
Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Дома ее звали Дианой. В новом мире есть только кличка жизнью побитой дворняги.
Примечания
Несколько внезапный для меня фэндом, в котором я всё ещё плаваю, но тем не менее решилась по нему писать. И это было... здорово. В общем, душу отпустило и теперь можно вздохнуть спокойно, хд.
P.S. Автор не имеет ничего против к имени Дина и совсем не желает оскорбить его обладательниц.
Посвящение
Вам. Динке. Шингекам.
ᅠ
01 августа 2021, 05:00
Кухарка постоянно ворчит. Рыжая Динка — растяпа растяпой, белоручка и совершенно не умеет чистить картошку, всё время режет себе пальцы и роняет ножик на пол. Где её такую дуру нашли — непонятно.
Дина на это никак не отвечает, ей стыдно, она всё прекрасно осознаëт. Понимает, что говорят по делу, а потому реветь себе не позволяет, даже оставаясь наедине с собой. Слёзы — слабость. А она сильная, по крайней мере, ей в это хочется отчаянно, до мольбы верить: ведь в этом мире слабые мрут первыми и самыми грязными способами. Дина же хочет жить. А потому с каждым разом она самостоятельно бинтует себе пальцы, берёт нож в ладонь и всё по кругу, и всё заново.
И совсем неудивительно, что однажды её ставят перед мойкой, дают тряпку и указывают на гору немытой посуды. Металлической. Такую разбить она не сможет, даже если постарается, и поэтому Дина выдыхает с неприкрытым облегчением. Кухарки же помоложе над нею хихикают, а главная всё также костерит, сводит густые брови к переносице и сетует на прожорливые армейские рты.
Да, Дина — кухарка в армии, точнее посудомойка на кухне в кадетском корпусе, где за три года из, прости Господи, детей лепят самых настоящих солдат. А на деле — будущих мертвецов. Которые вскоре умрут все. Пачками.
Дина это знает, ведь она не отсюда.
Дом её далеко, там, где никогда не было никаких стен, титанов и острова, в насмешку названного п а р а д и з о м. Там у неё была жизнь обычного подростка, надоедающая учеба, художка и несколько чёрно-белых томиков манги в прошлом старшей сестры.
История постапокалипсис, где люди не доживают даже до тридцати, где есть неразвитое пыльное средневековье и титаны, что едят человечину. К тому же геноцид, война и ещё незнамо что — Дина следить за историей забросила и позже просто ловила спойлеры, читая (впрочем, не зная зачем) разные дискуссии на форумах и изредка просматривая отдельные главы, даже не вникая в общую суть. Просто листала картинки.
Теперь же она за это расплачивается.
Дина в этом мире тяжелый год, и месяц назад произошел новый набор. Шадис вновь надрывает глотку, новички лезут из кожи вон, а в сформировавшемся сто четвёртом отряде парнишка из павшей Шиганшины дурниной кричит о ненависти к титанам и грезит о разведке. От которой и так пасёт могильным холодом каждую их вылазку.
Дина трёт до кровавых мозолей тряпкой по алюминиевому ковшу и знает: Йегер, пока ещё мелкий, но уже — будущий покойник.
И их здесь таких тысяча, если не больше. Но Дина на это с трудом, однако научилась, смогла закрывать глаза. Хотя иногда ей кажется, что, наверное, лучше, если она всё об этом и вовсе забыла. Наверняка так было бы гораздо проще. Правильнее.
Не так страшно.
— Динка! — шумно гаркает Герда — та самая главная повариха. У неё всегда звучный тяжёлый голос и недовольное красное лицо. — Если нет работы, то так и говори, что отлыниваешь, — ворчит она, а Дина молчит, держит рот закрытым, даже не реагирует: за столько времени привыкла. С гонором здесь не любят и не церемонятся, сразу ставят на место ещё с первых дней.
— Принеси воды и помой яблок. Они рядом с кладовкой. Приехали смертники, поэтому, ради Стен, не глупи, иначе лишишься аванса, — половником грозится Герда и тут же выставляет её за дверь, не забывая при этом всучить в руки жестяное ведро.
На улице же свежее чем в душной, наполненной спертыми запахами кухне, веет вечерним прохладным воздухом, что приятно обдувает потный лоб и лицо. Сразу всё становится не так уж и плохо. Конечно, всего лишь иллюзия, но и она спасает.
Неспешно шагая, Дина на ходу поправляет немного съехавшую бандану, так, чтобы все её непослушные, цвета ржавчины кудри не лезли при работе. Под мальчишку ей стричься было жалко, и так обрезала здесь волосы на десяток сантиметров.
Она наслаждается минутами блаженной тишины, когда не так сильно трещат виски от криков шумных женщин на кухне. Хорошо, что сейчас время клонилось к ужину, а не то на полигонах орал бы недовольный Шадис. Нравилось ему давить психологически новичков-кадетов, отсеивая, будто сквозь мелкое сито, новый набор.
Колодец в поле зрения появляется слишком уж быстро, растянуть прогулку хотелось бы чуть подольше, но Дина лишь на это с обречённостью вздыхает и начинает крепить ведро.
У неё оно давно не падает в воду.
За спиной тем временем улыбается будущий труп.
Молчание же выматывает. Выматывает намного больше того, если бы сейчас пришлось говорить, поэтому Дина первая нарушает гробовую тишину на свой страх и риск.
— Может представитесь? — она облизывает губу, и зная себя, по этому жесту сразу же определяет: нервы сдают. Хотя и неудивительно.
При таких-то обстоятельствах.
— Жан Кирштайн.
— Марко Ботт, — так вот как его фамилия, — а вы...
— Дина. Просто Дина, — уточнение выходит слишком резким и лишним, но Дина в своё время не подумала придумать себе фамилию до разговора с Шадисом, а после и не видела смысла.
В кадетке даже с таким пробелом в биографии у неё появилась работа и крыша над головой, поэтому надобность врать вскоре и вовсе отпала. Да и перенести помимо чужого имени, что исковеркали из простой Дианы, к тому же и фамилию будет... сложно. Поэтому пусть лучше будет так, вместе с домыслами о том, что она родом из подземного города. В ту дыру проверять на наличие в прошлом какой-нибудь Дины добровольно никто в здравом уме не сунется. А ей сейчас это на руку.
Ботт тактичен, поэтому эту тему не спешит продолжать. Он замолкает, Дина — нет.
— Можно на ты, — она бесцветно хмыкает. — Я ненамного вас старше.
— И сколько тебе? — тут же в разговор включается Жан. Возможно отсутствие фамилии у кухарки в кадетском корпусе привлекло его любопытство.
— Девятнадцать.
Сзади неё раздается спёртый кашель.
Винить Кирштайна Дина не может, ведь сама себе по внешнему виду может дать максимум пятнадцать. Его удивление понятно. Пусть и крайне веселит реакция.
— Гонишь!
— Нет.
— Не верю.
— Доказывать не собираюсь.
Тихое «пиздец» заставляет её судорожно проглатить подступающий к горлу смешок, а Марко поддеть своим острым локтем бок до сих пор не в меру поражённого друга. Дина оборачивается украдкой в подходящий момент.
До места же они доходят в лёгкой, разряженной обстановке. Ребята ей споро помогают, получают в благодарность несколько яблок и уходят к баракам довольные выполненной работой и своей небольшой наградой.
Дина же перед сном ловит тот ещё диссонанс.
Знание будущего больше проклятие чем благословение — она убеждается в этом снова и снова, засыпая в который раз только под утреннее зарево.
Завтра она опять будет сонно клевать носом и слушать с утра возмущённые крики Герды.
***
На скамейке рядом с бараком хорошо, мирно. Тут относительно тихо, прохладно и никто не пристаёт, орёт или докучает своим присутствием. Дина здесь расслабляется и только трёт до чистого-чистого скрипа холодной водой в небольшом тазу насыщенно-красные яблоки. Выпросить у Герды поменять свое место дислокации внезапно получилось до одури просто. «Хотя бы мешаться под ногами не будешь», — её слова и по-театральному обращённые глаза к потолку. Поэтому Динка по очерёдности перетащила к лавочке сначала яблоки, а следом и чистый тазик. Конечно, вряд-ли под конец силы останутся вновь перенести вымытые несколько килограмм фруктов на кухню, но попросить ребят из корпусов язык у неё не отвалится, а те вполне могут помочь за символическую плату в виде небольшого перекуса. Как заинтересовать потенциальных помощников Дина знает — уж слишком в кадетке ценилась внеплановая еда, особенно если завтрак, обед и ужин шли по чёткому расписанию. А некоторые при подобном укладе даже умудрялись пропустить один из приёмов пищи. Да, были и такие. Впрочем, именно они (те, что понаходчивее) первые напрашивались в работники на кухню в обход Шадиса и выбивали себе лишнюю буханку хлеба либо чашку супа у сердобольных кухарок. Хотя тем только в радость сбросить помывку полов или чистку той самой треклятой картошки на лишние плечи, главное, лишь чтобы те в довесок ничего другого не стащили. Система была старой и действенной, но Динку от работы ни капельки не спасала. Мытьё посуды и беглые поручения были только её личной прерогативой. Хотя впрочем, однажды к ней всё-таки подставили пару выпускников, но тех послал на эту работу в наказание сам Шадис. Вообще дядькой тот оказался, на удивление, хорошим. Пусть и с тяжёлым характером, но это не удивительно — пережить ему пришлось многое, а именно годы в служении и командовании разведывательным корпусом. И вникать в смысл этих слов глубже Дина совсем не желает — догадки есть, да пусть же они ими и останутся. Впрочем, именно Шадису Дина благодарна своим спасением. А ведь по-другому сказать язык у неё никак не поворачивается. Именно этот человек однажды выслушивал сбивчивую, дрожащую речь напуганной девчонки и (с какой стороны не посмотри) наглую просьбу принять её работать в кадетский корпус, при этом даже не прогнав взавшей, как Дина в начале с замиранием сердца предполагала. Но Шадис согласился. Да, в своём стиле — гаркнув так, что она подпрыгнула и чуть ли не испустила дух, устраивая в тот момент какой-то фарс и настойчиво предполагая ей вариант вступить в армию. Мол, если так нужны деньги и крыша над головой — нужное решение есть в шаговой доступности, двери всегда открыты. Вот только Дина — трусиха. Она знает будущее и для неё армия — табу. А панический страх высоты в этом вопросе аргументом был тогда далеко вторичным. И услышав её короткое, отрывистое, но правдивое «Потому что боюсь» Шадис внезапно, даже для самой Дины, дал своё согласие. — Ну, тогда будешь кухаркой, — на этом и порешили. Впрочем, разговаривали они тогда в первый и последний раз, но Дине большего не нужно. Зарплата пусть и мизерная, но была, койка в женском бараке для работников — тоже, еда включённая в оплату, больничный и даже отпуск. Жаловаться не приходилось, точнее: было нельзя. Не согласись тогда Шадис подобрать подозрительную оборванку с улицы, у неё возможно сейчас не было даже этого. Потому Дина исправно работала, терпела насмешки кухарок и копила деньги на нормальную, качественную обувь. Нынешняя ужасно натирала пятки, и спасала только вата да бинты. Поэтому заканчивая сейчас мыть яблоки, Дина старалась — в конце месяца она вполне может съездить с каким-нибудь попутчиком в город и взять себе наконец что-нибудь сносное на ноги... Хлоп! Дина звонко хлопает на руке комара и морщится. Цапают здесь они, падлы, больно, а их укусы зудят неимоверно. Она распрямляет спину, после чего слегка разминает шею и руки. Дина с усталой печалью смотрит на несколько оставшихся плавать фруктов в тазу и позволяет себе пару минут отдыха. Обращая глаза на происходящее рядом на улице, она сразу же замечает идущих в десятках метров от неё Шадиса и какого-то кадета. Вот только Кис кажется слишком спокойным... И вглядевшись повнимательнее, Дина с каким-то странным холодком, что бегло пробегается табуном мурашек по её затылку, осознает: никакой это не накосячивший кадет. А Леви-черт-подери-Аккерман. Совсем низкий, как есть, с белым жабо и таким проницательным взглядом, что заставляет тебя замереть каменной статуей в подкравшемся незаметно напряжении. И не вдохнуть, не выдохнуть. Спустя пару липких и вязких секунд Дина наконец неуклюже спохватывается и вновь начинает натирать яблоки, когда разведчик от неё отворачивается. Игра в гляделки закончилась, даже не начавшись, а после себя оставила непонятный, липкий, иррациональный страх и сбитое дыхание. Вопреки расстоянию и паре незначительных секунд. Дура она. А любопытство в этом мире — порок. Особенно по отношению к крылатым смертникам. Вскоре Дина полностью заканчивает с яблоками, а Шадиса и Аккермана, к счастью, уже давно не видно на горизонте. Она может спокойно выдохнуть.***
— Ребят! Да, вы, со сто... четвёртого, — Дина подбегает к двум остановившимся мальчишкам и с осторожностью улыбается. Лицо стремительно сереет, а перед ней стоят недовольный Жан и Марко. Вот только перед глазами скачут мутной чехардой события кровавой манги и скорая смерть одного из них. Чёрт. Она пытается не смотреть в глаза тихого и поцелованного солнцем черноволосого мальчишки, пытаясь задерживать свое внимание лишь на сощурившемся в напускном подозрении Кирштайна. Не получается. Ну и почему именно они? Ей хочется уже спешно извиниться и развернуться, найти кого-то другого, но Жан оказывается быстрее: уже грубо спрашивает с намёком на упрёк: — Ты кто такая? — на него что-ли сегодня орал Шадис? По Марко видно — за друга ему сейчас в который раз становится неловко, и он уже хочет вновь начать привычно сглаживать диалог, но у Дины время не резиновое, поэтому она покорно представляется: — Дина, — в голосе же плавает смирение: слинять от этих двоих у неё теперь самой не получится, — работаю на кухне. Мне нужна помощь пары лишних рук, — она всё же предательски запинается, — согласитесь? — На что? — в этот раз голос подаёт Марко. Мальчишка вежливо улыбается и взглядом буквально просит своего, по мнению Дины, не в меру дерзкого друга не грубить. Со стороны это выглядит немного забавно. Дети. Они ещё дети. Что с них взять? Неопределённый тяжело-горький вздох так и остался где-то посередине глотки. Дина через силу улыбается. Улыбка же режет щёки и даётся с трудом. Ей больно. — Там два ведра яблок нужно перетащить поближе к кухне. За помощь даже угощу парочкой, может чая вынесу к отбою, если захотите. Ну как? Ребята переглядываются. Смотрят секунду, вторую друг на друга, а меж тем между ними проходит молчаливый разговор, после которого они синхронно оборачиваются. Решили. И Дина уверена, ответ ей не понравится. Жан отводит взгляд, скрещивая руки в замок на груди и еле слышно фыркая. Точно лошадь. Марко же отвечает, просто и по-доброму: — Мы не против. Она рассеянно кивает и просит следовать за собой.***
Дине часто снится прошлая жизнь. Она нагоняет её в ночи, окунает с заядлой переодичностью в счастливое прошлое, где рыжей Динки пока и вовсе не существует, а вместо неё живёт вполне привычная Диана Кашина. Вот только, к сожалению, продолжаться так будет недолго. Человеческое счастье мимолётно и познается в сравнении — истина для Дины, что в один весенний день по пути в круглосуточную аптеку попала в другой мир. Падение с моста запомнилось отрывочно и смазанно, но быстрая смена температуры и та паника при всплыве на поверхность в память въелись надолго. Она была разбита. Не соображала толком, что с ней произошло, каким, чёрт подери, образом переместилась из подмосковного городка в самое настоящее средневековье. Первые недели — настоящие пытки, бешеная адаптация и мысли о поехавшей крыше, одновременно с этим: выживание на улицах без какого-либо знания местности и гроша в кармане. Мысли тогда посещали её разные, вплоть до суицида — когда она впервые услышала о стенах и титанах, наконец в полной мере осознав в какую дыру угодила. Дине то время хочется к черту вычеркнуть из головы. Как плохой сон или несмешную шутку. Жизнь её спешно вынудила сменить на сто восемьдесят градусов приоритеты и обучить тепличный ранее цветок не жить, а выживать. Особенно, когда путь обратно домой утерян и ты даже не догадываешься: на время или навсегда? К сожалению или к счастью, но Дина надеждами себя тешить давно перестала. — Динка, — из мыслей её выводит голос Камиллы, она всего на пять лет её старше и единственная из кухарок относится к ней хотя бы с пониманием, — там к тебе мальчишки какие-то пришли. Стоят, топчутся, иди выйди. Дина только недоумëнно кивает, прополаскивает руки и обтирает их о жёсткое старое полотенце. Чуть поодаль от кухни, рядом с кустом сгоревшего на солнце шиповника, стоят, прислонившись к стенке, Жан и Марко. Брови её незамедлительно подскакивают и на ум сразу же приходит та ситуация и те яблоки с месяц назад. — Утра, — она аккуратно кивает в приветствии и, подойдя ближе, замечает рассеянный вид двоих. Дина непременно слукавит если скажет о том, что ей не стало любопытно. А мальчишки же продолжают мяться и только спустя одну красноречиво поднятую бровь и её встречное терпеливое ожидание, начинают вещать. Рассказ же выходит в два голоса, неожиданно длинным, сбитым и до краёв наполненным водой. Однако главную суть уловить Дина сумела и после пыталась стойко не выдавать во внешнем виде лёгкое проклюнувшееся веселье. Смущать ребят не хотелось. — Вам бы к сёстрам обратиться. Марко же неловко улыбается и тянет руку к своему затылку: — Узнают они узнает и Шадис, а нам... — Не выгодно, — Дина понятливо кивает и всё же неслышно фыркает, умело маскируя вырвавшийся смешок под кашель, — я поняла. Свои заморочки? Они конфузно соглашаются. — Типа того. Дина же замолкает и пытается вспомнить, есть ли на кухне те травы, которые упоминали мальчишки при разговоре. Шалфей вполне может быть, как и мята — вроде бы она припоминает, как на днях Ольга и Рена заваривали с ней чай, что по мнению Дины, на вкус получился ещё более пресный, чем обычно. Из-за всякого отсутствия сахара и мёда, чаи в этом мире она разлюбила. Уж лучше обычная вода. — Подождите здесь, я пойду поспрашиваю насчёт мяты. Марко на ответ улыбается благодарно, Жан же напоследок успевает кинуть что-то в духе того, чтобы она их не спалила. Однако его последние пять копеек Дина беззлобно игнорирует. На кухне просьбу о мяте встречают спокойно, без лишних вопросов оповещают на какой полке лежит ненужный мешочек с листьями и вновь возвращаются к своим сплетням, покуда есть свободное время. И перед тем как выйти, она мимоходом улавливает разговоры о конюхе Джеймсе и его новой пассии. Динин уход же остаётся как и всегда незамеченным. Отдавая мальчишкам мятные листья, Дина журит их, говоря о том, что алкоголь в их возрасте всё же ещё пока рановат, а бражка, контрабандой которую привозят парни из старших корпусов не блещет качеством. Марко смеётся крайне неловко, а Жан делает кислое выражение лица — видимо в этом он убедился сам лично, и благоразумие своего друга на этот раз не спасло. Пожелание же удачи у Дины выходит искренним, как и две прощальные улыбки, что она видит в конце. Жан и Марко уходят с листьями мяты на помощь к Конни, у которого из-за кадетской контрабанды распоясалась диарея прямо перед завтрашним экзаменом у Шадиса. После этого случая Дина все чаще начинает замечать, как при случайной встрече с ней мило здоровается Ботт и приветственно кивает Кирштайн. И она совсем не может вспомнить: в какой момент банальная вежливость превратилась в нечто большее. Сначала это — оказанная в несколько раз помощь отнести ведра на кухню, а после — мимолётные жалобы на Шадиса, увлечённые рассказы о первых уроках полёта на УПМ и то, как они искренне делятся с ней своими успехами. Дина смеётся с того, как Жан всякий раз говорит об Йегере, горланистом смертнике, не подкалывает, когда он несколько раз неловко упоминает Микасу, улыбается при громких рассказах о том, что десятка лучших наверняка будет у него в руках, как и место в военной полиции. Дина каждый раз смотрит ему в лицо и нагло врёт. Как и Марко, в глазах которого — домашний, уже давно забытый тёплый шоколад, и россыпь небольших веснушек на щеках. Дина чувствует себя последней эгоистичной тварью, понимая, что в двух зелёных кадетах успела найти в этом мире отдушину, которой, не стесняясь, пользуется. Ведь сил, чтобы просто открыть рот и предупредить о нападении в Тросте, будущих многочисленных смертях и настоящей истине, у неё нет. Их давно клешнями вытянул плотоядный страх и превратил в убогое лживое лицемерие днём и тихое поскуливание по поводу своей жалкой эгоистичности ночью. Вот только подобное нытье — отнюдь не праведная исповедь, а последний способ соврать самой себе о собственной невиновности. Но это же не так. За подобное ей тошно и мерзко. Но трусливая маска лжеца вросла в лицо насмерть крепко и незаметно, став её вторым «я». Поэтому она ничего не говорит Марко, молчит о Тросте, не предупреждает хотя бы Жана. Да, черт возьми, она могла бы просто брякнуть что-то неопределённое в качестве подсказки Ботту, предостерегая его от смерти! Он парень не глупый, сообразил бы, непременно сообразил. Но блядская трусость сомкнула ей в нужный момент связки и получилось лишь выдохнуть тихое «удачи» на прощание. Удачи. Мертвецу. Которого она видит в последний раз. Она с посеревшим лицом смотрит, как лошади с диким ржанием отправляются в путь, и с клубами пыли за горизонтом скрываются пока-ещё-счастливые кадеты. Она облажалась. Это очевидно. И накрыло только тогда, когда стало поздно. И вечером Дина воет волком, сдирает костяшки кулаков в кровь и понимает, что лучше бы она утонула четыре года назад при переносе в этот мир. Так было бы проще — она умерла бы Дианой, наивной выпускницей, и не стала бы Динкой, из-за молчания которой погибнут люди, что могли бы иметь еще один шанс на жизнь. Той, что истоптала в прах и пыль суровая правда жизни, заставив стать таким человеком, которых в прошлом она же и презирала. Ха. В каком-то смысле Дина это считает забавным. Особенно когда к ней через пару дней после битвы за Трост подходит Герда и припечатывает к земле словами о том, что её с Камиллой переводят на кухню развед-отряда — у них недобор и срочно нужны повора. Плакать Дина, увы, совсем разучилась, поэтому она только смеётся.***
Смотреть в глаза Жану — стыдно. Они случайно столкнулись в одном из коридоров, когда Дина решила подышать свежим воздухом, но в итоге позорно заблудилась. Кирштайн подошёл к ней со спины и только окликнув её, заставил Дину внутренне сжаться — до этого она видела его боковым зрением, стоя у окна. И сейчас, уткнувшись взглядом на собственные пальцы, Дина душит в себе отчаянный порыв сбежать, пока Жан формулирует вполне ожидаемый ею вопрос. Нельзя. Ни в коем случае. Рано или поздно, но они бы встретились. Этого не избежать. Ей надо смириться. — Я знаю про Марко. Мне... очень жаль, — слова вырываются против её воли и падают вниз камнями, со свистом выталкивая воздух из лёгких. Тем временем ей хочется вломить себе пощечину за подобное. Жаль ей, да? В глаза насыпают мешок песка, а горло стягивают добротным жгутом. Сердце же ухает куда-то в пятки, но тем не менее его оглушительный пульс отдается равномерным стуком в висках. А вот Жан постарел на несколько лет — это лихо выдают глаза, что вживую видели смерть товарищей и реки крови. Он был там, в аду. Слышал плач, крики, мольбы, отчаянные молитвы и последние сиплые вздохи. Недавно бывший мальчишкой солдат прошёл испытание жизнью, войной и горем, но не смотря на это выбрал зелёный плащ с крылатым гербом. Кирштайн после слов о друге может лишь только кивнуть. Пусть ему сейчас и больно, но рана в душе уже успела немного затянутся. Смерть он принял, смирился, однако медленно заживающий рубец всё ещё продолжает нарывать. И Дина себя ненавидит, когда может прочитать в лице Жана мимолётное выражение радости от встречи с ней. Она этого не заслуживает. — Это было внезапно, — Жан неловко скребёт макушку. — Типо увидеть тебя здесь, в разведке. Но я даже рад. — Меня перевели, — Дина болезненно сжимает кулаки за спиной, на коже от ногтей наверняка оставляя кровавые лунки. — Ты стал разведчиком... — игра в лжеца тем временем продолжается. А Жан в лице не меняется, только слегка тускнеет кожа, да стекленеет взгляд. Он произносит на выдохе: — Люди меняются. И Динка с этим до боли согласна. Тому есть явный пример — её собственное подтверждение, вот только об этом кроме неё никто до сих пор не знает. — Верно, — кивок выходит фальшивым, натянутым. Внутренняя струна лопается.***
Дина волнуется, Дина боится, у Дины неистово дрожат коленки и в горле стоит тяжёлый ком. Её фигуру, застывшую в дверях, прожигают пытливым взглядом, под которым хочется сжаться и спрятаться где-нибудь в шкафу. У Эрвина Смита глаза хищника, острые и колючие, от которых подскакивает пульс, а кожа покрывается ледяной испариной. Дина дышит через раз. В зрачках истинного полководца, мастера своего дела, давно сдохла всякая человечность и без сожалений заменилась холодным расчётом, со святой целью одержать победу в войне с гигантами и вековыми стенами. — Вы Дина Шверт? Новоявленная фамилия режет слух, до сих пор чужда и непривычна. Шадис одарил её под конец поддельным паспортом, где Дина Шверт была уроженкой бедной деревушки рядом с Тростом и носила фамилию, что означала будто в насмешку «меч». То ли судьба, то ли разведчик на пенсии оказался тем ещё шутником. Дина вдыхает воздух шумно, во все лёгкие и голосом, что звенит в воздухе напряжением, проговаривает звонко и надтреснуто: — Да, — пальцы сминают подол грубой юбки, а по виску тем временем стекает вниз капля солёного пота. — И я пришла сообщить информацию о титанах-шифтерах. В кабинете же оглушающе тихо. Эрвин в интересе приподнимает брови, а сзади, в эту же минуту еле слышно хлопает дверь. И Дине не требуется много ума, чтобы понять, что там, прямо сейчас, за её спиной, молчаливой тенью стоит вошедший так невовремя сильнейший воин человечества. Назад пути теперь нет. Маска лжеца трескается. — А теперь... вы можете об этом поподробнее, миз?***
Загляните в душу свою, и будет ли тогда день или ночь, вы найдете там кладбище. Маленькое, жадное, так много поглотившее. И тихий, грустный шепот услышите вы — отражение былых тяжелых стонов, когда дорог был мертвец, которого опускали в могилу, и вы не успели ни разлюбить его, ни позабыть; и памятники увидите вы, и надписи, которые наполовину смыты слезами, и тихие, глухие могилки — маленькие, зловещие бугорки, под которыми скрыто то, что было живо, хотя вы не знали его жизни и не заметили смерти. А может быть, то было самое лучшее в вашей душе...
(из книги «Прекрасна жизнь для воскресших» Андреева Леонида Николаевича)