Узор снежинки

Жизненный путь человека, если неуклонно ему следовать, ведет к предопределенному концу. Но если человек сойдет с этого пути, то и конец будет другим. Скажи, ведь так же может измениться и то, что ты показываешь мне сейчас?

© Ч. Диккенс. «Рождественская песнь в прозе».

。☆✼★━━━━━━━━━━━━★✼☆。

— В чем смысл жить, если всё равно рано или поздно умрешь? — не здороваясь и даже не пытаясь скрыть раздражения от того, что она снова в этом проклятом стерильном и обставленном комнатными цветами кабинете, спросила Ли Сынрю. — Зачем? Я не понимаю! Для чего? Кто так решил? Они… все они, даже вы, доктор Чхве, уговаривают меня остановиться и больше не думать об этом, не думать о смерти. Но так ли велика разница: умереть сегодня, завтра, через неделю, месяц или год? — она поджала губы и издала гадкую, полную сарказма усмешку, роняя с дивана руку, изрезанную красными полосами. — А что вы так смотрите, доктор Чхве? К чему ломать эту комедию? Будет ли по мне кто-то скучать? Не думаю… Все так умоляют перестать меня делать это для того, чтобы почувствовать себя героями или очистить карму? Кто я для них всех? Кто я для вас? Умру — через несколько дней скажут что-то вроде: «Ох, а помнишь ту пациентку со сто сорок третьей палаты? Как же ее звали… Ну эта, как ее? Ну помнишь, которая себя вскрыла в ванной?» — Сынрю вложила в свой голос как можно больше артистизма и рассмеялась. — Вы напишете мне какое-нибудь свидетельство, закроете мою медицинскую книжку и тоже забудете. — Почему вы так думаете? — спокойно спросил Сан, поправив очки и нарисовав в своем блокноте, лежащем на колене, какую-то закорючку. — Да потому что всегда так! Всегда! Знаете, у меня была одноклассница в свое время, ее сбила машина. Подружка ее поплакала, родители тоже, а мы… А мы забыли уже через пару месяцев. И я тоже. Не могу осуждать! По-настоящему ведь в этом мире никто никому не нужен! Сынрю горько усмехнулась, в очередной раз вспомнив о том, как очнулась в этой больнице, без денег, телефона и пачки кокаина, которую припрятала во внутреннем кармане куртки. С тех пор и осталась здесь, но по одной лишь причине — ей некуда больше было идти. У нее дома больше нет, по крайней мере, туда ее больше не примут. — А даже если я проживу до глубокой старости, даже если… — Сынрю закусила бледную потрескавшуюся губу и разлеглась полностью, посмотрев сначала на Сана, который слушал ее с непроницаемым лицом, а потом на стену позади него. Новогодняя гирлянда. Как мило. — Нет, не буду говорить. Прочитаете мне лекцию из трех слов, а я потом опять думать буду не о том, где повеситься, а о том, где повесить вас. — Мне кажется, вы очень хотите это сказать, — словно не обратив никакого внимания на то, что она только что пожелала ему смерти, проговорил Сан. Его голос можно было назвать чуть ли не умоляющим. — Скажите же, Сынрю, но если вам не комфортно, то… — Даже если я проживу до глубокой старости, я всё равно умру, просто перед этим намучаюсь вдоволь, — перебила Сынрю, тяжело и недовольно вздохнув. — Знаете, как оно бывает? Ты всё ждешь, ждешь и ждешь, что вот оно — скоро закончится, осталось два дня, я сдам этот отчет и заживу. А потом вдруг раз! И у тебя в доме прорывает трубу. На эти деньги ты хотел уехать в отпуск, а в итоге платишь и за ремонт соседей, которых затопил, и за свой собственный. И вроде всё на этом, теперь уж точно не должно стать хуже! Худшее позади! — Сынрю снова всплеснула руками и посмотрела на Сана, прямо в его спокойные сощуренные и какие-то лисьи глаза. — И затем снова… — уже спокойнее произнесла она. — Завал на работе, подвернул ногу, умерла собака, внезапно украли карту мошенники. В кабинете, выполненном в приглушенных голубых, темно-зеленых, синих и серых тонах как-то вдруг похолодало, несмотря на то, что на лбу выступила испарина пота от того, как натопили к зиме. — Но ведь из всего этого и состоит жизнь, Сынрю, — тихо и как-то ласково проговорил Сан и наклонился чуть ниже, чтобы лучше видеть лицо. — Нас окружают проблемы, к сожалению, от этого никуда не деться. Вы правы — это подчас тяжело и несправедливо, но ведь рядом с плохим идет хорошее. Вы здесь, вас спасли — это хорошо. Вы еще живы и можете получить помощь — это хорошо. Вы сможете научиться жить по-новому, и это тоже хорошо. Из всего этого и состоит наша жизнь, — вновь повторил он, а Сынрю впервые слышала, что Сан так много разговаривает. И всё же она невесело хмыкнула, вложив в этот краткий звук всё свое сомнение. — Если из этого и состоит жизнь, то боюсь, сраные церковники ошибаются только в одном. — В чем же? — Ад не за гранью смерти, а здесь, на Земле, — снова смочив сухие губы кончиком языка, ответила Сынрю. — И если жизнь — это ад, то избавление от нее — это рай. За гранью смерти — вот где будет хорошо, — она слабо улыбнулась, но вскоре прикрыла глаза и ненароком пустила одну-единственную слезу, скорчив лицо в гримасе боли. — Я ненавижу себя, доктор Чхве. Ненавижу себя за то, что я такая слабая. И за то, что на самом деле я очень боюсь. — Что пугает вас в смерти? Тем, что она — это путь в неизвестность? — Нет. Сынрю покачала головой и повернула ее к большому окну, под которым цвели и пахли цветы, а за ними — вечерний снег, кружащийся в свете фонарей и проходившие мимо люди с подарочными коробками и веселыми улыбками на лицах. Гирлянды сменили режим горения и замигали, напоминая о теплоте своего желтого света, но если бы только Сынрю снова начало радовать это так же, как в детстве… Когда она еще была малышкой, приходящей к тете за овсяным и шоколадным печеньем, которое та тоннами пекла на Рождество и Новый год. — Я не могу понять то, как вам тяжело и что вы чувствуете, Сынрю, — проговорил Сан, так и не дождавшись внятного ответа и проследив за ее взглядом — туда, где кружился новогодний снег и где мерцали неоном и огнями улицы. — Но я могу постараться это сделать. Расскажите мне: если смерть — это избавление, то почему вы еще здесь? — Сан стиснул челюсти, сглатывая, отчего на его щеках проступили ямки. — Почему вы всё еще живы? Что вас держит? — Не знаю… — честно, как было, ответила Сынрю, и по ее щеке скатилась новая крупная слеза, тут же вытертая рукавом, доходящим до самых нижних фаланг пальцев. — Возможно, отчасти я боюсь быть забытой. Умри я сейчас — забудут. Умри в восемьдесят лет — не вспомнят. И не говорите мне о близких людях. Даже если таковые появятся, они тоже умрут, может быть, даже раньше меня, а потом меня останется только прах. Сгнивший, исчезнувший с лица Земли прах… — Сынрю пусто посмотрела в стену, а потом постаралась присесть, опершись на кулаки. Проклятые последствия капельницы! — Я ничего не могу оставить после себя. Остаться боюсь и боюсь уйти. Вот такая вот слабость, доктор Чхве… Я ужасна, я понимаю! Она воскликнула эти слова в сердцах, чувствуя, как боль от воспоминаний кипящим маслом прожигает всё ее нутро: от горла до самых потаенных уголков души, стоило только вспомнить ощущение кольца наручников на собственной руке и звон второго об батарею. До сих пор этот звук снится Сынрю в самых страшных кошмарах. И это ведь сделали родители «ради заботы»! — Это не слабость, Сынрю, — упорно стараясь восстановить зрительный контакт и неосознанно накрыв тыльную сторону ладони Сынрю своей ладонью, тихо, завораживающим шепотом промолвил Сан. — В вас просто говорит ваше желание жить дальше… Я думаю, что где-то в глубине души надеетесь, что скоро вам станет лучше и что вы сможете вернуться к простой обыденной жизни. Я прав? — Не знаю. — Зачем вы уронили руку так, чтобы было видно порезы? Вы хотели, чтобы я на них взглянул? — Не знаю, — Сынрю покачала головой и коснулась ее рукой, со всей силы надавив на лоб и потом ударив себя по виску, но Сан не дал сделать этого во второй раз — разжал пальцы и сплел их со своими. И неважно, что скажут по поводу этого потом. — Наверное, я просто… просто хотела, чтобы вы увидели, как мне больно… Я ломаю в руках стекло, как простой леденец, потому что боль напоминает мне, что я всё еще настоящая. Я режу себя, потому что иначе не могу заплакать… У меня отобрали наркотики — то, что так помогало мне прийти в себя и наконец-то забыть о том, как ужасен и несправедлив этот мир! — В нем есть всё же кое-что прекрасное, Сынрю. Эта зима, этот снег, эти огни, это Рождество и… — Сан замялся, решив не продолжать. — Может, вы мне расскажете о том, почему вы начали принимать наркотики? Сколько сеансов прошло, но мы и не приблизились к этой теме. Я понимаю, что это может быть чем-то травмирующим, и всё же прошу вас, постарайтесь открыться. Поверьте, станет легче. Он сел еще ближе, пододвинув свой стул, и наклонился, отчего и без того немаленький треугольный вырез стал казаться еще глубже. А еще показалось, что запахло чем-то хвойным. — Не могу и не хочу, доктор Чхве… — Сынрю устало покачала головой и зажмурилась: по всему телу словно прошел разряд тока, и ощущение это было до удушающего болезненным. И только рука, сжимающая ладонь Сана, всё еще чувствовала тепло. — Это слишком личное, не вашего и не чьего бы то ни было ума дело. Вам, такому причесанному, накачанному, красивому и состоятельному, этого всё равно не понять. Спасибо, что послушали мое нытье, считайте, что ваш долг выполнен. А теперь можете отправляться домой — к жене, к маме, к папе, к сестре, к родне — к кому хотите. Сынрю вырвала руку и направилась прочь из кабинета, но уже перед самой дверью услышала тихое и по-прежнему спокойное: — Тогда у меня есть к вам только одна просьба. — И какая же? Не буянить, пока буду здесь одна? — саркастично спросила она. — Дожить до Рождества, — обескуражил ответом Сан. — Живите, Сынрю. Просто живите. И вот увидите, чудо обязательно случится, — Сан растянул губы в теплой улыбке и кивнул, прикрыв глаза. — О большем я не смею просить. Сынрю зависла на несколько секунд, прокручивая в голове эти слова раз за разом, но когда Сан попытался подойти, сделав всего пару шагов, вдруг ощетинилась. — Да идите вы со своими просьбами! — сорвавшимся голосом крикнула она и изо всех хлопнула дверью, но Сан не мог на нее злиться и не смел больше останавливать. В коридоре послышались голоса — Сонхва уговаривал Сынрю пройти с ним в палату и проверить общее состояние, а потом все звуки стихли, остался только вой ветра и новогодняя песня, играющая в чьей-то машине прямо за окном. Тяжело вздохнув и повернувшись к двери спиной, Сан расстегнул пуговицу на манжете рубашки и задрал ее выше, затем бережно и нежно погладив россыпь бледных шрамов на собственной руке. Они были разными: широкими и узкими, длинными и короткими… Но ни один из них больше не напоминал о собственной боли — только о том, что в мире есть тысячи таких же потерявшихся душ, которым тоже нужна помощь, как самому Сану когда-то.

。☆✼★━━━━━━━━━━━━★✼☆。

— Вот так-то. Осторожно… — ласково проговорила медсестра, помогая Сынрю приподняться, но та грубо оттолкнула ее руку и с трудом привстала сначала на локте, а потом на кулаке и, покачиваясь, перешла в сидячее положение. — Я просто хочу вам помочь, а вам сейчас нужно посидеть и отдохнуть. Может, хотите водички? Мне принести вам? Минералку без газа, как вы любите. Сынрю оскалилась, одарив медсестру таким взглядом, словно вылила на нее ведро ледяной воды, и та ретировалась, быстро убежав к другой пациентке, будто так и надо. Какие все доброжелательные — аж тошнит… Не получай они за свою работу явно хорошую зарплату, в такой роскошной клинике-то, наверняка встретили бы на улице и отнеслись, как к мусору, как люди всегда это делали. Смотрели и проходили мимо, едва не плюясь. А как-то вот такая же миловидная девчонка и вовсе стащила кошелек, прикинувшись добренькой. Жаль, Сынрю вообще не помнит, как оказалась здесь и кого ей стоит винить в том, что не дали ей просто взять и умереть на промерзлой земле. Немного придя в себя после процедуры и посмотрев на внушительный синяк, образовавшийся на локтевом сгибе из-за уколов и капельниц, Сынрю привстала с протяжным стоном, заправила пышные и вьющиеся волосы, которые давно пора бы подстричь, за ухо и присела на корточки. Приоткрыв нижний ящик тумбочки, отливающей перламутром, проверила, на месте ли то, что она не так давно стащила из столовой на будущее, и, удостоверившись, кивнула самой себе. Осталось потерпеть совсем немного… Чуть-чуть. И всё это закончится. На Рождество все разъедутся, и уж тогда-то ее никто не посмеет остановить. Поджав губы, Сынрю получше припрятала вещицу под романами, которые читала через строчку от скуки, и немного привела себя в порядок. Надо же сделать хотя бы вид, что она всем довольна и настраивается на выздоровление. До вчерашнего дня всех это убеждало, и если бы не тот сеанс у психолога Чхве, у которого Сынрю вечно срывалась и говорила первое, что в голову придет, это бы продолжалось. А теперь он, скотина такая заботливая, приказал получше следить за ее состоянием и не давать в руки острые предметы. Еще и ночью приходят проверяют, ненавязчиво так, будто Сынрю дура и не понимает, что ей в случае чего просто собираются помешать. Сынрю так жутко раздражало то, что она срывается на Сане, но стоило его увидеть, как крышу начинало срывать, словно плотину, и вся накопленная злость выливалась сплошным потоком. Сан ведь… наверное… во всяком случае, казался искренним. Хотя что эти психологи могут понимать? Прикидываются добренькими, обещают помочь, потому что зарплату платят, а сами-то наверняка приходят домой и жалуются женам и мужьям, как их все достали. И Чхве Сан уж точно не одинок — вон какой видный мужчина: широкоплечий, накачанный, с тонкой талией и задницей, вот этими скулами… Как там это описывают в глупых фэнтези-романах? «Об эти скулы можно порезаться»? Вот примерно то же самое Сынрю думала и о Чхве Сане. Хоть и не очень, наверное, подходило в силу его телосложения. С этими мыслями Сынрю медленно, ловя на себе косые взгляды таких же пациентов, как и она, добрела до большого зала наподобие актового, где их собирали по маленьким группам и просили больше рассказать о себе, своих мечтах, целях, планах после выздоровления. Короче говоря, о личной истории. Сынрю обычно отмалчивалась или вставляла пару колких реплик, но чаще слушала других, и все они, почти каждый, ее до ужаса раздражали. Особенно Шин Мина, эта вечно ноющая избалованная дрянь. И — вот так неудача! — на этой неделе ее поставили в одну группу с Сынрю. — Меня мама заберет на Рождество, обещала, что купит то самое колье, которое я просила! — оживленно рассказывала «подруге», вечно вяжущей что-то женщине уже за сорок, Шин Мина, размахивая руками. — Мне так не терпится увидеть сестру, она приезжает из Парижа, привезет всякие вкусности! Я вам уже рассказывала о своей поездке в Париж? Сказка просто! Сынрю обозначила свое присутствие громким фырканьем и присела на стул рядом с ними, закинув ногу на ногу и стараясь не показывать, как ее до сих пор покачивает от приема лекарств. Снятие ломки, пусть и давно не такой ужасной и тяжелой, — процесс болезненный, зачастую очень, особенно морально, но Сынрю никогда не покажет, какой слабой себя чувствует в такие моменты. Шин Мина тут же притихла, делая вид, что ничего не замечает, хотя по ее неприязненному взгляду и так было понятно — она тоже не рада такой компаньонке. Особенно после того случая, когда Сынрю ударила понравившегося этой дурочке парня подносом по голове за бурные подкаты. — Так вот, когда мы поднимались на Эйфелеву башню всей семьей, нам открылся такой потрясающий вид!.. Мои родители праздновали там годовщину свадьбы, заказали потом личный салют со своими именами и именами меня и сестры. Романтично, не так ли? — продолжала балаболить, как трещотка, Шин Мина, а Сынрю слушала, сложив руки на груди, и чувствовала, как ее пытаются впечатлить всеми этими рассказами. Впечатлили, ну и что? Эта мелкая избалованная пигалица, которая начала употреблять наркоту явно от простой вседозволенности, ждет, что ею начнут восхищаться теперь? Завидовать самой черной завистью — да, восхищаться — это вряд ли. Сынрю в детстве тоже мечтала надеть этот их кандибобер, желательно малиновый, накупить себе в пекарне круассанов и сидеть уплетать их за обе щеки, любуясь вечерним Парижем. А пока она вынуждена только слушать эти великолепные истории богатых и смотреть в окно на падающий хлопьями снег, закручивающийся в вихри. Совсем-совсем незаметно, но Сынрю всё же улыбнулась. Кажется, в детстве она очень расстраивалась, если год выдавался бесснежным. Ей нравилось это подобие сказки — идти после школы, усесться на низкие дорожные барьеры недалеко и плюхнуться спиной в снег в форме звезды, а потом приходить домой с мокрой головой и не мочь расчесать свои пышные волосы. Да Сынрю это было и неважно — сиюминутное удовольствие стоило не просыхающих ботинок и легкого кашля. — Простите, что опоздала! — воскликнула психолог Чо, задвинув дверь-купе и усевшись на стул чуть поодаль от полукруга из двенадцати стульев. — Итак, на носу у нас Рождество… — она сделала небольшую паузу на широкую улыбку, а потом дождалась, пока пациенты закончат аплодировать. — Сегодня я предлагаю рассказать каждому из вас о том, принято ли у вас в семье его отмечать, верующая ли семья… Или кто-то, может быть, отмечает классический Новый год? Или вовсе Соллаль? Какие у вас планы? Кто хочет первым? — Давайте я! У меня богатые семейные традиции, потому что мы отмечаем всё! — воскликнул низкоголосый и высокий парнишка, который лечится здесь уже давно и скоро должен был успешно выписаться. Сон Минги, кажется. — В общем, до того, как я начал принимать наркотики, то, помню, очень ждал зимы, потому что мне разрешали пропускать школу чуть ли не каждый день целые полтора месяца и дарили подарки! Все тихонько рассмеялись, и даже Сынрю позволила себе легкую улыбку. Сон Минги — один из немногих, кто не вызывал у нее отторжения благодаря своей непосредственности, спокойствию и веселости. Только так и непонятно было, почему он сел на наркотики, но вроде как, то ли подсунули друзья, то ли «просто решил попробовать», как это обычно бывает. Жаль его даже как-то. — Мама у меня протестантка, поэтому у нее в семье, естественно, было принято праздновать Рождество. Простой Новый год у меня отмечать любила бабушка по стороне отца, атеистка. Забирала к себе и просила не говорить, что разрешает мне прогуливать, а потом мы долго сидели у их домашнего камина… — Минги усмехнулся, потупив взгляд в пол и явно вспомнив что-то очень хорошее. — А отец с дедом традиционных корейских взглядов, поэтому праздновали Соллаль. — Вы, кажется, скоро уже идете на выписку? — спросила доктор Чо, и Минги активно закивал. — В этом году тоже планируете праздновать всё и сразу? По моим наблюдениям, у вас большинство хороших воспоминаний связано как раз с детством, правильно? — Да, там было легко и беззаботно… А потом я по глупости что-то как-то… — Минги замялся, почесав шею. — Два Новых года и Рождества подряд приходил от друзей пьяным, веселым… ну родители думали, что пьяным, а так я это… Вы поняли. Потом заметили что-то, плакали вроде, точно не помню. Как раз дело на Соллаль уже было… Насильно сюда притащили. Но я им благодарен! — тут же поспешил заверить Минги. — Хочу, чтобы в этот раз всё было иначе, а в следующем году надеюсь найти работу и подарить родителям и бабушке такие подарки, которых они заслуживают. — Это хорошее стремление, господин Сон, но не забывайте, что для них наверняка лучшим подарком будет ваше возращение к обычной жизни. Давайте поаплодируем господину Сон и его благородным стремлениям! — воскликнула доктор Чо и взяла инициативу в свои руки, а уж за ней последовали остальные. Дальше заговорил уже довольно старый мужчина, который находился здесь, кажется, не первый год, но Сынрю его не слушала, наблюдая за Минги и много размышляя. Ему она тоже завидовала, но скорее белой завистью. Здорово, когда в жизни есть такая поддерживающая семья, которая готова принять в свои объятья, несмотря ни на что и помочь, а не отвернуться и выбросить, как старый мешок. Если кого-то Сынрю и жалела, так это таких добрых и хороших людей и их родственников. Минги явно был именно таким парнем, который просто оступился то ли по глупости, то ли незнанию, и заслуживал того, чтобы сейчас находиться здесь. — Госпожа Шин, теперь ваша очередь! — попросила доктор Чо, когда Шин Мина несмело, нарочито дрожа, словно ее до сих пор мучает тремор, подняла руку. — Расскажите о своих семейных традициях, будет интересно послушать. Да, Сынрю тоже было интересно послушать, как Мина встречала новый год где-нибудь в Барселоне, вытирая слезы евро-купюрами от того, что ей не купили какое-нибудь колечко из лучших модных домов. И вообще, она наверняка хотела поехать, например, в Рим или Берлин, а ее потащили в Барселону! — Мне грустно об этом говорить… — Шин Мина поёрзала на стуле, шмыгнув носом и затем закинув ногу на ногу. — Но у меня в семье не было никаких традиций, потому что мои родители чаще были заняты работой и друг другом, чем мной и сестрой, и откупались от нас деньгами… В детстве меня часто заставляли сидеть дома, не разрешали играть со сверстниками… — она театрально смахнула слезу. — А мне порой так хотелось побыть обычной девчонкой, которая ест леденцы и ждет что-то простое в подарок… — Ах, как печально! Ты растрогала меня до душной глубины! — Сынрю сделала вид, что пытается промочить глаза. — Девочке подарили «Картье» на Рождество, а она так хотела простой снежный шар и леденец!.. — Госпожа Ли, прошу вас… — тут же встряла доктор Чо. — Давайте помнить об уважении друг к другу и о том, что мы все в одной лодке, хорошо? Какой бы ни была проблема, даже если она кажется вам несерьезной, заслуживает внимания. Если захотите, сегодня вы сможете рассказать о своей семье, и мы обязательно вас выслушаем. Сынрю ненадолго замолчала, отвернувшись и скрестив руки на груди. Нужно держаться и стараться делать это без срывов. Только иногда это было выше любых сил. — Госпожа Шин, прошу вас, продолжайте, — попросила доктор Чо. Шин Мина помолчала с минуту, проверяя реакцию других на Сынрю, и только затем продолжила. — Я закрою глаза на то, что меня так прервали, всё же мы не выбираем завидовать, ведь никто не знает, что на самом деле у человека на душе, — Шин Мина цокнула и повернулась к остальным. — Так вот, иногда мне всё еще кажется, что когда я вернусь домой, то всё начнется сначала… Я люблю нашу экономку, но иногда мне так хотелось поесть рождественский ужин, который приготовила бы мама, а не разъезжала по командировкам и перестала отмахиваться на любые мои просьбы посмотреть какой-нибудь фильм. Сынрю едва подавила раздраженный вздох, что не осталось без внимания. — …и в этот раз я еду домой на Рождество, надеясь, что мои родители что-то осознали… Мне хочется, как маленькой девочке… — голос Мины задрожал, как и ее руки, но отчего-то Сынрю чудилось, что она делает это специально. И ведь добилась, чего хотела — все сочувствующе закивали. — Чтобы мне дали то, чего не дали в детстве — простого внимания и заботы… Простого семейного ужина. Но я думаю, так не будет. — А еще двадцать минут назад хвасталась, что ей подарят колье, и была явно довольна… — не удержалась Сынрю, глухо рассмеявшись. — Ты уж разберись, что тебе надо: цацки или внимание? Или всё и сразу? — Прошу вас, госпожа Ли, дайте госпоже Шин закончить… Пусть вы не понимаете чьих-то проблем, но это не значит, что… — Да хватит! — грубо оборвала доктора Чо Сынрю. Выдержки был сущий мизер, хватило ненадолго. — Может быть, вы и правы, вы тут психолог, вам виднее, но только знаете, доктор Чо, есть проблемы, как, вон, у Чонхо, — Сынрю указала на Чхве Чонхо, который тут же вопросительно указал на себя пальцем. — Тоже проблемы богачей, конечно, но там хоть понять можно — заставляли делать что не нравится, жениться и всё такое! Назло, так сказать, начал употреблять, чтобы отстали! А есть проблемы, как у нее! — Сынрю со психом повернулась к насупившейся Мине, глаза которой кипели гневом. — Что я тут должна уважать?! Что она прикидывается больной, чтобы ее жалели?! — Госпожа Ли, ну пожалуйста… Что же вы так жестоко? Даже если бы это было так, то в психологии такие случаи рассматриваются отдельно, ведь люди так поступают, чтобы привлечь внимание к себе и своим бедам… — доктор Чо говорила нарочито вежливо, убаюкивающим голосом. — Да?! А я вот мечтала бы о таком! Чтобы мне подарили гитару, как я хотела, а не тыкали меня тем, что нет денег! — прокричала Сынрю, напротив, взбесившись от того, что с ней разговаривают, как с маленьким ребенком. — Я вот бы тоже хотела всё детство путешествовать и смотреть на мир, а не соскребать деньги на школьные экскурсии! И вообще, если вам так интересно, чем я занималась на то Рождество!.. — процедила она сквозь зубы и привстала. Доктор Чо тут же навострила уши, как и остальные. О личной истории Сынрю никто толком ничего не знал, только то, что она единственная здесь из семьи с достатком ниже среднего. И именно поэтому на нее часто смотрели свысока такие, как Шин Мина и ей подобные. — Вы хотите рассказать? Пожалуйста, откройтесь нам, вас здесь никто не будет осуждать, — доктор Чо чуть привстала и подошла к Сынрю, но та отшатнулась, как от чумы, и сделала несколько шагов назад. Свой гнев контролировать у нее получалось с трудом. — Если передумали, присядьте, пожалуйста. Возможно, чужие истории натолкнут вас на какие-нибудь мысли. — Например, на мысль, что у всех жизнь — не сахар? — горько усмехнулась Сынрю. — Да только я бы свою правую руку бы отдала, чтобы жить, как Шин Мина, меня бесят ее нытье и эти жалобы, понятно вам?! Бесят! А еще больше бесит, что вы все наверняка со мной согласны, но делаете вид, что!.. Айщ, проехали, я пошла! — Сынрю махнула рукой и развернулась, быстрым шагом направившись к двери-купе. — Госпожа Ли, постойте!.. Но Сынрю уже не слышала, что там доктор Чо сказала после и что кричала Шин Мина, только ее визгливый, до мурашек раздражающий голос. Несколько дней… Нужно потерпеть их всех всего несколько дней. Год терпела, справится и в эти последние несколько суток до Рождества. А потом уже станет всё равно. Кто его знает, что там, за чертой? Но что бы ни было, там будет лучше. Наверное. Сынрю даже в самых светлых фантазиях не могла вообразить себе чувство облегчения и то, что может находиться там. Рай и Ад? Река Сандзу? Или Стикс, как ее называли в Греции? Это одна и та же река, только по-разному названа? Или совпадение? Потом реально проснуться в другом теле? Но чьем? Или там нет ничего? Сынрю перестала обо всем этом думать, только когда запнулась о диван, зашипев от боли в мизинце. Схватившись за подлокотник, она скривилась и выругалась шепотом, а потом задрала голову, чтобы проверить, не видел ли никто ее позора, но всем было всё равно. Слегка пожав плечами, Сынрю хотела была уйти, но ее взор зацепился за слоган, написанный на рекламном щите крупным шрифтом.

«С Рождеством! Не позволяйте похмелью стать вашим главным подарком!

Если утро после гулянки оказалось сложным, мы знаем, как вернуть радость в вашу жизнь!»

Не поверив своим глазам, Сынрю сначала прищурилась, а потом подошла поближе и глухо рассмеялась, поджав губы, когда ее взгляд упал и на другие похожие фразы на рекламном щите. Самое забавное, что дизайнеры постарались на славу, придав этому смешному бреду весьма рождественский и новогодний вид: шарики, Санта Клаус, подарочки с красными лентами. Сынрю чуть высунула кончик языка и перечитала еще раз, накрыв рот ладонями. — Не стоит закрывать свою улыбку, она очень красивая, — проговорил до боли знакомый и ласковый голос, и Сынрю тут же, будто устыдившись, закусила щеки и затем с вызовом посмотрела в глаза Чхве Сана, стоящего перед ней с зачесанными назад волосами и в сером пальто. — Я ни разу не видел, как вы улыбаетесь. Но надеялся увидеть. Как раз в этот момент по клинике разнесся запах стужи, а вслед за ним — хвои. Несколько мужчин несли большую ель, подбадривая друг друга, а Пак Сонхва вел их за собой, указывая, куда нужно поставить ёлку — прямо по центру большого холла, в котором они сейчас и находились. Что-то в этом году они поздно. — Ну, я… Чья это была идея? — спросила Сынрю и указала на рекламный щит, перед этим насладившись успокаивающим ароматом хвои. — Вроде как серьезными делами здесь занимаемся, а такие слоганы, — бравада Сынрю всё же треснула, и она снова улыбнулась, смущенно заправив пышные волосы за ухо. — Но тот, кто это придумал, был прав: похмелье — так себе подарок на праздник. Только не понимаю, что тут смешного. — Но вы же смеетесь, — подметил Сан, и Сынрю снова попыталась спрятать улыбку. — Это придумал Чон Уён, вы его знаете, он подменял пару раз вашего нарколога. Решил, что сделать что-то забавное к праздникам не помешает, хотя я был против этой затеи. Тоже подумал, что это несерьезно. — Да, пожалуй… — согласилась Сынрю, разведя руками, опущенными в карманы, в стороны, а потом вновь взглянула на рекламный щит. — Но смешно. — Значит, раз вы улыбнулись, это того стоило, — вдруг сказал Сан, подойдя чуть ближе, и кашлянул, будто прочищая горло, но Сынрю показалось, что он смущен. Захотелось треснуть его, чтобы перестал быть таким непонятным, использовать свои психологические приемчики или что он там делает, но вместе с тем и сказать за его слова спасибо. — Вы так и не дали мне обещание в прошлую нашу встречу. Поэтому… Я смогу зайти к вам в конце дня? Вы обычно в это время читаете. — Вы обо всех своих пациентах знаете такие подробности или только обо мне? — резко вскинув голову, спросила Сынрю, но Сан успел только открыть рот, когда к ним обоим подбежала доктор Чо. — Доктор Чхве, можно вас на минуту? — спросила она, покосившись на Сынрю, но та только ухмыльнулась, закатив глаза. Вот и прибежали жаловаться. — Не уходите, госпожа Ли, я скоро, — попросил Сан и отошел вместе с доктором Чо чуть поодаль. Сынрю только лениво повела одним плечом, мол, делайте, что вам заблогорассудится, пусть Сан этого уже и не видел, а она тем временем застыла у стены, скрестив руки на груди и склонив голову вбок. Она не должна об этом думать, но всё равно думала: о своих противоречивых чувствах. С одной стороны, психолог Чхве Сан ее раздражал всем, а особенно — своей добротой. Сынрю не понимала, почему не может вывести его на эмоции, хотя другие люди из-за ее криков затыкали уши, могли ударить или, напротив, убежать; она пыталась спровоцировать сказать что-то вроде «да, я уже ненавижу вас, Ли Сынрю», «вы останетесь одна, и никто вам не поможет», «пожалуйста, заберите ее, я не могу больше ее слушать» или какую-нибудь гадость. Ну или просто откажется с ней работать. Так у людей слетали маски, так они переставали жалеть Сынрю и избавляли тем самым ее от чувства вины. И только один Чхве Сан держался год, как нерушимая скала, и ни один мускул на его лице не дрожал от злости, досады или гнева. Сынрю это раздражало и вместе с тем радовало. И сорваться как следует да высказать всё, что думает о себе и людях на самом деле, или же в открытую расплакаться, она могла только при нем, потому что в глубине души знала — он не скажет ей, как мать и некогда друзья ту самую фразу, которую она больше не хотела слышать. «Ты не имеешь права плакать, потому что это ты виновата». И сейчас она смотрела на широкую спину Сана, обтянутую водолазкой с горлышком. Пальто уже болталось на локте, а голова время от времени кивала на долгие и возмущенные объяснения доктора Чо. Сынрю же терпеливо ждала, чуть сглатывая: ей было интересно и волнительно от того, что скажет Сан, когда узнает об очередной ее выходке с Шин Миной. Тоже скажет, что к каждой проблеме нужно относиться с пониманием? Сынрю и рада бы, но вот только не получалось, когда и самой тошно не то что находиться в любой точке этого мира, а вообще жить. — Спасибо, доктор Чхве, я поговорю с ней. Это всё, что расслышала Сынрю, а потом Сан подошел к ней, чуть приподняв уголки губ с милой улыбкой, из-за которой проступили ямочки. В них захотелось тыкнуть пальцами и спросить что-то вроде: «ни слова, без тебя всё знаю», а потом уйти. — Не хотите поговорить? Я буду свободен еще минут сорок, — сказал Сан, обняв пальто, и Сынрю, подумав с секунду, слабо кивнула. Они вместе поднялись на третий этаж под неоднозначные взгляды пациентов и сотрудников, а потом вошли в кабинет, единственным светлым пятном в котором оставалась мерцающая теплым желтым гирлянда. За окном всё еще валил снег. Сынрю по привычке натянула рукава до верхних фаланг пальцев и присела на диван, сложив руки на коленях. — Я думал, что групповая терапия поможет вам, но вижу, что только навредила. Вы всё время в себе, и думаю, вам нет дела до других, — проговорил Сан, осторожно повесив пальто на крючок и сев на свое кресло, широко расставив ноги. — И что? Это плохо? — с вызовом спросила Сынрю и толкнула языком щеку. — Нет, не плохо, — покачал головой Сан, постучав подушечками пальцев друг об друга. — Групповая терапия направлена на то, чтобы человек не чувствовал себя одиноким и знал, что есть множество людей, которые проходят через то же самое. Это должно было помочь, но похоже, вас только стриггерило… Вы пока не можете выслушать других, потому что сами как пустая чаша, а из нее не нальешь. Раньше я думал, что ваше агрессивное состояние возникает из-за аддикции, но вы почти здоровы в плане зависимости, организм восстановился, тут другое… По поводу госпожи Шин Мины… — Но вы же сами знаете, что эта пигалица!.. — Сынрю запнулась на полуслове, тяжело вздохнув. — Она же только давит на жалость, валяется здесь, чтобы родители жалели ее, пытается быть в центре внимания. Я слышала, как Мина рассказывала о том, какое шикарное колье ей подарили, а потом жаловалась, что ей вовсе не это нужно!.. Избалованная девчонка села на наркоту и теперь давит из всех слезы. Знаете, как бесит?! — Знаю, — утвердительно кивнул Сан, терпеливо выслушав. — Со стороны всё выглядит именно так, как вы говорите, но Шин Мина так поступает неосознанно, потому что… Ей действительно не хватало внимания, поэтому она пытается получить его всеми доступными способами и идет на крайние меры, такие как наркотики. Это ее крик о помощи, ваш — совсем иной. — И… и каков же он? — посмотрев Сану в глаза, но тут же отведя взгляд, хрипло промолвила Сынрю. — Допускаю, что вы можете быть правы по поводу Шин Мины и ее крика о помощи, но я хотела бы иметь такие же проблемы: жить в шикарном особняке и ни о чем не думать. А я жила в трущобах с родителями, которые зачали меня по залету, по нему же и поженились, а потом… Короче, это… Вы поняли. — Хотите рассказать о своей истории подробнее? Раньше вы никогда не заговаривали об этом. — Сначала ответьте: каков он — мой крик о помощи? Я хочу это узнать, — настаивала она, и Сан отвел взгляд в сторону — в окно, собираясь с мыслями. Не хотелось его торопить, но Сынрю впилась ногтями себе в кожу от напряжения. — Обещаю не орать, только скажите уж как есть. Или это настолько страшно? — Нет, не страшно, так делают многие люди. Ваш крик — это ваша агрессия и стремление спрятаться, — проговорил, наконец, Сан, и Сынрю сглотнула. Ей до последнего не хотелось это признавать: что как бы она ни кричала и ни гнала всех прочь, на самом деле она… — Вы боитесь показаться слабой, — оборвал ее мысль Сан, — и надеваете броню, стараетесь вызвать у людей отвращение к себе, потому что боитесь обжечься, как когда-то, возможно, уже обожглись. Но мне кажется, что этим самым вы хотите, чтобы вас кто-то услышал и, несмотря ни на что, подошел, не испугавшись. Сынрю хотела сказать что-то, но в итоге открывала рот, как рыба на суше. Эта мысль была так проста и понятна и всегда существовала где-то на подкорке сознания, но очень не хотела быть облаченной в слова. От ее осознания больно. От того, что кто-то разглядел эту уязвимость — тоже. Сынрю сидела, спрятавшись в скорлупу, и жевала губу, так и не зная, что ответить, как вдруг рука Сана вновь накрыла ее свободную руку. Сынрю тут же вскинула голову, попытавшись дернуться. Ее взгляд встретился с глазами Сана, зрачки которых расширились, а ресницы хлопнули всего раз. Сынрю вдруг задрожала, потерявшись там — в этой глубокой бездне, не зная, что должна сделать, что сказать — накричать и убежать или остаться. Она всё для себя решила и не хотела, чтобы ее кто-то отговаривал или чтобы кто-то узнал, но сейчас, всего на мгновение, ей захотелось сбросить свою броню, приросшую, как вторая кожа. Сан сильнее переплел их пальцы и протянул руку, чтобы заправить выбившуюся кудрявую прядь за ухо, но едва коснувшись волос, пошел на попятную. — Как бы вы себя ни вели, что бы вы ни делали, что бы ни думали, я всё равно хочу помочь вам вырваться из этого порочного круга и перестать посыпать голову пеплом за то, что вы сделали или чего не сделали, — глубоким голосом проговорил Сан, но так тихо, что Сынрю показалось, что даже вьюга за окном застыла. — Если только вы разрешите мне это сделать, я помогу вам. Стану для вас тем, кто будет протягивать руку, сколько бы вы ее ни кусали в попытках защититься. Вам нужно только лишь… Сынрю вырвала ладонь, прижав ее к груди и сдавив рукой, словно только что обожглась. А потом лихорадочно вскочила с дивана и, запинаясь, попятилась назад. Сан виновато понурил голову и привстал, зачем-то задрав верхними фалангами рукав водолазки так, чтобы за его запястье падал свет. Сынрю против воли опустила туда взгляд и увидела несколько продолговатых белых шрамов, а потом с непониманием посмотрела Сану в глаза. — Я зайду к вам в десять, чтобы кое-что отдать. Считайте это моим подарком к Рождеству. Первой его половиной… — А вторая? — всё еще глядя на его рукав, спросила Сынрю. — А вторую вы получите только в том случае, если пообещайте мне кое-что и сдержите свое обещание, — Сан едва заметно вскинул уголок губ и застыл на месте. — Обещайте, что ничего не сделаете с собой до тех пор, пока я не приду к вам после Рождества. Что вы не прикоснетесь к своей коже и не причините себе никакого вреда, пока я не вернусь к вам и не отдам то, что очень хотел бы. — Это такая психологическая манипуляция? — с сомнением спросила Сынрю. — Так вы обещаете? — не сдавался Сан, глядя на нее во все глаза. — Я… я не… — Сынрю зажмурила в глаза и рвано вздохнула, сложив руку на грудь. — Ладно, я обещаю. К тому же вы наверняка приставите ко мне соглядатаев из тех, кто останется дежурить здесь в Рождество, так что… Вы знали, да? — больше не видя смысла играть в эти игры, спросила она. — Знали, что я собиралась сделать? Она, конечно, говорила, что думает о смерти, да и порезы не были секретом, но разве ее намерения были настолько очевидны? — Я зайду в десять, — кивнул Сан, не став отвечать на вопрос, и Сынрю рванула из кабинета, оставив за собой только снежный вихрь, визжащий за окном.

。☆✼★━━━━━━━━━━━━★✼☆。

Ветер был настолько сильным, что задувал под пальто, и Сонхва первым из всех закутался поплотнее, чтобы ускорить шаг и дойти до большого канцелярского и книжного магазина, по дороге жалуясь, что приближающееся Рождество что-то совсем не радует — на улице холодно. Хонджун, Уён и Сан тоже предпочли побыстрее оказаться внутри теплого и манящего неоновыми вывесками и гирляндами помещения. Народу там было много, и все разного возраста. Две девчонки выбирали книги, придирчиво просматривая каждую в разделе современных фэнтези-романов и попутно рассуждая, какой бы мог понравиться их подруге; маленький мальчик плакал, просясь скорее домой, пока его родители разглядывали украшения для декора столовой; семейная пара, уже точно за тридцать, рассматривала ароматические свечи. — Вы своих пациентов лучше знаете, поэтому выбирайте что-то. Ничего не приглядится — в другое место пойдем, — важно давая указания, проговорил Сан и прищурился, отчего сильнее стал напоминать лису или койота, пытаясь найти стеллаж с классической литературой. — Мы закодировали одного мужика, но он так упорно клянчит рюмки, «чтобы просто стояли в серванте и напоминали о том, что когда-то было не только плохо, но и весело», — хохотнул Хонджун, стоя на месте. — Думаю, не самая лучшая идея, я потом не хочу принимать его обратно с рецидивом. Но с другой стороны, и порадовать хочется. Как думаешь, а? — Думаю, что можно и купить, раз уж так просит, — пожал плечами Сан, перед тем несколько секунд подумав. — А то может расстроиться и в итоге сделать назло, несмотря на кодирование. Пусть стоят. — Ну тогда мне в хозяйственный, он этажом выше. Я побежал! Кому-то там еще что-то надо? — спросил напоследок Хонджун, но получив отрицательный ответ, тут же направился прочь из магазина. Сан проводил его взглядом, а потом быстрым широким шагом прошелся вдоль стеллажей, выискивая нужный и попутно огибая людей. Кто-то с громким смехом примерял рождественские красные шапки, кто-то шуршал страницами дневников желаний, кто-то выбирал мягкие игрушки и подарочные пакеты. Предрождественская суетность так и лилась из всех углов, и Сан стал ее неотъемлемой частью. Перед каждым Рождеством он выбирал подарки для пациентов, и этот год не стал исключением, но сначала нужно разобраться с основным — с тем, с чем сегодня в десять Сан должен явиться к Сынрю. Время поджимало. Наконец отыскав нужный стеллаж с классической литературой, Сан провел указательным пальцем по корешкам книг, стараясь отыскать конкретную букву, и как только остановился на нужной, понял, что различных подарочных изданий Диккенса здесь полным полно — аж глаза разбегаются. Но нужно выбрать из них самое красивое. Сан доставал одну книгу за другой, придирчиво рассматривая обложки, и ставил на место. Потом таки остановился на двух вариантах и, держа их в разных руках, переводил взгляд с одной на другую. — Ты в курсе, что стоишь здесь уже минут десять? — спросил Уён, подлетев к Сану внезапно и подпрыгнув, схватившись за его плечо. — Для кого выбираем? Хотя чего я спрашиваю — понятно, для кого. Только никак в толк взять не могу, чего ты так возишься с этой Ли Сынрю? Она тебя послала по кругу за этот год раз миллион, если не больше. — Я психолог, мне по должности полагается, — не отрываясь от книг, проговорил Сан. — Как думаешь, какой вариант лучше? — он продемонстрировал обложки. Уён потер подбородок, задумавшись. — Вот этот, красный. В цвет Рождества, так сказать, тем более название «Рождественская песнь в прозе». Но я всё равно не понимаю, нахер тебе оно надо. Должность не должность, а я бы уже не выдержал и послал, если честно, — Уён достал книгу наобум и принялся ее листать. — Ну понятно, что честь клиники — это твоя честь, что мало приятного, если кто-то вскроется в праздник, но чего насильно-то ее держать? Пошла бы уже куда-то, наверняка же у нее кто-то есть, разве нет? — Ее ни разу никто не навестил за этот год, — возразил Сан, выбрав предложенный Уёном вариант. — И никто не заберет на праздник. Вряд ли родные так уж сильно переживают, раз даже не пытались отыскать ее — она ведь числится у нас по всем документам, полиция легко бы обнаружила пропажу… — протянул Сан, отойдя к другому стеллажу, на сей раз чтобы выбрать книгу для другой любительницы читать. — Не знаю, просто чувствую, что могу и должен помочь… — Как знаешь, дело твое. Но я бы… Короче, неважно, — Уён отмахнулся, поняв, что его слова, адресованные Сану — как слону дробина, и вернул бездумно листаемую книгу на полку. — Ты, кстати, как праздновать будешь? Сан на секунду завис. — Я думал, что с тобой и Юнхо, как обычно… А вы куда-то уезжаете? — спросил он, прикусив губу и взяв книгу под мышку. Уён виновато почесал затылок. — Мог бы и раньше сказать. Тетя с дядей и сестрой уедут в этих числах в Японию, у них там какие-то рабочие дела, а из друзей у меня только вы. — Да я что-то заработался… Хотел сказать, да забывал. Извини, — Уён опустил уголки губ, но Сан только махнул рукой, добродушно улыбнувшись. — Мы с семьей тоже уезжаем в Пусан, решили в этот раз не пускать в дом гостей и отдохнуть так, чтобы столы накрывали за нас, а не перемывать всю посуду за тридцатью людьми, вот и всё. Прости, хён, с собой взять не можем, хотя я и спрашивал. — Семейный отпуск на то и семейный, так что счастливого Рождества, — Сан похлопал Уёна по плечу и направился на кассу. Этот поход по магазинам был долгим. Сонхва сто лет не мог определиться с тем, какие полотенца и средства гигиены подобрать для одного наркомана-педанта, у которого, судя по его словам, даже галлюцинации были в форме геометрических фигур; Хонджун искал рюмки для соджу и прочую разнообразную посуду для своих пациентов; Уён и Сан сверялись со списками пожеланий и носились по трем торговым центрам как угорелые, потому что прихоти были самыми разнообразными: от носков с миньонами до глины для лепки и специфических настольных игр. Хотелось порадовать всех и каждого, с помощью такого невинного жеста показать, что после выздоровления ждет счастливая жизнь с простыми радостями и хобби, к которым можно вернуться. Но главное — что болезнь, будь то наркомания или алкоголизм, — это не приговор, а просто трудный жизненный этап, который можно преодолеть с достоинством и научиться справляться с трудностями по-новому. Время поджимало, уже без пятнадцати десять. Магазины постепенно закрывались, усталые консультанты поглядывали на часы или рассматривали товар вместе с покупателями, подыскивая что-то и для себя. Перед наступлением праздников всем не хватало отдыха и немного больше свободного времени, которое все тратили на приготовления. Сан вернулся в клинику без пяти десять и, обогнув пациентов и персонал, совместно наряжающий ель в дополнение к прочему декору, который уже давно висел на стенах, побежал в палату сто сорок три, явившись минута в минуту. Сынрю лежала на кушетке, накрыв ноги пледом, и держала в руках книгу, вот только не учла, что впопыхах взяла ее вверх ногами, только делала сосредоточенный вид, словно так и надо. Решив не разрушать ее мнимую идиллию и никак не комментировать эти попытки создать впечатление, что она не ждала, Сан постоял у двери некоторое время, и только потом спокойно прошел вглубь палаты, остановившись у подоконника. Однако смешок подавить оказалось практически непосильной задачей. — А, вы пришли? — со скепсисом, грубым уставшим голосом спросила Сынрю, опуская книгу себе на колени. Ждала всё-таки, и скрывать у нее плохо получалось. — Время так незаметно пролетело, я зачиталась… — она сладко потянулась, широко зевнув, и откинула назад волосы. Взгляд же приковался к небольшому подарочному пакету. — А вот чтобы было, что почитать, я и пришел… — Сан широко улыбнулся, закусив нижнюю губу, и протянул пакет Сынрю, держа его за ручку на указательном и среднем пальцах. — Знаю, что у нас в библиотеке полно книг, но решил, что именно эта должна быть вашей и только вашей. — «Рождественская песнь в прозе»? — в пустоту спросила Сынрю, положив книгу себе на колени и проведя по красной и местами блестящей обложке рукой. — Кажется, я смотрела фильмы по ее мотивам когда-то, но не читала… Почему именно она? — Подумал, что для праздника самое то, да и… Запомнил оттуда одну цитату наизусть, соотношу ее с собой. Пометил стикером, потом сами увидите, — Сан робко присел рядом, надеясь, что Сынрю не отшатнется, но она и не думала, уже начав листать страницы. — Вы нетерпеливая. — Терпение никогда не было моей сильной стороной, — хохотнула Сынрю. — Я, наверное, должна сказать второе волшебное слово после «пожалуйста»… — вмиг посерьезнела она, закрыв книгу и вновь погладив обложку, как маленького котенка. — Но почему-то из меня не лезет… Но короче, я… это… мне очень… Я только в больнице снова начала читать и… Своя книга сердцу ближе. Только не вынуждайте меня говорить то самое слово, окей? — Я и так всё вижу, госпожа Ли. Только помните о своем обещании — это всё, о чем я прошу. Вторая часть подарка, думаю, понравится вам больше. С этими словами Сан встал и тихо вышел из палаты, медленно прикрыв дверь-купе и до последнего смотря на то, как Сынрю то и дело то поправляет непослушные волосы, то любуется книгой, открывая ее на случайных страницах. Беготня и спешка точно стоили того, чтобы какая-то вещь, пусть даже такая обычная, на время удержала Ли Сынрю здесь, в этом мире, и чтобы ее мысли были заняты строчками, а не попытками придумать, как уйти отсюда так, чтобы этого никто не заметил. Оказавшись в холле, Сан остановился и засунул руки в карманы, принявшись наблюдать за тем, как пациенты под четким руководством персонала наряжают ель, громко споря о том, какие шары лучше повесить, достаточной ли длины гирлянда и чем стоит украсить самую верхушку. — Ну там же рядом уже висит красный, не видишь, что ли?! — воскликнула одна из пациенток, наблюдая за парнями «без чувства вкуса», как коршун. — Стремянка, подойди сюда, нужно его перевесить вон туда! — она схватила Минги за рукав и указала на одну из верхних веток. Тот безропотно подчинился и, встав на носочки, повесил шарик на предначертанное ему место. — Никто не видел тут сиреневую звезду? — воскликнула одна из самых старых пациенток. Когда-то она работала дизайнером, и ее уголок в палате всегда был самым творческим и креативным. На наркотики села ради «новых идей», как она объясняла. — Нет, тут так некрасиво… Человечек вообще ни к месту на этой ветке! Всему молодежь учить надо! — Ой, мозг ты уже затрахала, старая! — крикнул ей пациент средних лет, но тем не менее, послушался. На лице Сана расцвела улыбка: ничто не делало его таким счастливым, как вид людей, перенесших множество бед и научившихся благодаря своевременной помощи жить с чистого листа. Многие пациенты после выписки продолжали поддерживать связь друг с другом, Сан часто справлялся об их здоровье, кто-то приносил подарки с благодарностями, а здесь все чувствовали себя, или хотя бы были близки к этому, как одна большая семья. Правда, пока что с одним отрезанным ломтем… Обернувшись через плечо, Сан приподнял брови от удивления: не думал, что Сынрю, до этого одиноко лежащая в палате, вдруг покажется. Она сминала что-то в руке и шла с опущенным в пол взглядом, а потом вдруг молча подошла к Сану и, взяв его за рукав, надела что-то на запястье, усеянное несколькими мелкими шрамами. — Это мое волшебное слово, — только и проговорила Сынрю и быстрым шагом побежала обратно в палату, а Сан опустил взгляд на запястье — на нем, как браслет, болталась старая гитарная струна.

。☆✼★━━━━━━━━━━━━★✼☆。

Дом в отдаленном от центра, но весьма престижном районе, встретил Сана безмолвной тишиной. Клацнув по кнопке выключателя, он посмотрел на себя в зеркало, одним быстрым движением смахнул с головы начавший таять снег, тем самым взъерошив волосы, и затем проделал то же самое с пальто, после чего медленно повесил его в шкаф-купе в прихожей. В доме пахло свежестью, идущей из открытого окна, и ощущался аромат недавно купленной и поставленной мебели, и Сан поспешил разбавить эти запахи чайными травами, чтобы согреться. На фоне заиграл телевизор. Сан не любил смотреть новостные программы и всё то, что навеивает тоску или тревогу, и потому включил один из развлекательных каналов, на котором шел какой-то глупый комедийный сериал: в преддверье праздников крутили рождественские серии. Но Сан особо не слушал, занятый приготовлением скромного ужина для себя одного, перед этим переодевшись в домашнее. Телевизор — единственное, что скрашивало эту пустоту в красивой, но холодной и безжизненной квартире. А в праздники как никогда хотелось, чтобы кто-то был рядом. Вот и что теперь делать? Помешивая венчиком яичную смесь, Сан отчаянно пытался придумать, куда ему податься на Рождество. Тетя с дядей и кузенами уезжают, Уён и Юнхо — тоже, а присоседиться к кому-то из них не представлялось возможным: вскоре придется снова вернуться к работе, потому что праздники — это период похмелья, пациентам нужна будет помощь. Собственно, приятели, пожалуй, тоже вариант. Закончив с яйцами, Сан вынул из шкафа формы для выпечки и залил ее туда, затем достав оставленные в холодильнике миску со смесью из сливочного сыра, цедры и масла, слепил шарики, погрузив их в металлические формочки, и отправил в духовку. Сделал, кажется, слишком много — один всё не съест, но зато на завтра останется и будет, что взять с собой на работу. Сан переместился на диван, плюхнувшись на него с протяжным усталым стоном, и взял с журнального стеклянного столика телефон. — Хонджун-а, еще не спишь? — спросил он, когда Хонджун проговорил свое «алло?» с легкой хрипотцой. — Я хотел спросить: ты свободен на Рождество?.. Твоя семья ведь вроде как не празднует, может, встретимся и где-нибудь посидим? — Сорян, Сан-а, я уже договорился пойти с Ёсаном кое-куда… у нас там что-то вроде вечеринки однокурсников. Да и ко мне девушка приезжает потом… Никак не получится, — ответил Хонджун, делая долгие паузы между словами, и затем, судя по звуку, широко зевнул. — Позвони Сонхва, может, у него там никаких особых планов? — Ладно, спасибо… Удачно тебе повеселиться. Он был рад за Хонджуна, но, как говорится, не от всего сердца. Откинув поначалу телефон с тяжелым шумным вздохом, Сан постучал себе по коленям и вновь начал нажимать на клавиши, выискивая номер Сонхва. Тот взял только с третьего раза: проводил генеральную уборку дома перед праздником и не слышал. Но и он не сообщил ничего хорошего: тоже особые планы. На другое не стоило и рассчитывать… — Значит, придется сидеть одному, — с грустной улыбкой сообщил Сан Сонхва. Тот не поспешил отвечать, но и не отключался. — Ты еще здесь? Если что, не надо отменять свои планы из-за меня, я что-нибудь придумаю. — Что? Нет, и не надейся! — Сонхва фыркнул так, словно никогда не поступал подобным образом. — Я просто подумал о том, что есть один человек в твоем не самом дальнем окружении, у которого нарушились планы на Рождество и который, скорее всего, хотел бы отметить его с тобой. — Ты знаешь такого человека, а я — нет? Ты что-то путаешь, — Сан зажал телефон между ухом и плечом и почесал руку, зацепившись ногтем за гитарную струну. — Тогда просвети меня, хён. Сонхва громко и укоризненно поцокал в трубку. — Дети-дети! Ничего без взрослых не понимают. Тогда подскажу: кое-кто планировал кое-что сделать в больнице, но судя по всему, передумал, а потом решил показать всем своим видом, что было бы неплохо, если бы ты побыл с ним в праздник. К слову, так ты сделаешь даже два добрых дела: из всех пациентов… Сан начал понимать, к чему клонит Сонхва, и едва сдержал себя, чтобы не перебить. — …останется только один, а персоналу больницы тоже очень хотелось бы отдохнуть. Тем более что… — Сонхва вдруг перестал говорить так, словно беседует с ребенком ясельной группы, и посерьезнел. — Не знаю, насколько приятно тебе будет это слышать, но я впервые вижу, что ты настолько сильно хочешь о ком-то позаботиться. Как видишь ее — так глаза блестят. И не начинай!.. — Я еще ничего не начал… — устало протянул Сан. Есть кое-что, что их с Сынрю объединяет: они не хотят слышать то, что и так находится где-то на подкорке. — Я прекрасно знаю, что не обделен синдромом спасателя, так что… — он нервно затеребил домашние штаны. — К чему ты вообще клонишь? — А к чему тут клонить? У тебя взгляд и голос меняются, стоит тебе о ней спросить или заговорить. Может, ты не только ее последняя надежда, но и билет в лучшее будущее, кто знает? — судя по характеру посторонних звуков, Сонхва снова приступил к мытью полов. — Может, всё и сложится. — М-м-м… Представим, что всё так, как ты говоришь, но что тогда насчет врачебной этики? — спросил Сан, играя большим пальцем со струной. — Даже если Сынрю уцепится за меня, как за спасательный круг, когда ей станет лучше, наши отношения могут кардинально поменяться. Да и неправильно всё это… Так не должно быть, — глубоким и строгим голосом промолвил Сан, обращаясь скорее к себе, чем к Сонхва. — Я только могу всё испортить… — И всё же подумай. Этика не этика, а за попытки еще никто не убивал. И слышать про это больше ничего не хочу, — даже через трубку Сан отчетливо услышал смешок Сонхва. — Всё, что я хочу тебе сказать — это то, что вам обоим не с кем праздновать Рождество. Так почему бы не отметить его друг с другом? Отбрось все предрассудки и дерзай. Как только прозвучали эти слова, послышались долгие мерные гудки. Сан отнял телефон от уха и сжал его между ладонями, скользя большими пальцами по экрану. Руки вспотели, и вовсе не от духоты. Сынрю, Сынрю… Это ведь правда ненормально — принимать свое желание помочь несчастному человеку с романтическими чувствами и ощущением удушья, когда этого самого человека нет рядом. Или всё наоборот и Сан намерено пытается выдать одно за другое?.. Психология применительно к себе не так уж и помогает, спаси ты хоть тысячи людей, а вот самому в себе разобраться бывает слишком сложно. Сонхва ведь тоже психолог, наверное, видит со стороны… Сан отбросил от себя телефон и зарылся пальцами в волосы, пока его мысли беспорядочно метались, как стрелы, как снег за окном, и обрывались на полуслове. Так не хотелось признавать, что будь у Сынрю телефон, Сан бы писал ей ежечасно и спрашивал, как у нее дела, поела ли она, вкусно или сытно было ли, чем она занята, какой фильм могла бы посоветовать, что новенького прочитала сегодня. Да, это глупо — Сан пока что мало о ней знал, но ему хотелось узнать, очень хотелось. Собирая информацию о Сынрю по крупицам, из случайно брошенных фраз или разговоров других людей, он всё больше убеждался, что внутри нее, там, за агрессивной и вечно фыркающей оболочкой, находится красивый и благоухающий цветок, который она так хочет ото всех спрятать, чтобы никто больше не топтал его и не срывал лепестки. Что там случилось когда-то, из-за чего Сынрю села на наркотики, Сану было в сущности неважно, потому что он всё равно собирался помочь ей. И, если она захочет, рассказать еще и о себе. Погруженный в собственные думы, изредка обрываемые звуками, исходящими из телевизора, Сан чуть не упустил момент, когда пришло время вытаскивать яичные тарты из духовки. Те успели подрумяниться. А в горло кусок не лез, несмотря на то, что день был трудным и уже глубокая ночь… Не съев и пары тартов, Сан отодвинул от себя тарелку. Поначалу он собирался уснуть, поэтому выключил свет и лег на диван, позволив телевизору меж тем играть свое — так проще заснуть. Вот только глаза сомкнуть так и не вышло. Ворочаясь с живота на спину, так как на боку уснуть точно уж не представлялось возможным, Сан сдался, дотянулся до телефона и написал еще не спавшему Уёну с просьбой накинуть пару незамысловатых рождественских рецептов, а потом залез в один интернет-магазин, а потом еще один и еще… Но так и не нашел то, что ему понравилось бы, а точнее — понравилось бы Сынрю. Она не рассказывала о своих вкусах, но предположения о них можно было сделать, причем весьма легко. Сан ведь всё же психолог, как-никак, тонко чувствует людей. А еще нужно было придумать, чем заняться, и за эти два дня выспросить у поваров клиники индивидуальные вкусовые предпочтения Сынрю. Засада. Абсолютная засада. И если что-то пойдет не так, то Сонхва будет виноват! И плевать Сану, что нехорошо перекладывать ответственность за свои поступки на других. А решение уже пришло само собой и начало укрепляться с каждой минутой. Время махнуло за четыре часа ночи, а сон так и не пришел. Накинув на широкие плечи плед, Сан вышел на балкон, приоткрыв окно. Обычно за ним тихо, но в предвкушении праздника гуляли многие, оттого и было слышно так много криков и смеха. На губах промелькнула улыбка. Снег всё еще валил хлопьями — завтра точно будут пробки в добавление к предрождественским… Но сейчас-то их нет… Всё равно не спится, можно наведаться к одному знакомому. Сбросив с себя плед, Сан ойкнул, когда тот зацепился за гитарную струну. Это ведь может быть знаком, что он всё решил правильно?

。☆✼★━━━━━━━━━━━━★✼☆。

Завернувшись в одеяло, как в надежный непробиваемый кокон, Сынрю поёжилась. Ее щека случайно коснулась холодного оконного стекла, а потом туда откинулась и вся голова, пока глаза продолжали бегать, а вернее — ползти по строчкам, наслаждаясь каждым словом, каждой буквой — всем-всем, и особенно — черно-белыми иллюстрациями, больше похожими на гравюры. Позади осталось уже больше половины книги, и Сынрю не понимала, чего ей хочется больше: узнать, что будет дальше, или оттянуть момент расставания с рассказом. Но одно она знала точно: она будет отвлекать себя и не слезет с этого подоконника до тех пор, пока все не разъедутся. Как бы она ни пыталась этого скрыть, Сынрю было больно смотреть на то, как за другими пациентами приезжают родители, родственники или друзья и забирают домой. А вот за Сынрю никто не приедет, и она будет вынуждена провести Рождество либо в компании нескольких наркологов, либо в компании ножа, если его всё же удастся достать и закрыться там, где до нее не успеют добраться до тех пор, пока не настанет конец и не будет виден свет в конце туннеля. Зараза эдакая Чхве Сан! Мало того что приставил соглядатаев, которые только и делали, что как бы невзначай наблюдали, всё ли с кожей Сынрю в порядке, так еще и отбил решимость и желание вообще хвататься за колющие и режущие предметы, а ведь еще пару дней назад жажда прекратить, наконец, всё это была достаточно сильной для того, чтобы просто взять и сделать. А сейчас… Несмотря на грусть и боль от созерцания других людей и того, как те один за другим оставляют палаты пустыми, было как-то слишком спокойно. Буря в душе немного улеглась. Вон, даже скрягу господина Хён забирают из клиники, а уж он точно был не тем человеком, с которым можно тихо и мирно посидеть за столом, не напоровшись на вечные причитания и скандалы. Алкоголизм, очевидно, подпортил и до того мерзкий характер. Но несмотря на ворчание и кислое лицо, которое было заметно даже издалека сквозь оконное стекло, на лице господина Хён вдруг начала проступать улыбка, когда близкие вдруг стали обнимать его, громко смеясь, а потом внучка, девчушка лет шести, протянула рождественскую открытку. Наконец оторвавшись и от созерцания этой милой сцены, и от книги, Сынрю огляделась: ее палата стала пустой. Две соседки, до того щебечущие во время сборов домой, уже куда-то испарились, да и вообще стало как-то слишком, до непривычного тихо. В месте, где несмотря на специфику клиники, кипела жизнь и был слышен шум, теперь пусто. Но это даже и хорошо. В прошлом году Сынрю уже очнулась здесь, на кушетке, с капельницей в венах и совершенно не понимающая, что происходит. Память из-за измененного тогда состояния подводила. Сынрю всё пыталась восстановить в голове цепочку событий того дня. Она помнила сказанную родителями, нашедшими то ли мефедрон, то ли метадон в таблетках, выбросили ее вещи, кажется, что-то закричав об отказе… Сынрю тогда, вроде как, умоляла дать ей шанс, но ее просто вытолкали из дома вместе с вещами и не оставили выбора, кроме как сделать одно — бродить по холоду до полусмерти, спрятаться в подворотне, схватить что-то с асфальта и, вдоволь исполосовав себе руки, лечь, свернувшись в калачик, и надеяться, что холод укутает быстро. Сынрю думала весь год о том, что произошло. От нее и так отказались все, абсолютно все… Но ведь… Она же выучилась сама, работала, ни разу ничего не украла и ни на кого не напала. Просто пыталась сбежать от жестокой одинокой реальности в иной мир, где больше радости и где не надо думать о бедности, о постоянных нагрузках, о безразличных родителях, которые все средства отдавали брату с его женой… А потом Сынрю увидела в клинике упаровшегося до талого мужчину, бросающегося на персонал с когтями и зубами. Кому-то, кажется, даже наложили шов… И подумала: она что, действительно могла стать такой?.. И если да, то так даже лучше, что ее выгнали. Лучше тогда вообще не жить, чем превратиться в такого монстра. А теперь из-за Чхве Сана умирать расхотелось. Гаденыш. Как он ей однажды сказал? Еще в самом начале? «Вы хотите не уйти из жизни, вы хотите, чтобы она пошла по другому руслу, но не знаете, где его найти. Я попытаюсь вам в этом помочь». Вот только непонятно еще: помог или сделал только хуже? Ведь если всё будет и дальше так продолжаться, как есть, сердце окончательно растает и будет очень, очень и очень плохо: снова обманутые надежды, снова ощущение тотальной несправедливости и то самое мерзкое и ужасное чувство, что тебе предпочли кого-то другого и сделали правильно. Разве такого монстра, пусть и не до конца обращенного, можно полюбить?.. Уж лучше дальше было гнать Сана подальше, кричать на него и убеждать себя, что он такой же, как и все — просто зарабатывает на чужих бедах деньги, закрывает там какие-то свои гештальты, — или как это сейчас модно называть? — развлекается подобным образом. Так думать было проще, чем довериться, а потом снова ошибиться. Но Сынрю, кажется, практически сдалась и больше не сопротивлялась своему желанию вновь войти в тот кабинет. Интересно, Чхве Сан сейчас там?.. Сможет выслушать?.. Столько всего нужно сказать… В обычно шумных от разговоров и гулкого эха, отражающегося от стен, коридорах сейчас царило молчание. По лифту спустилась немолодая уже женщина с нездоровыми мешками под глазами, зато с яркой улыбкой и рукой жениха в своей руке. В кабинете с приоткрытой дверью виднелся врач, заполняющий бумаги и грустно подперший голову кулаком. Уборщица домывала полы, попутно шепчась о чем-то с растениями, коих по всем углам клиники стояло несчетное множество. Сейчас каждое из них было украшено маленькими игрушками или мишурой, которые были фактически повсюду. Сынрю нажала кнопку вызова лифта, чтобы добраться до третьего этажа — рассадника кабинетов психологов и главврача, а также владельца клиники, которого пока что видеть не доводилось. Да и кабинет этот был далеко — аж в конце коридора, не до него как-то. Створки раздвинулись, и некто очень задумчивый и большой врезался в Сынрю так, что та чуть не потеряла равновесие, но умудрилась устоять на ногах и прошипеть какое-то ругательство, за которым последовало еще одно. — Прости… Не ушиблась? — спросил низкий, с хрипотцой, голос, который Сынрю тотчас узнала. — Я немного призадумался и поторопился, не хотел так налетать, — Минги взял ее лицо в ладони и осмотрел на предмет повреждений — всё же толкнул ее чуть не в щеку. Однако вызвал только раздраженный вздох и грубый, хоть и слабый удар. — Да, кхм, прости… — Смотреть надо, куда идешь… Терпеть не могу, когда меня так трогают, — прорычала Сынрю, невзирая на виноватый вид сделавшего шаг назад и смущенно почесавшего затылок Минги. Пришлось снова вызывать лифт: кто-то уже успел его перехватить. — Ну вот, всё из-за тебя, а я могу и передумать идти туда, куда пошла! Психолога Чхве не видел? — ревя, как мотор, поинтересовалась Сынрю, но на это Минги только отрицательно покачал головой. — Прекрасно, никого нет, когда нужен! — плечи тут же сникли. — А ты чего стоишь над душой?! — Да я просто… Ладно, не буду надоедать… Счастливого Рождества! — Минги помахал рукой на прощание, но вдруг словно почувствовал неловкость и ненужность этого жеста, спрятал руку за спину и, громко топая ногами, направился вперед по коридору. Кажется, обиделся… Теперь виноватой себя почувствовала уже Сынрю. Она закусила губу, борясь с желанием забыть об этой ситуации, но всё же окликнула его: — Минги-я! Стой! — в несколько шагов, больше похожих на прыжки, Сынрю настигла его и развернула к себе. — Прости, у меня личные проблемы, и я срываюсь… Ты, в отличие от многих, меня не бесишь. Иногда сама не знаю, что со мной… — она похлопала тут же засиявшего Минги по плечам и выдавила вымученную улыбку. — Хотела поговорить с психологом Чхве, но что-то уже не считаю это хорошей идеей… — Сынрю натянула рукава до верхних фаланг пальцев и, сжавшись, словно от холода, медленно присела на синий декоративный диван. — Почему? Я тоже у него на сессиях, всегда как-то легче становится, даже если на сеансах начинаю рыдать. Минги сел рядом, но решил сохранить дистанцию, за что Сынрю ему была очень благодарна: чужие прикосновения и правда вызывали у нее дрожь. И только руку Сана она никогда не сбрасывала с себя в первую же секунду. — Только не говори никому, что я там реву, как пятилетка, ладно? — попросил Минги, вызвав у Сынрю смешок. — Да кому мне говорить? Я ни с кем не общаюсь. Разве что с психологом Чхве, но он уже посвящен в тайну, что добрый большой великан умеет плакать, — она обняла себя за плечи и приподняла голову, услышав движение лифта. И хотелось надеяться, что это Сан, но нет: очередной собравшийся домой с семьей пациент, вышедший от какого-то другого психолога. — Как думаешь, это хорошо, что иногда мы отказываемся от исполнения планов, которые долго вынашивали, но не решались воплотить в жизнь?.. Я имею в виду, что хотела кое-что сделать на праздниках, пока никого не будет, но… Кажется, смелости не хватит. — Смотря что мы имеем в виду и о чем речь… — Минги зашипел, потерев ладони друг об друга, обдумывая ответ. — Не знаю, не могу сказать. Если ты хочешь плести корзинки или изготавливать стулья, когда выпишешься, думаю, решиться всё же стоит. Ну или чем ты там мечтаешь заниматься?.. А если… — Минги прошибло осознание. — Только не говори, что ты хочешь… — слово застряло у него в горле. — Уйти… На такое не надо! Хочешь, я останусь тогда, пока все не вернутся, а? — затараторил он, а Сынрю дрогнула от удивления: и от того, что Минги всё понял, и от того, что так просто отказывается от празднования с семьей ради такой грубиянки. — Будем тут играть, болтать, смотреть что-нибудь. Хочешь? Сынрю аж зависла, не зная, что ей ответить. Хочет ли? Возможно. Имеет ли на это право? Вряд ли. — Ты хотел праздновать с семьей, так что… И не переживай, я уже обещала психологу Чхве, что ничего не сделаю с собой, сказал, что вручит мне какой-то второй подарок… Не понимаю, нахер оно ему нужно, но почему-то только ему оно и… — Сынрю махнула рукой и начала болтать ногой. Словно старый заплесневелый фонтан прошибло — захотелось выложить всё Минги как на духу. И тот слушал. — Я ведь даже не имею понятия, кто меня сюда притащил. Как расскандалилась с семьей и легла на асфальт, надеясь сдохнуть от передоза, так больше никого и не видела… Вот теперь думаю: у брата, что ли, совесть проснулась?.. Когда-то мы были близки. — Э-э-э… Думаю, тогда он бы навестил тебя. Вообще ходит один слушок, — Минги пододвинулся чуть ближе и, осмотревшись так, словно рядом кто-то был, понизил голос до хриплого шепота: — Ну, мы все знаем о твоей семье, я сам не участвовал, но слышал, как другие там лялякали что-то по этому поводу… — По поводу того, почему я из несостоятельной семьи, но лечусь здесь? — таким же тоном спросила Сынрю. Со стороны они выглядели как два заговорщика. Минги кивнул. — И что говорят? Я всё ломала голову, но не знала, у кого спросить, да и вообще удрать хотела… — А вот хорошо, что в итоге не удрала… — Минги закусил губу, а в его глазах отражалось сомнение. — Короче, обещай не крушить ничего, но вообще-то есть слушок, что за твое лечение платит… — он сделал паузу, сомневаясь до последнего, но под нетерпеливым взглядом Сынрю таки решил выложить правду: — Короче кто-то слышал, как Чхве Сан говорил с кем-то об оплате твоего лечения и обещал, что сам всё сделает. Вот тебе немного и завидуют, что он сам… Но я точно не знаю, правда ли это, знаю от десятых рук… — Минги поднял глаза и встретился с нечитаемым взглядом Сынрю, дыхание которой сбилось напрочь. — Ты в порядке?.. Нет, она не в порядке. И не собирается верить в эту ерунду. — То есть ты хочешь сказать, что он подошел такой к главврачу и сказал «эту девчонку лечим бесплатно, я хочу ей помочь»? Это же бред! — Сынрю выдавила из себя смешок, но он получился скорее нервным. — А зачем ему со своим отражением в зеркале разговаривать?.. — Минги быстро и непонятливо поморгал. Сынрю ответила ему тем же выражением на лице. — Так это ж клиника Чхве Сана… Просто он тут еще за психолога… Да и вообще… Он же сам… — он снова запнулся на полуслове, когда Сынрю схватилась за грудь и громко задышала, начав всхлипывать, но продолжала смотреть на Минги. — Что — он сам?.. Ну! Говори! — Я сам видел, как он тебя принес в прошлом году… Ко мне пришла бабушка, хотела убедить поехать на Рождество домой, а я только поступил в клинику, ну и… Я увидел, как Чхве Сан принес тебя на руках, а Чон Уён потом бегал туда-сюда, распоряжался что-то. Просто запомнил твое лицо… Тебе принести воды?.. — Ненавижу… — прошипела Сынрю, не ответив на вопрос. — Ненавижу его… Зачем?.. Она вдруг накрыла лицо ладонями и зарычала, начав царапать короткими ногтями собственное лицо да лепетать «ненавижу». И знала, что на самом деле это не так. Она шла к Чхве Сану, чтобы открыться ему, рассказать о том, как поменялись ее мысли благодаря ему, а узнала в тысячу раз больше, чем планировала. И не была уверена, что хотела это знать, потому что означало только одно — теперь Сынрю будет чувствовать себя еще более виноватой перед Саном, чем до этого. Хотелось увидеть его, надавать пощечин: за то, что притащил сюда, что заботился и что молчал. А вместе с этим — упасть перед ним на колени и сказать спасибо, что ли? Сынрю уже сама не понимала, чего хочет. — Спасибо, что сказал… — собравшись с духом, наконец проговорила она, взглянув на сглотнувшего Минги. — Пойдем, я провожу тебя к выходу… И так задержала. — Мне точно не стоит остаться? — он робко встал с дивана. — Нет, нет… Тебе надо к семье, а я тут побуду… Не переживай, у меня теперь мотивация жить еще сильнее, надо будет обсудить кое-что с доктором Чхве… — скорее прошипела, чем проговорила Сынрю и, схватив Минги за запястье, быстрым шагом направилась вниз. Пусть едет, а ей нужно побыть одной. Молчком они преодолели лестничный пролет и оказались в холле — пустом и безжизненном, но сияющим гирляндами. Сидела только женщина в регистратуре да проходила мимо уборщица с ведром, полным грязной воды. На улице стояла довольно дорогая машина, судя по виду, и на крыльце ошивались мужчина и женщина, похожие на Минги. Он не спешил уходить, остановившись у самой двери и повернувшись к Сынрю. — Я рад, что мы с тобой так поговорили… Ты хороший человек, — сказал он и всё же осмелился на то, чтобы похлопать Сынрю по плечу. — Счастливого Рождества и до скорой встречи. — И тебе… и тебе счастливого Рождества, — Сынрю искренне, хоть и вымученно улыбнулась. Она провожала Минги взглядом до тех пор, засунув руки в карманы, пока он не сел в машину, а потом развернулась и, сжав кулаки, собиралась вернуться в палату, как вдруг выскочил нарколог. — Госпожа Ли! Почему вы ушли, не предупредив?! — с беспокойством и злостью воскликнул он. Видать, думал, что прозевал, не выполнив приказ Сана, и что Сынрю уже лежит где-нибудь со вскрытыми венами или повешенная на люстре. — Давайте вернемся в палату, пожалуйста, вам нужно отдохнуть… И в следующий раз я провожу вас, хорошо? — Да не собиралась я ничего!.. И не надо мне тут!.. — Доктор Нам, не переживайте, я сам позабочусь о госпоже Ли. Этот голос… Он ударил по ушам, как железо по стеклу, и разбил браваду из злости в одно мгновение. Сынрю словно парализовало, и она даже пальцем не пошевелила: ни тогда, когда услышала всё приближающиеся шаги, ни тогда, когда знакомая прикосновениями рука опустилась на ее плечо. Был и еще один посторонний звук — биение бутылки о бутылку. — Доктор Нам, вы можете идти домой. И все остальные тоже. У нас ведь из пациентов осталась только госпожа Ли? — спросил Сан за спиной Сынрю, и она увидела, как доктор Нам кивнул. — Вот и хорошо. Я сам останусь и закрою клинику примерно до завтрашнего обеда. Бегите домой. — Но а как же?.. — За смену вам всё равно заплатят, не переживайте. Госпожа Ли, пройдемте со мной к журнальному столу? Мне нужна будет ваша помощь, чтобы накрыть стол. Сан отошел в сторону, поставив два больших пакета на стеклянный столик, а затем принялся раздеваться под молчаливым наблюдением Сынрю. Сначала медленно стянул пальто, показав трапецевидное тело, обтянутое черной водолазкой с высоким горлом, потом снял чуть запотевшие очки, поморгав, и направился к регистратуре, чтобы взять какие-то бумаги. Довольный внезапным освобождением от обязанностей, персонал обрадованно запрыгал по клинике, собирая вещи, а потом их и след простыл. Сан проводил их и закрыл дверь изнутри, затем повернувшись ко всё еще стоявшей на одном месте Сынрю. И что им делать наедине?.. — Что это… кхм… значит?.. — наконец-то осмелилась спросить она, заломив собственные пальцы. — Что за игры? — Мне не с кем праздновать… Вам тоже. Почему не сделать это вместе? В вашей семье праздновали Рождество? — как ни в чем ни бывало, спросил Сан и принялся доставать из пакета несколько контейнеров с домашней едой и бутылки шампанского, вслед за которым пошли закуски. — Нам нужно принести посуду, у меня в кабинете есть фужеры, для красоты стоят, и я принес тарелки. Сходим наверх вместе? — Это уже ни в какие рамки… Что. Вы. Тут. Забыли?! — с напором, с закованными в злость страх, благодарность и непонимание, зарычала Сынрю. Сан прекратил раскладывать контейнеры и немигающим взглядом уставился на нее. — Зачем?.. Чтобы помучить меня еще сильнее? Чтобы я сказала вам то самое слово? Его хотите услышать? О-о-о, ну тогда спасибо, что ли! — Сынрю сделала издевательский поклон. Сан всё с таким же изумлением и непониманием продолжал таращиться на нее. — Спасибо, что не дали мне сдохнуть, притащили сюда и лечили за свой счет! А вы не думали спросить, нужно ли мне оно?! Не задавались вопросом, что не вам решать — жить мне или умереть?! Кем вы себя возомнили?! Вот теперь он понял, о чем речь, и слегка, едва заметно приподнял уголки губ, оторвавшись от еды и начав медленными шагами подходить всё ближе. — А разве вы жалеете о том, что я поступил именно так? — Сан оказался к ней вплотную и без толики страха посмотрел в глаза. У Сынрю не было ответа. — Я так поступил, потому что… Я не знаю. Изначально я просто хотел помочь, а когда вы очнулись и затравленно, так странно посмотрели на меня, то я… — мягкий голос убаюкивал злость. — Я не смог вас отпустить. И здесь я совсем не для того, чтобы получить какую-то благодарность. Сынрю, я просто сам хочу побыть с ва… Я захотел эту ночь провести с тобой. — Лгун… — Сынрю не хотела плакать, но ее голос предательски задрожал, а рука сжалась в кулак. — Лгун и последняя… Рука занеслась прямо у щеки Сана, но остановилась в паре сантиметров. Что его взгляд, черт возьми, с ней вообще делает? Ладонь опустилась на плечо, а вслед за тем поднялась к шее, и вот уже голова покоилась на крепкой широкой груди, и тем временем слезы закапали на одежду. Сынрю разрыдалась, как маленькая девочка, вцепившись за складки водолазки, и руки Сана крепко прижали к себе, начав поглаживать по волосам. Всё будто в каком-то странном и очень непонятном сне — настолько нереально. — Давай просто проведем это Рождество вместе, — прошептал Сан. — И если ты скажешь мне отстать от тебя и прекратить спасать, то я сделаю это. Решишь сама после этой ночи. Согласна?.. Сынрю подняла взгляд и, впившись им в нежные глаза Сана, едва заметно кивнула. — Уже восемь… Можем начать. А еще я обещал один подарок, — он нехотя отпрянул от нее и прошипел, поняв, что слишком рано закрыл дверь. — Погоди, я всего на минутку! Можешь пока разложить еду?.. И достать тарелки? Вместо ответа Сынрю несмело направилась к столу. Лучшее, что она могла сейчас сделать — это просто поступить так, как ей говорят, потому что шок и оцепенение пока что были сильнее, а голова совсем перестала работать. Мешанина из чувств была колоссально огромной. Правда вместе с приездом Сана обрушились слишком внезапно, да и он своего добился: Сынрю хочется побыть здесь, в этом мире, еще немного. В холле тут же запахло вкусным и домашним: наваристым говяжьим супом, оладьями с кальмарами, чапче, рисовым супом с кунжутом. Ароматы будто бы откинули куда-то… куда-то прочь отсюда, и в клинике вдруг потеплело. Сан вернулся быстрее, чем Сынрю ожидала, с еще одним пакетом с пластиковыми тазами и с огромным чехлом, который по форме мог напоминать только одно и… Откуда ему вообще об этом известно?.. Ответ пришел тут же. — Вы как-то обмолвились в группе поддержки о том, что мечтали играть на гитаре, — Сан не без некоторого труда положил чехол на диванчик и открыл его с характерным звуком ползущим язычком молнии. — Вы умеете играть или только собираетесь научиться? — Я думала, мы перешли на «ты» или мне показалось? — вернув себе привычное ехидство, спросила Сынрю, и Сан смущенно потеребил водолазку. — Я умею играть, училась когда-то и даже выступала в одном клубе с ребятами или сольно. Петь тоже умею, но за это спасибо интернету. Денег на преподавателей особо не было. А ты? Умеешь играть? — Сынрю сама вынула гитару и подцепила пальцем струну, тут же издавшую легкое бренчание. Если уж она решилась, то постарается принять происходящее как должное и не думать о постороннем. — Умею, — кивнул Сан. — Но хотел бы послушать, как играешь ты. Чуть позже, когда перестанешь стесняться. Ты пока осматривай, а я сбегаю за фужерами. Я мигом! И он снова убежал, оставив за собой шлейф теплоты. Сынрю не могла без того, чтобы перестать смотреть вслед, хоть и понимала, что негоже ей пялиться. Руки вновь коснулись грифа и прошлись по струнам. Все мелодии вдруг выветрились из головы, пришлось напрячь голову, чтобы вспомнить какие-то аккорды. В свое время Сынрю очень любила заучивать песни из игр, в которые рубилась с отказавшимися от нее в последующем друзьями, из сериалов и фильмов. Эта гитара была прекрасна: расписана какими-то черными узорами, крепкая, большая и явно дорогая. В ней теплилась душа. Сынрю уселась на диван, взявшись за гитару. Кажется, в голове всплыла пара аккордов… Кавер на песню из «Скайрима» под названием «The Dragonborn Comes». Вспомнить бы теперь еще слова… Руки всё помнили куда лучше, чем мозг, и вскоре по холлу разлилась музыка — плавная, нежная, но со звоном стали и воинственности. Текст тоже постепенно всплывал: сначала отдельными звуками, потом предложениями, и уже скоро Сынрю запела, начав заново и погрузившись в песню. — Our hero, our hero Claims a warrior's heart I tell you, I tell you The Dragonborn comes… Сынрю протягивала каждый звук, каждую букву, борясь с небольшим комом в горле, но и голос, и руки становились всё увереннее, и гитара заиграла на полную мощность. Даже не слышно было шагов осторожно подкравшегося Сана, и когда он оказался перед Сынрю, та удивилась, но не прекратила, потому что видела — ему это нравится и он улыбается. Это пока то малое, что можно ему подарить на Рождество. Сан тем временем, покачиваясь от приятной мелодии, разливал на два фужера шампанское и доставал оладьи, красиво и со вкусом раскладывая их на фарфоровую тарелку. Сынрю совсем забылась в песне, прикрыв глаза и играя уже наощупь. Стало как-то спокойно, будто она и вовсе не здесь, а где-то далеко от всех тревог и распрей в собственной душе. Ноги обмякли от давно забытых ощущений, по телу прошел холодок, и кожа стала гусиной. — Dovahkiin, Dovahkiin, naal ok zin los vahriin Wah dein vokul mahfaeraak ahst vaal! Ahrk fin norok paal graan fod nust hon zindro zaan Dovahkiin, fah hin kogaan mu draal! Сынрю сыграла последний аккорд и плавно напоследок провела пальцами по струнам, затем отложив гитару и услышав тихие аплодисменты. — Я не удержалась… Очень давно не играла, — Сынрю смущенно заправила волосы за ухо и потянулась за оладьей. — Спасибо… Это был лучший подарок, который ты мог мне подарить. Клянусь, как только вылечусь, верну тебе долг в виде всего: и гитары, и лечения, и остального… — Как хочешь. Твое дело предложить — мое дело отказаться. Но если тебе это поможет перестать чувствовать себя должной мне… — Сан говорил, но в глазах был лукавый огонек. Опять обманывает. — Многие пациенты приходят к психологам с патологическим чувством вины, извиняются за то, что плачут, за свои эмоции и свою боль. В этом и есть моя задача — дать понять, что помощь иногда приходит просто так, что чувства — это нормально, и от них не нужно бежать. — Я нашла те строки, о которых ты говорил… — Сынрю зажмурила глаза: учила ведь наизусть, чтобы потом удивить. — «Забота о ближнем — вот что должно было стать моим делом. Общественное благо — вот к чему я должен был стремиться. Милосердие, сострадание, щедрость — вот на что должен был я направить свою деятельность. А занятия коммерцией — это лишь капля воды в безбрежном океане предначертанных мне дел». Это о клинике?.. Ты хотел, чтобы я поняла, что она твоя? — Я был уверен, что ты об этом знаешь, и хотел объяснить таким образом, что деньги — это лишь средство помочь. Увы, без них редко чем поможешь… Но это не значит, что я не делаю этого искренне, — Сан взглянул на свое запястье и задрал рукав, продемонстрировав и гитарную струну, и свои шрамы. — В прошлый раз я продемонстрировал их не чтобы ты меня пожалела и почувствовала себя виноватой. Так я хотел сказать только, что не вру, когда говорю, что понимаю тебя. — Расскажешь о себе? Почему это случилось? — Сынрю бережно сложила гитару в чехол и отломила кусок от оладьи. — Возможно, но не сейчас. Давай лучше выпьем за Рождество и за то, что мы встречаем его вместе, — Сан приподнял фужер и чокнулся им с Сынрю, затем пригубив шампанское. — Я и игры принес, решил тебя развеселить. Когда начнем? Игра когда-нибудь в «чам-чам-чам»? — Тазы нужны для этого? — Сынрю указала на пакет с тазами. — Ага. Если не хочешь, можешь и сама что-то придумать… Я не знаю, как принято было праздновать у тебя в семье, ты так и не рассказала, — Сан разлил по мискам суп и подал одну Сынрю. — Ах, точно! — он, радостный, как ребенок, полез в пакет за свечами и, поставив их на подсвечник, зажег фитили с помощью зажигалки и поставил в центр стола на разделочную доску. — Это так… Для атмосферы. Сынрю не слышала, что он сказал, потянувшись к язычку пламени. Она так давно не видела огня, живого и настоящего, что его танец заворожил и захотелось коснуться. Но жар быстро отрезвил. Сан всё это время наблюдал за взглядом и движениями, любовался ими, и вскоре Сынрю поймала его взгляд, тут же стыдливо упертый в стену. И почему это так забавно — когда они пытаются сделать вид, что всё не так, и в чем-то себя убедить? — Ты всё же носишь эту струну? Такая безделица, но это всё, что у меня было — от первой гитары, друзья дарили, когда я играла в клубе. Лицемеры, — Сынрю тяжело вздохнула. — Сами закидывались экстази только так, а как только я села на наркоту, сразу… Сами знаете, после дозы впадаешь в лютый депрессняк, становишься овощем. Мне это не нравилось, но как будто бы доза — единственное, что мне помогало. Дома стресс, на работе стресс, везде стресс. — Не стоит оправдываться, я всё понимаю. Ты восстанавливаешься, на удивление, быстро и ломки тебя слишком часто не мучили. Далеко не у всех такое бывает, — Сан пригубил еще шампанского, и одна из капель потекла по его подбородку. — Осталось только вылечить депрессию, но пока что нельзя смешивать лекарства, поэтому я и помогаю психологически. Будь уверена, скоро жизнь заиграет новыми красками без наркотиков. — Да вот из-за тебя и заиграла… — Сынрю весело хмыкнула. — Я шла к тебе, чтобы сказать об этом: намерения умереть и так были какие-то… нестойкие, в общем, а потом наш разговор и эта книга. Подумала о том, что я еще слишком много чего не прочитала, не узнала, не сделала — вот и решила тебя порадовать. И вот ты здесь, — нежно сказала она, расплывшись в улыбке. Сынрю не знала, правильно ли она делает, но дотянулась до колена Сана через стол и положила на него ладонь, тут же ощутив, как их пальцы сплетаются. И почему в этом жесте так много теплого и интимного? Чтобы смахнуть с себя наваждение, Сынрю выпила половину фужера залпом и потянулась за пакетом с тазами. — Давай всё же поиграем? Сан выставил вперед указательный палец, попросив подождать, включил радио, из которого тотчас полились рождественские песни, иногда прерываемые словами ведущих, а Сынрю, преисполненная предвкушением, вытащила молоток и таз, перед этим освободив добрую половину стола. За окном снова летал и кружился снег, но он кутал уютом, как и переливающиеся огоньками гирлянды. Сан бегом возвратился на диван и сел напротив Сынрю. — Помнишь правила? — Играем в камень-ножницы-бумага, и победитель бьет, а второй должен успеть защититься? — надеясь, что всё сказала правильно, спросила Сынрю. Сан несколько раз одобрительно кивнул. — Первые ножницы или сходу играем? — Думаю, сходу, — Сан опустил кулак на открытую ладонь. — Давай. Раз, два… Три! Сынрю выкинула «бумагу», а Сан — «камень» и, перенервничав, схватил молоток, защитив им голову. Понял, что сделал что-то не то, только когда услышал громкий смех, а потом увидел высунутый язык и, неловко расхохотавшись, протянул «оружие», чтобы получить по голове сразу трижды. — За что-о-о-о? — деланно удивился он. — За всё хорошее! — Сынрю положила всё на место и сжала руку в сильный кулак. На этот раз взяла Сана, но он стукнул мягко, что даже без не успевшего покрыть голову тазика удар почти не почувствовался. — Не жалей меня! Давай нормально: бить — так в полную силу! Я дралась, не надо мне тут! — Да ты вообще воинственная. Я тоже во дворе дрался. — А так и не скажешь — вечно спокойный, аж треснуть хочется! — Я не всегда был психологом. Раз, два, три! — Сан схватил тазик и едва не опрокинул подсвечник, зашипев на самого себя. Сынрю успела ударить, но на сейчас только один раз. — Раз, два, три! Опять пришлось защищаться Сану. Покрутив в руках молоток, как молот Тора, Сынрю дунула на него, оставшись довольной, но потом игра стала более напряженной, стоило только войти во вкус. Они даже забывали считать, про себя проговаривая цифры и хватая чуть не по очереди то тазик, то молоток, а по радио тем временем продолжали распевать рождественские песни на корейском. Волосы Сана разлохматились, и прилизанная мужская укладка стала напоминать подобие гнезда. Сынрю тоже не заботилась о своем внешнем виде: лямка ее топа и рукав давно сползли с плеча, туника чуть задралась, а удары не прекращались. Сынрю вновь схватила молоток и набросилась на Сана, уже спрыгнув с дивана, и тот выставил ладони вперед, моля о пощаде, да так усердно, что грохнулся на пол и громко расхохотался. — А это тебе за вранье и за мое чувство вины! Будем квиты! Бам-с! — Сынрю ударила молотком в грудь, и Сан раскинулся звездой, высунув кончик языка и прикрыв глаза. Так обычно делал Уён, когда сдавался. — Эй, ну всё, нечего на полу валяться, пока не заболел! Но Сан не шевелился. Когда Сынрю склонилась над ним, он тут же схватил ее за талию и перевернул под себя, подложив ладонь под голову, и ущипнул за бок, вызвав недовольный и испуганный крик. Ей было интересно, как только они осмелились валяться тут, распластанные на полу, как какая-то романтическая парочка, но не всё ли равно, если весело! У Сынрю даже заболел живот: она давно столько не смеялась, как сегодня. Наконец Сан поднялся, рванув на себя и ее. — Думаю, достаточно. Жрать охота, — Сынрю отдышалась и принялась дохлебывать ложкой уже остывшие остатки супа. — Мы с братом в такое только в детстве играли, в приставку отцовскую еще рубились. Я уже и забыла, как это весело. Просто, но весело, — она смахнула копну волос себе за спину, а Сан принялся приглаживать челку. — А откуда, кстати, еда? — Сам наготовил. Как видишь, я основательно подготовился. До последнего сомневался, а потом увидел тебя и понял, что правильно поступил. Сонхва сказал: дерзай! — Сан залпом допил свой бокал и снова разлил шампанское по фужерам. — Хотел еще взять наушники, чтобы поиграть в «крик в тишине», но у меня дома были только одни, и те для компьютера… Я тоже иногда рублюсь в игры. — Да ну?! — Это странно? — Ну ты такой важный — хер бумажный, вот я и подумала, что ты зануда и твоя жена умерла от скуки, — Сынрю покачала головой, а Сан прыснул со смеху. — Ну правда, я была уверена, что ты женат! Ну ты такой типа… — она изобразила стойку гориллы, широко расправив плечи. — И на мордашку симпатичный, ну вот мечта любой девчонки. Я б, может, когда в универе училась, тоже захотела тебя. — Меня? — Сан вскинул брови. — О, нет-нет! Я был прилежным мальчиком и одевался в рубашки в клетку, ходил в очках. Качаться уже к последнему курсу начал, всё такое. Хотя девушки смотрели, бывало. В меде часто всем не до этого, хотя был у нас парень с мечтой потрахаться в морге. — Какие грязные слова, психолог Чхве! — Сынрю покачала указательным с фальшивой укоризной. — Стоп, что?! В морге?! И ты учился на медицинском?.. Не на психологическом?.. — У меня есть дополнительное образование психолога, это что-то типа курсов при ВУЗе, но на деле я врач. Нарколог, — Сан широко улыбнулся. — С детства было моей мечтой, хотя в школе я собирался стать пожарным… — он словно запнулся, не зная, говорить ли дальше, но вид Сынрю был слишком заинтересованный. — Хотел из-за одного случая в старших классах. Когда мою семью, родителей и сестру, не успели спасти… Я тогда был в летнем лагере и… Узнал уже от дяди с тетей. — И поэтому ты?.. — Сынрю пересела на диван рядом с ним. — Я могу взглянуть? — Многие шрамы затянулись, особо не на что смотреть… — Сан тем не менее задрал рукав. С этой болью он жить уже научился и говорил свободно. Сынрю тем временем принялась разглядывать белые полосы. — Тетя с дядей забрали меня к себе, дали образование, помогли с открытием клиники, но пустоту в душе всё равно несколько лет после пожара было не залатать. Вот и резал себя и раз пытался вскрыться… — Сан перевернул руку запястьем вверх. — Одумался в ванне и вызвал сам себе скорую. — Тогда почему именно наркологическая клиника?.. — Сынрю невесомо провела по одному из шрамов пальцем. — Не знаю, не у всего есть смысл, — Сан пожал плечами. — С детства питал к этой теме страсть и много читал, у этого нет определенной причины. Но мне хотелось помогать людям, и я решил, что так смогу сделать это лучше всего. — Тогда можно еще один вопрос? — робко спросила Сынрю. — Сколько хочешь… Это не тайна. — Почему одумался? Что остановило? — она подсела вплотную и сложила ладонь на плечо, впившись своим взглядом в его взгляд. — Мне нужно знать это, чтобы в один прекрасный момент не совершить такую же ошибку и не вернуться к этим мыслям. Но если не захочешь говорить… — Просто подумал о том, что будут страдать люди, которым я дорог, и что сила в том, чтобы научиться жить заново. Я не мог похоронить все свои мечты, вспомнил, что люди, которым я хотел помогать, могут остаться без помощи… Кровь лилась, а я… — Сан снова посмотрел на свои шрамы и подернулся. — Просто видел, как из меня уходит жизнь, и понял, что она-то и есть самое ценное и главное, что бы ни случилось. И очень хотел донести эту мысль и до тебя. Всегда остается надежда. — Я тоже об этом думала, — призналась Сынрю. — Но дорожить мною было некому, а мечты… Мне казалось, что не хватит духу их осуществить и что я не могу больше никому доверять из-за того, что никто и не пытался мне помочь. Все просто отворачивались, как только узнали о зависимости, — она обняла себя за плечи и поджала губы. — А потом увидела твои шрамы, почитала ту книгу и просто… Решила: может, у меня есть шанс? И не все люди плохие? Есть ведь и такие как я — готовые помочь всем и каждому. И ты именно такой. — Мне трудно судить объективно, но возможно, ты права. Только не говори никому о том, что узнала, хорошо?.. — попросил Сан, повернувшись к Сынрю всем телом. Та с улыбкой кивнула. — Вот и замечательно. А теперь давай не будем о грустном и всё же поиграем в «крик в тишине»?.. У меня есть только обычные наушники, но вроде как тут еще чьи-то завалялись? Они довольно много выпили, Сынрю и забыла, что это такое — радость от действия игристого шампанского. Одни наушники подключили к рабочему ноутбуку, вторые — к телефону Сана, а потом сели друг напротив друга на полу с убранными за спину руками. Слова решили выдумывать сами — самые разные, но в рождественской и новогодней тематике. Первой принялась объяснять Сынрю, визуализировав себе снеговика, но вместо того, чтобы угадывать, Сан вдруг затянул какую-то песню, которая включилась у него в наушниках. Врубать свои плейлисты оказалось ошибкой. Сан порозовел от шампанского, совсем не смотрел, начав протягивать гласные, но Сынрю не слышала его, а только видела. Пришлось стукнуть ногой, и только тогда игра пошла. Снеговик был угадан быстро, а вот с гирляндой дела почему-то пошли хуже, но тут уже не могла ничего понять сама Сынрю, крича бесконечное: — А?! Что говоришь?! По губам она читала всё же очень плохо. Сан уже не мог сдержать себя сначала от негодования, а потом от смеха, и перенял инициативу в угадывании на себя. У него-то слова так и отлетали в сторону, Сынрю не успевала их придумывать. А потом ей надоело проигрывать, и она включила одну из своих любимых песен, став делать жесты, словно она играет на гитаре. Спьяну стало веселее некуда, и вскоре музыка заиграла уже на весь холл клиники, а Сан повторял. — А я вот не думал, что ты любишь сопливые песни, — проговорил он, дрыгая ногой, пока Сынрю отрывалась на всю под гитарное соло. — Не очень похоже на тебя, зато подтверждает, что у тебя ранимая душа, — он увернулся от тычка под ребра и закрыл крышку ноутбука, как только песня закончилась. На радио как раз тихонько заиграла другая — мелодичная и рождественская. — Умеешь танцевать вальс? — Нет, а ты? — Сынрю смахнула с плеч потные волосы. — Тоже нет. Но позволишь руку? — Сан протянул руку, и она тут же приняла ее, сложив вторую на крепкое мужское плечо. Ее же талию обвила ладонь, и они прижались друг к другу закружившись в нелепом, но чувственном вальсе. От Сана приятно пахло смесью одеколона, его природного запаха и почему-то свежести. Вблизи Сынрю смогла рассмотреть маленькие пятнышки на его лице и шее, выглядывающей из-под растянутого горлышка водолазки, правильную линию губ и аккуратную челюсть с закругленной линией. Ямочки, которыми он постоянно улыбался, выделились еще сильнее, и Сынрю буквально поплыла: и в вальсе, и где-то внутри. Ей нравилось прижиматься головой к этой широкой груди, чувствовать этот приятный аромат одеколона и тела. Впервые в жизни стало так светло. — Минги сказал, что видел, как ты заносил меня в клинику на руках, — проронила Сынрю, потершись щекой и продолжив еле переставлять ноги в тухлом подобии вальса. — Тебе кто-то меня принес или ты нашел меня на том асфальте? — Мы с Уёном нашли тебя, когда гуляли. Когда я понял, что ты под дозой, принес сам, а потом… — Сан глубоко вздохнул. — Когда ты очнулась и начала ругаться, то увидел внутри тебя раненого ребенка… Мы должны были направить тебя в другую клинику, документы были при тебе, но я не смог отдать тебя… Мне казалось, что я сделаю только хуже. — Только в этом дело? И всё? — не унималась Сынрю. Ей пришлось закрыть глаза от накатившего удовольствия. Сан обдумывал ответ с несколько секунд. — Ты хочешь услышать правду? — И только ее. — Тогда… — Сан помедлил и остановился, обвив ладонями лицо Сынрю. — Когда я начал заниматься с тобой, то с каждым новым сеансом всё больше прикипал. Ты кричала на меня и гнала прочь, но всё равно приходила. Ты не сразу убегала, когда я касался тебя. Ты хотела остаться и выплеснуть всю свою боль, а я хотел залечить твои раны. Через какое-то время ты перестала быть очередной моей пациенткой и я понял только одно: мне нужно, как воздух нужно быть рядом с тобой и помочь справиться. Сынрю, ты… — Сан наклонился чуть сильнее, так, что она почувствовала на себе его дыхание. — Ты стала для меня особенной, но сейчас я отчетливо понимаю: я влюблен… Сынрю не успела опомниться, осмыслить его слова, ударившие громом, как ее губы накрыло теплом, через несколько секунд переросшим в жар. Не задумываясь, она сжала между пальцами мягкие волосы и ответила на поцелуй, окунувшись в море забытых и давно оставленных где-то позади чувств. Язык Сана прошелся по ее нижней губе, его рука сильнее сжала талию, и Сынрю теснее прижалась к его телу, крепко обняв за шею. Вальс прекратился, все звуки вокруг, включая музыку, испарились. Поцелуй продлился, может быть, с минуту, может быть — куда больше, но Сынрю ощущала, что тает в нем, погружаясь всё сильнее. — Ты не пожалеешь об этом? — ненадолго оторвавшись, спросила она, при этом вцепившись в его одежду. Боялась, что Сан уйдет. — Как на тебя будут смотреть другие? — Неважно, — он покачал головой и коснулся лба Сынрю своим. — Сейчас для меня нет ничего важнее тебя. Сан вернулся к прерванному поцелую куда более жадно и настойчиво, неистово соединяя их губы, и затем проник языком в рот Сынрю, поласкав ее верхнее нёбо. Это невозможные ощущения, кислород словно перекрывало, и руки начали позволять себе куда больше, потому что скоро одного только поцелуя становилось мало. Широкие плечи Сана наощупь были как камень, и хотелось коснуться их не через ткань водолазки, а просто так. И он позволил это — начать раздевать себя. Горячее тело заводило, оно пылало огнем, его хотелось трогать, неспешно и медленно, изучая каждый сантиметр. Стальные пресс, грудь, резную ключицу — всё-всё, до чего только можно дотянуться. Сан не оставался в долгу и бесстыдно гладил ягодицы, забравшись под длинную тунику, смахивал второй рукой волосы, чтобы не мешали, а поцелуи уже переместились с губ на лицо, а потом и на шею. По коже Сынрю тут же побежал табун мурашек, она покрылась пупырышками даже под одеждой, а стена наконец-то окончательно рухнула. Затуманенный разум окончательно покрылся мраком, но не страшным и пустым, а наполненным нежностью. Бицепсы Сана, ощупываемые Сынрю, напряглись, и он подхватил ее за талию, не прерывая поцелуй, к регистратуре, больше похожей на ресепшен в отеле, но от того и было удобнее. Объятья, касания губ к начавшей оголяться коже, сбитое напрочь дыхание, рваные всхлипы от нетерпения — всё это закружилось, как в воронке. Сынрю потянула рукав собственной туники, а потом ей уже не пришлось напрягаться: Сан всё сделал сам, сняв вместе со всем и тканевый топ. Грудь оголилась, соски тут же затвердели, и скоро их обвили ласковые губы, тогда когда руки легли на талию. — Сан… — хрипло протянула Сынрю, впервые назвав его вот так, совсем не официально. — Пожалуйста, только не передумай… я х-хочу… — ее пальцы впились в его волосы и подняли голову. — Не уходи… Ни сейчас, ни утром. — Я люблю тебя, — в ответ простонал он, приподняв Сынрю и цепляясь за ее трусы двумя пальцами. — И сейчас ты делаешь меня самым счастливым человеком на свете. Сынрю задрожала от одних только этих слов и подалась тазом вперед, прося уже наконец начать, но Сан не был с ней согласен: он всё делал словно нарочно медленно, приникая губами к шее, а затем начав оставлять влажную дорожку всё ниже и ниже. Между ног стало горячо, лоно просило ласки, да поскорее, и при этом хотелось попросить не спешить, насладиться каждым прикосновением, каждым вздохом. Сан опустил ладонь вниз, нащупав влагу, и стал неспешно двигать пальцами, потихоньку проникая ими глубже, пока язык описывал круги вокруг затвердевших сосков. Губы Сана переместились на ложбинку между ключицами. Затем он прикусил нежную кожу под ними и стал наклоняться всё ниже и ниже, целуя живот, внутреннюю сторону бедра и вскоре сменил пальцы на язык, протолкнувшийся глубоко и на максимум. Сынрю тут же захныкала, вцепившись ногтями в крепкое плечо, и выгнулась чуть сильнее, с охотой подаваясь тазом навстречу этому ласковому и умелому языку, который водил по внутренним стенкам то ускоряясь, то замедляясь. — С-са-а-ан… Ох… П-пожалуйста… Его ласки сводили ее с ума. Сан настолько увлекся, что скоро послышалось чавканье, и вкупе с рождественской музыкой, играющей на радио, это выглядело странно, но до того возбуждающе, что захотелось закричать. Так нежно, так хорошо, так… так… Сынрю казалось, что она сейчас окончательно поплывет. Сан не отрывался, продолжал с напором, уже чуть менее чувственно, и сам замычал от нетерпения. — Я хочу тебя, — простонала Сынрю, вновь насильно подняв его голову. — На том диване… — Не могу тебе отказать… Сынрю схватилась за шлицу указательным пальцем, рванув Сана ближе к себе, и с охотой, нетерпеливо, сначала расстегнула ремень, а затем пуговицу и ширинку. Черные брюки сползли на пол, открыв взору крепкие и сильные, несмотря на кажущуюся худобу, ноги. Сынрю не прекращала любоваться до тех пор, пока Сан не раздвинул в стороны ее колени и не проник пальцами в лоно вновь, чтобы подразнить. — Ну прошу тебя… — Сынрю отчаянно захныкала, закусив губу. Сан поддался на уговоры и, подхватив ее под лопатки и колени, отнес на диван, нависнув сверху и снова припав губами к нежной груди и ключицам. Вот бы это не заканчивалось. Никогда. Сынрю приподняла таз, голой кожей ощутив вставший член и начав потираться о него всё активнее, шепча всё то же «пожалуйста». Сан сдался. Избавив себя от белья одним махом, он переплел худые нежные ноги со своими и толкнулся вперед, сначала совсем немного, и затем куда рьянее. В несколько толчков он дошел до основания, схватился одной рукой за подлокотник, а вторую положил на щеку Сынрю, заставив ее посмотреть ему в глаза. — Я так рад, что ты здесь… со мной, — прошептал он и прикусил мочку ее уха. — Сынрю, я не знаю, что там будет дальше и как на нас посмотрят, но если ты скажешь мне «да», я не отступлюсь. Заберу к себе, помогу, сделаю так, чтобы ты… — он прервал слова тихим шипением, сделав чуть более резкий толчок. — Чтобы ты научилась жить заново. Буду укреплять наши отношения, и плевать мне на всё остальное. — Разве то, что мы сейчас делаем — не мое «да»?.. — выгибаясь под ним всё сильнее, спросила Сынрю. — Айщ, как же я этого не хотела — признаваться в том, что мне с тобой хорошо… И уже давно. — Ты нужна мне, по-настоящему. Я никогда тебя не обижу. — Знаю. — И никогда не предам, — поспешил добавить Сан. — И это знаю. — Тогда давай мы… Попробуем быть вместе? — Сан с надеждой посмотрел в ее глаза, словно мог напороться на внезапное «нет». — Да. Мы попробуем. Сан тут же набросился на ее губы с новым поцелуем и сплел языки, тогда как тело окончательно вышло из-под контроля, и движения стали еще резче и еще желаннее. Из-за стонов было невозможно и дальше целоваться. Диван скрипел, чуть двигаясь и прилипая к оголенным телам, хаотичные толчки превращались всё в более глубокие и напористые, по коже потек пот. Сан отпрянул, потянул Сынрю на себя и устроил на своих бедрах спиной к себе, продолжая вбиваться в податливое тело и крепко сжимая пальцами выпирающие косточки таза. Послышались характерные шлепки тела о тело, дышать было нечем: слишком жарко. — Это лучшее Рождество в моей жизни… — протянула Сынрю, высунув кончик языка. — Сан, я тоже… я, по-моему, тоже… Это чув-вств-у-ю… — кое-как промолвила она, когда Сан прикусил ямку между ее плечом и шеей, тут же зализав ранку. — Ты можешь ничего не говорить, — Сан обвил рукой ее талию, делая резкие короткие толчки. — Я люблю тебя! — словно назло, выкрикнула Сынрю и обернулась через плечо, убрав прилипшие к уголку губ волосы. — И забудь о том, что я говорила. Потому что говорила я гадости из-за того, что люблю тебя. Слова подействовали на него, как мята на кошку, и он совсем обомлел, из-за чего на какое-то время толчки вновь превратились в медленные и тягучие. Но когда Сынрю от нетерпения начала насаживаться на член сама, Сан вновь перенял инициативу и, поставив ее на колени и локти, вошел с двойным усердием, параллельно поглаживая ягодицы и иногда сминая их. Сынрю уже была близка: она сама не заметила, когда по ее ногам потекла смазка, закапав на диван. Не собираясь делать ей больно, Сан ускорился, начав чуть ли не рычать, и через несколько толчков отстранился, кончив на поясницу Сынрю. — Боже… — Сан кое-как уселся на диван и накрыл лицо руками, а потом опомнился и вытер всё подчистую. — Мог ли я вообще о таком мечтать?.. Я даже на поцелуй не надеялся, когда решил приехать… Сынрю, ты… — В Рождество все желания сбываются, — она легла головой на его колени и принялась вырисовывать пальцем одной ей понятные узоры на его оголенном животе. За окном едва слышно завыл ветер. — Когда ты заберешь меня к себе? Ты будешь еще моим психологом? — Чтобы хотеть взять тебя еще раз в кабинете? Ну уж нет, — Сан поцокал. — Найду тебе другого психолога, а сам пока придумаю, как всё устроить, и поговорю с врачами, спрошу, когда тебя можно будет выписать. А пока никому ни слова. — А если я хочу закричать о том, что ты стал моим? — хохотнула Сынрю. — Придется потерпеть, — ответил ей улыбкой Сан, накрутив прядь пышных волос на палец. — Чего ты хотела бы сейчас? — На улицу. Мне нужно отдышаться, да и я редко туда выхожу. Одеваться было выше их сил, и поэтому натягивали на себя вещи они медленно и нехотя, но потом свежий воздух отрезвил. Ночь, нет никого, и только из квартир кричат поздравления, ведь наконец настало Рождество. Ветер кутал в свои объятья, чуть свистя, а асфальт становился белым. Словно ребенок, Сынрю покружилась вокруг своей оси, чему-то расхохотавшись, и принялась ловить рукой хлопья снега. Что-то хлопнуло, и Сан встал рядом, укрыв их обоих под зонтиком. — Не нужно… — Сынрю тут же убрала его, обняв Сана за пояс и ощутив поцелуй на своей макушке. — Я так давно не радовалась снегу…