Nebel

Холодный ветер пробирает до костей и хлесткими порывами обжигает лицо; окоченевшие пальцы с трудом сжимают липкую от крови ткань, удерживая хрупкое тело. В голове крутятся одни ругательства и упреки, но с уст так и не срываются. Забуза вообще сейчас не в силах произнести хоть что-нибудь – боится, что голос задрожит, что скажет что-нибудь не то – вдруг это будет не тем, что хочет услышать пацан перед смертью? Хотя нет, он не умрет… Не должен умереть; Момочи не позволит. Они пережили слишком много дерьма, зашли слишком далеко – и не из такой передряги выбирались; зашивали раны друг другу, тренировались до потери сознания, отбивались от сильнейших соперников, вновь и вновь избегая злополучного отряда АНБУ, делили последний комок риса и потертую циновку на двоих – все ради заветного будущего и его цели. А о чем, собственно, мечтал все это время Хаку? С груди невольно вырывается нервный смешок – впервые он чувствует себя по-настоящему идиотом: сейчас, все это время, всю свою жизнь с момента появления Хаку. Идиотом и эгоистом. Кто дал ему право выбирать другому жизнь, решать его судьбу? Этот малец сделал многое, отдал слишком ценное – посвятил себя цели наемника, не требуя ничего взамен и никогда не жалуясь на судьбу. И все, что ему останется – умереть чьим-то инструментом, преданным псом такого монстра, как он? Тяжелый бег постепенно замедляется, переходя на спокойный шаг – мужчина оглядывается назад, дабы убедиться в отсутствии «хвоста». Тишина. Здесь только чернеющие столбы деревьев, чьи верхушки устремлены высоко в бесконечную синь вечернего неба, да рыхлый слой белого снега, по которому не ступала нога человека. Они здесь совершенно одни. - Эй, пацан… – Забуза опустился на колени, укладывая его возле дерева – не смей умирать. Хаку в ответ сдавленно улыбнулся. - Постараюсь. В небольшом отсеке кармана находятся бинты и какая-то мазь – все это почему-то валится из рук и путается, но наемник с напускным спокойствием развязывает тяжелый пояс на чужой талии, оголяя разодранный от злополучной техники торс. По белоснежной коже присохшими разводами растекалась кровь, скатываясь в сгустки на краях раны; кажется, он даже видит, как слабо наполняются легкие воздухом, хлюпая накопившейся вязкой жижей. Момочи осторожно промакивает пораженную область раствором – Юки в ответ морщится и мычит, отворачиваясь в сторону; Грязные пальцы разматывают слой марли и прикладывают ее к плечу, чтоб начать перевязку, но Хаку вдруг останавливает его. Глухо кашляет, стирая кровавую пену со рта, и произносит лишь еле слышимое «не стоит», стягивая дрожащей рукой ткань. - Не возражай. Сейчас перевяжем, а потом в ближайшую деревню за лекарем; если не поможет – найду ирьенина, который тебя подлатает. Тут делов-то для него… - Забуза-сан – кажется, в его голосе проскользнула строгость. Наемник замолкает, откидывая склянку в сторону. В самом деле, ему уже не пять – сам прекрасно понимает, как и он: в данных условиях рана смертельная. Он потерял слишком много крови, да и задеты важные органы: разодранные доли легких, сломанная грудная клетка с торчащими обломками ребер; не исключено и внутрибрюшное кровотечение. При любом раскладе он просто не успеет и не сможет его спасти. Скорее всего, это его последние минуты. - Простите меня. Я… я не справился. - Нет, Хаку. Это ты меня прости – раз уж на то пошло, то он сделает хоть что-нибудь, и скажет хотя бы малость того, что не успел сказать. – Ты сделал слишком много. Я благодарен тебе. Ты больше, чем просто инструмент… Наверное, стоило сказать об этом раньше. - Спасибо. Для меня было большой честью быть… не просто инструментом – дрожащие губы растягиваются в полуулыбке, а по щеке медленно стекает слеза. – Я мечтал об этом всю жизнь – чтобы вы… видели во мне не только слугу. Юки смотрит куда-то вдаль, затем, будто набираясь решимости, произносит: – Я… могу вас попросить кое о чем? - Я слушаю. Тонкая рука тянется к чужой, аккуратно обхватывая пальцы, а в глазах читается бесконечная нежность и мольба – перед ними сам страх смерти растаял подобно зимнему снегу от первых весенних лучей солнца. - Поцелуйте меня. Где-то внутри что-то болезненно кольнуло – нет, не отвращение или презрение к мальцу; что-то иное, тягуче-тяжелое, переворачивающее внутренности верх дном и пронзая их тысячей ледяных игл, которые поднялись от пяток, разорвали сердце в клочья и добрались до глаз. Нет, слабину эмоциям он даст позже – Хаку не должен этого видеть. Момочи медленно склонился над ним, протягивая руку к мокрой от слез щеке, аккуратно, почти не свойственно ему провел по ней и притянул его к себе, нежно накрывая его холодные губы своими в долгом поцелуе. Кажется, в этом момент застыло все вокруг – реальность сузилась до них двоих, а перед глазами густой туманной дымкой пронеслась вся жизнь. Пробежала и остановилась в бездонных карих глазах, застланных слезами, а после исчезла за навсегда закрытыми веками. Этот долгий поцелуй с металлическим привкусом и горечью в сердце станет последним в жизни обоих. Горьким, но таким желанным.