Я поднимусь

      Открыв глаза, я понял, что нахожусь в повозке, явно сделанной для комфорта того, кто должен ей пользоваться. Первое, что я испытал, — это боль: в руках, шее, ногах, второе — разочарование: я все-еще был жив. Мои руки и ноги были связаны, видимо, после происшествия с тем альфой меня посчитали опасным, поэтому отделили от остальных. В голове появились неприятные мысли — раз меня не убили, значит, я попал в рабство. Это напугало меня по-настоящему: твой враг разрушил твой дом, убил твою семью, а теперь забирает твое тело.       В памяти почему-то всплыло лицо альфы, на которого недавно напал, и я устало закрыл глаза, чтобы его не видеть. Но тьма не дала мне успокоения, она пульсировала и растекалась, снова принимая форму ненавистного мне мужчины, образ которого остро напоминал о боли и липких прикосновениях, что растеклось по моему телу мерзким ознобом. Я был беспомощен как слепой котенок, от этого ощущения бессилия и обреченности, у меня сбилось дыхание. Я ощущал свое тело как нечто чужеродное: слышал стук моего сердца, который был таким ужасающе громким, что он заглушал звуки вне повозки. Я громко издавал то ли стоны то ли вздохи, которые не приносили удовлетворения, я ощущал дикое удушье, будто веревки связывали не мое тело, а только горло.       Я ничего не почувствовал, но услышал глухой звук — мое, но чужое тело безнадежно рухнуло на пол. Наверное, я должен испытать боль, но она куда-то ушла, со мной остались только тяжесть и пустота. Я пытался взять себя в руки, обуздать дикое дыхание и усмирить галоп своего сердца. Глубокие и размеренные вдохи и выдохи немного помогали, и я сосредоточился на своих ощущениях и биении в груди, пытаясь вернуть мое тело назад.       Вдох-выдох, вдох-выдох — я должен успокоиться.       Вдох-выдох, вдох-выдох — пока я жив, шанс есть всегда.       Вдох-выдох — я не дам им просто так уйти, разрушив мой дом.       Вдох-выдох — я освобожусь.       Постепенно я отвоевывал контроль над собой, часть за частью собирая себя воедино, и мне становилось стыдно за эту сцену — мне всегда казалось, что я сильный, но я так быстро расползся по швам, скулил как побитая собака просто от безысходности, а ведь самое страшное было впереди. Я всегда считал себя способным выдержать многое, не мог даже подумать, что я стану настолько жалким при первом же препятствии на моем пути. Да, это война, да, это плен, но не все еще потеряно.       К тому же, это было странно, что одни воспоминания об этом ублюдке смогли загнать в такое состояние — альфа, которого я даже не знаю, которого я видел раз в жизни и который так на меня повлиял. Я решил для себя, что больше не позволю ему так воздействовать на свое самочувствие, я должен взять себя в руки и вспомнить, чему нас учили старшие.       Нам всегда говорили, что мы не должны терять себя даже в боли и отчаянии — мы все еще живы, значит, можем сражаться. Я не дамся, не позволю себя сломать. Как бы часто я не падал, я всегда поднимался. Вот и сейчас. Я поднимусь: как сорняк — каждый раз, как по мне будут топтаться тысячи ног моих врагов, я буду подниматься и расти. Они могут протащить меня по грязи, изранить мое тело, топтаться по моей чести, но все равно поднимусь.       Когда я полностью овладел собой, решил осмотреть повозку, но, как и ожидалось, не нашел ничего, что могло бы мне помочь разрезать веревки. Да, дверь была не заперта, но со связанными руками и ногами я далеко не продвинусь. Придется разбираться самому, и, наконец, применить то, чему нас учили. Конечно, старшие надеялись, что этими навыками нам никогда не придется пользоваться, но жизнь организовала нам самое тяжелое испытание наших знаний.       Я рассмотрел узлы на руках и ногах — связали меня слабо, видимо, торопились. Я улыбнулся, почувствовав уверенность в своих силах. Я не мог не справиться, у меня нет на это права.       Мне казалось, что лучше сначала разобраться со связанными ногами: если не получится развязать руки, я хотя бы смогу убежать. Я усердно начал двигать ногами, пытаясь ослабить веревки. Сперва у меня не получалось, но вскоре я заметил, что они все же начали мне поддаваться. Я понимал, что снять их я так не смогу, только немного ослабить. Тогда я решил действовать по-другому: цепляясь пятками своих ботинок за углы внутри повозки, я начал стягивать с себя обувь, в надежде, что она освободит пространство между веревками и моими щиколотками, и я смогу их стянуть. Благо обувь была массивная, а мои ступни довольно миниатюрными. Наконец, мне повезло стащить один ботинок, дальше проблем не возникло — босая нога, с усилием, но выскользнула из оков. Первый раз в жизни я подумал, что быть не таким уж крупным — это неплохо.       Дальше оставались руки, но с ними было сложнее. Я начал вращать запястья назад и вперед, чтобы сделать веревки менее натянутыми, затем, чтобы ослабить узел, сдвинул концы веревки с обеих сторон вместе. Моим рукам стало чуть свободнее, и я начал перемещать руки вверх-вниз, чтобы распутать узел. Старшие нам рассказывали, как можно освободиться от связывания, но прежде я никогда не делал этого, поэтому получалось не очень хорошо, и я стер запястья в кровь. Я уже начинал сомневаться в затее и хотел убежать со связанными руками, но решил, что нужно еще немного потерпеть и не сдаваться. Не знаю точно, сколько времени я потратил, но все-таки упрямые веревки полетели на пол.       Закончив мое непростое дело, я приоткрыл дверь повозки. Я так и не понял, почему был не заперт, наверное, решили, что, связанный, я не решусь на побег. Сквозь небольшую щель я увидел скопление людей на главной площади.       Эту сцену я запомнил на всю жизнь. Выжившие мужчины нашей деревни стояли в ряд, крупный альфа из вражеского отряда вальяжно расхаживал перед ними говоря:       — Вы можете спасти свою шкуру, вам всего-то нужно поклясться в верности Невевинтеру и господину Каю, нашему правителю.       Сказав это, он показал рукой в сторону импровизированного трона, на котором сидел альфа, тот самый, которого я пытался убить. Значит, это был сам Кай, который завоевал всех соседей, прикрываясь объединением земель, а теперь его “объединение” добралось и до нас. Я не был сильно удивлен, что тот альфа оказался Каем — я чувствовал силу противника, когда мы сражались, догадывался, что он один из лидеров отряда.       Мои соплеменники молчали, смотря прямо на Кая, не отрываясь и с трудом сопротивляясь ауре подчинения, который тот испускал. Среди пленных я увидел своего старшего брата Алеста, всего раненого, но упрямо не сводящего тяжелый взгляд с альфы, который призывал к предательству.       — Ну, каков ваш ответ? — альфа терял терпение.       Идриль, бета в возрасте, который обучал нас стрельбе, взял слово:       — Мы отказываемся.       — Отказываются все? Никто не хочет сохранить свою жалкую жизнь и вести достойное существование в Невервинтере? Или вы все хотите бросить ваших омег на произвол судьбы?       — Наши омеги могут себя защитить. — Сказал мой брат и повернул голову в сторону Кая, — Думаю, Кай испытал это на своей шкуре.       Только сейчас я заметил, что у Кая было забинтовано плечо, он старался сидеть ровно, но чувствовалось, что ему это дается с трудом.       — Как ты смеешь, так разговаривать с повелителем? — закричал альфа, наотмашь ударив Алеста по лицу.       Мое сердце заболело от горечи и безысходности — я ничего не мог сделать. Умереть за свой клан — благородство, я знал, что своим невмешательством даю брату закончить жизнь с честью, но все равно это резануло острой болью в груди — своего брата я любил. Я был рад, что среди пленных нет родителей, а это значит, они не испытают позора, рабства, пыток и не увидят страданий собственных детей.       Вытерев кровь моего брата с его рук чистеньким носовым платком, альфа продолжил:       — Это ваше окончательное решение?       Мои соплеменники одарили альфу презрительным взглядом.       — Отлично. Господин Кай, как прикажете казнить?       Кай, даже не поднявшись, спокойным голосом произнес:       — Отрубить всем головы. Женщин и омег заберем в столицу.       Подданные Кая тут же принялись за исполнение приказа. Я знаю, что не должен был этого делать, разумнее было броситься в лес под защиту густых крон и грозных скал и бежать подальше от Кая, но просто уйти, зная, что сейчас убивают мой клан, мою семью я просто не мог. Лучше уйти с ними либо сражаясь за них. Как только палач-альфа взмахнул мечом, чтобы отрубить голову Идрилю, я аккуратно открыл дверь повозки, схватил первое, что попалось под руку, и бросился к месту казни. Мне было все равно — я должен быть там, вместе со своим кланом, умереть свободным и за свободу, а не волочить жалкое существование рабом на земле врага. Я бежал к ним, уверенно, но беззвучно, замахиваясь тем, что я подобрал у повозки. Я не сразу понял, что это был топор.       Я не думал о том, что хочу сделать, это был безрассудный порыв, я просто хотел, чтобы казнь прекратилась. Надеяться на чудо было глупо — да, мое появление могло быть неожиданным, но в этой ситуации я вряд ли мог кому-то помочь или освободить, благоприятный исход — это смерть с братьями. Я понимал, что мой поступок был бессмысленным, а может даже вредным — я должен был бежать, найти тех, кто спасся, и принести пользу там, где реально мог, и восстановить нашу деревню. Да, я это понимал, но не мог ничего сделать, мое тело будто двигалось само. Меня всегда ругали за мою вспыльчивость: я, захваченный гневом, часто совершал глупые и вредные поступки.       Удивительно, что никто не замечал моего приближения, все были сосредоточены на кровавой расправе над северными дикарями, что было мне на руку. Приблизившись к месту казни, я замахнулся топором и метнул его прямо в палача. Топор вонзился ему в грудь, альфа удивленно опустил голову, будто не понимая, что происходит, а я почувствовал сотни удивленных взглядов на себе.       Никто не стал меня ловить, все просто наблюдали, что я буду делать. Все, кроме него. Кай, с грацией хищника, бросился мне навстречу и, быстро преодолев расстояние между нами, повалил меня на землю лицом вниз. Я почувствовал, как по лицу потекло что-то горячее и липкое, видимо, это была моя кровь.       — Сдохнуть захотел? — со злостью рыкнул он, оседлав со спины мои бедра. — Тебе рано умирать, радость моя, я тебя еще не трахнул. Но, раз ты так хочешь, давай покажем твоим соклановцам, что ждет их женщин. Ты у нас редкая зверушка, парень-омега, никогда такого не встречал.       Я не видел его лица, но чувствовал, что он мерзко улыбается, возможно, даже облизывается, что его алые глаза пожирают меня и становятся черными из-за расширенных от бушующих гормонов зрачков.       Он схватил меня за волосы, заставив посмотреть на своих соплеменников.       — Ты будешь смотреть, как их казнят, пока я тебя трахаю, понял? — с притворной нежностью шепнул он и начал стягивать с меня штаны. — Если мне понравится, может, оставлю тебя в живых.       Я начал драться, изгибаться, извиваться, как-будто в меня вселился демон. Я чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, которая беспорядочно бьется, пытаясь снова запрыгнуть в сладкие объятия воды. Я делал это неосознанно, ни на что не рассчитывая, но, как ни странно, это помогло — Кай оставил попытки снять с меня штаны и опять приложил головой об землю. От резкой боли у меня закружилась голова, и из глаз потекли слезы-предатели. Мне не хотелось, чтобы кто-то видел, как я плачу, поэтому я уткнулся головой в голую землю.       — Ты, змееныш, не хочешь по-хорошему, да? — прошипел Кай. — Ну не хочешь показать себя красивого напоследок своим ребятам — не надо.       Сказав это, он взгромоздился на мое тело сзади, но уже не пытаясь ничего предпринять. Он снова потянул меня за волосы, заставив поднять голову и смотреть.       — Продолжайте! — скомандовал альфа сидя на моей спине, не отпуская волосы.       Видимо, пока мы боролись, раненного палача унесли, потому что на его месте появился новый, незнакомый мне альфа.       Я смотрел в глаза моих друзей и видел только немое сожаление и вину — они с честью умирают, а я остаюсь здесь, терпеть унижение и боль. Я резко высвободил правую руку из под альфы, который почему-то решил, что я никуда не денусь и приложил два пальца к своему лбу, а потом к левому плечу — древний язык, который мы использовали для охоты и для скрытного общения между северными народами. Дословно этот жест значил “Прощение”. Я не хотел, чтобы родные умирали с чувством вины, они не заслуживали этого.       Палач снова замахнулся, и время как-будто остановилось. Я не слышал своего тяжелого дыхания и слез, да и ничего вокруг, только бешеный стук своего сердца. Каждый взмах мечом был как-будто направлен на меня, я чувствовал все, будто они отрезали части от моего тела, мах за взмахом — я становился все меньше и меньше, а боль только увеличивалась. Я не слышал своего крика, хоть и был уверен, что кричал.