Вечные амазонки

      Сегодня уроки проходили на природе, после дождя солнце было ценно, как никогда раньше, и наставница повела детей к берегу моря, в просторный шатёр, где можно было наслаждаться тенью. Девочки от этой новости с самого утра были особенно веселы: не переставая хихикать и шептаться, они дружно шагали в сторону пляжа. Впрочем, и с началом учёбы более сосредоточенными они не стали вовсе.       — Зекла, прошу, сядь на место! Оставь подругу в покое, ты мешаешь ей заниматься! — Персефона потёрла виски, нахмурилась, пытаясь выглядеть как можно строже. Иногда это даже работало, и дети замолкали на пару минут. В этом возрасте их сила эмпатии так высока, но концентрации никакой. Зато со временем они станут впитывать информацию, как морская губка, их память окрепнет и будет просто фантастической, послужит им в изучение десятков языков и диалектов.       На последнем ряду самая тихая девочка скребла палочкой воск на дощечке для письма. Сидевшая неподалёку, её сестра тянула ей что-то в ладошке, чтобы передать.       — Андромеда, что у тебя там? Пожалуйста, убери это или отдай мне, я верну твоим родителям.       Кроха захлопала глазами и замотала головой:       — Это лакушка! Мне мама плинесла с моля! — как не билась учительница с картавостью девчонки, избавиться от неё так и не получилось до конца. Хотя малышка делала большие успехи, учила стихи наизусть, потом рассказывала всем подружкам.       — Вот и оставь её себе, если принесёшь в храм Посейдона, ученицы жриц сделают тебе прекрасный амулет.       Персефона разложила на столе свитки с картами и картинами, которые хотела показать классу.       — Все ведь знают, что случилось несколько дней назад? — спросила она, осмотрев сидящих на коврах.       Снова послышался шёпот, но высказать предположения никто не решался. Вдруг бойкая Андромеда, дочь командующей береговой охраны, резко подскочила, нечаянно толкнув локтем дощечку для письма:       — Сплоси меня! Сплоси! Пелсефона, я знаю! — ученица тянула маленькую ручку всё выше и выше. — Мне мама сказала, что пленный бежал! Пожалуйста, сплоси меня!       Амазонка засмеялась. Дети явно не поняли, что стало причиной, но тоже захихикали, почувствовав чужое настроение.       — Ну, вот ты и рассказала! Всё верно, один из пленников решился на побег.       Ученицы заохали, прикрываясь ладошками:       — А его поймали?       Впечатлительная тихоня ойкнула:       — Как же так?!       — Гликерия, не бойся! Ты что?! Мы же амазонки, если он только попробует обидеть моих мам, я познакомлю его со своим мечом! — самая маленькая и хрупкая ученица Персефоны угрожающе взмахнула кулачком, ободряя лучшую подругу.       Женщина широко улыбнулась. Каждый день её подопечные делали что-то невероятно трогательное и искренние, вот как сейчас. Персефона давно сделала свой выбор, и этим выбором была тихая жизнь, наставничество: быть героиней никогда не казалось чем-то особо значимым. Вести войну с картавостью Андромеды было куда важнее. Вот что по-настоящему было для неё смыслом.       — Так и будет, дорогие, но в своё время, а пока что нас будут защищать те, кто уже к этому готов. К счастью, беглец был быстро пойман и казнён по воле Царицы острова Фемискир, — Персефона развела руками, будто показывая окружающие пейзажи, и, заметив довольные лица присутствующих, продолжила. — Но даже если бы он всё ещё где-то прятался, нам бы не грозила опасность, ведь мы и люди, а тем более мужчины, очень и очень сильно отличаемся. Кто может дать развёрнутое пояснение?       Кто-то быстро вызвался отвечать, кто-то начал перешёптываться, ища ответ.       — Зекла, попробуешь? — видя смущённую улыбку ученицы, амазонка весело подбодрила:       — Ну же, ты всё знаешь, у тебя прекрасно получается объяснять даже такие сложные вещи!       Невысокая, худенькая девочка с двумя чёрными косичками и россыпью веснушек, улыбаясь самой лучезарной своей улыбкой, быстро поднялась с узорчатого ковра, не забыв провести по орнаменту пальчиком. Несколько секунд помолчала, пошатала молочный зуб, хихикнула и начала:       — Ну, они ведь такие … ну, такие неумелые. Их женщины даже кинжала в руках не держали! Они совсем-совсем не воюют!       — Родная, тут ты не во всём права. Мужчины правда неумелые, если можно так сказать, но когда к ним приходит война, их женщины становятся на защиту дома и семьи, только в мире людей за спиной мужей жён не видно вовсе, — Персефона на секунду задумалась. — К тому же, тебе не стоит так о них говорить. В каком-то смысле они тоже наши сёстры. Пусть слабее, но всё же. Продолжай!       — Мужчины грубые, мне кажется, и жестокие от своей неполноценности. Слабые часто поддаются ненависти. Поэтому они напали на наш дом тогда. Моя прабабушка погибла на той войне.       Дети снова заволновались, возможно, от того, что почувствовали эмоции отвечающей, а может просто вспомнили семейные сказания о тех временах.       — Да, та война унесла многих сестёр. Людей было очень много, они приплыли на огромных кораблях, когда мы только взошли на этот остров. Все наши предки показали свою храбрость, но кто возглавлял войско?       Вмешалась другая ученица, крикнув с места:       — Диомеда!       — Верно, Великая Царица Диомеда. Вернувшая гармонию и покой. А кто был после неё? Кто правил, когда она уснула навечно?       — Памила, — Андромеда гордо улыбнулась. — Её называют сплаведливой.       — Умница! И почему же именно Царица Памира заслужила такую славу? — Персефона сделала акцент на всех звуках «р».       — Потому что она составила свод законов, сплаведливый для всех хланительниц остлова.       — Отлич… Персефона вдруг почувствовала резкую сонливость, у неё даже непроизвольно слегка опустились веки. Кто-то явно потерял нить разговора, но от кого шла эмоция, учительница поняла не сразу. Пробежавшись глазами по импровизированному классу, она заметила в самом углу почти задремавшую ученицу. Девочка, обхватившая руками колени и спрятавшаяся голову между ними, почему-то напомнила наставнице совёнка.       — Римма, — Персефона в несколько шагов оказалась сбоку от ученицы и аккуратно погладила её по голове. — Римма, ты в порядке?       Ребёнок поднял голову, начал протирать глаза. Вид у неё был и вправду очень вымотанный.       — Ты хорошо себя чувствуешь? Ты выспалась ночью? — Персефона забеспокоилась.       — Не слишком… Мы праздновали мою первую косулю, а потом я была такая счастливая, что всю ночь ворочалась.       — Ого, ты вчера принесла в дом первую добычу? Какая ты молодец!       Дети тоже начали подбадривать, хвалить подругу, кто-то захлопал в ладоши. Юная охотница от такого внимания явно немного взбодрилась, хоть и всё ещё выглядела уставшей.       — Ага, мамы совсем не помогали!       — Это замечательно! Совсем скоро, уверена, ты станешь прекрасной охотницей и…       Персефона не успела договорить, так как её взгляд вышел за пределы шатра и заприметил всадницу на горизонте, которая быстро приближалась к пляжу. Позади неё скакали ещё двое, очевидно, стражницы. Значит, Клеоника зачем-то искала её и, видимо, случилось что-то важное. С каждым скачком коней девушка могла всё лучше уловить чувства любимой. И она была в ужасе. Настоящем. Боже, что могло случиться сейчас?       — Дети, к нам приближается правительница. Вы поприветствуете царицу позже, а пока можете сделать перерыв и хорошенько отдохнуть, — Персефона поджала губы, но тут же вспомнила об улыбке и изобразила радость, чтобы не пугать детей. — Вон на той поляне растёт множество цветов, идите, поиграйте, сплетите венки. Римма, иди домой и отдохни!       Шумной толпой девочки выбежали из шатра и понеслись к лугу. Наездницы окружили класс всего через минуту, и Клеоника спешилась. Персефона готова была поклясться, что никогда не видела её в таком состояние: покрасневшие зрачки, бледная, как призрак, губы все искусаны. Подойдя к Амазонке вплотную, царица крикнула стражницам:       — Илифия, Геба, вы можете идти, во дворец я вернусь одна!       Послышался топот копыт, клубы пыли поднялись в воздух. Среди парящих частичек песка, Персефона четко только различала злость в глазах стоящей напротив.       — Просто скажи, что случилось, — девушка не умела скрывать эмоции. К тому же, притворяться перед любимой женщиной. Вот и сейчас голос её дрогнул.       Клеоника будто и вовсе не услышала сказанного, быстро прошлась от одного угла шатра к другому. Стремительный шаг выдавал тревогу. Подойдя к столу, она резко села на стул и закрыла лицо руками. Через тонкие, длинные пальцы женщины Персефона рассматривала её морщинки. Клеоника тяжело вдохнула, но начать говорить так и не решалась.       — Прошу, скажи хоть что-нибудь. Если я виновата в чём-то, прости меня, ведь мне больнее всего видеть тебя такой.       Блондинка опустила ладони и закинула голову вверх, её лицо стало красным, и негритянка заметила, как катится по её щеке одинокая слезинка.       Клеоника плакала, тихо и в тайне ото всех, только Персефона видела её слёзы, как содрогается её дыхание, дрожат руки. Обычно, чтобы заглушить боль, Царица велела седлать лошадь и ездила на ней часами, и неважно, то был жаркий день или холодная ночь. Иногда её видели несущуюся под проливным ливнем. Потом у неё болели ноги, да и вообще всё тело. Садясь на трон, она прикусывала губу и щурилась от боли. Иногда она поступала с собой так, чем очень тревожила Персефону, а иногда просто сворачивалась в клубочек, положив белокурую голову на колени возлюбленной и заливалась слезами несколько часов. Даже это она делала тихо, чтобы не слышала стража, охраняющая покои. Тихо всхлипывала и шептала о том, как ей больно. Больно было по разным причинам: убитая на охоте антилопа, сгоревший на окраине дом, трёхлетняя девочка, упавшая с обрыва в море. Иногда, вернувшись после проведения совета или принятия жителей для выслушивания жалоб, Клеоника снимала с головы венец, клала на резной столик, инкрустированный перламутром, ложилась на кровать, и по щекам её текли слёзы. Она даже не плакала, а просто смотрела в пустоту заплаканными, покрасневшими глазами.       — Ты видишь, видишь, какое я ничтожество?! Я просто не достояна любви всех этих людей, я их не достояна, не достояна трона, боги, нет!       На самом деле невозможно было переоценить, как много было возложено на плечи правительницы острова. Персефона это понимала как никто другой и видела свой долг в постоянной поддержки самого важного в своей жизни человека.       — Что ты, родная? Твоей вины в этом нет, — все так же тупо смотря на купол шатра, дрожащим голосом простонала пришедшая. — Но я не знаю, не знаю что делать!       Персефона открыла рот, но звук комом застрял где-то в горле, и она продолжила молчать. Её уже трясло от страха. Ужас напрочь сковал ослабевшее от волнения тело. Клеоника снова глубоко выдохнула, провела пальцами по скулам, утирая слёзы. Мотнув головой, она наконец выпрямилась и заглянула в глаза другой амазонке. Персефона всегда сдавалась перед синевой её прекрасных глаз, но сейчас видела в них столько горя, что всё внутри у неё сжималось.       — Ты не должна об этом никому говорить, ещё никто не знает, но скоро я должна буду объявить об этом, — Клеоника содрогнулась. — Пелагея, она…       — Что?       Самые страшные мысли пронеслись стрелой в сознание Персефоны. Неужели, не перенесла родов?       — Она несколько дней была не в себе, кричала, что родила девочку, а они забрали её и убили. Отказывалась есть, истошно кричала ночью. Я об этом не знала, — блондинка снова начала плакать, закрывая лицо руками.       — Что? Что случилось? Просто скажи мне! — Персефоне казалось, что она кричит, но в самом деле с губ срывались только хриплые стоны, заглушаемые плачем блондинки.       — Обезумев, она зарезала главную лекарку. Все знают, что это — путь на остров плача…