жара

в комнате не просто тепло. в ней не жарко и даже не горячо. в ней — адское пекло. новехонький вентилятор, который имчи недавно купил по скидке на радость остальным, вовсю надрывался и шуршал лопастями, обдувая таким желанным прохладным воздухом всех тех троих, кто спал на нижних ярусах деревянных кроватей; за закрытыми окнами было слышно редко проезжающие машины, а в стороне тихонько сопел сану, уткнувшись половиной лица в подушку. гону действительно было очень душно. за ним закреплен верхний ярус той кровати, что стояла ближе всех к двери в комнату; он там, правда, почти не спал, и ни у кого из мемберов это вопросов давно не вызывало: зачем свое, когда можно лечь рядом с доёмом? и нет, им не тесно, потому что тот во сне, похоже, становился мягким и податливым, похожим на тянучку; растекался по матрасу и упирался спиной в стену, давая гону возможность занять чуть больше места для большего комфорта. иногда утром, конечно, рука могла затечь или шея начинала болеть, и кто-нибудь обязательно тогда демонстративно закатывал глаза, максимально наигранно говоря нечто в духе «а нечего липнуть друг к другу». но гону нравится. и доёму нравится, хотя тут не известно, что ему больше по душе: отдыхать после тяжелого рабочего дня или чувствовать рядом с собой тепло вообще не чужого тела. наверное, первое, ибо, эй, а кто не любит спать? все любят, кроме тех, кто вот-вот полезет на потолок от жары. гону честно едва сдерживается, чтобы не открыть нараспашку окно, но оно, во-первых, скрипучее, а во-вторых, не хочется вставать. рука лежавшего на своей половине узкой кровати доёма расположилась на животе гону, ноги скрутили одеяло, скомкав его, а голова покоилась на чужом голом плече. это та самая поза, от которой страдает шея, но двигаться сейчас — самое ужасное, что можно сделать. любое движение за исключением вдоха-выдоха заставляло лишний раз усиленно потеть и обиженно хмуриться, когда вентилятор отворачивался в сторону мирно спящих сану и имчи, а когда доём копошился, то вообще казалось, будто воздух и вовсе накалился. нравилось, когда тот, видя какие-то неведомые сны, что-то бормотал, цеплялся пальцами и причмокивал; когда ластился, клал свои ноги на чужие и дышал куда-то в ухо, вот прямо до мурашек. это заставляло мифических бабочек в животе порхать туда-сюда, но сейчас возникло такое ощущение, что они там внутри тоже изнывают от сумасшедшей жары. ну что делать? что-о? нет, все, это невыносимо. два часа ночи, скоро подъем, а кое-кто из шестерых многообещающих айдолов еще даже не ложился. ну, гону поспал немного, пока не проснулся из-за того, что в комнате стояла наверняка очень высокая плюсовая температура… нужно встать и открыть окно. пусть даже бёнхи, свесивший с верхнего яруса руку, стукнет ей потом по лбу — все равно. это вопрос выживания, а извиниться перед ним можно и потом. — спишь? — внезапно прошептал доём едва слышно и вдруг заерзал. натянутая простыня под ним решила смяться в кучу окончательно, гону повернул голову в его сторону и наткнулся своими губами на его губы. случайно. — нет. тот просто мазнул по ним, пересохшим. остановился у уголка рта на миг, чтобы клюнуть носом щеку — даже не поцеловал. рука поползла вниз, и гону грешным делом подумал, что сейчас начнется то, отчего бёнхи будет в полном шоке, но длинные пальцы остановились около резинки тонких пижамных штанов и дальше не полезли. — жарко, — прошелестел доём. — с тобой еще жарче. — я бы, — доём расфырчался в тихом смешке. — зажег, но если тебе это понравится, то ребятам — нет. хочешь, наверх уйду? поспишь один. — не надо. лучше не станет. доём хмыкнул, пожелал доброй ночи (пф-ф) и обмяк, стиснув гону в некрепких объятиях. окей, возможно, кофе с утра исправит положение, и я не умру, подумал он, погладив любимого одногруппника по мягким, но немного влажным волосам. или нет. было решено не вставать, чтобы не разбудить с концами, а стойко терпеть. в любом случае, в комнате все еще жарко.