казни в уже поднятой руке. — От меня ты не получишь ничего и силой не возьмёшь! А без света души вся эта бесконечная тьма, — Лайя обвела взглядом заполненное пространство, исходящее пока ещё лёгкими волнами, — которая уже сейчас для тебя излишня, —изголодавшаяся и одичалая за всё то время, что Влад лишал её желаемого, кормя собой. Она не подчинится тебе, как не подчинилась раньше, почти тебя уничтожив, как не покорилась многим до и после тебя, она не наделит тебя неограниченной силой и властью. Она пожрёт последнее, что от тебя осталось, как бешеный пёс — сырое мясо! Тёмная субстанция повсюду вокруг вздыбилась, вскипела и забурлила, как губка впитывая злость и ненависть, и жажду немедленной расправы, которую красноречиво выражала его тянущаяся к ней, скелету подобная рука, с пальцем, собственнически указующим на её грудь — на тот кристалл-сосуд, что до сих пор был пуст. Тьма сдерживала её, ослабляя и этим причиняя боль — но душевную, от невозможности вмешаться, а не физический вред. Быть может, сил сопротивляться такой разрушительной мощи у Лайи больше не было, но она по-прежнему могла защищать себя. Сомнительное преимущество в контексте того, как развивались события, но она планировала пользоваться им до конца. — Делай, как было договорено! — потребовала Бёрнелл, не дрогнув и даже не моргнув от всплеска совсем рядом с её лицом тёмной волны, тянущейся к ней удлиняющимся щупальцем, но всё же неспособной коснуться. Как и Влад не мог, пока их не объединила кровь. — Жизнь ему сохрани! Иначе сделке не бывать! «Его жалкая жизнь мне не принадлежит! — разноголосие сотен мысленных откликов, звучащих одновременно, сотнями острых кинжалов вторглось в сознание Лайи. — И никогда не принадлежала! Лишь обретя желаемое, я смогу воссоздать его тело из праха». — Услуга до оплаты? — Лайя не сдержала едкую улыбку и прорвавшийся сквозь зубы короткий истерический смешок, чувствуя, как злость вновь распаляет внутри неё жаркое пламя. Злость на саму себя за то, что наивно смела надеяться, будто плохой для них исход непременно окажется лишён подвоха и двойного дна. — Нет, никогда! Страх перед тем, что она сама позволила случиться непоправимому, вновь завладевал её разумом, притупляя рассудок и грозя вовсе отключить его, швырнув её вновь в пучину слепых инстинктов. — Тебе придётся найти способ сыграть равного Всевышнему раньше, чем ты обретёшь возможность действительно стать им, — не прекращая попытки выбраться из сдерживающих пут, Лайя с трудом, но все же смогла вытащить кисть из удерживающей её липкой субстанции, прижав ладонь к подвескам на груди и сжав в кулаке все три: крест, кольцо и кристалл. — Иначе моего согласия не жди! На миг Лайе показалось, что истлевший до тонкой нити энергетический поток, замедлившийся и почти остановившийся на время их пререканий, двинулся в обратном направлении, назад к Владу, едва-едва. Но в следующее же мгновение он оборвался, а те ленты энергии, что прежде окружали недвижимое тело, удерживая его в воздухе над поверхностью основного скопления тьмы, впились в него тисками, затягивающимися с каждым мгновением все туже: вокруг запястий его безвольно раскинутых рук, лодыжек, обвили шею удавкой в несколько оборотов. Сглотнув подступивший к горлу ком страха и шумно прерывисто выдохнув от желания в ужасе закричать, моля о том лишь, чтобы он перестал терзать её любимого, Бёрнелл лишь чудом сохранила достаточную ясность рассудка, чтобы понять, что делает он именно то, чего и должно было ожидать от существа его стремлений и уровня: пытает того, ради которого Лайя была способна на всё, ради всего для самого себя. Грань для них обоих, последняя крайняя мера: кто первый не выдержит и уступит. Вконец отчаявшийся, измученный взгляд Лайи в попытке переключиться хоть на что-то кроме того, за чем она вынуждена была наблюдать, скользнул по периметру костяных стен, на одну треть затопленных мраком. Могла ли она предугадать, что именно так всё и будет? Влад, непременно, мог. Не мог даже, а знал наверяка! Не с точностью до того, что их ожидал именно такой подвох, а, скорее, знал о самом факте его неизбежности. Конечно, он всё предвидел! И всё равно просил её верить. Это была самая тяжёлая игра в гляделки и по совместительству — битва воли для Лайи за всё время существования её души. Если бы Влад при этом подавал хотя бы малейшие признаки сознания, она бы уже давно сдалась без боя. Однако он просил её верить! Ему. В него. Но что если больше не существовало такого понятия? Ведь в этот раз это была не его сделка, не только его. Сегодня, здесь, сейчас он не был единственным, кто делал свой окончательный выбор. Человеческая кожа на лице Влада тем временем вновь приобретала пугающий оттенок: сперва красный, который постепенно сменился на серовато-синий — всё ещё не лишенный человечности, но той самой, что обнажала саму её суть — хрупкую, недолговечную, смертную природу, которую так легко было умертвить, всего лишь с достаточной силой сдавив беззащитное горло. — Остановись! — первой не выдержав, вскричала Лайя, и неузнаваемый голос её, отразившись от тёмной глади, преобразился в отчаянный визг. — Прекрати! — вырвав вторую руку из постепенно обмуровывающей её всё сильнее энергии, девушка пальцами зарылась себе в волосы, желая живьём снять с себя скальп в надежде на то, что физическая боль затмит душевную. — Отдам! — Бёрнелл сжала зубы, неотрывно следя за малейшим движением тёмных всполохов вокруг Влада. — Всё, что захочешь отдам, только… — позабыв всякое достоинство, девушка умоляюще протянула руки к своему возлюбленному. — Только позволь… — совершенно утратив контроль над эмоциями и голосом, она надрывно всхлипнула. — Позволь мне подойти к нему. Позволь… увидеть… коснуться… в последний раз. Позволь, умоляю… — О, как слаба человечность! Как она уязвима и непостоянна! Совсем недавно ты требовала и угрожала, теперь же униженно молишь. С венцом, возложенным тебе на чело Всевышним, ты готова встать на колени? Любой её ответ не стал бы достаточным для того, чтобы утолить его бесконечную жажду признания и превосходства, поэтому Лайя молчала, застыв неподвижно. Но ровно до тех пор, пока Шакс не развёл свои руки широко в стороны, на манер радушных объятий, и, используя свою уже имеющуюся власть, не развеял вокруг неё сдерживающие оковы тьмы, заставив бурлящее марево неохотно, сопротивляясь и цепляясь, но все-таки отступить, образуя между ней и Владом узкий перешеек свободного пространства. В ту же секунду потоки энергии перестали поддерживать его безвольное тело, а без них он просто рухнул с глухим тяжёлым ударом на каменные плиты алтаря. Едва это произошло, Лайя, больше не способная ни стоять на подкашивающихся ногах, ни даже нормально дышать от сотрясающих её безудержных рыданий, упала на колени и, едва разбирая дорогу от застилающих ей взор слёз, поползла к Владу, боясь, что если замешкается, промедлит хоть миг, то застанет лишь разложившиеся, до костей истлевшие останки — стылый прах, навсегда застывший в этой проклятой капсуле времени, что послужит очередным энергетическим зарядом этому месту, на костях и из костей возведенному. — В-в-лад! — Лайя прерывисто всхлипнула, начав звать его раньше, чем оказалась рядом, судорожно ухватившись за его безвольно свешенную руку, торопясь почувствовать его плоть прежде, чем позволить себе взглянуть на то, что с ним произошло. Его пальцы оказались ледяными на ощупь, но опыт с Ноэ подсказывал, что сама возможность восприятия формы и температуры уже могла считаться добрым знаком. Но Лайе этого было недостаточно. — Влад, — уже спокойнее, почти совладав со сбившимся дыханием, позвала девушка, неуверенно поднимаясь на по-прежнему дрожащие ноги, чтобы стать выше каменного постамента и непременно увидеть лежащего на нём. Тело Влада, пусть даже закалённое бесчисленными сражениями и с преображением из тёмного в человека не утратившее атлетического сложения, сейчас было наполовину обнаженно. Без доспехов и любой другой защиты оно в любом случае было меньше и слабее его тёмного обличия. Познавшая всю суровость реальности тёмного мира, Лайя ныне яснее, чем когда-либо понимала, почему в этом измерении у каждого существа имелся свой измененный облик — своего рода доспех для постоянного ношения, приспосабливающий тело к иным условиям существования. Отсутствие «доспеха» было сродни освежеванию. Убедившись, хотя и не веря в стабильность происходящего и долгосрочность перспективы, что Влад в любой момент не обернётся призраком или горсткой пыли прямо у неё на глазах, дрожащей ладонью Лайя обхватила его запястье, прижав свои непослушные пальцы к предполагаемой точке пульса. А должен ли он быть после всего? И что она собирается… что сможет сделать, если не ощутит заветного биения? «Пожалуйста! Ну, пожалуйста-пожалуйста! Только будь жив…» Словно лишь на её мольбу отвечая, лишь от её прикосновения, спустя растянувшееся в бесконечность время Лайя почувствовала под подушечками пальцев слабый толчок. Или услышала его острым слухом? Или вовсе это была только иллюзия действительного сквозь подсознательно желаемое. Ей так сейчас необходимое. Как будто это её же собственное сердце колотилось с сумасшедшей частотой, измываясь над её перегруженными ощущениями, уже не способными отделить своё от чужого. Как ни пыталась, она просто не могла различить. И заставить своё сердце не биться тоже не могла. — Влад, — Лайя потянулась другой своей рукой к его щеке. Стараясь не обращать внимание на слишком явные следы недавнего удушения на горле, аккуратно развернула к себе его голову. — Аscultă-mă, iubirea mea. Аscultă-mă voce… Его закрытые веки не дрогнули. Под носом, у губ и на щетинистом подбородке отчётливо виднелись ещё не запёкшиеся даже, свежие подтёки крови, которой, судя по мраморно-белому цвету кожи, туго обтянувшей и подчеркнувшей все мышцы, в его теле почти не осталось. Насечённые контуры пёсьей головы на левой стороне груди также были бескровные, с абсолютно выцветшим чёрным пигментом. В любой другой ситуации увидев исчезновение тёмного клейма, Лайя бы улыбалась и радовалась. Но сейчас ей хотелось рыдать. — Услышь меня, любимый. Отчаявшись получить отклик и подгоняемая осознанием, что данное ей на прощание время могло истечь в любой момент, Лайя не могла различить ни слившийся с её воедино второй ритм сердцебиения, ни с первого раза ощутить, как что-то кольнуло её запястье в том самом месте, где сплетались их руки, пока девушка неосознанно всё крепче и крепче сжимала мужскую ладонь в своей. Во второй раз что-то похожее на разряд, в один момент обостривший её притупленное нервным напряжением восприятие до предела, превратило синхронный удар пульса в импульс тока, прошедший, кажется, через всю её нервную систему. Отголосок того же импульса, который вернул её к жизни, часть той же силы, что связывала их: мыслями, душами, телами, подстраивая даже сердца под один неотличимый ритм. Да, Шакс вернул себе всё, не оставив Владу ни капли. Но тьма никогда не была единственной потусторонней энергией, поддерживающей в нём жизнь. И это вовсе не тьма из его крови проникла в саму Лайю, когда она выпила ритуальный отвар. То было нечто совсем иное, качественно новое и никому прежде неизвестное — та самая квинтэссенция их неразрывной связи, неразрушимая ни временем, ни бесконечными смертями и возрождениями, — пятая стихия. Случись всё иначе, возможно однажды, если бы когда-нибудь у них появился шанс познать непознанное, научившись этим управлять, они бы смогли найти более гуманный и менее кровожадный способ, а пока Лайе на уровне инстинкта ведом был лишь один. Пусть он лишь вновь замкнёт только-только разомкнутый круг, пусть отвергнет то, о чём они молились. Но этот новый круг будет только для них, без лишнего звена. Подсунув ладонь одной своей руки Владу под затылок, в запястье другой Лайя не мешкая впилась зубами, пуская себе кровь в том месте, где в переплетении голубоватых вен сильнее всего ощущалось биение пульса. — Что ты делаешь? — свистяще-хрипящий голос Шакса прошёлся грубым наждаком по коже спины, следом же пустив разряд панического страха: «Что, если он её сейчас остановит?» Рука Лайи у губ Влада затряслась. Она сжала кулак, стремясь выдавить из раны побольше крови, чтобы хоть капля попала. — Делаю то, что ты не смог, но что было главным условием моей с тобой сделки, — внешне невозмутимо ответила Бёрнелл, чтобы своим молчанием не провоцировать, меж тем, продолжая прижимать повреждённое запястье к окровавленным губам. — Жизнь ему сохраняю, — подушечкой большого пальца девушка легонько провела по острой скуле. — Te rog, bea. Bea, iubirea mea… В ответ на мольбу за её спиной раздался лишь скрипучий кашляющий смех. — Воистину отчаяние лишает разума. Хилое человеческое тело не обладает инстинктами вампира и не приспособлено переваривать кровь. Оно лишено необходимых рефлексов, строения челюсти и гортани. От твоей глупой попытки он быстрее захлебнется собственной же рвотой. Лайю, как пощечиной наотмашь, пронзило осознанием: «Что, если прав он?» В прежнем своём состоянии Влад, даже будучи раненым и без сознания, уже давно бы отреагировал соответственно, впившись клыками в источник живительной влаги. Но теперь ничего подобного не происходило, даже его дыхание не участилось, воспринимая провоцирующий металлический запах. Кровь лишь пачкала его лицо новыми следами, пока рана на её руке стремительно и бесследно затягивалась. — Пора! — прогремело многоголосие, заставляя свод и стены содрогаться, а в унисон ему встрепенулась нетерпеливая, неуправляемая тьма, неустанно ищущая себе новое пристанище. Влада она не трогала: он её отверг, к тому же показал себя не самым гостеприимным хозяином, сразу сажающим на тысячу цепей. В Лайю проникнуть не могла. А вот к своему освободителю была неравнодушна, как к противоположному полюсу магнита, желая слиться с ним воедино и отказываясь ждать. Терпение иссякло и у Шакса. — Пора тебе самой выполнять условия сделки, Элинор. — Тебе известно моё первое имя? — Лайя задала вопрос прежде, чем поняла, что ответ ей совершенно безразличен. Оттягивать неизбежное было и вовсе бессмысленно, потому что вечно сдерживать натиск бурлящего океана хаоса, — излишка энергии, оставшегося вне вместилища, в своё вынужденное затишье перед бурей лишь набирающего силу, — возможным не представлялось. Рано или поздно он захлестнёт их и поглотит, вплавив их выполощенные во мраке кости в это существующее вне пространства и времени место. Понимая неизбежность следующего своего хода, девушка в последний раз взглянула на распластанное на камнях тело. Глаза его оставались закрытыми, черты лица — неподвижными, и только её сердце исступленно билось за двоих. Пока ещё билось. — Сейчас, когда одноименная энергия больше не обеспечивает ему неприкосновенность, я могу выпотрошить его что вепря на убое, — не желая дольше тянуть, Шакс сделал свой первый упреждающий шаг. Вместе с ним синхронно всколыхнулась и окружающая чернота, густым маревом плещась у самых её ног. — Выполняй свою часть! — повелительный голос расслоился на множественное эхо, со всех сторон отражаемое вздымающейся чернотой, нашёптывающей: Выполняй-выполняй-выполняй… — Или я стану отрывать от него по куску прямо у тебя на глазах! — тёмный вкинул руку, и, мгновенно повинуясь ему, липкое щупальце тьмы вновь потянулось к Владу. Затем еще одно, с другой стороны, и ещё одно… Лайе хотелось кричать, чтобы он остановился, но горло сковало ужасом. Где на этот раз они оступились? В чём заключалась их очередная ошибка? Раз даже шанс попытаться — теперь, когда во Владе больше не было тьмы, — им не был дан. Или они просто его упустили? Рука Лайи разжалась, отпуская безвольную, ледяную руку мужа, дрожащие пальцы медленно соскользнули по алебастровой коже любимого лица. — Te iubesc, Lado… Больше жизни люблю. Бёрнелл тронула ладонью кристалл на шее, медленно сжимая его в кулаке. Единственный сосуд, сплавленный из четырех стихий ещё во времена первого Дракона, способный вместить в себя свет её души. Сосуд, иному предназначенный в прошлом и настоящем, но так и не пригодившийся. Теперь он станет её неразменной монетой, её неоценимой платой за его жизнь и её же карой за содеянное. Прощения она просить не собиралась. Это было бы чересчур эгоистично и абсолютно бессмысленно, ведь решения своего из-за понимания чудовищности поступка и чувства вины она всё равно не изменит. Продолжая накрывать рукой кристалл, девушка отошла подальше от алтаря, следя, как за ней стекаются щупальца тьмы, чёрными змеями за ней следуя и оставляя Влада. Подняв глаза на Шакса и встретившись с провалами глазниц черепа вместо лица, Лайя одним резким движением сорвала с себя кулон, подняв ладонь с ним на уровень пересекающихся взглядов. — Забирай! — Бёрнелл сделала ещё один шаг навстречу, ощущая, как увязают её ноги в липкой пучине вновь сгустившегося мрака. — Забирай! — тусклый гранёный камень качнулся на цепочке, когда Лайя призывно раскинула в стороны руки, окончательно смиряясь с тем, что ей отныне нечего терять. — Ну же, чего ты ждёшь? Забирай! Стоило позволению третий раз сорваться с её губ, как оголодавшая, нетерпеливая тьма метнула к ней свои цепкие щупальца, обездвиживая и фиксируя: оплетая руки, ноги, шею, вздёргивая её выше точки опоры и распиная в воздухе, лицом к лицу с оказавшимся к ней вплотную Шаксом. Его гнилые зубы в туго обтянутых сморщенной кожей челюстях растянулись в сардонической улыбке, а глаза в запавших глазницах полыхнули жёлтым огнём предвкушения. Воздух зловеще засвистел у его плоского, ввалившегося носа, с хрипом и клёкотом наполнив расширившуюся и от того почти соприкасающуюся с Лайей грудь. Костлявая рука коснулась её лица, почти ласково очертила лоб, медленно опускаясь к шее, груди. Чтобы не видеть, не ощущать всей этой тошнотворной мерзости и не позволять ему упиваться своим отвращением и страхами, Лайя плотно зажмурилась, силясь найти спасение в воспоминаниях, нырнуть в лучшие и самые светлые из них, попытавшись среди них спрятаться, заблудиться, забыться. Она вспоминала их первую встречу в Османской империи, свой первый оценивающий взгляд на смурного, нелюдимого юношу из далёкого маленького княжества. Их первые короткие разговоры, его робкие, будто случайные и неумелые улыбки. Холодность, враждебность, отстраненность, за которыми, как за самой неприступной крепостной стеной, таились дружба, страсть, любовь, преданность, жертвенность — тяга к светлому сквозь все невзгоды и утраты. Человеческие качества столь сильные, с возрастом и мудростью не утраченные, пронесённые сквозь лишения и предательства, ими лишь укрепившиеся, многократно усилившиеся и, в конце концов, обретшие способность оборачивать в бегство целые армии и сворачивать горы. Она вспоминала их дружеские прогулки, ставшие впоследствии тайными встречами, его любовные письма и свои ответы, его подарки, самым редким из которых, а оттого бесценным для неё был его смех, что он дарил ей в моменты долгожданных встреч после долгих расставаний. Дарил как друг, как тайный любовник, а затем и как законный супруг после её бегства из Эдирне в Валахию. Она вспоминала его голос и запах его тела, его прикосновения и поцелуи, его бездонные льдисто-голубые глаза, в которых заключалась для неё целая Вселенная. Глаза, цвет которых всегда был так необычен для обладателя волос цвета самой безлунной ночи, — сереющие в пасмурную погоду и блещущие отражением солнца в солнечную. — Мой Ладо… — прошептала Лайя, видя перед собой лишь его лицо, ощущая жар лишь его прикосновений. Она добилась желаемого, начала забываться, растворяясь в безвозвратно ушедшем прошлом. Том отрезке его, коротком, но бесконечно счастливом для них обоих. Прерванном слишком быстро, слишком резко и нечестно, подлым ударом вражеского клинка в девичью грудь. — Ах… — Лайя вздрогнула, не сдержав протяжного стона, вместе с воздухом вырвавшегося из её скованных болью лёгких. Волны распространяющегося по телу ощущения множества вонзённых иголок тут же размыли морок, швырнув её назад в настоящее, как волна прибоя — рыбу на залитый палящим солнцем песок. Яркой лазурной звездой, мешая слезящимся глазам увидеть что-либо кроме, перед её лицом полыхал постепенно наполняющийся кристалл, в который стекались тянущиеся из неё тонкие трепещущие нити. Которые она сама же направляла воспоминаниями — теми моментами своего существования, что этот свет питали, не давая угаснуть. Она попыталась вдохнуть, но получилось лишь прохрипеть, вздрогнув от вновь стремительно накатывающей волны боли. На этот раз не от клинка в груди. Ведь сегодня её буквально препарировали живьем, разделяя на части. — Стоило ли бежать от высшего предназначения столько сотен лет… Подвластный чужому желанию кристалл медленно отплыл, сместившись в сторону, позволяя Лайе различить в ореоле падающего света преобразившееся лицо говорящего. Уже не пустоту в капюшоне, не череп с провалами глазниц, даже не испещрённое глубокими морщинами старческое лицо, но лицо молодое, триумфально улыбающееся ей ослепительно белозубой улыбкой, от которой морщины не касались даже самых уголков его глаз, лазурных от отражающегося в них свечения. Но вот мир Лайи снова дрогнул и снова сместился за грань восприятия во вспышке медленно притупляющейся боли, заставляя девушку моргнуть и закусить губу, чтобы сдержать очередной стон и не дать ему обернуться криком. Но когда, ничего не увидев на обратной стороне сомкнутых век, кроме абсолютной черноты и пустоты, она вновь с захлебывающейся попыткой вдохнуть распахнула глаза, ещё успела заметить, как медленно сползает улыбка с чужих губ, а из вмиг помутнившихся глаз исчезает триумф, сменяясь… непониманием? Страхом?.. Статичная прежде фигура Шакса дёрнулась и качнулась назад, взгляд его и свободная рука, оставив лицо Лайи, метнулись к собственной груди — рот искривился в оскале, а лицо исказила гримаса. — Я Всевышнему… её не отдал! — тряска повторилась, тёмного по инерции шатнуло вперёд, и на миг он ткнулся лбом Лайе в грудь, а затем вновь отпрянул назад, в сторону и резко вверх, и только тогда неясным взором девушка смогла разглядеть в складках одежды торчащий из его груди окровавленный наконечник копья. — А ты, глупец, возомнил, что смеешь к ней прикасаться!— голос, раздающийся откуда-то снизу, куда Лайе по-прежнему мешали посмотреть удерживающие её в подвешенном состоянии тёмные путы, определённо, был человеческим, знакомым ей до малейших интонаций, немного хриплым и звучащим без потустороннего многоголосного эха, но с такой яростью и силой, многократно превосходящей тысячный хор, что, казалось, прямо сейчас его слышало каждое существо во всех плоскостях бытия и сам Всевышний. — Она моя! Не давая жертве опомниться, копьё вонзилось ещё сильнее, прошивая обретшую плоть и кровь грудь насквозь, насаживая тело на древко так, словно оно ничего не весило или Влад всё также был вампиром с силой тысячи мужей, дающей ему возможность насаживать человеческие тела на колья, как насекомых на булавку. А ведь он был способен на это, даже не будучи связанным с тьмой, за что и получил своё, проследовавшее за ним сквозь века прозвище — Цепеш. Сажающий на кол. И где-то там в кромешной тьме Я слышу отзвук доброты. Надежда теплится в груди И плачет тихо: «Помоги!» ©