Життя в картонній теці (Жизнь в картонной папке)

УССР правильный. У него всегда всё как у людей, у него всегда всё идёт по плану. УССР носит аккуратную стрижку, УССР всегда прилично одет, на работу приходит вовремя, спички не ворует, ночует только дома - и даже не курит в перерывах. Он пишет письма, вроде как старому другу. Только одному сиянию известно, о чём на самом деле. Между строк - такие же строки, молоком написанные. Вряд ли кому-то нужны эти письма сейчас, кроме адресата, но чем чёрт не шутит. Здравствуй, дорогой друг! (та який ти мені друг після усього...) Я получил твоё последнее письмо и очень рад, что ты меня не забываешь. (і дуже радий, що все ще викликаю у тебе це дивне почуття) Жду не дождусь, когда снова поеду к тебе во Львов, (пам'ятаєш нашу криївку? все з нею гаразд?) я так хотел бы снова посидеть с тобой в кафе-мороженом, (а ще я б дуже хотів взяти до рота твоє морозиво, якщо розумієш) а потом поехать за город и послушать, как шумит Прут под скалами. (і обов'язково злягатися з тобою в нашій криївці, дідько, як мені хочеться) Ты прости меня, что так редко пишу, (і за те, що я такий боягуз) но постараюсь писать тебе почаще. Ценю и уважаю, (і кохаю, і хочу до нестями) твой лучший друг. УССР нормальный. УССР правильный. *** УПА неправильный. УПА ужасный. УПА носит то, чего нормальные люди не носят, делает то, чего нормальные люди не делают и говорит на языке, на котором нормальные люди не говорят. УПА от нормальности далёк. Впрочем, с УССР он старается говорить по-русски, понимая всё до боли. Когда УССР проводит заслуженный отпуск во Львове, он всегда напивается до состояния нестояния, умудряясь перед отъездом домой не оставлять ни единого последствия затяжной пьянки. - А знаешь что? - УССР хватается за бутылку и бьёт её об стол, чуть не выбивая дно. - А я коммунист. И всегда им буду. Партия будет жить вечно. УПА молчит. УПА понимает всё до боли. Спорить с подобными заявлениями нет смысла. Потому что настоящий УССР - там, в молочных строках, и УПА его знает как собственный карман. *** У УССР есть младший брат в Сибири, хрупкий альбинос, художник с цветовой слепотой, на чьих пейзажах растёт пурпурная трава под малахитовым небом, как настоящая. Когда-то, ещё в средневековье, альбинизм считался пороком и порождением дьявола. Такие люди были вынуждены красить волосы чем попало - дёгтем, например, или углём - лишь бы не быть казнёнными на костре. Моральные пороки скрыть легче, но это лишь на первый взгляд. *** - Вот у тебя есть мечта? - спрашивает УПА за очередным совместным ужином. - Чтобы партия жила вечно. - Нет. У тебя есть мечта более личная и реалистичная? УССР думает. Внезапно его глаза вспыхивают огоньками энтузиазма - но он всё ещё не решается сказать об этом. Даже вопреки тому, что УПА - именно тот, кому УССР может доверить свою мечту. - Я бы хотел выступить на настоящем квартирнике. Спеть то, о чём бы не спел... в приличном обществе. Я умею петь, я несколько лет выступал в хоре... - Ну, сольное пение - это всё же совсем другое. Однако... Я могу тебе устроить это. Вечером в пятницу в Яремче будет андеграундный квартирник. Людей немного, и я думаю, они тебя с удовольствием послушают. - Правда? - УССР чуть не плачет от счастья. - Обещаю. Приготовь подходящий наряд, а я сообщу организатору, что придёт мой хороший друг, - УПА говорит это с лёгкой иронией. УССР ему не просто друг. *** Местные андеграунд-исполнители выбрали себе сценой заброшенное здание - судя по внешнему виду, ему явно больше ста лет. На УССР добытые на барахолке джинсы и яркая жилетка поверх клетчатой рубашки. Ботинки, правда, слишком обычные, но берцы УПА, увы, не подошли. УПА взъерошивает волосы УССР и буквально толкает на сцену. - Бери гитару и пой, что хотел, - произносит УПА полушёпотом, будто суфлёр. УССР садится на стул, кладёт на колени гитару и на мгновение задерживает взгляд на публике. Они неправильные. Они другие. Они всегда были такими... - Я живу в картонной папке, Тараканы в моей шапке, Чьи-то скользкие ладони в свои двери меня клонят, Пыль вытирают с меня. И без видимой причины меня гонят с паутины, И я думаю - в чём дело-то, блядь? Услышав обсценную лексику изо рта полуцивильного новичка, публика восторженно орёт. Переждав, пока вопли затихнут, УССР продолжает. - Я живу в картонной папке, Ты открой, тогда узнаешь, Как растворяет рвота твоё слово патриота, Я глотаю свой собственный дым И не открою тем баранам в шесть утра, когда рано, И не скажу им - в чём дело-то, блядь? Заканчивается куплет гитарным боем и отчаянным криком. - Ни с места! Ни с места! Ни с места! Ни с места!!! Публика в ещё большем восторге. И УССР начинает второй куплет. - Ты - всего лишь клоп-подслушка, Ты - в навозе побрякушка. Когда я скажу "воля", ты объявишь мне войны, Когда не той дорогой иду, И когда скажу "воля" - Иди в жопу с контролем! Моя воля - не твой блядский грех! И более спокойным голосом УССР заканчивает своё выступление: - С тех пор, как был зачат, ношу эту надпись: я живу в стране, где меня водят вокруг пальца... за мои же деньги! - Это аутро? - спрашивает какая-то девушка с огромной серёжкой в ухе. - Что? - переспрашивает УССР. - Она имеет в виду "кода", - подсказывает парень, охраняющий вход в помещение. - А, ну да... УССР, кажется, исчерпал весь свой задор и бунтарский дух. Он дослушивает выступления других музыкантов до конца, но ему так тошно, что он готов заснуть. УССР понимает - эти весёлые, отчаянные, бесстрашные люди и есть главный интерес грёбаных КГБ-истов. Хочется быть таким же, как эта яркая толпа в заброшенном здании недалеко от Яремче. Хочется до боли. Но невозможно - слишком привык притворяться, слишком приросла к лицу маска нормальности. *** - Знаешь, что такое Советский Союз на самом деле? - говорит УПА, когда они едут ночной трассой до Львова. - Это школа. Без перемен, выходных, каникул и права на выпуск. И ты в ней - отличник. - А ты - хулиган и прогульщик? - спрашивает УССР. - А меня, считай, исключили. - А меня не исключат. Потому что я - нормальный советский человек. УПА гыгыкает. - Было бы чем хвастаться. Ты не нормальный советский человек. Ты с бандеровцем спишь. Забыл, что ли? - Такое не забудешь. И неожиданно для себя УССР тормозит машину у обочины и целует УПА в губы. И УПА отвечает на поцелуй - очень даже для себя ожидаемо. *** Они встречаются спустя годы в Киеве, возле памятника на Бессарабке, одного из многих по всей советской стране. На УПА надета однотонная майка защитного цвета и слегка помятые брюки поверх берцев. УССР застёгнут на все пуговицы и так выглажен, вылизан и намарафечен, что смотреть противно. А ещё УССР выглядит таким слабым, что вот-вот рассыпется в порошок. УССР и так был субтилен, а теперь и вовсе похудел килограмм на десять. УПА курит прямо в ботинки статуи. Ничего такого. В предрассветном тумане на киевских улицах ни души. Не ночь, не день - тот момент, когда вокруг никого. Тот момент, когда можно жить в полную силу. УССР наклоняется к УПА, к самому уху, пронзённому старым шрамом. Все имеют право на секреты - и все имеют право разделять их с теми, кто особенно важен. - Я люблю тебя, - выдыхает УССР чуть слышно. УПА отстраняется и стряхивает пепел прямо к постаменту. - Полвека назад я бы сказал тебе то же самое. Но... извини. - Ты не любишь меня? - левый глаз УССР наполняется слезами. Клеймённый правый не источает ни капли. - Нет, ну а как? Ты безликим стал. Таким, как все они. Значок твой комсомольский, волосы твои прилизанные, про красную звезду вместо глаза вообще молчу... - Слушай... УПА резко перебивает УССР. - Ты пытаешься сказать что-то наподобие "Я люблю тебя", но ты бы хотя бы слово "Я" выучил. Ах да, это же последняя буква алфавита. Не так ли тебя учили? - Слушай! - УССР, кажется, уже не готов дать себя перебить второй раз. - Я выкину этот чёртов комсомольский значок. Я приду к тебе в расстёгнутой рубашке, я приду к тебе лохматым, как чёрт, и даже выбью себе клеймённый глаз бутылкой, мне не жаль всего этого ни капли, но если за мной припрутся КГБ-исты, не плачь... - На дворе девяносто первый год, радость моя, - гыгыкает УПА. - Никаким КГБ-истам ты уже давно не нужен, было и прошло. - Было, прошло, но так просто не покинет. - УССР разворачивается и собирается уходить. - Кстати, у меня сын вчера родился. Если что-то со мной случится - позаботься о нём. И сделай всё, чтобы он был сильнее, чем я. Во всех смыслах... - Обещ... - УПА замирает. Не так. - Клянусь, что позабочусь о нём, как о родном. Они прощаются и расходятся. Всё как обычно, но... УССР всегда был немного пророком. Он умирает к вечеру - сердечный приступ. *** УПА держит на руках замотанный кулёк. Он всё ещё не спит. Такой беспокойный. - Украиночка, маленький... - УПА осторожно качает кулёк, боясь уронить. - Ніч яка місячна... зоряна, ясная, видно - хоч голки збирай... Наконец-то заснул. УПА уже его любит. Иначе, чем любил его отца, совсем иначе, но так же крепко. И не только потому, что клятву надо держать.