Светлая королева

Мир с тобой, божественная душа, Пробудись вновь на Небесах. Коронованную славой, да не устрашит тебя боле Ни горечь зимы, ни грядущая война.

      «Я люблю тебя…» — последняя мысль, с которой Лайя Бёрнелл в последний раз в своей жизни закрыла глаза, стала первой, с которой она, сама того не ожидая, пробудилась. Первое, на что упал её, ещё затуманенный поволокой сна взор, стал высокий свод церкви… часовни, дарованной ей неизвестным человеком за неизвестные заслуги. Где-то очень-очень высоко косые солнечные лучи пронзали воздух, в нём золотым дождём лениво кружились будто бы застывшие во времени пылинки. Девушка медленно повернула голову в направлении проникающего света, распадающегося на радужный спектр, и увидела уже знакомую россыпь цветной витражной мозайки, искусно сложенную в женский — её собственный портрет. Завороженная его потусторонней красотой и какой-то необъяснимой притягательной силой, Бёрнелл потянулась к нему рукой… и замерла, забыв дышать, хотя, быть может, она и вовсе об этой необходимости не вспоминала и едва ли отныне в ней нуждалась. Рука, которую она протягивала к витражу, была будто чья-то чужая и ей вовсе не принадлежащая — миниатюрная, с крошечной детской ладошкой и по-младенчески пухленькими пальчиками… Испытав неподдельный ужас, Лайя в панике подскочила, принявшись осматривать себя, и мимолетная, промелькнувшая догадка слишком быстро обрела свое пугающее подтверждение — не зная как и почему, она оказалась в теле той самой маленькой девочки, себя самой четырёх лет, которую однажды похитили у родителей и увезли в старый замок на окраине города. Лайе стало по-настоящему страшно, её давно не четырёхлетняя душа заметалась в панике, пытаясь выбраться из неожиданной западни. Ей хотелось кричать, хотелось звать на помощь, молиться, умолять и плакать, вот только ничего не получалось, потому что во всех этих давно пережитых желаниях и стремлениях не было смысла, не после всего, через что ей довелось пройти. Никто не ответил на её крики и мольбы о пощаде и помощи, пока она ещё была жива, а теперь… ведь всё кончено? Она ведь умерла. Как и эта маленькая девочка — её юная версия — умрёт такой же мучительной смертью спустя двадцать лет. И это будет также неизбежно, как её похищение в детстве, о котором она могла бы и вовсе не узнать, если бы не случайно подслушанный мамин телефонный разговор, её поездка в Румынию, её встреча — не знакомство, о, нет, это была именно долгожданная встреча после очень долгой разлуки — с Асланом и… Владом. Если она умерла, и у неё больше не было сердца, способного по-настоящему болеть, то душа её рвалась на части, душа её изнемогала от невыносимой боли и захлебывалась в слезах, не выплаканных при жизни от того, как несправедливо и совершенно внезапно всё обернулось. Всё равно ведь обернулось, вопреки всеобщей настороженности и разносторонним мерам, принятым для того, чтобы её защитить. Словно сама судьба так распорядилась, и смерть всё равно нашла брешь в её защите. Быть может, потому, что все как один, во все века друзья стремились уберечь её от Влада. Но оба раза смерть ей приносил не он. Он был лишь бессильным наблюдателем, а станет тем, кто неизбежно примет на себя всю вину, захлебнётся в ней сам и в ней же утопит всех своих врагов и друзей. Сидя на голом дощатом полу, маленькая девочка тихо плакала, обняв коленки руками. — Великая любовь и великая власть, пришедшие в руки к достойному, способны принести не менее великие радость и печаль, — интонацией терпеливого учителя произнёс незнакомый мужской голос, и душа Лайи моментально встрепенулась, желая найти его источник, но маленькая девочка была слишком напугана, чтобы оглядываться по сторонам. — Судьба светлой госпожи никогда не бывает лёгкой, в какое бы время звёзды ни возвестили её возвращение в подлунный мир. Не способная сделать ничего другого и хоть как-то повлиять на развивающиеся события, казалось бы, давно и безвозвратно ушедшего прошлого, Лайя уговаривала себя успокоиться, прислушиваясь к благородному голосу, звучащего как будто бы в самой её душе, минуя слух. Девочка наконец-то подняла на незнакомца испуганный взгляд, и сквозь слёзы, застилающие детские глаза, душа взрослой Лайи смогла рассмотреть, как мужчина, знакомый ей из видений, показанных призраком Агнеш, с добрыми глазами и по-отечески тёплой улыбкой, протягивал ей раскрытую ладонь с маленькой золочёной вазочкой, доверху наполненной восточными сладостями — обсыпанной орехами пахлавой и лукумом. — Не плачьте сейчас, юная госпожа, — он поднёс вазочку прямо под маленькую ручку, сжатую в крохотный кулачок. — Возьмите угощения. Уверен, однажды вы их очень любили. И пусть взрослая душой, не единожды пережившая собственную смерть Лайя понимала всё, о чём говорил этот странный, незнакомый ей человек, маленькая девочка продолжала смотреть на него затравленным, испуганным волчонком. Тогда мужчина осторожно поставил вазочку со сладостями на пол и медленно протянул руку к её лицу, невесомо коснувшись большим пальцем подбородка, чуть приподняв голову девочки таким образом, чтобы их взгляды встретились. У незнакомца были тёмные, почти чёрные глаза, но солнечные лучи, проникающие в часовню, делали их светлее, а суровый от возраста взгляд — мягче и добрее. Он смотрел очень долго и внимательно, будто разглядывал самую её душу, и взрослая Лайя глазами четырехлетней себя искренне хотела и не могла ответить взаимностью. Ее похититель, кажется, вовсе не ждал ответа. — Я знаю, юная госпожа, сейчас вы не услышите смысла в моих словах, не поймете значения всего того, что я должен буду вам показать, но я верю, однажды в вашей жизни настанет день, когда вы вспомните похитившего вас старика, и весь тот забытый с годами бред, что он вам когда-то наговорил, обретёт для вас смысл. Возможно, он укажет вам путь, с которого вас будут стремиться сбить во что бы то ни стало. Тогда, госпожа, я позволю себе скромную надежду, вы простите вашему рабу его нынешнюю неслыханную дерзость, — мужчина вновь медленно приблизил на этот раз обе свои ладони к заплаканному детскому лицу и большими пальцами, едва касаясь, смахнул со щёк кристально чистые слезинки. Затем он бережно поднял девочку на руки и куда-то понёс. Прижатая лицом к груди мужчины, Лайя не видела дороги. Но ушли они в итоге совсем не далеко, даже не покинув пределы часовни. Похититель просто перенёс девочку с одного места на другое, где фрагмент пола между двумя уходящими в потолок колоннами испещряли странные, не поддающиеся опознанию символы. Там же, на полу в хаотичном порядке было разложено множество самых разных вещей — стопки старинных книг, начертанные от руки карты звёздного неба, плакаты с черно-белыми, состаренными изображениями, шкатулки с неизвестным содержимым неизвестного предназначения. Мужчина опустился прямо на пол, посреди всей мистической атрибутики, расправил веером свою плотную чёрную мантию и, усадив девочку себе на колени, принялся по очереди показывать ей всё, что лежало вокруг них, словно интересные игрушки из дедушкиного старого чулана. Первой была большая деревянная шкатулка прямоугольной формы из тёмного, почти чёрного дерева, на её крышке под падающими на неё лучами солнца виднелся выжженный знак — взрослой Лайе, родители которой всю её сознательную жизнь увлекались астрономией, этот знак был хорошо знаком — астрономический символ Меркурия. «Зеркало Венеры с рожками», — как говорила мама. Шотет (ведь так звали этого человека, или, по крайней мере, он хотел, чтобы под этим именем его знали) легко постучал пальцем по крышке, акцентируя внимание девочки на знаке. — Это обозначение imago hominis — человеческого начала в Ордене четырех живущих. Символ вашего рода, госпожа. То, что спрятано в этой шкатулке, — он медленно открыл перед девочкой тяжелую даже на вид деревянную крышку, — всегда принадлежало, принадлежит и будет принадлежать до конца времен лишь вам единственной. Сквозь призму детских глаз, восторгающихся красивой картинкой, которую рождало детское воображение на основе сказок о прекрасных диснеевских принцессах, взрослая Лайя смотрела на открывшееся ей содержимое шкатулки, и душа её пламенела от узнавания. То была не тика для невинной девушки, которую когда-то хотел подарить ей Хасан, по ошибке приняв Лале за свою избранницу; и даже не женственная тиара, переделанная у ювелира, которую подарила ей Шахи-хатун. На подбитом бархатом дне шкатулки лежала самая настоящая корона, выполненная в европейском стиле 15-го века. Та самая, в которой она, принявшая Православие, венчалась с Князем Валахии Владом III Басарабом из рода Дракулешти, становясь его законной женой и в замужестве обретая титул Княгини Валашской. В окружности короны, ничем не прикрытое, прямо на выцветшем бархате лежало и её обручальное кольцо, золотое, с большим кроваво-красным рубином в форме капли. Там же, в окружности короны обнаружился и уже заочно проклятый бриллиант на цепочке — тусклый и пустой. Детская рука, ведомая пробуждённым любопытством, потянулась за кулоном, но когда тот был вынут и достаточно поднят над полом, то вдруг выскользнул из упустивших цепочку пальчиков, со звоном упал на пол и разлетелся мелкой хрустальной крошкой. — Ах! — испуганно воскликнула девочка и инстинктивно сжалась в ожидании наказания за провинность, но мужчина лишь по-доброму улыбнулся и утешающе погладил её по голове. — Не бойтесь, моя госпожа, это всего лишь игрушки. Не более чем копии оригиналов для вашего ознакомления, вроде тех, что Ордену приходится выдавать за настоящие, которые на протяжении веков им так и не удалось добыть. После вашей трагической смерти и ещё множество раз позднее члены Ордена пытались заполучить заветные реликвии, предъявляя на них своё родовое право, но Господарь наотрез отказался отдавать им что-либо, связанное с вами. Символы вашей связи перед Богом и вашей земной любви по велению вашего супруга и вопреки воле вашего рода остались похороненными вместе с вами, в вашей могиле. Но настанет день, когда они понадобятся вам вновь, и, рассказывая вам всю эту страшную правду сейчас, я уповаю на то, чтобы однажды вы знали, где искать. «Но с какой целью? — подумала Лайя, а душа её неприкаянно металась в попытке хоть как-то проявить себя, будто её уже лизало адское пламя. — Если я не пережила тот день, о котором вы говорите?» — Увы, моя госпожа, печальная истина такова, что однажды вам придётся доказывать как свои права на любовь, так и чистоту своего происхождения, позволяющую вам сохранить принадлежащий вам от начала времен титул Основателя одного из четырех великих родов, — Шотет придвинул ближе толстую книгу, развернутую на страницах, испещренных рукописным текстом, недоступным пониманию ни маленькой Лайи, ни её повзрослевшей души. — Другие великие Светоносцы не станут делиться с вами знаниями, хотя в этом заключается их прямая обязанность. Однако помочь вам вспомнить вашу прошлую жизнь, познать вашу истинную сущность означает также напомнить вам и о запретной любви. Они на это не пойдут, более того, однажды они уже предпочли вашу безвременную гибель тому, чтобы открыть вам истину. Поэтому сейчас это вынужден сделать я, — мужчина коснулся висевшего на шее массивного серебряного медальона, с тем же выгравированным знаком, который был на шкатулке. — Хотя не располагаю ни правом, ни навыками сделать это правильно. За что прошу у вас прощения, моя госпожа. Привлеченная вовсе не странными, непонятными речами, а отблесками света на металле, девочка потянулась к медальону и обхватила его маленькой ручкой, дёргая за цепочку. Шотет улыбнулся. — Человеческий род Ордена — единственный из четырёх, в котором Основателем является женщина, — без явной навязчивости, но при этом не оставляя других альтернатив и не поощряя отвлечение, Шотет развернул девочку обратно к книге и указал на страницу с изображением, в котором взрослая Лайя сходу опознала расхожий в культуре и искусстве образ ангела — крылатого создания с человеческим телом и лицом. — Наравне с остальными она обладает всеми силами, по которым великие Основатели могут быть распознаны и отличены от рядовых членов Ордена, — духовным бессмертием, способностью к реинкарнации и полному перевоплощению в крылатую форму, а также благословенным светом души. Мужчина перелистнул ветхую от времени страницу книги на другой разворот, содержащий изображения всех четырех существ, и начал свой чудовищный рассказ, как если бы действительно верил, что четырехлетний ребенок способен выслушать, понять и запомнить сказанное. В свои четыре Лайя не смогла запомнить ни имя, ни лицо похитившего её человека, ни даже сам факт похищения. В свои двадцать четыре, ставшие концом её жизни, Лайя душой впитывала каждое произнесённое слово, каждый показанный образ, каждую надпись, которую могла рассмотреть и прочесть. — …И сотворил Бог для человечества рай, и назвал он его Землёй, и велел он четырём преданным ученикам своим — Марку, Луке, Иоанну и Матфею — оберегать его творение, каждому из них доверив силу одного из четырёх живых существ и одну из четырёх сторон рая, соответствующую углу его Трона. Марку была дарована сила царственного льва и доверен Запад, Лука принял облик жертвенного тельца и стал покровителем Севера, вознесённый Иоанн обернулся орлом, покровительствующим Востоку, а воплотивший человеческую природу Матфей накрыл защитной сенью своих обретенных крыльев Юг. Чтобы надлежащим образом исполнить поручение Господне, сохранив знания и данную им силу, четверо решили основать Орден четырёх живущих — Ordo quattuor animalia. Они породили первых наследников среди людей, воспитали их, обучили, передали им свои знания, и, дожив свой смертный век, каждый в отведенный ему срок, покинули подлунный мир. Но время шло, человечество вкусило запретный плод, познало грех убийства, а за ним и множество других грехов и тёмных таинств. Бессмертные души Основателей, ощущая необходимость своего вмешательства, возродились, каждый в своё время, но в одну эпоху, новую для них, в новых юных телах, не обременённых тягостными знаниями о своих прошлых воплощениях. Воспоминания пришли к ним лишь по мере взросления, с опытом и мудростью, обретёнными в новом времени. Задача Ордена к тому моменту значительно осложнилась по сравнению с той, которая стояла перед ним на заре творения, ведь кроме первозданной абсолютной тьмы, которой знакомо и легко было противостоять чистым светом, теперь появилась иная, созданная самими людьми, от незнания, заблуждений, ошибок и нередко благих намерений. Разногласия во взглядах на природу Тьмы и Света и способах наказания виновных в тёмных ритуалах постепенно стали проникать и в сам Орден. Одолеваемые сомнениями, Основатели пришли к неутешительному выводу, что, будучи все четверо мужчинами, обученными искусству священной, но всё же войны, они не сохранят чистоту родословных, не уберегут мир и согласие. Для этой цели нужна была женщина, с её мягким характером, кроткостью и способностью теплом и заботой поддерживать родственные узы. И тогда Матфей, коему оставлен был облик человеческий, передал силу и власть, доверенные ему однажды Господом, первой и единственной дочери своей, рождённой в светлом союзе от большой и искренней любви. И наследовала светлая госпожа от отца своего покровительство не только над южным пределом рая, но и над человеческой ипостасью Ордена, и завещано было ей, в отличие от её братьев-воинов с обличьем и норовом зверей, хранить мир и согласие добротой и любовью. Шло быстротечное время, из жизни в жизнь перерождаясь, исполняя свой священный долг, Основатели покидали этот мир, а когда великая Тьма вновь проявляла себя, они возвращались, и каждый раз в новом человеке пробуждалась древняя душа. Меж тем, человечество, познавшее ремесло отнюдь не священных войн, всё сильнее искушалось тьмой и прельщалось её силой. Люди поклонялись ей, осознанно призывали её, совершали ритуалы на крови, добровольно становились её сосудами. Тьма, прежде не имевшая облика и формы, обрела физическое воплощение. Те из людей, сильные волей, кто мог подчинить себе разрушительную мощь и использовать её в своих целях, становились бесами, но поскольку не всегда они несли своими деяниями истинное зло, Орден не знал, как с ними поступать, и это лишь усиливало внутренние разногласия. И тогда призвал Господь великих стражей своих, и явил он им нового члена Ордена, которого наделил силой пятого живого существа, доселе не ступавшего на землю, — дракона, — и даровал он ему не одну сторону света, а целый мир — тёмную изнанку его, где он обретал право властвовать над тьмой и всеми её проявлениями, укрощать её, дабы знала она своё место и не нарушала закон великого равновесия. Во избежание любой борьбы за подобную тёмную власть, правление это должно было оставаться единым и неделимым. Но предупредил Господь всех пятерых, что однажды тьмы может стать слишком много для одного, и из справедливого властителя на страже Света дракон переродится в самого страшного из врагов Ордена, угрожающего сжечь дотла творение Господне. За пятерыми, вобравшими в себя многовековую мудрость, оставлено было право решать, как поступить, если дракон потеряет контроль над своей неутолимой, как сама тьма, жаждой власти. И когда это неизбежно произошло, Ордену не удалось сохранить единство перед лицом угрозы. Одни считали тьму и всех тех, кто в ней пребывал, неотъемлемой частью сущего, другие жаждали искоренить всякое её физическое воплощение и продолжать бороться с ней прежними методами — уничтожать, а не сдерживать в пределах тёмного измерения. Великое противостояние, унесшее множество жизней как членов Ордена, так и тёмных существ, закончилось свержением тёмного властителя с его трона. Ordo quinque вновь стал Орденом четырёх, а ту страницу истории, позорную по мнению большинства, в которой существовал пятый живущий, решено было вырвать из всех земных анналов, а также из памяти тех Основателей, которые оказались до последнего преданны воле Господа и его намерению доверить власть над тьмой дракону. Поскольку при каждом последующем перерождении древняя душа лишается тяжкого груза памяти предыдущих жизней и частично вновь обретает его лишь в момент церемонии передачи власти, вкушая его с кровью Основателей, возродившихся раньше и проживших более полно свои предыдущие жизни, есть вероятность, что какая-то часть истории, доступная одним, окажется навечно потерянной в веках для других. «Но почему?! — вскричала Лайя, заведомо зная, что не будет услышана. — Почему они отвернулись от него? Они ведь знали, были предупреждены, что эту силу он не обуздает в одиночку? Они должны были это понимать…» — как же она хотела иметь возможность задавать вопросы, как бесконечно много и одновременно ничтожно мало ей было тех знаний, которые в одностороннем порядке делил с ней её похититель. — По замыслу Господню, для того чтобы уравновесить Тьму, кому-то из олицетворяющих Свет до̀лжно было принести себя в жертву, а поскольку жертва эта должна была стать абсолютной и добровольной, о ней не должно было сообщать заранее. Когда замысел был разгадан членами Ордена, одни сочли подобную цену слишком высокой за душу, уже безнадежно потерянную во тьме, не позволив другим даже помыслов о том, как спасти дракона. В итоге он был уничтожен, а все его последователи методично истреблялись на протяжении долгого времени членами Ордена, пока линия крови окончательно не иссякла, воспоминания не стерлись у последних из смертных, а от величественного рода дракона на земле остались лишь его бледные подобия — летучие мыши — вестники тьмы. Маленькая девочка большими испуганными глазами смотрела на чёрно-белый рисунок страшного существа на пожелтевшей ветхой странице. Её совсем ещё юное воображение не умело найти даже самых приблизительных ассоциаций, на что оно было похоже. Повзрослевшей в один момент на тысячи и тысячи лет душе Лайи ассоциации не требовались — она знала наверняка, узнала с полувзгляда. Но не верила или, по крайней мере, отчаянно сопротивлялась верить. — Шесть столетий назад, питаемая неуёмным стремлением человечества к завоеваниям и готовностью идти ради обретения силы на любые жертвы, Тьма вновь громко заявила о своём праве на власть над сущим. Её некому было сдерживать и контролировать, ведь великий тёмный престол опустел на долгое-долгое время. На этот раз жертв, поддавшихся искушению, не удалось избежать даже среди знающих членов Ордена, ведь и они не оставляли мечты о бессмертии, а дано оно было лишь избранным, да и то не абсолютное. Мужчины из человеческого рода не могли и мечтать об этом, а какая мать не жаждала бы для своего ребёнка подобного благословения. В год 1430-ый в правящей семье османского султана Мурада II звёзды предрекли великое возрождение. Сразу двое матерей, самостоятельно или через мужей кровно связанные с Орденом, молились, чтобы именно их дитя коснулась длань Всевышнего. Но только великая сила любви способна воскресить древнюю душу, а Хюма-хатун стала лишь мимолетным увлечением падишаха, и у неё родился мальчик. Будущий султан Мехмед II, завоеватель половины мира, принадлежал к Ордену по праву рождения, но лишь как хранитель знаний и защитник, но не Основатель, ведь этот титул, независимо от своего статуса, могла наследовать только девочка. И таковая родилась у сестры Мурада. Будучи его племянницей, она не претендовала на трон османов, при этом наследовала трон и власть, стоящие превыше любой государственности. А также бессмертие, духовное, не физическое, но эту разницу сложно объяснить матери, более всего на свете боявшейся потерять своего единственного сына. Поэтому, когда несчастье случилось, Хюма разочаровалась в светлой силе и обратилась во тьму с просьбой вернуть её сына к жизни. За это она заплатила наивысшую цену, какую только можно представить — преподнесла на жертвенный алтарь светлую душу Айше-султан, матери благословенной души Основательницы. Душу мальчика, поневоле ставшего жертвой ритуала, удалось сберечь, но тьма оставила на нём свой неизгладимый отпечаток. В дальнейшем, в сочетании с отношением к нему отца и остальных членов Ордена это повлияло на уже осознанный выбор самого Мехмеда. Он жаждал власти большей, чем была ему дана, он жаждал силы и бессмертия — так тьма медленно, но верно, через амбиции новых юных его членов проникла в Орден изнутри. В поисках физического обличия для себя и источников чистой энергии, тьма неустанно искала возможность заполучить то, что сделало бы ее власть абсолютной и неоспоримой — свет благословенной души. Давно раздираемый изнутри противоречиями, разобщенный, Орден слабел и уже не мог надлежащим образом выполнять своё прямое предназначение. В решающий момент никто не уследил за тем, какая душа следующей попала в липкие, умело расставленные сети. И хоть Основатели, долгие века хранившие в секрете свои прошлые огрехи, знали наверняка, что у дракона не было наследников, им быстро пришлось признать, что сила, которая была ему дана, не иссякла. Именно эту силу, которую на то время он в себе и не подозревал, Влад III Басараб, великий Господарь Валахии, прозванный Колосажателем за излишнюю жестокость к своим врагам, по собственной воле принёс воплотившему в себе первозданную Тьму существу, претендующему на великий тёмный трон со времен свержения дракона. Но у него не было ни силы, ни души, коими от рождения владел Господарь валашский, а последний, в свою очередь, был всего лишь человеком — смертным, слабым и не способным дать отпор полчищам турок, жаждущих вернуть себе своё. В итоге двое сумели договориться, на заведомо неравных для одного из них условиях, без оглашения истинной цены, а Орден был слишком отвлечён внутренними распрями и внешней захватнической политикой османов, чтобы помешать скреплению договора. И лишь когда непоправимое свершилось, Светоносные почувствовали высвобождение колоссального количества тёмной энергии, в одночасье перешедшей из тёмного мира в мир людской. Дракула, что весьма символично означает «сын дракона» не торопился предъявлять своё право на место в Ордене и верховную власть над тёмными, в Ордене, в свою очередь, не спешили обманываться его незнанием, ведь посвященные-то понимали, какие два исхода скрывались за его вероятными притязаниями на власть. Насколько бы духовно сильным и волевым он ни был, однажды тьма в своём избытке неизбежно поглотит его, или светлая душа будет вынуждена проложить ему дорогу к трону своей жертвой. Орден предпочёл эту жертву исключить, позволив светлой госпоже погибнуть в извечной в людском мире борьбе за власть. Они знали, что однажды она непременно возродится, но это будет уже совсем иное время и совсем иная жизнь, в которой существовала вероятность, что она сделает иной выбор. В противном случае, она снова погибнет, и история повторится. Ей позволят повториться, потому что великое зло, моя госпожа, охотится за вашей светлой душой. Завладев ею, он уничтожит Орден и обретет невиданную мощь. Ваша же смерть на время сделает его трофей недосягаемым, и оно отступит назад, в тёмный мир, чтобы копить силы до следующего великого возрождения и следующей попытки. И если до этого момента ему удастся заручиться поддержкой истинного претендента на темный престол, боюсь, вернется он непобедимым. Поэтому и важно разорвать, наконец, этот порочный круг. Вы должны вспомнить, моя госпожа, — Шотет ласково погладил девочку, свернувшуюся клубочком на его коленях, по голове, — вы должны узнать правду. Где-то в складках его огромной мантии раздалась мелодия телефонного звонка — старая, похожая на трель будильника, и задремавшая было девочка сонно захлопала глазами. Мужчина вытащил старенький кнопочный телефон и ответил на звонок, но почти сразу же сбросил, и лицо его приобрело тревожное выражение. — Они близко, — старательно скрывая охватившее его волнение, вслух произнёс Шотет, а его взгляд, прежде излучающий лишь спокойную уверенность, взволнованно заметался от одной вещи к другой, то и дело возвращаясь к Лайе, а та лишь испуганно смотрела на незнакомого дядю и сонно хлопала глазками. — Простите, госпожа. Будьте уверены, очень скоро я понесу наказание за своё преступление. — Дяденька, я хочу к маме… — впервые за все время с дрожащих детских губ сорвались слова, и глаза, которыми взрослая душа Лайи смотрела на окружающий её, по всем признакам реальный мир, заволокло пеленой слёз. Но дяденька больше не читал ей сказки и ничего не отвечал. Он торопливо поднялся на ноги вместе с плачущей девочкой, рассыпав вазочку со сладостями, и, обведя беглым взглядом часовню, словно в последний раз на прощание, торопливо пошёл прочь. Где-то вдалеке уже слышался рев серен от приближающихся к замку полицейских машин. — По вашу душу, магистр, уже подняли все спецслужбы города, а вы, смотрю, не больно-то торопитесь завершать ритуал, скрываясь от меня на святой земле, — с упрёком сказал новый голос, на этот раз высокий, явно женский, но Лайя, крепко прижатая к груди своего похитителя, не видела ничего кроме складок его чёрной мантии и время от времени мелькающего в них медальона. — Я-то всегда успею уйти. — Только не от него. Если он узнает… — Он давно отошёл от дел мирских и спит мёртвым сном в гробнице, за океан отсюда, — уверенно парировал голос, — а недалеко от него покоятся давно истлевшие останки его жены. Не пугайте меня его праведным гневом, магистр. Вас самого ожидает многим худшая участь. А впрочем… если мы хотим успеть, довольно разговоров. Размышляя над тем, почему голос незнакомки казался ей таким знакомым, Лайя почувствовала, как её перехватили и потянули на себя чьи-то чужие руки. Испуганная девочка, не понимающая, что с ней делают и чего хотят, что было сил вцепилась в мантию дяди, что был к ней добр, читал сказки и угощал сладостями. — Дяденька… дяденька, не отдавайте меня… Но тот вдруг стал неумолим и совершенно равнодушен к детским слезам, резко вырвав своё одеяние из крохотных сжатых кулачков. — Ну что ты, куколка… — женский голос же, напротив, зазвучал ласково, увещевающе, но всё же это был не мамин голос, и маленькая Лайя тихо плакала от страха. — Не плач, baba*, это совсем не больно. Красивая женщина с миловидными, поистине ангельскими чертами лица развернула девочку к себе, и Лайя охнула бы, если бы могла, потому что узнала в незнакомке… ту самую Эрджи, невесту мэра, ничуть не изменившуюся и ни на год не постаревшую за двадцать прошедших лет. — Вы, должно быть, глубоко разочаровались в своих названных братьях, раз пошли на сделку без малого с тёмными, поступившись древними законами и собственными принципами, — своей бледной прохладной рукой с тонкими пальцами Эрджи успокаивающе погладила девочку по лицу, заботливо заправив за ухо прядку, выбившуюся из растрепавшейся причёски. — Посмотри на меня, крошка, — она взяла растерянную Лайю за подбородок и направила её взгляд навстречу своему — голубому и бездонному, точно омут. — Вы, должно быть, глубоко разочаровались в своих прошлых ошибках и том, к чему они в итоге привели. Вы не поддержали его в борьбе за княжение, всячески помогая своему мужу в заговорах против законной власти в Валахии, а теперь хотите доказать ему свою верность в надежде, что он проявит милость. — Как, собственно, и вы, — Эрджи равнодушно пожала плечами и чуть заметно улыбнулась, после чего вернула все внимание Лайе, и та всем своим естеством почувствовала, как буквально тонет, растворяется в её глазах, как неумолимо исчезает из её памяти свод часовни и лицо прекрасной незнакомки с витража, и знак Меркурия на крышке шкатулки, и корона с кольцом, и страшные картинки, которые показывал ей дядя… и сам дядя, погружаясь а липкий туман забвения, бесследно в нём растворяясь. Перед глазами стало темно, все чувства в один момент притупились, а когда снова вернулись, то слух взорвался тысячей незнакомых звуков, вселяющих в детское сознание неподдельный ужас — завывали сирены, кричали люди, лаяли и рычали поисковые собаки, звенел металл. — Лайя… Лайя, девочка моя, — на этот раз голос был знакомый, родной — мамин, преисполненный волнения и страха, её теплые руки касались лица, — открой глаза… Лайя повиновалась, но первым, что она увидела, стало отнюдь не мамино лицо. Она наблюдала, как красно-синий свет от мигалок полицейского автомобиля отражался в полированном лезвии… «Нееееет!» — в ужасе от невозможности помешать неизбежному кричала душа Лайи, вынужденная быть лишь безвольным наблюдателем уже давно свершившихся страшных событий. Взметнулся меч, удерживаемый твёрдой, безжалостной рукой — и голова человека, не имевшего никакого другого умысла, кроме благого открытия истины, полетела с плеч. «Нееееет!» Чья-то — мамина ладонь — закрыла девочке глаза, но душа Лайи, успевшая повидать сотни и тысячи смертей, страдала от невыносимой боли за каждую загубленную жизнь. «Идём… — вдруг позвал её чей-то новый голос, увлекая словно бы куда-то назад, хотя её юное, ослабленное потрясениями тело, послужившее временным вместилищем повзрослевшей душе, уже уносили прочь к полицейской машине, где ждал ещё совсем молодой комиссар Дуган и другие, совершенно незнакомые Лайе люди. — Идём же, Лале, тебе пора выбирать».