«Храбрый, но глупый»

      То, что Ласка неразговорчивая, ни для кого не было секретом, но никто из Воющих коммандос не думал, что после многозначительной фразы «всё плохо», продолжения или хотя бы крохотного разъяснения не последует. Ласка как ни в чем не бывало махнула рукой, говоря этим движением следовать за ней, и пошла в сторону леса, из которого вышла.       Без слов. Без объяснений. Даже маленький военный фонарик не включила, который лежал у неё в специальной петле на одном из многочисленных ремней и креплений верхней экипировки в области груди справа. И ни разу не оглянулась, чтобы проверить, идут ли солдаты следом, словно выполнение её невербального приказа было само собой разумеющимся.              Любящий вякнуть что-то, чтобы таким образом оставить за собой последнее слово в любом разговоре, Макс Гай тоже удивил, безмолвно и беспрекословно двинувшись следом за Лаской, не задав ни единого вопроса и не озвучив ни единого возмущения. Даже на приветствие после четырёхмесячной разлуки размениваться не стал.              Воющие коммандос непонимающе переглянулись, не привыкшие к такому молчаливому… к такой молчаливой кооперации. К тому же сомнения невольно одолевали солдат: никому не хотелось тащиться глубокой ночью в лесную чащу неизвестной территории, где мало ли что могло обитать или поджидать.              Незнакомая территория. Неизвестно, что ждёт. Непонятно, что делать, если ситуация выйдет из-под контроля. Не готовы вслепую гулять по чужой земле, так еще и находящейся во власти захватчиков.              Однако, растерявшийся не более чем на минуту сержант Барнс, взяв пример с сержанта Гая, первым из отряда уверенно направился следом, нагоняя недалеко ушедших Ласку и Макса.       Остальные коротко переглянулись, словно переговариваясь одними взглядами. Капитан Америка тихо выдохнул, закрывая невербальное совещание, и качнул головой в сторону ушедших, давая приказ идти следом и не отбиваться от группы. Возражать ему не стали, командир отряда как-никак, и все они двинулись в нужном направлении, придержав при себе все вопросы, легкое негодование и растерянность.       Они всё обсудили еще в штаб-квартире в Лондоне во время подготовки этой миссии, нечего сейчас кочевряжиться.              Макс, как и сказал полковник Филлипс, связался с Лаской, вкратце обрисовав ситуацию. Для вида, чтобы Честер Филлипс спокойно выдохнул и не слёг с повышенным давлением на почве стресса, он телеграфировал ей зашифрованное послание, в котором обрисовал ситуацию постольку-поскольку, не вдаваясь в подробности. Остальное же он обсуждал с ней по телепатической связи.              Ласке нужен Макс по вопросу исследовательского центра ГИДРЫ и чего-то важного, связанного с этим напрямую.       Воющим коммандос нужен исследовательский центр ГИДРЫ, чтобы уничтожить его.       А Максу нужны они оба, чтобы, как бы абсурдно это ни звучало, каждый получил желаемое. Ведь таким образом сержант Гай получит информацию от Ласки, которую та желает ему передать, проникнет с ней на базу ГИДРЫ якобы с целью шпионажа и заберет там всё, что приглянется, включая интересные разработки, важные чертежи, а также засекреченные записи ученых ГИДРЫ, а Воющие коммандос подчистят за ними все следы, когда займутся своим делом и уничтожат вражеский стан. Все в плюсе, и не придется собственные руки лишний раз марать.       Полностью раскрывать карты отряду Капитана Америка он конечно же не собирался – незачем им, солдаты получают только ту информацию, которая предназначена для их ушей, планы главенствующей верхушки, коей Гай всегда и везде безоговорочно считал себя, их не касаются.       Ничего личного, просто Макс себе на уме. Всегда таким был и не видел ни одной причины изменять себе.              Путь пролегал легко и без препятствий, Ласка хоть и не бежала, но шла в быстром темпе, ведя всех за собой тропой, которую явно знала – слишком уверенно и решительно пробиралась сквозь лесную чащу. По ощущениям казалось, что они идут напрямую сквозь лесной массив, никуда не сворачивая, и это действительно было так: лес выполнял роль стены-заслонки, отделяющей Эсбьерг и береговую зону, поэтому сквозь него было легче запутать следы, ведущие от места приземления самолёта, хоть тот и был укрыт тканью-камуфляжем, к тому же на открытом пространстве их мог кто-то увидеть, пока они будут идти до города, и сделать донос, тогда как лес надёжно скрывал прибытие заграничных гостей.       Не обошлось и без маленьких эксцессов…       Пусть глаза у всех немного привыкли к тьме, и что-то различить было возможно, но это не значит, что можно было увидеть всё. Запнувшись о корень дерева в непроглядной тьме леса, Джим Морита неслышно выругался, после чего решил вытащить и включить свой фонарик, чтобы осветить себе путь и видеть, хотя бы куда наступает и что ждёт его под ногами. Пяти секунд не успело пройти, как Ласка резко развернулась и, не меняя темп шага, пошла в обратном направлении, пока не достигла в середине идущего колонной отряда Мориту и не отобрала у него фонарик, тут же выключая.              Парой быстрых ловких движений она за несколько секунд изъяла у всех фонарики, чтобы остальные не додумались включать. Будто разоружила, а не изъяла чужие вещи.              - Эй, какого..? – начал было Дум-Дум Дуган, когда из кармана его военного жилета в принудительном порядке забрали осветительный прибор.              Но не успел договорить, как по губам легонько прилетело рукояткой его же фонарика, призывая замолчать.              Подойдя к спокойно ожидающему своей очереди Баки, Ласка, к всеобщему удивлению, не забрала его фонарик силой, а просто протянула раскрытую ладонь в ожидании.       Джеймс, в каком-то смысле польщённый таким особым отношением, что ему аж выбор предоставляют между тем, чтобы отдать требуемое добровольно и лишиться его без права голоса, сам тянется к карману своей тёмно-синей утепленной куртки с отогнутым уголком воротника и достает фонарик, ни на секунду не отрывая взгляд от глаз женщины, что были спрятаны за большими мотоциклетными очками. Он не сомневался, что она ответно смотрела ему в глаза, хоть и не мог видеть этого из-за её экипировки. И ночи на дворе.       Вкладывая осветительный прибор в женскую руку, намеренно стараясь соприкоснуться как можно большей площадью своей кисти с её, он не мог удержаться – в быстром, игривом движении провёл подушечками пальцев по центру чужой ладони, аккуратно надавливая, когда якобы убирал руку с рукоятки фонарика. Пускай она была в перчатках, но отчетливо почувствовала прикосновение. Джеймс знал это, потому что её пальцы дрогнули от волнения, случайно задев кончиками его руку, когда он её убирал.       Стараясь сдержать хулиганистую довольную улыбку, он кусал губу, когда она сжала в руке фонарик и, как ни в чем не бывало гордо расправив плечи, направилась дальше. Но, проходя мимо него, всё же неслучайно позволила ткани одежды на их плечах едва-едва соприкоснуться, создав тихий шуршащий звук трения, который никто, кроме них не слышал и не заметил.              - И как это понимать? – умеренно-громким шепотом вопросил Джим Морита, который вообще не понял, за что их всех лишили фонариков.              - Полагаю, со стороны города или берега сразу бросилась бы в глаза светящаяся в ночи точка в лесу, могли отправить поисковую группу с собаками на проверку, - чуть более тихим шепотом ответил Джеймс Фэлсворт. – Или того хуже – с воздуха могли заметить и сбросить снаряд, чтобы сразу наверняка… - многозначительно наклонил он голову на бок, вывалил язык и закатил глаза, карикатурно имитируя труп.              В темноте было сложновато разглядеть эту гримасу, но Морита смог. Суть уловил. Притих.              - Вот черт, - тихо шипит Гейб Джонс, продолжив путь вместе с остальными. – Я даже не подумал…              - Не переживай, Гейб, - с улыбкой врывается в чужое шептание Макс, при этом не сбавляя шаг. – С твоей маскировкой тебя заметят последним. В смысле, ты же…              - Даже не начинай… - закатив глаза, процедил сквозь зубы Джонс, продолжая идти вместе со всеми.              - …чернокожий, - начисто проигнорировав, словно даже не услышал, закончил Гай, и не думая останавливаться. – А закроешь глаза – тебя и вовсе никогда не найдут ночью.              - Ах ты, скоти..!              - Джонс, замолчи! – шикнул на него Дум-Дум, призывая всех вспомнить о том, что сейчас не лучшее время и место для ора. – Он старше по званию, так что придержи язык. Я же, как равный по званию, заявлю: ты – скотина, Гай! – громким шепотом выплюнул эти слова Дуган. – И хватит уже шептаться. Хоть здесь на первый взгляд тихо и спокойно, но не забывайте, где мы.              - Тихо и спокойно? Это Ласка на тебя так влияет? – совершенно беззлобно и очень тихо посмеялся Барнс, не обернувшись и не сбавив шаг. – Почувствовал себя под надежной защитой и совсем расслабился, сержант Дуган.              - А прятаться-то вздумал не за мужской штаниной, а за женской юбкой, - подхватил настрой товарища Жак Дернир.              Тихая усмешка сорвалась с губ каждого, пока они дружным строем шли за Лаской, даже Макс не сдержал едва слышного фырканья, за которым скрывалось веселье.              Макс на секунду обернулся, чтобы бросить быстрый взгляд на повеселевших солдат, после чего неопределенно хмыкнул и продолжил следовать за женщиной.              Война была против того, чтобы Голод притаскивал с собой целый отряд, да еще людей, а не хотя бы мутантов, без капли сомнений утверждая, что они станут обузой, балластом, и с ними проблем будет больше, чем пользы. А если из-за кого-то придется еще задерживаться, подставляться или вовсе идти спасать… выхаживать, если ранят в процессе… Слишком много мороки. Сколь хорошими по человеческим меркам солдатами они ни были, это не тот случай, когда Война пожелала бы идти на дело с выводком едва оперившихся птенцов. Только Капитан Америка кое-как, с большой натяжкой и не менее большой «скидкой» за счет своего статуса Суперсолдата мог бы стать хорошим компаньоном, но учитывая его патологическую правильность и патриотизм… Нет, тоже хлопот доставит больше, чем годного содействия.       Макс же, наоборот, пытался убедить, что «живой щит» им точно не повредит: даже если пользы особой не принесут, то хотя бы вражеских солдат отвлекут на себя, такое никогда лишним не бывает. Гай вовсе не собирался пускать Воющих коммандос в расход, он был уверен, что они сами при необходимости добровольно прыгнут в огонь ради собственных идеалов, даже подталкивать не придется.       Вообще он рассчитывал на то, что Война оценит полёт его фантазии и благодарно примет столь любезно составленный план, не имеющий осечек, но женщина отчего-то в восторг не пришла. И это ещё мягко сказано! Что ей не понравилось, он так и не понял. Но после слов «трусливый позорник» до него дошло, что Война расценила его план как вариацию тактики «спрятаться за чужой спиной и таким образом защитить свою шкуру», что женщине претило, а воинская честь и гордость не могли позволить себе опуститься до такой низости. Макса подобное сравнение оскорбило в лучших чувствах, потому что он свой план видел исключительно как «применить имеющиеся ценные ресурсы с пользой и по назначению». Однако помня о непримиримой упертости Войны в своих принципах, Макс решил пойти другим путем, напомнив ей, что они в первую очередь очень помогут Капитану Америка и его отряду приблизиться к завершению этой войны, что иначе как благой целью не назвать. ГИДРА их враг, для солдат это важно, а Война и Голод просто немного помогут им ввиду того, что на сегодняшний день их цели по очень удачной случайности сходятся, так почему бы не работать в команде? И не собирался Макс никого намеренно подставлять! Между «он подставил» и «они подставились» есть большая разница, Гай просто сразу обозначил свою позицию, согласно которой не будет брать на себя ответственность, если кому-то внезапно захочется геройствовать.       Такая постановка вопроса заставила Войну призадуматься. Пока у них общий враг, ей нет резона отказываться от посильной помощи, которую даже просить не надо – её предлагают на блюдечке.       Макс уже знал, что она согласится. Никакого чтения мыслей, вовсе нет, он просто хорошо её знает, и специально давит на нужные точки.       В итоге, как и предсказывал, Война дала добро на то, чтобы он прибыл к ней в Данию вместе с Воющими коммандос. С её стороны требовалось предоставить координаты для безопасной посадки самолёта, который будет лететь из Великобритании, поэтому выбор пал на город Эсбьерг, расположенный на западном побережье Дании, что географически был ближе к Британским островам.       Война же, как самая сведущая о том, что происходит в Дании, и единственная, кто знает точное расположение исследовательского центра ГИДРЫ, должна будет подготовить план их дальнейших действий, проложить оптимальный маршрут и обеспечить безопасное пребывание в Эсбьерге, где они смогут сделать передышку после полёта, и там же она введет всех в курс дела, озвучив план, который разработает перед прибытием отряда.       То есть командующим на этой миссии будет она, о чем Макс безапелляционно сообщил Воющим коммандос.              На том и порешили.              В этих затянувшихся на пару дней телепатических дебатах Макс не стал слишком уж явно акцентировать внимание Войны на крайне необычных из её уст словах, когда еще шли споры про «живой щит». Она говорила про какое-то там выхаживание каких-то там раненных, будто кому-то из них двоих на это было не наплевать, но для себя невольно подметил эту маленькую странность. В прошлом они, конечно, «своих» не бросали, если те получали ранения, оказывали весь объём помощи, которую могли себе позволить в условиях сражений, но выхаживать? Прямо вот выхаживать? Она это серьезно? Что это с ней? Может, старость даёт о себе знать, вот она и стала сентиментальнее? Пускай тела их вечно молодые, но на душах так или иначе отпечатывается время. Или она так подобрела из-за Капитана Америка?       Еще одна вещь, которую Макс невольно подметил в разговоре: Война подозрительно лояльно отзывается о Стиве Роджерсе, расщедриваясь на небольшую похвалу в его сторону. Про остальных членов отряда лишь вскользь обмолвилась, про Барнса – лучшего друга Капитана Америка – и вовсе не заикнулась, даже мимолетного упоминания не было, лишь хмуро и не очень довольно протянула «угу», когда Макс озвучил основной состав Воющих коммандос, которые будут задействованы в миссии. А о Роджерсе – человеке, нихрена особо впечатляющего, по мнению Макса, не сделавшем, и ничего выдающегося, кроме мускулатуры, не имеющего, - прямо на небольшую похвалу расщедрилась!       Для протокола: в случае Войны «небольшая похвала» приравнивается к торжественному присвоению титула чемпиона.       Какого черта?! Человек как человек, только слегка улучшенный, но всё равно по-прежнему человек, ничего особенного. Вылез из какой-то помойный дыры под названием Бруклин и ходит, проповеди о чести и долге всем читает.              Макс вовсе не относился плохо к Роджерсу, забавный мальчуган даже импонировал ему время от времени, вызывая те же чувства, что испытывают родители, когда смотрят на своих детей, гоняющих по двору кур и воображающих себя героями, победителями чудовищ. Этакая смесь беззлобного веселья и ироничного снисхождения.       И всё же какой-то необъяснимый червячок недовольства всё равно поселился в душе Гая по отношению к этому парню.              Что в нём такого? Сила? Ну и что? Может, Капитан-полосатый-подштанник и сильнее обычного человека, но Макс в любую секунду может от него лишь мокрое место оставить, телекинетически разорвав его изнутри словно лопнувший шар. И чем ему поможет его сила?       А может он умён? Не дурак – это факт, но и не то, чтобы гений. Моральные качества? Да было бы, о чем говорить! Прямолинейный и твердолобый, простой как два цента. Непоколебимый и честный, когда не надо, и до зубного скрежета послушный и правильный, когда, наоборот, надо бы пошуметь и устроить настоящий хаос.       Честное слово, лучше бы на его дружка-Барнса лишний раз внимание обратила, не так обидно было бы! Тот хоть и с не менее правильным, чем у друга, моральным компасом, но с «огоньком» мужик: и в компании любой приживется, и в авантюру лишний раз ввяжется чисто ради азарта и веселья, и пошутить, порой, недурно может. Козёл, конечно, и кобелина, по бабам шляется, намереваясь жениться на ничего не подозревающей дурочке, но Максу ли его в этом обвинять? Осуждает, но понимает, сам не без греха.       Хотя тут он лукавит: привёл в качестве примера Барнса специально, потому что знал, что уж этому-то точно ничего не светит, поэтому и было бы не так обидно. Война же не его невеста-дурочка, с ней все эти Баки-фокусы не сработают, да и силой Капитана Америка не обладает, так что он скорее к праотцам отправится, если рискнёт.       Может, поэтому Война к Роджерсу расположена чуть больше, чем к червяку под ногами? Чувствует душевную близость, потому что тоже превосходит своё окружение в грубой физической силе, и у самой схожий с Капитаном нрав – никакой гибкости ума, изворотливости, самовыражения и… и… Ох, как никогда вспомнилось, почему она разжигала в нём ярость вначале их знакомства. Макс её еле выносил! Сейчас таких людей как она называют коротким, но ёмким «зануда», тогда же он подбирал ей десятки изощренных эпитетов, среди которых никак не мог найти то, которое выражало бы собой всё, что он о ней думал. Если бы не Апокалипсис, который не терпел хаоса в рядах своих верных Всадников, то… то… Ах, да, он же не мог ничего с ней сделать, потому что она не уступала ему в силе. Но так или иначе, со временем «притерлись» друг к другу, неплохо сработались, на какой-то период даже стали соперниками в хорошем смысле этого слова, и в конце концов заслужили в глазах друг друга как минимум уважение, а это во все эпохи мира дорогого стоило.       Не сдружились. За почти что шесть столетий знакомства так и не сдружились, по сей день могут по той или иной причине попытаться поубивать друг друга, но точно стали хорошей командой, способной действовать вместе. В каком-то смысле даже родными друг другу стали, только это тот самый случай, когда с непередаваемой досадой говорят, что семью не выбирают.              И сколько бы Голод саркастично не подтрунивал над Войной по поводу её «неискушенности всеми возможностями и гранями высокого интеллекта», он всегда признавал, что в целом она неглупа, и память её тоже не подводит. Стив Роджерс неплохой человек, уж Максу ли, что читал чужие помыслы как открытые книги, этого не знать. Просто Роджерс… человек, и этого ни одна сыворотка не изменит. Она должна понимать, что Роджерсу, если придется выбирать, то, как и любой человек, он выберет сторону «своих». Как и Голод с Войной – своих. Макс знает это, потому что он и был тем, что помешало Капитану Америка рассказать своему командованию о том, кто украл сыворотку Эрскина и какой силой обладал похититель, внедрив в сознание Кэпа мысль, что сдать Ласку – не по чести поступок. А ведь тот порывался вывалить правду, хоть и метался какое-то время между «нужно» и «правильно». По итогу доброта и благородство голубоглазого суперсолдата заканчиваются там, где начинается его долг. Винить его за это нельзя, но и брататься с ним нет ни малейшего желания.              Впрочем, ничего нового.              Макс уже очень давно не разочаровывается в людях, потому что не тешит себя никакими завышенными ожиданиями с того дня, как родная мать подлила в его кубок с вином яд, а отец вонзил задыхающемуся из-за отравы сыну кинжал под рёбра, решив напоследок облегчить тому страдания. И всё это на глазах его бесхребетного младшего брата, который стоял и не двигался, не звал на помощь стражу или целителей, не пытался помочь сам, даже не отвернулся, не отвёл взгляд в сторону, лишь послушно стоял, смотрел и ждал, когда старший испустит дух.              Богатый на красочные события в его жизни тысяча четыреста сорок пятый год… Максу тогда было девятнадцать лет.              Его телепатические силы проявились, когда ему было четырнадцать, в довольно слабой форме, он не всегда и только если сильно сконцентрируется на ком-то конкретном мог слышать истинные мысли других людей, словно они шептали их ему на ухо. Со временем немного освоился со своим даром. Не рассказывал никому, считая, что это дар богов, предназначенный ему одному, что он избран нести их волю. Что тут сказать? Богатые родители, чьи рода даже по отдельности имели высокое положение и статус в империи, отец – приближенный к императору чиновник, и Макс – первенец в семье, любимый сын, наследник, одаренный незаурядным умом, который демонстрировал с тех пор, как научился ходить, и красноречием, которое оттачивал с каждым прочтенным трактатом, а как хорош он был собой… Заслуженно считался одним из самых красивых юношей города и завидным женихом. Гордость рода, на которого возлагались все будущие ожидания. Неудивительно, что он рос разбалованным, самовлюбленным и с таким самомнением, что даже император мерк в его глазах, что уж говорить о вереницах потенциальных невест, присылаемых на смотрины со всех уголков Византии? Их Макс, разливаясь сладкими речами, полными так и нераскрытых никем насмешек и ехидства, отсылал одну за другой обратно, потому что считал, что он слишком хорош для всех и никто его не достоин. А когда проявились способности, для Макса на нём же самом, что называется, свет клином сошелся. Хоть контроль поначалу и был никудышный, но даже так сверхспособности давали ему огромное преимущество, чтобы начать взбираться по той лестнице, к которой ему и приближаться не стоило.              Политика… Ох, уж эта политика, беспощадная и подлая сука!              Стоило ему, благодаря своим способностям, дважды предотвратить покушение на императора, донести о махинациях чиновника, заведовавшего финансами империи, а также шепнуть на ухо правителю о том, что его землю небольшими клочками тайно продают тем, с кем Константинополь находится в конфронтации, и вот – шестнадцатилетний Гай уже личный советник императора, самый юный за всю историю, имеющий больше власти, чем его отец когда-либо мог вообразить. А вместе с его положением во дворце росла его жадность: он хотел всего и как можно больше! Как жадный хомяк загребал всё подряд, до чего только мог дотянуться, уверенный, что «большой человек» не может быть бедным или зависимым от богатства своего рода, на которое мог бы претендовать кто-то еще, те же родственники.       Считал, что достоин иметь несметное количество драгоценных камней и металлов, красивейшие одежды и украшения, лучших скакунов, острейшее оружие, самые плодородные земли в собственности, вина с самым ярким вкусом, и даже женщин для своей постели он отбирал с такой педантичностью, что казалось, будто законную супругу выбирает, а не утеху на одну ночь. А утехи эти у него были не так часто для человека его положения и возможностей ввиду того, что слишком высокие запросы предъявлял, соответствующих просто-напросто не находилось в нужном количестве. Среди аристократов любили посмеяться, мол, старший сынок Гаев скорее целибат примет, чем позволит себе опуститься до какой-нибудь простолюдинки, поэтому всех служанок и прачек он великодушно уступал тем дворянам, кто не брезговал подобными связями. К аристократкам разного уровня привилегированности он тоже тщательно присматривался – бывало даже, не таясь, кривился, не потрудившись порадовать кого-нибудь хотя бы лживой, но вежливой улыбкой. За это, при всем своем неоспоримом положении наиболее выгодной партии для любой, Макс нередко вызывал у девушек желание удушить его прямо на глазах императора, чем желание заполучить его в мужья. Про продажных женщин и речи не шло – Макс был абсолютно уверен, что после подобного это скорее ему заплатить должны, да столько, чтобы он до конца жизни мог позволить себе топить память в вине, не возвращаясь к ясному уму даже на смертном одре.       Однажды и отец с матерью позволили себе насмешливую колкость, заявив, что даже при всём своём влиянии и власти они не смогут женить сына на его отражении в зеркале, поэтому пусть он попридержит свою избирательность, пока толпа разгневанных его хамским отношением женщин не разорвала его прямо на главной площади города.       Веселья семьи он не разделил. Лишь надменно фыркнул и демонстративно отвернулся, сложив руки на груди в жесте недовольства.       Но чем больше власти, богатства, влияния в городе и доверия самого императора взрослеющий Макс получал в свои руки, тем больше черствело его сердце и росло разочарование в людях, отчасти даже обида на них, ведь способности росли вместе с ним, чужие мысли начинали врываться в сознание без его на то желания. Все пороки человеческой души и людская подлость представали перед ним в обнаженном виде, даже то, что он желал бы никогда не знать, все равно настигало его, убивая веру в лучшее, которой и так было не много у циничной натуры Макса Гая. И пускай молодой мутант никогда не был тем, кто верит в непогрешимость людского рода, но до чего же было неприятно разочаровываться даже в тех людях, которых он поначалу считал по-настоящему добрыми, чистыми сердцем и помыслами, не способными на подлость или низость.       Оказалось способны, еще как способны!       В семнадцать он испытал это на собственной шкуре, когда на него совершили первое неудачное покушение. Императора окружали не дураки, его недруги сразу поняли, кто именно вставляет им палки в колёса, преумножая свои блага за счет их потерь, и от кого следует избавиться. В период с семнадцати до девятнадцати лет Макса пытались убить четырнадцать раз при самых разных обстоятельствах. Количество тех, кто желал ему смерти, росло в геометрической прогрессии, но когда раз за разом эти покушения проваливались, в народе намеренно стали пускать слухи о том, что советник императора колдун, чернокнижник, продал душу демонам и прочие небылицы. Но много ли надо несведущим и суеверным простолюдинам? Аристократия же только радовалась появившемуся предлогу сжить со свету неугодного юнца.       Только в окружении семьи, к которой был привязан скорее кровью, нежели сердцем, он мог более-менее расслабиться, ведь знал там всё и всех, включая слуг. Бесконечные государственные дела, дворцовые интриги, банально борьба за выживание не позволяли ему часто бывать в родном доме, из-за чего он невольно отдалялся еще больше, хотя никогда особо близок душой не был ни с родителями, ни с братом, ни с другими обитателями резиденции. Но это место было таким привычным, таким родным «болотом», что Макс ослаблял свою бдительность рефлекторно, по привычке, а не осознанно.       Он полагал, что его семья ни разу не попадала под удар как раз потому, что блудный сын не так часто возвращался в родовое имение, заработав себе славу императорского приблудыша, нежели сына своего отца, соответственно и враги не могли бы шантажировать его теми, кого «неблагодарный ублюдок считает недостойными мошками, наплевав на кровь».       Полагать он мог всё, что угодно, но с правдой это не имело ничего общего.       Отец Макса пытался говорить с сыном, чтобы тот не забывал про семью, не расстраивал мать частым отсутствием в родном доме, не отдалялся от младшего брата, к которому старший всегда относился достаточно тепло и с заботой, хоть и позволял себе каплю надменности, смотря на того свысока, и чтобы время от времени напоминал императору о верности рода своего юного советника престолу. Вот только отец не знал, что Макс, видя, как отцовские губы исторгают сладкие речи о том, что семья на первом месте и прежде всего надо стоять на защите чести и достоинства своего рода, также слышал его истинные мысли, в которых собственный сын никак не желал становиться подспорьем для своей семьи, а намеренно превращался нежеланной помехой на пути незаконного обогащения и увеличения своего влияния в империи, и что если мальчишка не одумается, то младшему сыну придется незапланированно занять место наследника, потому что старший и без того сильно зарвался, давно действуя обоим родителям на нервы, не проявляя ни должного уважения, ни должного почтения, променяв семью на императорский двор, так еще и становясь костью поперек горла в будущих планах.       Его семью не трогали враги, потому что они были главными врагами и зачинщиками всего.       Всё то наивное и детское в крохотном количестве, что еще оставалось глубоко в душе Макса, треснуло в тот день подобно уроненному хрусталю. Треснуло и разлетелось на осколки. Ведь по итогу даже родители оказались такими же, как и все остальные… Волки в овечьей шкуре, ждущие своего часа. И он сам точно такой же, кровь от крови – чему удивляться? Раз так, то хотя бы из уважения к родственным связям он покажет им своё истинное лицо, покажет, что прячется под его «овечьей шкурой».       Движимый возмущением из-за задетой гордости, раздражением из-за его неоправданных ожиданий, злостью и непередаваемой обидой, что к нему посмели так отнестись, при этом улыбаясь в лицо добрейшей из улыбок, Макс пообещал, что прислушается к словам отца, и навестил родную резиденцию тем же вечером. Но лишь для того, чтобы оставить родителям предупреждение: он оправдает все ожидания, возложенные на него как на наследника, он сделает род поистине великим, величайшим из всех, прославив его и вписав в историю вместе со своим именем, так что пусть семья, не сумевшая за все прожитые годы достичь хотя бы толики тех высот, которые уже покорились девятнадцатилетнему юноше, не стоит у него на пути, а отойдет в сторону и уступит дорогу тому, кто точно сможет по ней пройти.       А ведь он даже не припугнул их, рассказав о том, что знает обо всех их планах, а самых тщательно скрываемых тайнах, которые можно расценивать как государственную измену. Оставил это в качестве козыря, который мог бы разыграть в дальнейшем.       Мать решила в тот вечер выступить миротворцем, призывая мужчин семьи не ссориться, не для этого она столько ждала своего сына, совсем затерявшегося за государственными делами. Отец отступился перед волей супруги, Макс тоже пошел навстречу просьбе матери. Немного домашнего вина, любезно предложенного матушкой, дабы примирить мужа и старшего сына, устроивших острыми словами гладиаторские бои, пару раз даже перейдя грань настоящей дерзости, и вечер должен был закончится на благой дружественной ноте.       Должен был, если бы Макс, осушив свой кубок, не почувствовал, что вечер закончится для него в ближайшие мгновенья, и станет для него последним в жизни.       Рухнув на колени и задыхаясь, чувствуя во рту скапливающуюся кровь, поднимающуюся откуда-то из глубин горла, отчаянно царапая ногтями шею, словно так он мог вырвать отраву, что проникла внутрь, и избавиться от неё, он смотрел широко распахнутыми слезящимися глазами с полопавшимися капиллярами на родителей и младшего брата, изо всех сил пытаясь услышать правду, в которую не хотел верить. И он услышал…       Сила проявила себя как никогда, и в голову хлынул сонм голосов, наперебой шепчущих мысли каждого: отца, что сожалел о том, что сын не одумался и не оставил ему выбора, но он хотя бы облегчит ему смерть, так как тяжело было видеть его мучения, которые приносил яд; матери, которая тешила себя верой в то, что так будет лучше для их семьи, что её старший сын, возгордившись, сам выбрал себе свою участь; и конечно же младшего брата, на которого надавили родители, убедив, что старший брат не любит и не ценит никого, кроме себя, и при всем своём влиянии в городе никогда не защитит их от гнева императора в случае чего, тогда как семья всегда защитит своего наследника, которым отныне будет он.       Лициний… Имя брата, что стоял, намертво вцепившись в платье матери дрожащими руками, и неотрывно смотрел на него испуганными глазами, было единственным, что свистящим хрипом сорвалось с губ Макса, когда отец вогнал ему под ребра кинжал с лезвием волнообразной формы, до последнего смотря в глаза сына, испытывая толику сожаления за то, что всё дошло до этого, и вины за то, что он вырастил своего сына таким неуправляемым и наглым, не доглядел за воспитанием и этим загубил такой потенциал.              Макс не слышал этого, а чувствовал вместе с адской болью от резко выдернутого кинжала.       Тогда проявились способности эмпатии, и он впервые почувствовал чужие эмоции. Тогда проявились телекинетические способности, и воздух вокруг него завибрировал от напряжения, вызванного воздействием сверхспособностей.              Тогда-то вместе с отчаянным животным криком, вырвавшемся из его груди, и проявилась его настоящая сила, создав сильнейший выброс телекинетической и псионической энергии, прокатившейся по всему городу.              Макс даже понять не успел, что произошло, потому что надрывно закашлялся, выплевывая яд вместе с зараженной кровью, словно кто-то силой тянул его из тела и сосудов подобно липкой паутине, не позволяя этому процессу остановиться, пока последние остатки яда не оказались на полу его родного дома в виде тёмной лужи, перемешанной с кровью, слюной и слезами, что скатывались по лицу вместе с холодным потом.       Инстинктивно прижимая руку к некровоточащей ране в боку, юноша лишь мгновенье спустя понял, что это он.       Это он словно одной только мыслью аккуратно держит изнутри собственные органы и плоть, препятствуя кровотечению или расхождению краев раны. Это он, оказавшись на самом краю пропасти, за которой его ждала смерть, сам одной только силой мысли вытащил из себя весь яд, сумев спасти собственную жизнь.       Прижимая руку к правому боку, малодушно боясь её убрать, словно это тут же отменило бы случившееся чудо, он замер, продолжая сидеть на коленях, когда почувствовал, как его длинные, слегка вьющиеся волосы цвета воронова крыла, растрепавшиеся и местами слипшиеся, отчего-то более не сдерживаемые кожаным шнурком, прошитым золотыми нитями, треплет ночной ветер.       Вот только окна и двери в резиденции закрывались по вечерам, чтобы сохранить тепло, откуда бы взяться ветру?       Наконец-то подняв взгляд, Макс понял, что от большого дома, занимающего солидную площадь земли, не осталось ничего кроме руин, даже потолка не наблюдалось – он разрушил всё, обратил в щепки и каменную крошку. Сохранились лишь жалкие остатки основания нескольких колонн в шагах двадцати от него.       То, что большие кровавые пятна на этих полуразрушенных колоннах и есть его семья, он понял лишь по валявшимся рядом ошметкам знакомых одежд и украшений. Больше ничего: ни костей, ни частей тела, ни хотя бы волос, ничего, кроме крови.       Мать, отца, даже совсем еще юного Лициния, которому едва успело исполниться одиннадцать лет – он обратил их в ничто.       Он тогда не просто дом уничтожил и от семьи своей оставил лишь мокрое место – почти вся территория, принадлежавшая им, была сметена, попав в радиус действия его силы, слуг и охрану, находившихся ближе всего к резиденции, постигла та же участь, что родителей и брата – Макс понял это, когда на подкашивающихся от страха ногах, хрипя и срываясь на надрывный кашель, по-прежнему зажимая рукой поврежденный бок, пытался бежать прочь от этого ужаса, и видел то тут, то там лужи чужой крови.       Едва не погибший, раненый, напуганный тем, что с ним сделали, тем, что сделал он сам, что это могли видеть, что об этом узнают, что за ним начнут охоту, что его оправдания даже слушать никто не станет, что его четвертуют если не за убийство, то как колдуна или того хуже… До него уже доходили жуткие слухи, как в государствах, что лежат западнее, всё активнее ведется преследование тех, кого считают колдунами и ведьмами, а потом сжигают на кострах.       Он не желает такой участи, к черту честь и гордость, к черту этот город, лучше он трусливо сбежит, чем будет гореть в огне живьём!       Но чем дальше он бежал, тем больше видел, что натворил. Главные ворота их имения – единственное, что уцелело. А всё за ними – уничтожено изнутри, сметено волной телекинетической силы. Затронуло и стражу, охранявшую эти ворота, но не так чудовищно, как остальных. Мужчины в доспехах валялись на земле без чувств, и Макс мог только надеяться, что они хотя бы живы.       Выбравшись за территорию родового имения, он уже был готов к тому, что придется бежать переулками и самыми злачными закутками города, чтобы его никто не увидел и не поймал, но идя вперед, не встречая препятствий, он с всё возрастающим ужасом видел повсюду бессознательных людей, которые словно упали без чувств там, где стояли или сидели.       Каким-то внутренним чутьем Макс знал, что это его рук дело, что это он погрузил целый город в забытие.              И Апокалипсис, переместившись в нужную точку мира в поисках того одаренного мутанта, который создал такой импульс псионической энергии, что тот отозвался в его собственном телепатическом поле подобно игле, пронзившей мозг, лишь подтвердил чужие догадки, перехватив перепуганного юношу у главных городских ворот.       Древний и могущественный мутант сразу решил для себя, кто станет достойным кандидатом на роль одного из его Всадников.       Он залечил рану Макса словно по волшебству, едва приложив свою руку к его боку. Он ответил на все вопросы потерянного юноши. Он сказал ему, где место таких как они в цепи питания – на самой вершине. Он помог ему узнать, кто Макс на самом деле. И именно он, используя свои безграничные способности, позволил ему взглянуть на город с высоты птичьего полёта, в особенности на улочки и главную площадь с бессознательными телами, чтобы юноша еще раз увидел, какой силой обладает на самом деле. Принял это и не боялся самого себя, потому что бояться должны его, а не он. Все эти люди не были мертвы, они были без сознания. Убить человека легко, они хрупки и слабы, а то, что сотворил Макс, могут только единицы. Лишь такие как он. Сильнейшие. Высшие существа. Следующая ступень эволюции, рожденные сменить предыдущее поколение и править, ведя этот мир к процветанию.       А его семья… Не стоит сожалеть о них. Они были бы постоянным препятствием на пути Гая к величию, которого он заслуживает, на которое смеет претендовать по праву силы. Они усомнились в нём и вот итог. Его семья сама навлекла на себя беду.              Максу Гаю было девятнадцать лет. У него не было ни одной причины не пойти за Апокалипсисом, протянувшем ему руку помощи. Он был первым из Всадников Апокалипсиса того века.              А год спустя его новый господин, подобно прежнему прислушивавшийся к ценным советам одаренного незаурядным умом юноши, привёл в их лагерь прекрасную девушку с серебристыми глазами, за которой семенили двое рыжих мальчишек. Ей было всего шестнадцать, мальчуганам-двойняшкам и вовсе по двенадцать. И этих детей Апокалипсис вздумал объявить потенциальными кандидатами на роль трёх других Всадников, которых он искал. То есть поставил их на одну ступень с Максом. Каких-то мутантиков, у которых еще молоко на губах не обсохло, вровень с ним??? Да еще и женщину?! Его гордость и самолюбие не могли стерпеть такую пощёчину. Он был не рад новым товарищам, и не считал нужным скрывать это, как и своё очевидное превосходство во всём: в силе, в опыте, в образованности, в талантах, в происхождении в конце концов! Он был чистокровным высокородным аристократом, а эта чернь, которую Апокалипсис приказал считать себе равной…Макс считал оскорбительным для себя даже плевать в их сторону.       Но шли годы, он узнавал их ближе, хотел того или нет. И со временем всё чаще признавал, что в чем-то отчасти был неправ и поспешил с выводами, ведомый вспыхнувшей злостью капризного ребёнка, неспособного обуздать свои эмоции. Просить прощения, разумеется, даже мысли не допускал, но чем дальше, тем осторожнее он был в своих высказываниях. Особенно в отношении Маджамаль, которой должен был достаться – а потом и достался – титул Войны в рядах Всадников Апокалипсиса.       Маджамаль… Наверняка её так назвали из-за глаз. Глаза у неё были… запоминающиеся. Он уже видел их однажды мельком. С первого взгляда узнал – так и понял, что эта девушка также как и он родом из Константинополя.              Ему тогда было четырнадцать, бесконечно занятый отец наконец-то разрешил прогуляться по городу в сопровождении отряда охраны и тети по линии матери, навестившей их в том месяце. Макс тогда ехал на вороном жеребце в окружении солдат, строем сопровождавших его по обе стороны. Возвышаясь благодаря скакуну над снующей туда-сюда толпой горожан, послушно расступавшихся при виде шедших госпо́д, мальчик совершенно случайно увидел вдалеке группу наездников, сильно отличавшихся внешне от населения города и одетых в богатые одежды необычного кроя.       Чужеземцы – понял он. И судя по направлению, они покидали Константинополь. Тем лучше – нечего всяким чужестранцам засиживать земли их благословенной империи, и тем более столицы.       В какой-то момент Макс заметил, что перед одним из этих мужчин в седле сидела маленькая девочка, которая постоянно пыталась обернуться, словно хотела в противовес направлению скакуна убежать вглубь города и укорениться прямо на центральной площади как сорняк, а не уезжать из него. Хотя сорняк – грубо сказано, девчушка вроде была миловидная, но не это привлекло взгляд Макса, а глаза цвета серебра, которые он никогда прежде ни у кого не видел. Сначала даже подумал, что собственное зрение подвело, но нет – девчонка вертелась столько, что он еще несколько раз смог увидеть её перепуганные глаза и убедиться в том, что видит всё правильно.       Это было не более чем любопытство, Максу лишь хотелось узнать, откуда девочка? Тоже чужеземка, приехавшая с остальными, или в родных краях такие чудеса водятся? Он приказал одному из своих стражников походить по городу и разузнать про девочку с серебряными глазами. Искать долго не пришлось – на ближайшем рынке какая-то немощная торговка за одну медную монету как на духу выдала, что то была младшая дочь местного гончарного мастера и его жены, что шила лучшие льняные рубахи в городе. Девчонка уже родилась с проклятыми глазами, никогда они у неё другими не были. Хоть и тихая была, но все боялись, что плохое это предзнаменование, беду притянет в город, а гнать или умертвить страшно было – вдруг, сломав «сосуд» или разгневав, сами свою погибель освободят? Все десять лет со дня её рождения обходили десятой дорогой, и тут такая удача – купить её захотели! Красива была девчонка, все местные женщины своим сыновьям даже смотреть на неё не позволяли, боясь, что околдует она их, против семей настроит и посеет раздор в мирной жизни горожан. А чужестранец как увидел, сразу рассудил, что вырастет – еще краше станет, достойным подарком будет, потому и купил, аж три византийских солида отвалив за эту безродную, но до безобразия хорошенькую девчонку. Но до этого никому дела не было, люди выдохнуть наконец смогли. Забрали и хорошо. Пусть на других беды навлекает, а город хоть заживёт теперь спокойно. А имя… да кого вообще интересует её имя? Произносить его – только напасти призывать, поэтому лучше и не знать его вовсе.       Четырнадцатилетний Макс, слушавший эту историю даже не удосужившись спешиться со своего коня, еле держался, чтобы не кривить лицо в отвращении. Недостойно человеку его положения общаться с… этими плебеями. И история звучала настолько глупо, что ему показалось, будто он сам немного отупел, пока слушал всю эту дребедень.       Глупая история, лишенная здравого смысла больше, чем на треть, которую он предпочел тем же вечером забыть, не забивая этим мусором свою голову. К рыночным торговкам он после этого больше не приближался, боясь заразиться недалёкостью.              А теперь эта история, от которой он в душе плевался, всплывает в его памяти, когда единственные на его памяти глаза цвета серебра вновь появились в его жизни, да еще так близко – на расстоянии всего-то десяти шагов.       И чего она тогда обиделась? Ну подумаешь, сделал подначку, что трёх солидов она точно не стоит, максимум на четверть силиквы потянет. Чего османской наложнице обижаться, что её считают товаром или женщиной для утех, что одно и то же?       Но самому себе признался, что слукавил. Покривил душой из-за непомерной гордыни и мерзопакостного характера, который в те годы являл себя во всей красе.       Во-первых, он наслышан о том, что ни один мужчина не в праве тронуть османскую наложницу или оскорбить, кроме господина, которому она принадлежит, его законной жены и других наложниц, что старше и выше по статусу. Наказание за нарушение этого правила – казнь, потому что оскорбить пускай даже рабыню, но всё же женщину османского мужчины означает оскорбить его самого. Любая наложница – это дивный цветок в прекрасном саду господина. Лишенный свободы, плененный, не имеющий и не смеющий желать ничего кроме того, что позволит господин, но всё же цветок. И если его посмеет сорвать кто-то другой – смерть ждет обоих. Маджамаль жива, а единственный мужчина, что смел её касаться, был убит ею едва возжелал ночи с девой, так что она, по сути, так и не стала «женщиной для утех».       Во-вторых… Трёх солидов Маджамаль не стоила, потому что сам Гай, если бы судьба свела их жизни в иных обстоятельствах, заплатил бы и того больше.              Если бы да кабы… но имеем то, что имеем. А имел он в распоряжении только её спину, в которую смотрел, потому что она отвернулась, не желая лицезреть наглое лицо мерзкого червя – это он в её мыслях подслушал, когда она еще не умела намертво закрывать их.              Смотрел ей в спину, когда она первая смело шагнула вперед, дабы принять дары их господина, когда он счел их готовыми к этому.       Смотрел ей в спину, когда они склонялись перед Апокалипсисом, потому что она всегда стояла на шаг ближе к их господину, которого искренне почитала всем своим сердцем.       Смотрел ей в спину, когда она в качестве главнокомандующего вела их армию в очередной бой.       И даже сейчас, спустя столько лет, столько веков, пробираясь сквозь лес в ночи на пару с неотесанными солдатами, он как и прежде смотрит ей в спину, покорно следуя за этой женщиной.              Как же всё так глупо получилось?             

***

            Выбравшись из леса, перебежками их отряд добрался до маленького двухэтажного дома, выполненного в классическом для Дании стиле.       Два стука в дверь, и им открывают.       Мужчина лет пятидесяти в самой простой городской одежде и обычной кепке газетчика сначала приоткрыл дверь на несколько дюймов, чтобы увидеть через образовавшийся проем гостя и убедиться, что не обознался, после сделал шаг за пределы дома, быстро посмотрел по сторонам и, не увидев «хвоста», широко распахнул дверь, махая рукой, как бы подгоняя всех шевелиться быстрее и заходить внутрь, пока их никто не увидел.              В полнейшей тишине они прошли в дом, следом за Лаской зашли в просторную кухню, в которой уместились все, и рассредоточились вокруг обеденного стола круглой формы.              - Жена и дети уехали. Еще два дня. Я в своей мастерской – много работы. Дом ваш на этот срок, - сходу перешел к делу мужчина на чуть ломанном английском, зажигая огонь в керосиновой лампе и поднимая её на уровень глаз, чтобы видеть своих гостей.              И Воющие коммандос готовы были поклясться, что этот мужчина только что зажёг огонь в лампе щелчком пальцев, но не сделали этого, потому что сама мысль была абсурдна. Наверняка в темноте незаметно достал зажигалку и чиркнул ею. Наверняка… Но так было похоже на то, что он зажёг огонь пальцами!              - Вы же тоже это ви..? – начинает было Жак Дернир.              Но Гейб Джонс тихо шикает на него, прерывая неположенные разговоры. Мало ли что могло в темноте привидеться? Потом посплетничают.              Ласка поднимает руку с вытянутым указательным пальцем, изображая то ли «один», то ли «минутку», то ли вовсе указывает в потолок.              - Хватит суток? – как ни в чем не бывало расшифровал странный язык жестов мужчина в кепке, ставя лампу на стол. Говорил он правильно, но сильный акцент и временами чуть-чуть неправильное ударение выдавали, что он не очень хорош в английском, но говорит на нём в присутствии гостей, дабы они не чувствовали себя в опасности, словно бы против них замышляли что-то, болтая на другом языке, который эти солдаты не понимали.              Все, включая даже Макса Гая, непонимающе воззрились на мужчину, одними ошарашенными взглядами спрашивая, как он черт возьми понял, что она имела ввиду? Ни черта же непонятно! Даже Баки, немного привыкший к ребусам, которые Рита выписывает руками, в жизни бы не понял, что этот её жест означал «сутки».              - Хорошо, - пожимает плечами мужчина, ставя лампу на стол. – Дом Ваш, - обратился он непосредственно к Ласке. – И… рад был увидеть Вас, - с искренним теплом в голосе улыбнулся мужчина, поправив на голове кепку. – Удачи, что бы Вы ни задумали.              Ласка прикладывает ладонь к груди и кивает ему в ответ, таким образом показывая, что со всей искренностью принимает теплые слова мужчины и благодарит его в ответ за оказанную помощь.              В тишине мужчина покидает дом, тихо отправившись в свою мастерскую, стараясь не отсвечивать на улице. Его мастерская находится через три дома прямо по улице, он сумеет в ночи незаметно прошмыгнуть дотуда.              - Это что сейчас было? – нарушает молчание Макс, большим пальцем указывая себе за спину, намекая на ретировавшегося неизвестно куда мужчину.              Ласка тяжело вздыхает, откровенно ленясь отвечать на идиотские вопросы, но всё же посылает Голоду мысленное сообщение, в котором кратко рассказывает, что этот мужчина – мутант, спасенный ею еще во времена Первой Мировой войны, когда тот был сопливым подростком. Согласился помочь ей в качестве благодарности за спасенную в прошлом жизнь, и заодно чтобы, как говорится, вернуть должок.              - Ладно, неинтересно уже, - отмахивается Макс, словно не он секунду назад изнывал от любопытства. – Рассказывай, какой у нас план. И прошу: давай без твоих пантомим. Я устал с дороги. И голова разболелась. Вообще я бы сейчас поел и поспал.              Еще бы! После этого, далеко не такого безопасного как показалось пассажирам, полёта, во время которого приходилось телекинетически двигать туда-сюда самолёт, чтобы вовремя не попасть на радары, потому что двигатели не успели бы совершить такой манёвр, и заодно ограждая воздушный транспорт от сюрпризов погоды уже в воздухе, а также из-за необходимости быть всегда на чеку, что для Макса означает использовать свои способности нон-стопом на гигантских расстояниях, вдогонку к этому еще и всплывшее в памяти прошлое, и приправленное общим скопившимся напряжением, он в первую очередь как телепат чувствует себя изнасилованным в мозг. Хоть и мягко, но всё равно неприятно.              - А подушку из облачного пуха Вам не взбить, Ваше Величество? – с откровенным наездом огрызнулся Дум-Дум Дуган, впав в настоящий шок от того, как раскапрзничался Гай, будто обстановка позволяла ему требовать такие блага.              Ласка в это время, напрочь игнорируя происходящее, достала из кармана сложенную карту Дании и расстелила её на столе, удобнее расположив керосиновую лампу, чтобы все могли видеть изображение.              - Тимоти, - снисходительным тоном произнёс Гай настоящее имя сержанта. – Из твоих рук я приму даже подложку из соломы.              - Ты сейчас синяк на пол-лица примешь из моих рук!              - Глаза в карту, - командует Война вслух голосом, не терпящим возражений.              Солдаты непроизвольно дёрнулись из-за неожиданно прозвучавшего женского голоса, лишь потом вспомнив, что это Ласка, и она умеет говорить.       Скучковавшись плотнее вокруг стола, все, как и было велено, опустили глаза вниз, глядя на карту Дании, делая вид, что совершенно не слышали восторженный шепот Жака Дернира, в котором он с детским восторгом тараторил Джеймсу Фэлсворту на ухо, что Ласка действительно будет сейчас говорить.       Баки коротко улыбнулся этому, стоя по левую руку от Риты и чуть сзади неё, совершенно незаметно и фривольно прикасаясь своим бедром к её.       Женщина на это никак не отреагировала, но мысленно отметила, что мальчишка совсем отбивается от рук и наглеет на глазах. Еще бы в присутствии всех полез к ней, бесстыдник! Но сколько бы она ни возмущалась в своих мыслях, губы под маской почему-то сами растянулись в короткой улыбке.              - Может, свет включим? – невинным тоном спрашивает Жак Дернир, указав пальцем вверх, где над столом висела лампочка.              - Не положено. В городе комендантский час, в домах нельзя включать свет после десяти вечера, - уверенным голосом заговорила Ласка. – Лампа даёт не такой яркий свет, не заметят.              Удивленные взгляды солдат вновь оторвались от карты и самовольно мигрировали в сторону Ласки, до сих пор не веря, что она говорит с ними. Произнесенное ею сейчас было самым длинным, что им приходилось от неё слышать. Может, произойдёт невозможное, и они даже увидят её лицо во время этой миссии?              - Глаза. В карту, - не поднимая головы от карты, вкрадчиво и с явным намёком говорит Ласка, после секундной тишины. Все тут же пристыженно вновь опустили глаза в карту, тогда как Макс позволил себе короткий смешок, забавляясь реакцией Воющих коммандос. Как дети на утреннике! – Изначально исследовательский центр ГИДРЫ располагался в Копенгагене, – продолжила она, указав пальцем на точку, где была отмечена столица Дании. – Это было связано с институтом теоретической физики Университета Копенгагена. Он считается центром развивающихся наук: атомной и квантовой физики. Копенгагенская интерпретация квантовой механики получила своё название благодаря работе, проведённой именно в этом институте.              - Не совсем понимаю, причем тут институт? – тихонько спросил Гейб Джонс, всё-таки решившись перебить женщину, которая разговаривала сейчас в пятьдесят раз строже полковника Филлипса. Аж рот открывать страшно было…              И судя по притихшим товарищам, его ощущения разделяли все.              - ГИДРА пустила корни именно в Копенгагене, набирая в свои ряды ученых из того института. Логический вывод один: атомная и квантовая физика – основные направления, которыми ГИДРА сейчас заинтересована больше всего, что очень плохо для тех, кто воюет против неё, – поясняет Ласка. – С лета сорок второго года ГИДРА начала планомерно переносить свою базу в Орхус, - продолжает она, переместив палец на карте с Копенгагена на Орхус, расположенный севернее.              - Наверняка Шмидт уже тогда готовился плавно отделяться от Третьего рейха, - делает вывод Капитан Америка, на что Ласка согласно кивает.              - Хоть Орхус и считается оккупированным нацистской Германией, по факту город под конвоем солдат ГИДРЫ, - продолжает делиться раздобытой информацией Ласка. – По прямой между Эсбьергом и Орхусом сто тридцать два километра расстояния. С учетом дорог, по которым пролегает путь, выйдет чуть больше.              - Больше восьмидесяти двух миль, - быстро подсчитал и озвучил для всех Джеймс Фэлсворт, после чего продолжил внимательно слушать их командира на время этой миссии.              Ласка кивает, одновременно и подтверждая слова Фэлсворта, и благодаря его за полезную ремарку.              - Легче и быстрее всего туда добраться с помощью железной дороги: железнодорожная сеть очень хорошо развита в Дании, от Эсбьерга до Орхуса есть прямой путь без пересадок, - продолжает она, ведя пальцем от точки в Эсбьерге, где находился вокзал, прямиком в Орхус, тоже в точку, где был нужный вокзал. – По времени займёт около трёх часов, поезд сделает больше десяти остановок. Досматривают лишь в двух точках: сам Орхус и Фредерисия, которую будем проезжать. Это информация для тебя, - резко подняв голову от карты, посмотрела она на Макса. – Обеспечишь нам спокойный проезд на этих станциях. – На что Гай скривил губы, но оба знали, что он сделает свои телепатические фокусы в лучшем виде. – Платформа, где можно сесть на нужный поезд, находится в пяти кварталах от этого дома. Солдат на вокзале немного, можем перебить их всех по-тихому и сесть на поезд, пока никто не забил тревогу…              На этом моменте ошарашенные взгляды солдат намертво приковались к невозмутимой Ласке, не веря, что они услышали именно то, что услышали, да еще сказано это всё было с такой повседневной беспечностью…              - Убить всех – это ты называешь планом?! – не сдерживаясь, возмутился Стив Роджерс, перебивая Ласку.              Парень поражался тому, как легко этот человек… эта женщина сказала про чьё-то убийство. Война войной, но они же не маньяки, чтобы убивать бездумно и даже тогда, когда в этом нет нужды.              - …или можем обойти их как гражданские без лишнего шума, - словно и не прерывалась закончила Ласка начатое предложение. – Я бы предпочла первый вариант, но, учитывая, что нам сюда еще возвращаться, потому что самолёт ждёт вас в этом городе, неразумно оставлять за собой шумиху при отъезде в Орхус, а значит гражданский вариант наиболее подходящий. Еще раз перебьёшь меня – поедешь в чемодане в качестве моего багажа, - обратилась она уже непосредственно к стушевавшемуся Капитану Америка, который уже понял свою оплошность. Тихие смешки солдат, которые понимали, что угроза Ласки не преувеличение, а тонкий намёк на толстые обстоятельства, лишь сильнее удручали и без того пристыженного в своем нетерпении Стива. – Солдаты сменяют ночной караул в шесть утра, подъём в казармах за полчаса до этого. Значит, в половину шестого мы уже должны сидеть в поезде и ехать в Орхус. Подъём в четыре утра.              - Уехать-то уедем, - берет слово Макс. – Но в Орхус прибудем около восьми-девяти утра – в самый разгар дня, когда люди будут сновать туда-сюда, в том числе и караульные солдаты.              - Именно, - кивает Ласка, словно озвученное Гаем было не прорехой в плане, а еще одним немаловажным звеном. – Людей будет много, затеряемся в толпе.              - В военной форме? – насмешливо спросил Джим Морита, изогнув бровь.              - С винтовками и вещевыми мешками, напичканными взрывчаткой с боеприпасами? – тонко указал на толстые обстоятельства Джеймс Фэлсворт.              - С документами граждан Америки? – добавил еще один пункт Гейб Джонс.              - С моим щитом и формой в цвет американского флага? – слегка растеряно напомнил о себе Стив Роджерс, с отчаяньем понимая, что план Ласки полон дыр, которые вполне могут проделать потом в них самих пулями.              - Мне одному кажется дерьмовой затея с поездкой на поезде? Нас же арестуют еще в местном вокзале, даже выехать не успеем! – ворчливо бросил Дум-Дум Дуган.              Ласка молчала, глядя на Воющих коммандос, словно в ожидании. Потом медленно поворачивает голову влево, в сторону Баки.              - Добавишь? – вполне миролюбиво спрашивает она у него.              И вроде бы это была даже не угроза, но-о-о…              Джеймс сначала смотрел в ответ, а после не выдержал и медленно отвел взгляд, словно нашкодивший щенок.              - Было бы неплохо… ну, знаешь, доработать план, - как можно деликатнее выразился он, не желая обижать свою Риту, но и умирать не очень хотелось в этой поездке.              Макс кусает свой кулак, чтобы не засмеяться с этого цирка, но смешок, оказавшийся довольно громким в наступившей гнетущей тишине, выдал его намного сильнее, чем трясущиеся плечи.       А повод смеяться у него был, еще какой! С одной стороны Война, наверняка за столько лет отвыкшая, что с ней смеют пререкаться, особенно в вопросе военной тактики, а с другой - Воющие коммандос, которые не знали, с кем связались, и сейчас получат по полной за свою излишнюю сообразительность.              Это обещало быть веселым!              Убедившись, что претензии закончены, Ласка приступила к третированию каждого умника в порядке той очереди, в которой они раскрывали рты.              - В гражданской одежде, в которую вы все переоденетесь, - отчеканила она, глядя исключительно на Джима Мориту, и отвечая на его вопрос. Хотя звучало больше как приказ, который нельзя не выполнить. – Никаких американских значков, нашивок, жетонов, сэндвичей с арахисовым маслом, американского акцента и английского языка в принципе. Хоть немых отыгрывайте, но чтобы ни одного «okay» или «oh my God» я не слышала! – При этом намеренно спародировала чудовищно карикатурный американский акцент на этих двух словах.              - Жёстко… - едва слышно прошептал обескураженный Гейб Джонс, оценив всё остроумие этой женщины, резавшее без ножа.              Повернув голову в сторону Джеймса Фэлсворта, Ласка ответила уже на его нытьё:              - Все свои вещи переложите в пустые чемоданы, стоящие в комнате на втором этаже дома. На каждого по одному, умещайте, как хотите, возьмёте их с собой в поезд. Боеприпасы зря привезли с собой – в исследовательском центре ГИДРЫ достаточно оружия и взрывчатки, чтобы вам тоже хватило.              - Но как без оружия?! – удивленно воскликнул Фэлсворт, вообще не понимая, как тогда им уничтожить вражескую базу. Камнями закидать? – Кто идёт на штурм с голыми руками и пустыми карманами?              - Штурм? – осторожно переспросила Война, словно ослышалась и теперь хотела уточнить, насколько неправильно услышала чужие слова. – Не время для смеха.              Сержант Гай с умилением подумал, что она еще пытается верить в то, что Фэлсворт пошутил. Святая простота…              - Оставь надежду всяк сюда входящий, - едва ли не пропел Макс Гай, фривольно расхаживая по чужой кухне и трогая все предметы быта подряд, словно любопытный ребенок.              Война лишь тяжело вздохнула под эти непонимающие взгляды солдат и абсолютную тишину. Ну ничего, в её жизни встречались особи и… безнадежнее.              - Вы не знаете местность, точное расположение цели, язык страны, расстановку военных сил врага. Вы сможете штурмовать только здравый смысл, - кратко и лаконично обрисовала она ситуацию во всей красе, подведя итог всех споров по данному вопросу. Возразить никто не решился, только от Мориты раздалось выразительное «ауч». – Доберемся до расположения исследовательского центра, и мы с ним, - кивает она в сторону Гая, - пойдем первыми, чтобы обеспечить вам оружие и безопасный проход внутрь. После этого под моим командованием начнем диверсию – только так, как я скажу, и только теми путями, какими я поведу. Это понятно?              - Так точно! – Фэлсворт трижды быстро кивнул головой, только потом спохватившись: зачем он это сделал столько раз? И это «так точно»… Непроизвольно вырвалось, он даже не собирался, просто по привычке. По привычке – когда к нему обращались старшие по званию, ага.              Ласка перешла к следующему, взглянув на Гейба Джонса, который упомянул американские документы. А после полезла в свой подсумок, достав оттуда пачку тонких книжек – без страниц, только обложки из плотного картона, и бросила их на стол, из-за чего они разлетелись по поверхности, в том числе достигнув противоположного края.              - Никаких американских документов с собой, - отчеканила Ласка, кивая на брошенные книженции. – Эти возьмёте.              Воющие коммандос, взяв в руки по одной, с всё возрастающим удивлением обменялись друг с другом, чтобы каждый получил правильную книжку, и во все глаза уставились на удостоверение личности гражданина Дании со всеми необходимыми печатями государственных структур, отвечающих за документы населения. В каждом удостоверении были вписаны произвольные датские имена и фамилии, а также проставлена наобум дата рождения, плюс-минус совпадающая с внешностью каждого владельца. Но что удивляло больше всего, так это вклеенная в удостоверение маленькая черно-белая фотография, где был изображен каждый из их отряда.       В смысле реально это были их фотографии! Один в один, будто прямо сейчас сфотографировали в гражданской рубашке и приклеили к документу!              - Как ты это сделала? – ошарашено спрашивает Барнс свою ненаглядную, поражаясь количеству её противозаконных талантов.              - Знакомый помог.              - Дай угадаю, - хмыкнув, вклинился в разговор Макс Гай, успевший найти в чужом шкафу корзинку с выпечкой, и уже активно уплетавший пирожок с абрикосовой начинкой. – Он рыжий. Румын. А еще истеричка, - на каждом слове махая туда-сюда ладонью, в которой находился надкусанный пирожок, перечислял он. – Угадал?              - Он рыжий. Не румын. И не истеричка.              Макс на это лишь фыркает и продолжает свою экспедицию по чужой кухне.       Удивительно, что Смерть, откликнувшись на просьбу о небольшой помощи, не захотел потом увязаться за Войной. Наверняка с удовольствием шел бы за ней с опахалом, с этого чудика станется… Ладно, возможно Гай немного преувеличивает, но как же бесит, что Смерть, в зависимости от настроения, может не просто пропустить мимо ушей какие-то его слова, а начисто проигнорировать само существование, словно Макс – пустое место! Мелкий наглец… Зато как Война к нему обратится, так он только спросит, когда именно ему появиться и когда уйти, чтобы не докучать ей лишний раз. Был бы у него собачий хвост – наверняка вилял бы им при каждой встрече как пропеллером…       Видимо, вселенная решила уравновесить колоссальную силу Смерти странным характером и не менее странными причудами, чтобы он мир не разнёс ненароком. Макс – вот сейчас без шуток – сделал бы крупную ставку на то, что у Смерти аутизм или что-то вроде того. А если не аутизм, то точно какое-нибудь расстройство аутистического спектра.       Гай как раз недавно совсем копался в голове одного талантливого психиатра, и почерпнул для себя три признака такого расстройства: дефицит способности начинать и поддерживать социальное взаимодействие и общественные связи, ограниченные интересы, часто повторяющиеся поведенческие действия, и основная характеристика – перманентный дефицит в социальной коммуникации и социальном взаимодействии. Ну чисто психологический портрет Смерти! Как будто с него и писали.              «На тебя тоже есть удостоверение личности, не забудь забрать» - телепатически услышал он фоном голос Войны, обращенный к нему.              Ласка в это время повернулась к Роджерсу, отвечая на его вопросы про щит и форму кратким:              - Переоденешься. Щит поместится в чемодан, сверху кинешь какие-нибудь тряпки.              - Но…              - Слишком сложно?              - Нет, но…              - Тогда «да» и точка.              Роджерс так и замирает с приоткрытым ртом, не зная, что сказать, да и… имеет ли он право сейчас говорить?       Честное слово, полковнику Филлипсу только учиться и учиться у этой абсолютно кошмарной женщины тому, как нужно командовать!              А эта «абсолютно кошмарная женщина» уже перевела свой взгляд на Дум-Дум Дугана, который смело расправил плечи и смотрел в ответ, но его хватило лишь на двадцать три секунды, прежде чем он смирился со своей участью и опустил плечи обратно, приготовившись к неизбежному…              - Вы поедете либо на поезде, либо на лошадях. Связанными. Но вы поедете, - вкрадчиво произнесла Ласка.              - Поезд, - обреченно выдохнул Дуган, не видя смысл начинать спор или пытаться отстаивать свою правоту.              Ласка повернулась к последнему. Тому самому, усиленно делавшему вид, что пристально разглядывает газовую плиту у стены кухни. Так интересно ему, никогда раньше не видел газовых плит, разве что всю жизнь только такие и наблюдал.       Нет, он был в ужасе и хотел сбежать! Она же совершенно бесчеловечна! В те разы, что они виделись, он, получается, лицезрел самую мягкую сторону её характера?! Кошмар! Теперь как-то боязно стало предлагать ей кольцо.       И одновременно с этим ровно половину всех его мыслей занимало то, что она потрясающая, невероятная, и он готов её боготворить! По правде говоря, это пугало сильнее, нежели осознание того, что с ней не забалуешь. Его просто разрывает от этих противоречивых чувств каким-то необъяснимым восторгом. Он от неё – в восторге.              - Сержант, - настойчиво произносит Ласка, требуя, чтобы он повернулся к ней и как все принял свою порцию словесных тумаков.              - Баки, мы в одной команде, - произносит Стив решительным голосом.              И Барнс, было, обрадовался, что друг поддерживает его морально, но стоило встретиться с ним взглядом и до Баки доходит, что Стив собирался решительно не поддержать его, а отправить Ласке на заклание. Потому что они в одной команде, и коли от безжалостного чудовища в женском теле получили все, то Джеймс либо добровольно примет свою порцию, либо боевые товарищи помогут ему это сделать.              Выдыхая, смиряясь с неизбежным, Баки смело поворачивается к Рите и…              - Можно еще раз услышать план со всеми оговорками? – совершенно покорно и крайне заинтересованно спрашивает он, стараясь изобразить самую очаровательную и невинную улыбку из своего арсенала.              Солдаты уже успели ухмыльнуться, предчувствуя, что сейчас обрушится на голову Барнса. Но изогнутые вверх уголки губ у членов отряда тут же опустились вниз, когда Ласка терпеливо повторила всё лично Барнсу.       Подъём будет в четыре утра, а значит у них еще есть часа три на сон, полчаса будет отведено утром на сборы и контрольное повторение плана, после чего в половину пятого они выходят из дома и направляются на станцию. Садятся на первый же прибывший поезд до Орхуса и едут, словно самые обычные граждане. В Орхусе они проведут около трёх дней, на это время поселятся в загородном доме, принадлежавшем еще одному их давнему зажиточному знакомому, места подготовиться и отдохнуть хватит всем. Еще раз обговорят план проникновения на базу, сбор ценных данных, её дальнейшую ликвидацию, и всевозможные пути отхода. После этого сразу же возвращаются в Эсбьерг тем же путём, загружаются в самолёт и возвращаются в Англию в свою штаб-квартиру. На обратном пути передышек не будет – они должны успеть вернуться до того, как тревога из Орхуса достигнет Эсбьерга и мобилизует все здешние военные силы, в том числе морские, а не только сухопутные.              - Запомнил? – завершает она свой монолог, совершенно не обращая внимания на едва не вываливающиеся из орбит глаза Макса Гая, маячившего где-то на периферии бокового зрения.              Баки кивает головой, отнесясь к услышанному со всей серьезностью, но безвозвратно очарованный её неспешным, чуть ли не убаюкивающим повествованием. Ему ведь не показалось, и с ним она действительно сменила свой командный тон на более мягкий? «Более» – то есть где-то раз в тысячу.              Твою ж мать… Женщина что на корабле, что в военном отряде – к беде. Потому что вообще ни о чем кроме неё голова не думает, а это очень плохо, ведь такая невнимательность может стоить ему жизни.              Но какая же она милашка, господи боже!!!              - До вокзала пойдём небольшими группами, чтобы не привлекать внимание патрулирующих этот город, – продолжила Ласка, повернувшись обратно к остальным. – Так как лишь трое из нас знают местный язык, то разделимся следующим образом…              - Подождите, трое – это кто? – спросил Жак Дернир, подумав, что что-то упустил. Но судя по недоумевающим взглядам товарищей, те задаются тем же вопросом.              Ласка указывает себе в грудь пальцем, показывая, что она – одна из тех троих. Выждав пару секунд паузы, показывает в сторону сержанта Гая, говоря, что он второй. И под конец наводит вытянутый палец в сторону растерянно хлопающего глазами Роджерса.              - Но… я не знаю датский, - честно признался Стив, искренне не поняв, когда и чем удостоился такой незыблемой веры Ласки в свои несуществующие знания данного языка.              Ласка удивленной ничуть не казалась. Спокойно отошла к одной из тумбочек, на которых лежали две толстые книги – англо-датский словарь и учебник с основами грамматики языка. Взяла их и положила на стол, пододвинув в сторону Роджерса, намекая, что всё это богатство здесь только для него, и он может ни в чем себе не отказывать.              - К утру выучишь. – И сказала это как само собой разумеющееся и очевидное.              Стив с мольбой в глазах смотрит на Баки, но тот лишь пожимает плечами, не зная, чем помочь.       Конечно, с потрясающей памятью, которую ему подарила сыворотка Суперсолдата, позволившая за один коротко брошенный взгляд на карту на австрийской базе ГИДРЫ запомнить местоположение других стратегических точек, он многое может, но выучить целый язык? Может и получится, но гарантии никакой.              Кинув еще один взгляд на неприступную для сомнений Ласку, Стив понимает, что вот она – гарантия, стоит перед ним в черной экипировке и слушать его «нытьё» не собирается, поэтому он либо выучит язык за ночь, либо действительно поедет в чемодане, в который она его запихнет, скрутив в бараний рог. Ей сил-то хватит.              - Разделимся на группы, - возвращается Ласка к своей изначальной мысли. – Роджерс, Дуган, Фэлсворт – типажи похожи, не будете бросаться в глаза. Джонс, Морита, Гай. Без глупых шуток, ясно? – бросает она предостерегающий взгляд на Макса, который в ответ лишь фыркнул, но головой всё равно кивнул, прекрасно поняв, что его приставили к чернокожему Джонсу и Морите с чисто азиатской внешностью, из какой бы Калифорнии он там ни был родом, потому, что никто кроме него не сможет провести таких разношерстных солдат через город. Только его телепатические способности в виде внушения и иллюзий позволят им сесть на поезд. – Барнс и Дернир со мной, - заканчивает распределение Ласка.              - А Барнс, как всегда, любимчик Удачи, – фыркает Морита. – Смотрите, какой довольный! – усмехается он, кивая на абсолютно довольного нынешним раскладом сержанта. – В чём твой секрет, сержант? Вряд ли одной смазливой мордашки достаточно, чтобы даже Ласка пала перед тобой ниц.              Баки уже открыл было рот, чтобы протянуть издевательское «не завидуй», но тут, как говорится, прилетело откуда не ждали…              - Нужно страховать, - спокойно произносит Ласка. – Выглядит слишком… по-американски.              Вот это был сейчас удар ниже пояса.              Сослуживцы деликатно промолчали, давя смешки в кулаках, тогда как Макс Гай бессовестно ржал, единственным поняв фразу Войны в полном её смысле. Может годы и опыт тому виной, а может Голод и Война такие вот негодяи предвзятые, но для таких как они, повидавших почти все нации мира и различающие их, американцы – народ тысячи кровей, чужие для всех и друг для друга – все как один словно ходят с клеймом «родовой безотцовщины» на лбу, выдающим, какое у них гражданство.       Тот же Барнс: он наверное и не знает даже, что, если посмотреть на его внешность, то можно легко понять, что американского в нём только взгляд и гонор, которые его и выдают. А вот его предки наверняка пришли в Америку из Европы. Возможно Румынии. Есть что-то похожее на румын. Только не те румыны, которые населяют сейчас эту территорию, а те, которые были раньше. На трансильванцев немного похож. Или нет? Возможно, в нём течет кровь валашцев – есть у них со Смертью что-то неуловимо похожее во внешности, народное так сказать.       У Макса глаз уже намётан, он все эти вещи не только видит, но и различает. И бесить эти двое умеют одинаково.       С Роджерсом та же история. Видишь взгляд и понимаешь, что перед тобой чистый высококонцентрированный американец, а смотришь на эту нордическую внешность и невольно думаешь, из-за какого моря его такого статного, светловолосого и голубоглазого занесло?              Ох уж эта бесконечная миграция народов… Уже голова от неё кругом. И ведь вертятся в голове все эти мысли непроизвольно, как будто какой-то механизм на автопилоте срабатывает.       Макс уверен, что Войне тоже порой мешает счастливо жить эта дурацкая привычка.              А во время всех этих размышлений сержанта Гая, Баки медленно разворачивается к своей возлюбленной и смотрит – долго так, проникновенно и возмущенно, надеясь, что он сейчас ослышался. Но, кажется, забыл с кем имеет дело, если решил, что обнаружит растерянность на девичьем лице и стыдливый румянец за брошенную в его адрес колкость.       Нет, ничего подобного. Тем более она была в чёрной маске - что он вообще надеялся увидеть?       Ласке было наплевать, она думала уже о другом, вновь наклонившись над картой и полностью игнорируя навязчивое конкретно сейчас внимание Барнса, который всем своим существом требовал обратить на него не менее навязчивое внимание.              - Выгляжу слишком по-американски? – вкрадчиво уточнил он, на что Ласка, не отрываясь от карты, уверено кивнула головой. – Вот горе… Пойду заем свою обиду сэндвичем с арахисовым маслом!              - Ты в Дании, здесь нет арахисового масла. Тебе вправду нравится эта…              «Этот корм для свиней?» - мысленно любезно подсказывает нужное слово Макс застопорившейся женщине.              - …эта еда? – всё же не ударила в грязь лицом Война, сохранив напускную вежливость и не напускную невозмутимость.              - Я же американец, мне положено съедать арахисовое масло тоннами, - с явным сарказмом и толикой яда в голосе отозвался Джеймс, разведя руки в стороны, изображая необъятные объёмы арахисового масла. – О, и поливать всё кленовым сиропом, сверху запивая колой. Все стереотипы назвал или что-то упустил?              - «Боже, храни Америку»? – откровенно забавляясь, бросила еще одну подначку Ласка.              - Боже, храни Америку!!! – чисто из упрямства рявкает Джеймс, демонстрируя наигранное недовольство, после чего с видом оскорбленной невинности уверенным шагом покидает кухню, якобы ему срочно нужно перебрать вещи и подготовиться к завтрашнему именно сейчас в эту самую секунду.              - Это что сейчас было? – слышит он за спиной недоуменный голос Макса Гая, который явно обращался к Рите.              Баки даже бросил взгляд через плечо, чтобы увидеть, что ответит Рита. Но та лишь пожала плечами, словно сама ничего не поняла, и Макса она тоже не понимает, потому что ничего не было, и о чем он вообще спрашивает – ей невдомёк.              Короткая веселая улыбка трогает губы Джеймса, который как быстро вспылил, также быстро и остыл. Пожениться не успели, а уже поругались. Не всерьёз конечно, это было скорее дурачеством, но… Рита такая забавная и смешная оказалась. И столь острая на язык, что Джеймс в какой-то момент даже боялся порезаться, просто стоя рядом с ней. А как тихоню из себя изображала! Говорить она не любит… Да ей дай говорить – сам же и пожалеешь, потому что она раскатает тебя как скалка тесто. Не женщина, а живой огонь!       И эти губы, источавшие столь колкие слова, ему нестерпимо хотелось зацеловать. Может, это смягчит их настолько, что ничего кроме нежностей из них вырываться не будет?              Джеймс, кусает губу, поражаясь тем детским «сахарным» глупостям, которые сейчас пролетели в его голове.       Угораздило же влюбиться в самую необычную на его взгляд женщину на свете, которая полна всевозможных сюрпризов. И кольцо он ей подарит, как только представится удобная возможность. Тянуть время не хочет, но и вот так впопыхах и сборах всучить его ей, словно мимоходом, он тоже не хочет.       Забавно, что самое странное знакомство в его жизни, самая необычная женщина – а он даже вообразить раньше не мог, что такие бывают – и незабываемая ночь любви обернулись для него нестерпимым желанием взять в жёны эту самую женщину, которая вскружила ему голову, не приложив ни капли усилий.              Как же всё так глупо получилось?