Светлая королева

      «Dura Lex, sed Lex». Лайя уже настолько привыкла к чужому присутствию в своей голове, к смешению в едином диалоге слов и мыслей, дающих девушке столь необходимую ниточку, за которую она могла хотя бы попытаться удержать Ноэ рядом, что когда эта эфемерная ниточка вдруг оборвалась — синхронно с едва различимым звуком падения фишки — Бёрнелл самым позорным образом подпрыгнула на месте. — Ноэ! — позвала Лайя, необдуманно, скорее, инстинктивно попытавшись его коснуться: потормошить, как-то привлечь внимание, но силуэт, и без того едва различимый во мраке, стремительно в нём растворялся и неумолимо угасал. — Ноэ! — в панике крикнула Бёрнелл, вставая на колени и подползая ближе, чтобы свечение её ауры проявило сильнее уже почти исчезнувшие очертания. — Нееет! В отчаянии, заведомо превращающем все её действия в беспорядочные метания, Лайя всё пыталась его коснуться, — безуспешно, разумеется, — хватала руками воздух, стремясь соединить их ауры, каким-то образом передать ему часть своей энергии, но все её старания, неподкрепленные конкретными знаниями, терпели крах, и даже та рука Ноэ, которая из-за взаимодействия с фишкой до самого конца оставалась наиболее плотной из всех частей тела, просачивалась воздухом сквозь её ладонь. «Прощай, Лайя Бёрнелл», — прозвучал в её мыслях чужой, едва различимый шёпот — затихающий отголосок его — и девушка уже в каком-то злом на собственное бессилие исступлении уцепилась за него, всем своим естеством сопротивляясь отпускать. «Нет! Не смей, слышишь меня?! Не хочешь, чтобы Влад знал — ладно, хорошо! Он не узнает! Падальщиков Лео прогонит, они больше сюда не сунутся. Возьми мою энергию! Или подскажи, как я могу тебе её передать. Ведь должен же быть способ…» Далекий затихающий смех — глухой, как из глубин пропасти — пустил мурашки холода по спине Лайи, хотя прежде казалось, будто она вовсе не воспринимала окружающую температуру. Или, быть может, причиной был не холод?.. Быть может, ею наконец-то овладевал страх? «Хватит, Лайя. Не мучь ни себя, ни меня. Отпусти. Твоя энергия мне… не подойдёт. В тебе слишком много… особенного… …Света». Ну вот опять! Как же она смертельно устала ото всех вокруг раз за разом слышать одно и то же… «Моя энергия не имеет знака, — вернула Лайя бесу его же, некогда сказанные ей в назидание слова, — и принадлежит в равной степени обоим мирам. Сам говорил», — в очередной раз безуспешно девушка попыталась коснуться того, кому, по всем объективным признакам отныне суждено было остаться лишь в её памяти, в мрачном уголке с кладбищем, где за очень короткое время успело вырасти слишком много могил. — Ноэ, прошу тебя, не… — по лицу её катились слезы, все тело мелко дрожало от едва сдерживаемого желания разрыдаться. Осознание бессилия, однозначно, истощало ее гораздо сильнее, чем пребывание в тёмном мире. И больше не было рядом проводника — того, кто мог бы научить её пользоваться её нечаянными, непознанными возможностями, подсказать и объяснить… Больше Ноэ не мог ей ничего сказать, хотя последнее его наставление продолжало звучать для Лайи ускользающим в небытие эхом свежих воспоминаний. «Слушай интуицию…» А что ещё ей оставалось? И кто, как не интуиция теперь управляла её телом, склоняя Лайю всё ниже и ниже в клубящуюся мраком пустоту, где ещё совсем недавно были бледные контуры испещренного шрамами демонического лица. Никто не рассказывал ей, как именно это происходит, но одного раза побыть свидетелем ей было достаточно. Она могла очень многого не знать. Но всегда очень точно запоминала то, что видела, будь то конкретный предмет, который ей предстояло перенести на бумагу, человек или даже целое событие. В тот момент, когда Лайя уже готовилась провалиться во мрак, ударившись лицом о землю и познав всю боль тщетности своих усилий, её губы встретили неосознанно искомое — вдруг обретшее плотность, достаточную для ощущения соприкосновения, до смутного вначале узнавания на ощупь черт, формы… Чужих губ. Они были Бёрнелл незнакомыми, на подсознательном уровне вызывающими острое чувство вины и потребность как можно скорее отстраниться. Но даже если бы девушка не смогла уговорить себя, что это лишь вынужденная мера, хлынувший поток энергии, что объединил их в момент касания губ, притянул их друг к другу мощным магнитом, уже не дал бы ей прервать этот поцелуй. Она и не пыталась. Она позволяла себе целовать другого, позволяла другому, осознанно или нет, целовать себя в ответ. Не из выражения любви, а исключительно во имя спасения жизни. Но энергия — это не единственное, что их объединило. Чужие эмоции начали проникать в сознание Лайи, пуская под изнанку век россыпь хаотичных вспышек-образов. Сперва они были слабыми, едва ощутимыми. Как в наборе совершенно несвязанных между собой слов, в них не прослеживалось логики или какой-либо конкретики. Но быстро они обрели силу стихийного потока, своей необузданной хаотичной мощью ломающего всякую защиту, начисто сметающего и без того условную границу двух сознаний, а вместе с ней и окружающую реальность, неизбежно утягивая Бёрнелл куда-то в иное время и пространство. Куда-то туда, где хаотичные вспышки, бесконечно сменяющие друг друга, постепенно замедлялись, образы обретали свой смысл, оживая воспоминаниями — видениями событий чужого, очень насыщенного и невыразимо далёкого по человеческим меркам прошлого. А ведь Лайя даже никогда всерьёз не задумывалась, не то, что пробовала выяснить реальный возраст Ноэ и длину его… жизни, наверняка, наполненной событиями и людьми… или, вернее будет сказать, существами, в конце концов, сформировавшими именно те личность и характер беса, которые было позволено узнать Лайе… Пусть и далеко не с первой попытки. Теперь, благодаря высшим или… низшим силам, давшим ей эту отнюдь не всегда выгодную способность — видеть: прошлое через картины, через прикосновения к связанным с определенными событиями предметам, к существам — живым или мёртвым, девушка узнавала ещё больше, узнавала то, что знать ей, кажется, не стоило, да и позволено не было… Как и отдавать силу, во веки веков обещанную другому. Но Лайя отдавала, и неизбежной расплатой за подобное расточительство становилось погружение в тайны чужой жизни, которую она так отчаянно пыталась удержать от угасания. Она уже не ощущала своего положения в пространстве или кажущегося бесконечным поцелуя, не требующего и грамма давно переставшего быть необходимым воздуха. Лишь видела, окончательно теряя связь с реальностью настоящего… …Невероятной красоты темноволосую женщину, с губами, такими же пухлыми, как у Ноэ, и русоволосого зеленоглазого мужчину с чертами лица, отдаленно напоминающими Ноэ. С трепетом, лишь матери присущим, женщина держала на своих коленях маленького светловолосого мальчика, пока мужчина с застывшей на губах улыбкой бесконечного обожания качал обоих на тех самых веревочных качелях, что Лайя застала сломанными и оборванными снаружи домика. Некогда они были увиты цветами и висели на цветущем же дереве, бросающем на окружение узорчатую тень. Всё вокруг цвело буйством красок, а сам домик — ухоженный и с уютом обжитый счастливой семьёй — когда-то напоминал маленький кусочек рая, где небо всегда было голубое, без единого облачка, и где никогда не бывало ни шквального ветра, ни грозы, ни даже сильного дождя, а воздух всегда был напитан солнцем и свежими ароматами множества никогда не увядающих цветов… Такие живые, наполненные ощущением реальности образы-воспоминания стремительно сменяли друг друга в сознании Лайи… И вот уже словно своими собственными глазами она смотрела в лицо совсем другой женщины. Не женщины даже, а юной девушки, чей переливчатый смех необъяснимым образом заставлял сердце в груди взволнованно трепетать. Одно мимолетное движение век — и перед мысленным взором Лайи предстало лицо юноши, с которым Ноэ ощущал себя настоящим ровесником, рожденным с ним в одну эпоху, к которому испытывал такие искренние и при этом такие новые для него и так упорно им отрицаемые после первого предательства людей… дружеские чувства. Вторым предателем, безжалостным в своей внезапности, стала сама природа людей — смертная, такая хрупкая в водовороте бесконечной непредсказуемости событий, которую тогда юный бес, не имея для этого должной мотивации, ещё не умел себе подчинить. Чума, божьей карой снизошедшая на грешное, прельщённое тёмными дарами человечество, в одночасье забрала у него и любимую, и друга, и как бы сильно он ни пытался, не помогли ему спасти их ни тёмные знания, ни бесовская магия со всеми её могущественными артефактами. Но Ноэ хватило единственного раза побыть беспомощным, запертым свидетелем гибели своих родителей. Второй раз, с развязанными руками, полным осознанием своей демонической силы и благородства своего тёмного происхождения, он не собирался покорно сидеть и смотреть. Но как же бесконечно наивен, глуп и доверчив он был, ослепленный человеческими чувствами, которыми позволил себе проникнуться вопреки настойчивым предостережениям и даже прямым запретам от родичей. Третьим предателем стала природа духовная. Любовь, которая должна была стать той самой созидающей силой, способной, подобно воле Всевышнего, воскрешать души, обернулась силой, что эти души прокляла, на веки вечные обратив их во тьму — ту истинную первозданную стихию разрушения, которая от начала времён не поддавалась никакому контролю. А всё потому, что та, которую он имел неосторожность полюбить, в борьбе за которую готов был Всевышнему бросить вызов, оказывается, любила вовсе не его… а того, кого он называл своим другом. Тьма забрала души обоих — расплата за предательство настигла их даже в смерти, и именно Ноэ поневоле стал тем, кто выставил обоим счёт, в лучших традициях того, чем должно заниматься бесу. Но и сам он безнаказанным за свою дерзость не остался… Как и всё, что было рождено, в любом из миров, волей Творца созданное из любви, Ноэ Локид имел душу. Несмотря на то, что рожден был чистокровным демоном. — Я хочу, чтобы ты знал, мальчишка, — голос звучал тихо и обманчиво, по-наставнически спокойно, но был пронизан яростью, которая ощущалась полноценной физической преградой и той самой непреодолимой силой, что мешала Ноэ сбежать, хотя он не был связан. Ничто физическое его не держало, но он был обездвижен, чужой властью скованный как тысячью цепей. — Я делаю это не потому, что ты выкрал пергамент из самих архивов Пандемониума, самовольно совершив исключительный в своём назначении ритуал. Я делаю это потому, невоспитанный щенок, что замахнувшись осуществить подобное, ты… не преуспел! Твоя мать опозорила меня самим фактом твоего рождения, и ты с блеском продолжил её дело. Ты опозорил меня! Ты опозорил весь! Свой. Род! И раз уж Свет после такого оставил тебя в живых, я просто обязан позаботиться о том, чтобы подобного впредь никогда, ни при каких обстоятельствах не повторилось. Впредь ни одно слово, произнесённое тобой, не будет иметь силы. И ты сам лишишься силы созидать что-либо словом или делом. На ладони неизвестного Лайе существа, чей облик обезображивал, помимо демонической природы, преклонный возраст, подсвечиваясь лазурным светом, вдруг проявился знак напоминающий прерывистую, неидеальную в своей окружности спираль. В отличие от Лайи, идущей по следам воспоминаний как сторонний наблюдатель, не способным вмешиваться в то, что произошло давным-давно без её участия, Ноэ знал и предстающего перед ним, и значение светящегося символа, но в первозданном ужасе перед неизбежным он не мог ни двинуться, ни даже закричать. — Впредь твоя душа пусть лучше пополнит Источник и служит благородной цели поддержания баланса энергий между мирами, чем будет принадлежать такой вопиющей бездарности, как ты! — старческая ладонь с неизвестным символом коснулась груди Ноэ, и легко прошла сквозь, будто уже тогда он был всего лишь призраком и плоть вовсе не являлась препятствием для экзекутора на пути к тому, что скрывалось внутри. Ноэ кричал, страшным, нечеловеческим криком — единственно доступным для его сущности способом как-то сопротивляться происходящему. Его лишали безусловной, по праву рождения данной защиты, оставляя его голым и буквально освежеванным. А неусыпная, ненасытная Тьма, как голодная акула, не дремала, моментально впиваясь в ставшую доступной жертву когтями, клеймя её шрамами, что расползались уродливыми отметинами по живой плоти, по лицу, которое не скрыть, чтобы все видели и все знали — бездушный, безродный, бесправный и ни на что не годный. Казалось, этой пытке не было конца. Ноэ кричал, кричал и кричал, и, казалось, ни в одном из миров не существовало ничего, кроме этого агонического крика. Вместе с ним кричала и сама Лайя, но немо, беззвучно, лишь осуждающей за несправедливость душой, поэтому ничто не мешало ей услышать и воспринять дальнейшие, приговором без права на обжалование прозвучавшие слова: — Именем рода Прокула, я лишаю тебя твоей безусловной силы, Ноэ Локид! Я лишаю тебя души и способности взывать к высшим силам. Самонадеянный, бездарный, глупый демонишка! Из-за таких, как ты Орден никогда не доверит нам даже те знания, которые напрямую касаются будущего нашего мира! Вновь резкая перемена, будто в сознании Лайи, уже давно безнадежно перегруженном видениями, кто-то включил режим быстрой перемотки, делая часть далее происходящих событий слишком хаотичными, сменяющими друг друга слишком быстро, чтобы был шанс зацепиться за что-то конкретное и на чём-то заострить внимание… Но вот… непреодолимая сила притяжения, в настоящем сплавившая их в кажущемся бесконечном поцелуе, ослабла, давая чуть больше контроля, стихийный поток энергии замедлился, а вместе с ним замедлились и видения, став не настолько… затягивающими и погружающими, оставляя тонкую нить связи с реальностью. Но все же Лайя… продолжала видеть прошлое, сама цепляясь за него, вытягивала, забирала себе, как плату за свою энергию, желая знать то, о чём, наверное, никто не знал: — Таак… Что мы имеем? Ты пустил страх и слухи в ряды моих верных воинов прямо перед сражением, ведунью юную довёл до слёз, мне же самому старательно нагрубил… не говоря о том, что при свидетелях не выразил почтения. Все предания о себе подобных на деле доказал, Ноэ… Локид? — из зеркала чужих воспоминаний на Лайю своим неестественно голубым взором, светящимся в полумраке походного шатра, осуждающе смотрел сам Влад Колосажатель. С настолько близкого расстояния, что это недвусмысленно намекало на очень напряженный разговор между двоими, у которого предполагался лишь один исход: кровавая драка и казнь проигравшего известным способом. — Так вот впредь при мне эти забавы брось. Я всё равно буду видеть лишь то, что угодно мне. Я знал людей с душой, много худших, чем ты — нелюдь и без неё. Воспоминание неожиданно продолжилось протянутой для рукопожатия ладонью, не дракой, — и в сознании Лайи взорвалась достигшая критической массы бомба из чужих зашкаливающих эмоций. Бес отшатнулся от протянутой руки, как от ладана, бросив на протянувшего её презрительный взгляд. Подозрение, неверие, отрицание, наконец, злость, смешанные с желанием и одновременно полной неспособностью сопротивляться, чтобы вырваться, сбежать из этой очередной заманчивой иллюзии, во что бы то ни стало прекратить её. Нет, это очередное порученное ему задание, и он выполнит его, как и все прочие, безукоризненно! В конце концов, он — Ноэ Локид — единственный и непревзойденный мастер иллюзий и фокусов, на роковых ошибках юности отточивший до совершенства своё мастерство. Не ему в очередной раз попадаться на удочку напускного дружелюбия от очередного дорвавшегося до тёмных знаний человечишки, который ещё даже свой переход на тёмную сторону не завершил. Человечишки, который неизбежно предаст! Как и всё людское племя, жалкое в своих бесконечных потугах обрести силу. Человечишки, который в погоне за могуществом тёмных всегда скажет и сделает лишь то, что поможет ему возвыситься! Всего лишь ничтожного человечишки… Который, не пройдёт и мига на циферблате вечности, доберётся до самой вершины пирамиды власти и легко подчинит своей воле высшие сословия тёмного общества, а когда те, ропща перед могуществом, захотят возложить на его голову корону, он столь же легко от неё откажется. Предсказуемо предаст ожидания, но останется верен своей убежденности в сказанном при первой встрече: будто он — безродный бес Ноэ Локид — лучше, чем пытается представать перед другими. Будто он — не позорная бездарность… Хотя много он понимает? Этот странный уже не человек, ещё не тёмный — Влад III Дракула. Вновь перемена. Сквозь призму омута чужой памяти Лайя увидела теперь уже саму себя, с мольбой взывающую к Владу: — Ноэ затеял это из-за тебя… Он привязан к тебе как к другу! — Ведь ты ненавидишь меня за всё, что я сделал! — Ноэ старательно изливал на Влада, проецировал на него всю свою годами копимую ненависть, унижение и обиду, которые никуда не исчезли, лишь копясь и множась в его опустошенной оболочке. Непременно в присутствии Лайи и Лео — так называемых возлюбленной и друга, который эту возлюбленную себе желает. И получит! Ведь он смертный — принц принцессе под стать! Как же это всё предсказуемо, как очевидно… «Почему ты не видишь?! Почему упрямишься не совершать ту же ошибку, что я совершил, когда тебя ещё у Него в тысячелетних планах не числилось!» — Я тебя не ненавижу, — голос Влада, как сталь клинка — рубил холодно и уверено. — Зато я тебя ненавижу! — Ноэ не унимался. — Люди столько раз тебя предавали… А ты снова выбрал их! — Спаси его, пожалуйста… — Лайя продолжала просить Влада за должную быть ей совершенно безразличной жизнь, даже когда тот впервые принял перед ней свой истинный облик тёмного короля. — Ты ведь знаешь, всё, что он говорил и делал, было от боли, от того, что он, возможно, никогда не знал искренних чувств… «Откуда… Откуда ты узнала?! Ещё тогда… Ты не могла знать, но словно видела меня насквозь…» Поток энергии всё ещё соединял их губы. Девушка продолжала видеть чужие воспоминания, проживая фрагменты чужого прошлого и воспринимая, как свои собственные, чужие чувства, давно похороненные в зияющей пустоте, которую заполняла когда-то душа… Это истощало. При очередной попытке не увязнуть в чужом сознании, установив хоть какую-то связь с реальностью, Лайя, сама того не ожидая, ощутила, как её лоб упёрся в лоб Ноэ, почувствовала под своими руками осязаемую плоть — вполне физические, насколько она могла доверять своим перегруженным органам чувств, очертания тела. Это стало негласным сигналом, что грань того, что она могла себе позволить, не поддаваясь чувству вины перед любимым, была достигнута. Нащупав ладонями опору в виде пола по обеим сторонам мужских плеч, девушка с силой оттолкнулась, резко вскинула голову и выпрямилась, с глубоким задушенным вдохом разрывая ставший вдруг невыносимым поцелуй. Остаточная энергия, застывшая на губах Лайи солёным послевкусием и сконцентрированная в воздухе, что судорожными толчками рвался из глубин её груди, мощной преобразующей волной окатила окружающее пространство, буквально на глазах переворачивая его, переделывая, реставрируя саму реальность — изменяя плотность предметов и обломков, их насыщенность, возвращая свет и краски ветхому чёрно-белому полотну… Сделав ещё несколько жадных в своей иллюзорной необходимости вдохов, Бёрнелл прикрыла губы тыльной стороной ладони, пытаясь прийти в себя и как можно быстрее осознать произошедшее, как-то упорядочить в голове всё увиденное, утихомирить взбудораженную душу и унять исступленно колотящееся сердце… Когда Лайя набралась смелости опустить взгляд, чтобы увидеть в подробностях то, что натворила, уже морально готовая к волне неодобрения и шквалу циничного сарказма, Ноэ во плоти, вновь осязаемый лежал на полу среди обломков. Но его глаза оставались закрыты, даже веки не подрагивали, а черты демонического лица, с привычными, жуткими в своём истинном значении шрамами-трещинами по контуру, — недвижимы, как если бы он по-прежнему был без сознания и не воспринимал происходящее. Желая лишний раз убедиться, что это не очередное видение и ей всё это не кажется, Лайя опасливо тронула безжизненные пальцы. Они оказались холодными на ощупь, но эта деталь, на фоне самой возможности полноценного прикосновения, несказанно порадовала, ведь только физическое обличие могло иметь температуру… Однако на этом причины для радости, пожалуй, себя исчерпывали. Теперь, когда для того, чтобы видеть, Бёрнелл не приходилось разглядывать во мраке полупрозрачный фантом, по собственным наблюдениям и ощущениям, по солоноватому вкусу во рту, Лайе и рассматривать было необязательно, чтобы знать, что у Ноэ губы… в крови. Вместе с физическим телом, к сожалению, к нему вернулись и все его раны: длинный, косой не то порез, не то след когтя, расчертивший лицо от левой скулы, через губы до самого подбородка; края пореза под рёбрами, ведущего к сердцу, вновь пульсировали; а множественные укусы, царапины и следы борьбы влажно поблескивали чернотой… Это пугало, по-прежнему заставляя сердце Лайи сжиматься от чужой боли и сомневаться в том, правильно ли она поступила и что делать дальше, но… Главное ведь, его аура вновь выглядела целой — бледным, но беспрерывным тёмным ореолом окружая его неподвижное тело. Один только этот факт дарил Бёрнелл то, на что ещё совсем недавно она и не рассчитывала — надежду. Дальше — он справится. Он сможет сам исцелиться, ему нужно было лишь немного помочь… Дать шанс, которого, быть может, он и не хотел. Но… Что сделано, то сделано! И поздно уже сожалеть. Рядом с Ноэ, пару сантиметров не доставая до его безвольно расслабленных пальцев и на пару же сантиметров выше пола парила подсвечивающаяся лёгкой синевой фишка, а над его головой, чуть в стороне, в пыли и мусоре многочисленных разрушений лежали… деревянные пяльцы с натянутым в них полотном вышивки. Лайя дотянулась до предмета рукой, насколько это было возможно, счистив с незаконченной, как оказалось при более внимательном рассмотрении вышивки пыль, пепел и щебёнку… С полотняной канвы, навечно застыв во времени, на девушку смотрели трое: невероятной красоты темноволосая женщина, русоволосый зеленоглазый мужчина и… светловолосый мальчик. С такими же как у Ноэ необычайно редкими глазами: одним карим — как у мамы, другим зелёным — как у папы, и по-детски пухлыми губами, приподнятыми в такой знакомой усмешке. Теперь — фирменной бесовской, а когда-то давно — искренней, настоящей, ребяческой… Ноэ верил… у него были отныне и Лайе известные причины верить в то, что он прожил свою долгую жизнь. У него даже могли быть веские причины считать, что он получил от своей насыщенной событиями жизни достаточно, чтобы, в конце концов, не иметь ни права, ни даже всему живому свойственного желания из последних сил бороться за ещё один шанс для себя. Шанс на продолжение того, что, возможно, он был готов и даже… хотел завершить. Он существовал дольше, чем юная ипостась Лайи могла себе вообразить. Совершил много того, о чём она никогда не хотела бы ни знать, ни даже воображать. Упрямый и целеустремленный в вечной необходимости доказывать свою значимость, не знающий слов «невозможно» и «нельзя», он познал тайны мироздания, каких ещё никто не постигал… Он не был святым и безгрешным — он был бесом по рождению и посвятил жизнь тому, чтобы оправдать своё происхождение. При этом вынужденный взвешивать каждый свой поступок, любое намерение, чтобы или поддерживать в себе баланс энергий, или пасть лёгкой добычей Тьмы. — Тебе известно многое, Ноэ, о чём другие тёмные, включая того, кто лишил тебя души, даже не подозревают. Но есть то, чего ты так и не успел узнать, — нашёптывала Лайя, бережно опуская пяльцы на пол и осторожно накрывая их его рукой. — Дружба — это не когда ты кому-то удобен и полезен. Дружба — она вне любых должностей и законов. А любовь… В неё тебе только предстоит вновь поверить. И пока это так, не спеши… — Бёрнелл прикусила изнутри губу, стараясь справиться с одолевающими ее эмоциями. — Не спеши уходить. Всё то, во что ты так боишься поверить, примерить по отношению к себе… тебя еще не раз… удивит. Он не слышал её, а если и слышал, то мастерски не подавал вида, и только фишка, постепенно мерцая всё ярче, продолжала свободно парить рядом с мужчиной, настойчиво левитируя в сторону девушки — касаясь её руки, как верный пёс, выпрашивающий внимания хозяина. Вот только Лайя его хозяйкой по-прежнему себя не считала и становиться была не готова. Не сейчас, когда Ноэ… Но, выбора у неё, похоже, вновь не было, ведь прямо сейчас бес вряд ли сможет помочь или хотя бы подсказать путь назад, а ждать самопроизвольного открытия прохода между мирами попросту не было времени… Последний раз в не отпускающем сердце и душу сомнении взглянув на Локида и руины, его окружающие, Бёрнелл обхватила ладонью парящую фишку и поднялась на ноги, пошатываясь от головокружения и легкой дезориентации в ставшем вдруг не слишком дружелюбным ее присутствию пространстве. Бессмысленно было пытаться саму себя обмануть в том, что передача энергии и всё то, что происходило в процессе, совсем не имело для неё последствий, но и тающим призраком Лайя себя не ощущала, а со всем остальным можно было справиться. Каким образом, она обязательно выяснит. Но позже. Теперь же она обернулась на дверной проём с отсутствующей дверью, откуда больше не доносились ни громыхание неугомонной стихии, ни звуки остервенелой борьбы… Кажется, Царь зверей и в тёмном мире сумел усмирить обнаглевших гиен. Когда девушка по-прежнему не совсем уверенной походкой вышла наружу, вдалеке на горизонте занимался слабый пока ещё, но уверенно вступающий в свои права рассвет. А посреди непросохшего, затопленного чёрной жижей болота стояли почти вплотную друг к другу… два силуэта. — Лео? — настороженная таким внезапным поворотом, окликнула Бёрнелл, и одна из фигур мгновенно обернулась на зов, знакомо сверкнув в темноте золотыми радужками. Вторая, почти полностью сливающаяся с окружающим мраком, тоже отреагировала, но иначе… Высокий неизвестный низко склонил голову, будто намеренно скрывая за жестом неуместного уважения своё лицо, и в меру громко произнёс: — Моё почтение, Светлейшая. Несмотря на приличное расстояние, их разделяющее, слова были услышаны. И пока Лайя с лишь усиленными прозвучавшим приветствием подозрениями шла навстречу, сокращая между ними расстояние и стремительно удаляясь от домика, между двоими однозначно происходил… продолжался начатый ранее диалог. Но содержание его тонуло в завываниях ветра и будто нарочно ускользало от внимания Лайи. До тех пор, пока она не подошла совсем близко, встав у Лео за спиной. — Что происходит? Кто Вы такой? — Бёрнелл обратилась к неизвестному. Лео чуть отвёл назад руку, как бы предостерегая, но за спиной ощупью нашёл руку Лайи и легонько её сжал, этим приветственно-доверительным жестом словно прося её не вмешиваться, подождать. Его облик при этом изменился стремительно, почти мгновенно, но в то же время столь же плавно и завораживающе, как горит огонь. Не было полноценного львиного обличия или губительного свечения ауры. Лишь появившийся парящий венец над его головой прямо на глазах словно сам собой переплавился в большую корону из желтого металла с четырьмя ромбовидными пиками по окружности, инкрустированными крупными желто-оранжевыми янтарями. — Устроит… такой залог? — спросил Нолан, свободным движением снимая корону с головы и без толики сомнения, как какой-нибудь не представляющий ценности муляж, протягивая её своему скрывающемуся во мраке собеседнику. Тот, и без того стоящий неподвижно, казалось, на несколько мгновений и вовсе превратился в статую. Лайя уже было подумала, что он не посмеет, но вот он поднял руку и так же свободно, как до этого Лео, протянул её за «залогом», обхватив крючковатыми старческими пальцами с противоположной стороны от Лео, который, несмотря на видимую легкость обмена, своей руки также убирать не спешил. — Ещё раз для большей ясности, — в интонациях Нолана отчётливо звучала требовательная нота, придающая его голосу особые звучание и силу. — Это моя плата за то, чтобы ты урезонил здешних оголодавших стервятников и чтобы духу их вокруг этого… места, — Лео абстрактно повел головой, обозревая окружение, — не было. — Сделаю всё, что в моих силах, Светлейший, — ответил неизвестный, продолжая стоять с низко опущенной головой. Несмотря на это ухищрение, он уже многим выдал себя, чтобы Лайя догадалась о его личности, ей непосредственно не представленной, но успевшей наглядно продемонстрировать достаточно зверств, чтобы даже подпускать его к этому месту было сродни предательству. Но как-то повлиять на ситуацию Бёрнелл не успела… — Приступай прямо сейчас, — Лео разжал руку, отдавая свою «плату», и жестом же отпустил от себя тёмного, который мгновенно растворился в воздухе, будто его здесь никогда и не было. Лайя, застыв на какое-то время в немом оцепенении, могла только непонимающе смотреть на друга, да и то… не в глаза, а лишь в спину, не в силах обуздать бушующее внутри неё негодование, очень некстати мешающееся с так и не прошедшей до сих пор слабостью. — Ч… что это сейчас… было? — в конце концов, на выдохе выдавила из себя Лайя. — Наглядный пример товарно-денежных отношений, древний как сама планета Земля, — буднично пояснил Лео. — Знал бы я заранее, что даже в тёмном мире все по-прежнему только на жажде наживы и держится, и без достойной платы за услугу здесь никто пальцем о палец не ударит, я б хоть кредитку с собой прихватил что ли… А так вот… пришлось с себя снимать, что было. Резко обойдя мужчину и встав к нему лицом, Лайя положила обе руки ему на плечи, вглядываясь в глаза в попытке определить, в своем ли тот уме, или ему успели промыть мозги. — Лео, ты свою корону отдал! Хоть представляешь, кому?! — Если этот высокопоставленный чёрт не соврал, а мне в обличии льва соврать не так-то просто, о своих родственных узах с Ноэ и своей лояльности правлению Влада, то кому как не одному из них он эту же корону вернёт при первой же возможности. А если сам не вернёт, то это только даст мне легальную причину вернуться в эту дыру не наголо, как сейчас, а с мечом и в полном облачении. — Лео, этот… чёрт, как ты его назвал, — член верховного совета в тёмном мире и де… — Лайя резко прервалась на полуслове, почти раскрывшем чужую вековую тайну, вдруг не на шутку испугавшись того, сколько подробностей о происходящем в домике и в целом о положении дел по эту сторону бытия было известно Лео. — …Лео, — Бёрнелл обхватила руку мужчины подрагивающей своей и посмотрела ему в глаза, взглядом пытаясь передать всю важность просьбы, которую могли не доказать слова. — О том, что мы здесь побывали, о том, что здесь… произошло, Владу пока… не нужно знать. Лео сперва помолчал, ничего не отвечая, осмысливая, а затем легонько сжал руку Лайи в ответ. — Об этом можешь быть спокойна. Хоть и с бессмертной душой, способной возродиться через хренову уйму времени, но я не самоубийца. К Владу сейчас вообще лучше на пушечный выстрел не приближаться ни с какими сообщениями. От тона, с которым это было сказано, от взгляда, которым сопровождалось, у Лайи сердце пропустило удар. Снова с головой накрыло ощущение, при всей важности и незаконченности того, что здесь происходило, будто быть всё это время она должна была вовсе не здесь, будто снова она по собственной легкомысленной глупости упустила возможность предотвратить непоправимое. Снова её сердце сковало леденящее душу предчувствие чего-то, воистину ужасного… — Лео, что?.. — девушка непроизвольно сжала подрагивающие руки в кулаки, чувствуя в одном из них врезающийся в ладонь выпуклый рельеф магической фишки. — Что там случилось? Нолан тяжело вздохнул, к собственной досаде не сумев сдержать и скрыть переполняющие его эмоции. Не только из-за инцидента с Владом там, в мире живых, но и от того, что случилось… здесь. Хотя, конечно, бесполезно было сейчас о чем-то расспрашивать Лайю. И без лишних вопросов понятно, что она бы не сдалась, не попытавшись, и дай Бог, чтобы Ноэ достало его демонических силёнок не пустить её старания по ветру. Иначе пусть пеняет на себя! — Идём, — мужчина взял подругу за руку, переплетая их пальцы и на миг сжимая их чуть сильнее положенного, чтобы убедиться, что она с ним и хотя бы в относительном порядке. — Вернёмся назад — сама увидишь. Отточенный годами работы в охранном агентстве голос впервые его предал, звуча совсем не так, как бы ему хотелось: растерянно, обреченно, смиренно. Словно всё самое страшное, что могло произойти, — произошло. Словно вновь, как и бесконечность прожитых и забытых жизней и смертей назад… Отчаянно пытаясь спасти всех, Ангел Господень не сумела спасти никого. И, прежде всего, того, кто, нарушая все Заветы, стал ей дороже всего сущего.