падаем!

— меня запихнули в проект против курения, — кенни тушит окурок о скейт и садится протёртой задницей на асфальт. в номинации "искатель приключений на свою тощую жопу" — очевидное гран-при. — ты же вчера с директором курил? — ну, в честь окончания учебного года, конечно. он говорит, что я буду мыть полы в "whole foods", так себе напутствие, — маккормик хихикает в кулак. — его дочь, кстати, берёт траву по четвергам, нужно бы занести. мидтаун можно выделить пунктиром и написать сверху красным маркером поверх: "нельзя". взять за шкирку, потыкать носом и откинуть куда подальше — сюда ведёт дорожка героина, тихушная поступь отечественной безысходности и тропинка пивных крышек (на несовершеннолетних, скупающих колёса и дешёвое бухло, кажется, всё это место и держится). здесь глубоко зарыта мораль, а лопатой врежут по яйцам. — да, вот только если её отец увидит тебя рядом с ней, то порвёт тебе анус, — крэйг хмыкает и окидывает хмурым взглядом пустующий скейт-парк. славно жить в районе, половина людей которого хотят начистить тебе будильник. знакомьтесь, кенни маккормик — по знаку зодиака овен, по масти король, по жизни лапидарная сука с целым букетом зависимостей (и, вероятно, венерических заболеваний), жизненное кредо которого строчка из песни мси: "i need a witness to my life". в смысле жизни кенни маккормик как-то охуительно прост. — значит, занесёшь ты. — ты так все проблемы решаешь? — сам посмотри: ты весь из себя такой умный, хоть и свои знания понятия не имеешь, как использовать, — кенни хихикает, но тут же замолкает, когда ловит хмурый такеровский взгляд. значение всегда одно: "беги или умри". — ну, к директору. по крайней мере, тебя за поджоги ещё не отправляли. — а ты успел разбить три окна в спортзале — даже, блять, не мячом, — подложить вместо школьного журнала порнуху, подорвать канализацию в женском туалете — что тебе плохого сделали женщины, маккормик? — спалить шторы в актовом зале — четырежды, — украсть гитару из музыкального кружка, и... господи, из-за тебя ввели запрет на металлические приборы в столовой, да? и хоть такер говорил с явным упрёком, вероятно, изо всех сил стараясь прожечь кенни до пепла, маккормик горделиво улыбался. сложно жить, когда единственное из почитаемых достижений — это свидетельство о рождении. пожалуй, пора бы этот список пополнять. — всё в прошлом, — машет рукой и складывает губы трубочкой, закатывая глаза. такер считал это самым ублюдским выражением его лица, и, наверное, был прав, но у кенни побесить крэйга лишний раз — в приоритете. — ты всё равно пойдёшь. — накинуть бы тебе гитарную струну на шею и затянуть. — как ты угадал, что я люблю пожёстче? — ты сейчас полетишь в канаву. — в твой родной край? какая честь. крэйг никогда не раскидывается угрозами просто так — пора бы кенни это понять. ... они и вправду терпеть друг друга не могли. оба ненавидели всё вокруг, но судьба извернулась гадюкой и подло заставила обоих ненавидеть друг друга чуть меньше, чем всё остальное. думаете, как так вышло? что ж. шило в заднице маккормика иногда приводило к любопытным последствиям. крэйг всегда был один. взаимная неприязнь к обществу кипятила его кровь с каждым проведённым в одиночестве годом, въелась под кожу, прокралась к подкорке сознания, застряла в груди дребезжащим и колючим. хочется вырвать с корнем, но приелась тварь знатно, заденешь раз — медленно польётся плавленным серебром сквозь пальцы. он давно научился не беспокоиться по этому поводу: жизненный опыт наглядно показал, в какую задницу тебя могут заманить люди вокруг. жоп в жизни такера вагон и малая тележка, другие ему нахрен не сдались. до одного дня. крэйг ловит подвековые огни интернет-кафе на углу седьмой авеню и роняет голову на стол, покачнув бумажный стаканчик отвратного растворимого, кофе. вдали от дома и людей, где можно погрузиться в себя и захлебнуться под убаюкивающую тихую попсу. такер терпеть не может такую музыку, но что-то колыхающееся в груди заставляет его снова и снова возвращаться сюда по ночам. кажутся, какими-то родными: красный кожзам потёртых диванов под пальцами, грязная шахматная плитка, усыпанная крошками, женщина с огромными кругами под глазами и длинным ярко-синим маникюром, которая здоровается с ним по имени. вероятно, чтобы узнавать такера по каменному еблищу, особых усилий не требуется. — я тебя раньше здесь не видел, — доносится писклявый голос откуда-то сверху. если так звучат ангелы, крэйг готов согласиться быть бессмертным. — плохо смотрел, — кидает он самым отъебись-от-меня-тоном, на который только способен в полтретьего ночи. такер лениво поднимает голову, ощущая, как мир перекручивается на триста шестьдесят и встаёт с треском на место: напротив плюхается худощавый низкий парень с широкой щербинкой меж зубов и кидает скейт под стол. он явно отсюда — таких крэйг определяет сразу, — воняет крепкими сигаретами и кладёт подбородок на руки. наглядный экземпляр человека, от которого мама говорит держаться подальше. — мы из одной школы, — пожимает плечами незнакомец, и майка-алкоголичка скатывается с выпирающей бледной ключицы, покачнув железные супермаркетные скидочные жетоны на шее. — какая разница? — крэйг хмурит пушистые брови и ощущает, как в груди трепещет огонёк раздражения. — господи, тебя что, в ебало ужалили? — по себе не судят. — а ты забавный, — тот прищуривается, подозрительно делаясь похожим на лису. в этом взгляде что-то есть, но настолько мимолётное, что крэйг не придаёт этому значения. — а ты тупой. — хм, — он ерошит растрёпанную солому на голове под чёрной шапкой-бини и, копаясь в карманах широких потёртых джинс, достает пачку сигарет. такер внимательно пилит незнакомца взглядом. в голове назревал вопрос, почему, собственно, он доебался именно к крэйгу. но, оглядываясь по сторонам, крэйг понимает, что в забегаловке посетителей больше нет. скудный выбор останавливается только на нём — вот это неудача. блондин закуривает прямо в помещении и выпускает вонючую табачную муть в воздух. — кенни маккормик, — он протягивает руку с разбитыми костяшками через стол. — здесь нельзя курить, — отвечает, не шелохнувшись, и прожигает ладонь взглядом. — уже можно, — маккормик достаёт откуда-то круглую наклейку с сигаретой, перечёркнутой красной жирной линией. раньше она висела на стеклянной двери входа. "ну какого хуя", — думает крэйг и закатывает глаза, — "какого хуя именно я?" и чем больше он это обдумывает, тем меньше становится смысла. а смысл для маккормика, кажется, отсутствовал полностью. абсолютно бесцельно он шатался по улицам нью-йорка, по нелепой случайности забрёл в кафе у тайм-сквера и просто так приебался к ни в чём не повинному крэйгу. — угостить сигареткой? — не курю. — научишься. кенни маккормик профессионал в хуйне. он, вероятно, был соткан из мема "проститутка, почётный геолог и прочие", таблеток колёс и лошадиной дозой адреналина, который, скорее, тёк по венам вместо крови. сто шестьдесят сантиметров чистого хаоса и сорок один килограмм нефильтрованного пиздабольства. кенни маккормик хуйни не скажет. он ей научит. причём поэтапно, раскладывая всё по полочкам, практикуя и объясняя с таким мастерством, что спиздить чихуахуа у учительницы астрономии больше не кажется плохой идеей. но всё, что связано с кенни маккормиком — это плохая идея. ... крэйг ставит ультиматум, что либо к дочери директора они пойдут вместе, либо он вообще никуда свою задницу не поднимет. и хоть это перечёркивало всю задумку кенни — он соглашается, пройдя три стадии принятия: 1. да блять, — почему я вообще должен идти? 2. так, блять, — я уже понял, что ты тупой, но переться туда я... (обрезано в целях экономии пространства). 3. ладно, блять, — пошли, заебал. дочь директора — барбара стивенс. по кличке блядина, по жизни абсолютно соответствует этому званию. бляди́на, имя собственное, три слога, пять букв, двумя кварталами по белым дорожкам — барбара стивенс. как правило, бебе считали сучарой хронической, и сучарам, вроде как, иметь друзей не полагается, вот только стивенс обросла связями по всему мидтауну, обвила половину города сетями вокруг и захлопнулась мышеловкой. если честно, кенни её таковой не считал (считал только на словах и деньги за наркоту), ведь в его жизни стивенс оставила большой помадный красный отпечаток. точнее, выжгла. она помогала с деньгами, пару раз спала не из жалости и соглашалась выпить вне зависимости от времени суток, обстоятельств и дел. так и получается, что со стороны настоящая стерва, а в душе — святая простота. а ещё барбара любила устраивать вечеринки. чёрт бы её побрал. — это вообще дом? — такер неверяще приподнимает пушистую бровь и хмурится от оглушительной попсы и визгов за воротами. кенни даже не знал, чему завидовать больше: тому, что у барбары частный дом, полностью в её распоряжении, или что у стивенс было достаточно друзей, чтобы наполнить его до краёв. — у тебя всё отлично с глазами, — кенни накидывает капюшон оранжевой зипки и с усилием давит на звонок, что заходится трелью. — какого хуя он такой огромный? ты там потеряешься. — крэйг. — очень низко с моей стороны шутить над твоим ростом? — крэйг, блять. — хорошо, я буду выше этого. кенни шаркает подошвой изрисованных кед и прописывает такеру оздоровительный поджопник. запустился бесконечный механизм: теперь крэйг пинает его. — кто это? — внезапно доносится в динамике под звонком. вздрагивают оба. — это кенни..й! еблан, не в рёбра же! — это какой-то кенни-еблан, его запускать? — я к бебе, — предсмертно стонет маккормик, когда крэйг попадает в солнечное сплетение. — кенни-еблан к бебе, слышал?! — звук прерывает несколько помех, голосов, смех, и, кажется, щелчок открывашки для пива. калитка распахивается с неровным пиканьем. — не кукурузь такой ебальник. — ты даже, блять, на меня не смотришь, кенни-еблан. — интуиция, я тут главный экстрасекс. люди были везде — самый главный такеровский ночной кошмар. непозволительно громкая музыка въедалась под кожу — соседи, кажется, оглохли и не смогли услышать полицию в трубке, — пёстрый калейдоскоп флуоресцентных мигающих ламп, выжигающих сетчатку глаза, разлитая повсюду выпивка и маленькие зип-пакетики, торчащие из горшков для цветов. всё, как любит блядина — колоритно, вырвиглазно и чересчур. кенни сразу же выглядывает из хаотичной толпы симпатичную брюнетку и берёт со стола бумажный стаканчик с водкой. чокается о крэйговское плечо, вручает скейт и приказывает сидеть смирно, пока он не вернётся от бебе. такер же, успевая пожалеть о своём существовании, медленно бредёт к газону у бассейна. — и когда ты вернёшься? — ща, — волшебный временной отрезок. значит, от одной минуты до следующего прилёта кометы галлея. с предрассветным выдохом хлопает пробка от шампанского. солнце пускает сожалеющие лучи в лица нетрезвых подростков, окрашивает землю в полуоранжевый и краснеет с первыми столкнувшимися облаками. крэйг терпеть не может людей, но почему-то именно из-за человека прожигает задницу в какой-то сущей пиздени. парадокс — так бы назвал это такер, если бы под восьми глотками ядренного бухла вспомнил хотя бы свою фамилию. кислота опускается по горлу вниз, ошпаривает, но недостаточно. такер перестаёт думать о том, что здесь делает и кого ждёт — коктейль из водки и радиоактивных отходов определённо отлично справляется с задачей. и где такое месиво барбара только находит? мир уклончиво трескается, когда он роняет голову на плечо. перед глазами — лишь вычурная обложка, плоская экспрессия в чистом лице. ярок — обжигайся и не жалуйся. теперь он понимает, почему люди в толпе танцуют. почему поддерживают прыгающих в бассейн в одежде и не жалуются на блевотную музыку (хотя он не настолько пьян, чтобы желание выкрутить диджею шею исчезло). такеру хочется подняться, но гравитация почему-то ебёт его мнение в рот и заставляет с красноречивым "да что за хуйня?" грохнуться на мимо проходящего громилу. вот теперь крэйг искренне жалеет о своём существовании во второй раз. наживать проблем на задницу — это хобби маккормика, сразу после подрывания женских туалетов. — ты мне испортил футболку, куда ты смотришь, еблан? — басово и совсем не гостеприимно. такер заторможенно мажет взглядом по крутящимся вокруг неоновым огням и останавливается на растекающемся жёлтом пятне по белой ткани. и, судя по содержимому стаканчика, он даже удивляется, почему она не начала плавиться. — ты отвечать будешь, шкет? или мне заставить эту футболку тебя сожрать? — кажется, крэйга взяли за воротник. реальность подначивает выскользнуть из восприятия и отправить такера крутиться в идеаторе восвояси. — я это... случайно, — бурчит он неразборчиво, заставляя громилу ещё яростнее брызгать слюнями во все стороны. нужно же было так вляпаться. случайно, еблански и самоубийственно. обычно в таких делах маккормик спец, и у крэйга есть отвратительный повод гордиться. — ты будешь мне её слезами отмывать, понял? — его притягивают ближе и похлопывают по щеке. из ряда тех движений, когда мать отправляет первоклассника в школу на первое сентября, вот только крэйгу сейчас далеко не восемь. — я тебе ебальник поправлю, будешь миленьким ходить. — слушай, дядь, мне реально жаль, — он пытается вложить в эти слова как можно больше сожаления. — чел, это просто футболка и... и ему разбивают нос. он летит на асфальт, ощущая, как вскипевшая кровь обжигает губы и подбородок. подвековые вспышки расцветают мгновенно, рассыпаются ему на колени разноцветные мушки. они прыгают-прыгают-прыгают в своём радостном, исчезают, чтобы вновь возникнуть ослепительно и невыносимо. заглушается боль в переносице, и крэйгу очень хочется выпить больше, но над макушкой проносится: — ах ты сука! — и отчего-то этот голос кажется ему подозрительно знакомым. когда он открывает глаза, кенни ебашит громиле по голове своим скейтом и отправляет его в нокаут, прямиком в бассейн. и если до этого жизнь крэйга казалась комедией, то маккормик успешно превращает его в снафф-фильм. ... — сильно болит? — если продолжишь трогать, то отвалится. маккормик драматично вздыхает и ложится спиной на черепицу, чувствуя, как холод покалывает сквозь тонкую белую майку-алкоголичку. когда они познакомились, кенни был в ней же. на крыше заброшенного дома культуры гуляет ветер. — футболку ему жалко было, надо же, — маккормик поджигает сигарету и сипит на выдохе: — охуевший. таких надо в скотланд ссылать пачками. — траву хоть отдал? — крэйг пошатывается и изо всех оставшихся сил старается удержаться на краю крыши. не смотреть вниз — точно полетит пулей. — отдал, — кенни затягивается, чувствуя горечь, покалывающее горло. — но вот стоило оно моего скейта? — и разбитого носа. спасибо, что включаешь меня в первую очередь. маккормик хмыкает и ввинчивается взглядом наверх. такер, следуя его примеру, запрокидывает голову и сильнее прижимает к кровоточащему носу окровавленную насквозь салфетку. в ночном небе хочется запутаться и утонуть. крэйг хочет обратиться сыпучими звёздами, хочет побывать каждой из них, чтобы посмотреть на бессонный нью-йорк не с высоты крыши, а оттуда, там, где далеко, темно и спокойно. в затылок прилетает пачка сигарет. — ты что, охуел? — прости, мне показалось, что ты перестал дышать, — кенни обнажает свою щербинку и выглядит каким-то светящимся. наверное, у крэйга уже бред. — какой ты заботливый, подумать только, — крэйг шипит, когда кровь издевательски медленно спускается по горлу и запахивает толстовку кенни на себе потеплее. он жалеет, что не врезал тому ублюдку на месте. наверное, ему не нужно было набухиваться в хлам, а просто смиренно ждать кенни, но одновременно ему хочется выпить и больше. невероятно бесит этот баланс — такой трезвый, что получается думать, но не настолько пьяный, чтобы не чувствовать боли. — ненавижу людей. такер замирает и оборачивается. — чего? — ненавижу людей, — более внятно вторит кенни, осыпая пепел на майку и прожигая её к ебеням матери. — они все идиоты. — ты повторяешь за мной, как моя сестра, — и даже внезапно сам для себя усмехается. — странно слышать это от тебя. скейт и в твою голову отчеканил, что ли? — есть разница, — пожимает плечами. — я верю в людей, но не люблю их. а они не любят меня... как ты там говорил? парадокс? крэйг хмурится и запутывается в своих мыслях. разум раскрутился ураганом, и на пересечениях потока он неожиданно понимает, что сказанное маккормиком — правда. оголтелая, уродливая, неправильная, но правда. с маккормиком хорошо спать. с маккормиком хорошо курить вдвоём, набухиваться до потери памяти, выговариваться на чужих балконах, целоваться до тошноты, но любить — нет. маккормика любить плохо. и оба это знали всегда. такер внимательно следит, как первые лучи рассветного солнца здороваются с утренним нью-йорком. светило пробивается через горизонт нехотя и не спеша, чтобы дать людям сонно потереть глаза. — знаешь, кенни, — крэйг звучит хрипло, — я буду тебя, еблана, любить. — спасибо, — улыбается тот и тушит сигарету о запястье. им нужно быть в школе через два часа.