Принц Дурмстранга.

***

      Лето в Дурмстранге было знойным, тяжёлым, давящим, и даже прохладные каменные стены замка не спасали от удушающего ощущения духоты. Большинство студентов разъехались по домам, оставляя за собой пустые коридоры, наполненные лишь отголосками голосов, которые ещё недавно шумели здесь, создавая привычный гул жизни. Теперь же замок казался почти безмолвным, тишина разлилась по залам, напоминая о том, что в Дурмстранге никогда не бывает по-настоящему уютно. Остались только те, кому было некуда идти или те, кто предпочитал одиночество шуму летних каникул. Среди них была Юджиния.       Он увидел её совершенно случайно, когда зашёл в общую кухню. Это был всего лишь мимолётный взгляд, короткий миг, но его оказалось достаточно, чтобы что-то внутри резко сжалось, заставляя мышцы напрячься, а дыхание сделаться чуть тяжелее. Она сидела напротив Виктора Крама, беззаботно улыбаясь, и смеялась — легко, просто, естественно. Волосы её были убраны в высокий хвост, и это делало её облик ещё более притягательным. Лёгкое платье мягко облегало её фигуру, открывая тонкие запястья и колени. Он задержался взглядом на этой картине чуть дольше, чем следовало бы.       На какое-то мгновение всё вокруг перестало существовать. Он слышал, как она смеётся, но этот звук резал его слух, он слышал, как Виктор говорит что-то, но не понимал смысла слов. Всё, что он видел, всё, что осознавал — это её, сидящую с Крамом, её улыбку, её взгляд, её слишком лёгкое, слишком открытое для постороннего мужчины тепло. Он почувствовал, как из глубины поднимается глухая, неистовая злость. Ему не нравилось видеть её такой рядом с другим мужчиной.       Он внезапно осознал, что стоит на пороге, слишком долго, слишком пристально глядя на неё, и только тогда заставил себя сделать шаг внутрь, ломая момент, разрушая картину, разрывая их разговор. Её глаза метнулись к нему, но в них не было смущения, не было удивления. Только лёгкое раздражение, как будто она не хотела, чтобы он здесь был. От её взгляда, почему-то, стало больно.       —Юджиния?— он не сразу понял, что произнёс её имя вслух.       Она посмотрела прямо на него, но в этом взгляде не было даже намёка на то, что она рада его присутствию в этой комнате так же, как он рад её. Она выглядела раздражённой.       — Да, профессор. Это я,— её голос прозвучал ровно, почти холодно, и что-то в этих словах резануло его сильнее, чем он мог бы признать.       Она не испытывала никакого волнения. Она не испытывала к нему ничего вообще. Этот факт раздражал его ещё больше.       Он чувствовал, что теряет контроль над своим тоном, над словами, что выходят из его уст. Всё, что он мог сказать, всё, что пытался вложить в эту ситуацию, было лишь защитной реакцией на охватившее его чувство. Он говорил что-то о правилах, о запретах, о том, что за близкие отношения студентов исключают. Говорил об этом с ней, с Юджинией, как будто это было чем-то значимым, как будто это могло что-то изменить. —А вы чего это так обо мне печётесь?— её голос пронзил его сознание, словно острое лезвие.       Она смотрела на него с вызовом, с подозрением, с презрением, которого он не мог вынести. И в этот момент он понял — она злилась на него.       Она действительно злилась на него. Но хуже её злости было то, что она ушла. Просто встала и ушла, даже не обернувшись, даже не бросив ему последнего взгляда. Он остался там, один, в этом проклятом кухонном помещении, среди пустых слов и неразрешённых эмоций.       Злость кипела внутри, но ещё больше его мучило непонимание. Почему это задело его так сильно? Почему он до боли сжал пальцы в кулак, едва не врезав их в столешницу? Почему он хотел в этот момент догнать её, схватить за запястье и заставить её смотреть только на него?       — Вы слишком заметно придираетесь к ней.       Виктор Крам произнёс это спокойно, почти равнодушно, словно просто констатируя факт. Вацлав посмотрел на него, но ничего не ответил. Оставшись один, он шумно выдохнул, прикрыл глаза, а затем подошёл к ящику с напитками, взял первую попавшуюся бутылку, сорвал пробку и сделал несколько жадных глотков.       Но даже холодный напиток не смогло охладить пылающий в груди огонь.       «Так передайте же моей бабушке, что я учусь здесь только из-за остатков моего уважения к ней. А вылететь отсюда — моя мечта.»       Её слова звучали в голове, снова и снова, прокручиваясь, словно заклинание, от которого невозможно избавиться. Значит, она действительно думала, что ему просто нужно передать что-то её бабушке? Думала, что он волнуется из-за чертовой бабки? Это было даже хорошо. Это позволяло ему притворяться.       Но он-то знал правду. Он знал, почему его трясло от ярости при мысли о ней рядом с другим мужчиной. И он знал почему, увидев её сегодня, он был готов сорвать её с этого проклятого стула, прижать к себе и дать понять, что она принадлежит только ему.       Он прикрыл глаза, вдохнул, но даже после этого не почувствовал облегчения. Она ушла.       Но её голос всё ещё звенел в его ушах.Её взгляд всё ещё горел в его памяти. И он знал, что никогда не избавится от этого.       Потому что он уже зависим от неё, потому что он влюбился еще до того, как она пришла.       И самым больным было то, что она даже не подозревает об этом.