Афей.

В отдалении от шумных городов и даже самых мирных деревень располагался небольшой посëлок, насчитывающий в себе чуть более трëх тысяч душ. Примерно напополам делилась сфера деятельности жителей: первая половина работала на полях, в отличии от других населённых пунктов такого типа, где сельским хозяйством занималось около двадцати процентов людей, здесь на этом были сосредоточены все пятьдесят. Вторая же половина населения зарабатывала себе на жизнь либо работой в немногочисленных местных школах и больницах, магазинах, либо же в пять часов утра отправлялись на велосипеде на вокзал, откуда на электричке преодолевали путь примерно в сто пятьдесят или двести километров до завода. В общем, ничем не примечательное место. Была лишь одна у него особенность: хоть и полиция здесь орудовала немного, но находится в этом месте секретный пункт скрытой законом западной организации эсперов, об этом не знала даже добрая часть самых вынюхивающих любую информацию и распространяющих слухи о ней людей. Но конечно те влиятельные личности, что имели своих людей везде, хоть и потратив много времени, но выведали информацию о данном пункте. Из конкуренции без приказа лидера туда пролезали максимум самые мелкие пешки организаций и платились за свои действия жизнями. Так один сотрудник некой организации прознал местонахождение главного штаба пункта сосредоточенности эсперов. Находился он в посëлке со своим напарником, который и не дал товарищу совершить опрометчивый поступок. Так они только доложили местонахождение и способ проникновения лидеру организации, который уже знал всë. Он был на пути к ним, ехал в обычном поезде, смотря в окно и читая толстую книгу. Поезд старый, обшарпанная краска иногда отваливается кусками, если не бывает сдираема деревенскими подростками. Внутри так шумно, что кажется, что читать в такой обстановке невозможно, но лидера той организации это никак не касается. Фëдор Достоевский- уже привыкший читать буквально в любом положении. Он постукивает пальцем по христианскому кресту на серебрянной цепочке, висящей на его шее, и перелистывает очередную страницу. За окном угасают летние краски природы, осень выказывает своë желание к власти, и податливое лето уступает ей в этом крайне быстро. Многие деревья уже покрыты жëлтыми листьями, как и земля под ними, ещё не полностью, но устилающаяся золотисто-янтарным ковром. На небе тучи, из-за чего улица кажется намного темнее, чем она есть на самом деле. Время только четыре часа дня, а по цветам природы кажется, что уже все восемь вечера. Поезд, спустя длительное путешествие от большого города до самой ближней к посëлку остановки, останавливается и с громким свистом и грохотом открывает свои двери, дабы обменяться пассажирами с вокзалом. Вошло в поезд несколько человек, вышел- только один. Туман окутывал пустой вокзал, из-за чего ещё сложнее было различать что либо дальше своего носа. Фëдор перед чтением книги проглядел карту местности, и даже после одного просмотра он уже точно знал, в какую сторону необходимо ему идти и как долго, чтобы добраться до нужного ему посëлка. Подчинëнные его ждали его сутками, за это время они успели растратить не только свои деньги, но и те, какими Фëдор оплатил часть их работы. Хоть денег было и мало, но двое мужчин скоро потратили их на алкоголь и развлекались на полную, ожидая Достоевского, от которого надеялись получить большие суммы за нахождение эсперского пункта. Непонятно, на что они надеялись, встречая Фëдора, находясь в абсолютном пьяном состоянии. Сейчас же Достоевский молча преодолевает поля, стелющиеся будто бесконечным пространством, которые невозможно преодолеть особенно человеческими ногами. Сорок километров как минимум было преодолено Фëдором пешком, лëгкую усталость он начал чувствовать только завидев вход в поселение. Издалека казалось, будто это не настоящий город, а игрушка из детского конструктора. Дома с той стороны, откуда подходил Фëдор, все одноэтажные и деревянные, это тот угол, где живут работники полей, садовники и огородники, обеспечивающие в основном себя самостоятельно при помощи свежего нетоксичного урожая. Относительно высокие городские домишки видны чуть далее, за деревянными домами и покрыты сверху тем же туманом, в сторону этого тумана и отправлялся Достоевский. Когда он уже приблизился настолько, что мог различать лица людей, туман слегка рассеялся, после чего возможно было оглядеть деятельность жителей некоторых ближайших домов. Здесь всë выглядело как в обычной деревне: женщины от старого до малого занимались бытовыми делами: стиркой в тазах, обработкой огородов, развешиванием белья на верëвку, натянутую меж столбиков, общались между собой, обсудив за пять минут будто все проблемы мира, они расходятся и о чëм то толкуют со своими супругами или детьми. Из разговора двух таких женщин деревенского поведения Фëдор, медленно и вальяжно идущий по песчаным дорожкам меж домишек, услышал всë о местонахождении своих сотрудников и их похождениях, потому что наломать дров они уже успели и слухи об этом так же распространились, хотя и были уже преувеличены. Достоевского нисколько не удивляло такое положение дел, он абсолютно никак не реагировал на входящую информацию и продолжал путь, дойдя до центра города. Здесь граничили, как небо и земля, сельская и городская жизнь. Граница здесь видна так чëтко, как заметна невооружённым глазом граница между Северным и Балтийским морем. Здесь людей было больше, появлялась техника и каменные строения, от чего деревенская часть жителей, в большинстве своëм, добровольно отказалась. В таком серединном обществе было развито пьянство, люди, страдающие им, валялись на улице или шатались, придерживаясь руками за углы домов. Это был самый необразованный пласт населения посёлка, но, тем не менее, более обеспеченный, чем деревенский. На одной из улиц Фëдор заметил довольно крупное столпотворение, а в промежутках между людьми- своих работников, отплясывающих русские народные танцы на потеху такой же необразованной, как и они сами, публике. Завидев в конце улицы Достоевского они ненадолго замерли, сами не поняв, кто перед ними, почувствовав неопределëнное неописуемое оцепенение и чувство надвигающейся опасности, но всë это прикрывалось беспросветной пеленой алкоголья, затуманившей и ум, и взор, и сердце, и здравый смысл, в силу чего парни просто продолжили свой пляс. Фëдор не стал подходить к ним, вытаскивать из круга и устраивать разборки. Он знал, что когда они протрезвеют, они поймут весь масштаб сложившейся с боссом ситуации и сами прибегут к нему в ноги молить о пощаде. Такое на веку Достоевского как лидера организаций случалось регулярно, так как умных людей не столь много, да и слишком малый процент из них хотел работать на одну из организаций Фëдора- Крыс Мëртвого Дома. Они находили для себя более прибыльные жилы и менее опасные для жизни источники дохода. Сюда же подавались либо единомышленники распространённых взглядов Фëдора, либо те, кому просто некуда больше податься, либо неразумные фанатики чего бы то ни было. И фанатиков таких было много и в этих краях. Взгляды их лишь мельком задели фигуру парня в шапке-ушанке, никого не привлекал странник. Хоть здесь и очень редко появлялся кто-то чужой, оно и понятно, в такой далëкий посëлок никто ехать не намеревается, но если и появлялся, то смотрели на него лишь зеваки, сидевшие на поломанных ступенях своих домов. Фëдор продолжал двигаться вперëд, пока не дошëл до одного из домишек, куда без стука вошëл и кивнул сидящему за столом и разгадывающему кроссворд полицейскому. Народ здесь был невнимательным, и полицейский изначально даже не поднял головы в сторону Фëдора, но когда он всë же соизволил сделать, то узнал в Достоевском весьма известного не только по всей Японии, но и по всему миру, преступника. На лице сотрудника органов выступил пот, в то время как Фëдор без труда отыскал способ входа в скрытую комнату, и уже собирался открыть еë. Достоевский отдëрнул руку от кнопки и подошëл вплотную к полного ужаса человеку за столом. Кровь хлынула из головы кормильца большой семьи, обеспеченной благодаря ему и его труду едой и деньгами. Кровь залила множество важных документов, многие из них были в единственном экземпляре, хоть эти дела и не относились к этому населëнному пункту, но данному полицейскому всегда было интересно разгадывать забугорные дела. Он был предан своей работе, просто там, где всегда было тихо, его настигла кончина. Тело с застывшим выражением страха на лице упало назад вместе со стулом и так и осталось там до прихода полиции, которую Достоевский и ожидал. До этого он быстро выяснил, что дверь в стене, как и эмоции полицейского, поддельная, а настоящий вход на базу находится в кабинете начальника небольшой темницы этого поселения. Для проникновения туда он и ожидал торопящихся на звук выстрела, который Фëдор сделал в воздух, двоих главных полицейских, ибо сотрудников этой правоохранительной организации здесь можно было пересчитать по пальцам. Когда явились полицейские, Достоевский с лëгкостью сдался, имея в своей голове как основной план, так и ещё по несколько дополнительных к каждому его пункту. Темница ни чем не отличалась от обычных домов, случалось, что по пьяни люди вваливались туда вместо своего жилища. Внутри было достаточно чисто, хотя на железном покрытии стен прослеживалась ржавчина. Да и сами железные стены в этом посëлке подозрительны, железо им не поставляли, а добыть сами они его не могли. Документы никакие не заполняли, даже не удосужились разузнать, кем всë таки является человек, пойманный ими. Темница была пустой, сюда сажали людей максимум на сутки, так как не было возможности их кормить и поить так долго, а на один день заточения они требовали еду с родственников или товарищей нарушителя. Достоевского провëл вниз один человек, но наверх он уже не вернулся, а Фëдор, перешагнув через испустившего дух полицейского, будто зная всю темницу как цвет своих глаз, направился к небольшой комнате в центре между камерами. Дверь не была закрыта, замок на ней висел безвольно, придерживаясь лишь ручкой за петлю, как человек, падающий с обрыва в бесконечную бездну. За дверью была сплошная темнота, электричество туда проведено не было, ибо комната эта была настолько малоиспользуема, что практически всеми забыта. На ощупь Достоевским была обнаружена дверь в углу, никак не скрываемая. За ней крылась лестница, спиралью спускающаяся в глубокое каменное подземелье. Всë оно было заполнено ящиками, шкафами и тумбами, содержащими в себе засекреченную информацию обо многих организациях эсперов, как легальных, так и преступных. Фëдор, послав маячок, вызвал на место двух своих сотрудников, на данных момент пьяных в стельку. Когда они явились и им задали вопрос, что они здесь делают, они начали нести такой пьяный бред, что от них просто отмахнулись и сказали идти, куда захотят. Никто и не обратил внимания, что эти незнакомцы спустились к камерам, спустились в секретное подземелье и даже спокойно вынесли оттуда множество папок с бумагами. Фëдор вышел вместе с ними, что заметила полиция только некоторое время погодя. И вот уже по улице шли два шатающихся низкорослых парня, а за ними, сложивший руки за спиной, Достоевский. Сотрудников он проводил до самого вокзала, дал им некие отрезвляющие таблетки и несколько указаний на дорогу, чтобы те не буянили. Секретные материалы парни везли на базу Крыс Мëртвого Дома в Йокогаме, где за их изучение и расшифровка принялось ещё несколько людей. Фëдор же, поглаживая крест на своей шее, возвратился в посëлок, где появилось первое, заставшее его в расплох. Толпа людей деревенской части населения стояла огромной кучей и что-то бурно обсуждала. Увидев его и обратив внимание на его руку толпа взбунтовалась ещё больше. Не успел Фëдор даже руки от цепочки отнять, как оказался в самом центре толпы. Бабы со скалками или вëдрами оставили на нëм даже бóльшие синяки, чем сильные мужчины своими кулаками, натренированными тяжëлой работой. Вскоре он уже не мог держаться на ногах под такой большой толпой и рухнул на землю, в самую грязь лицом. Кто-то принëс доски, кто то гвозди. Пока эти люди сооружали что-то из принесëных материалов, Фëдора продолжали бить по спине и тренировались связывать. Наконец толпа расступилась и поднесли то, что делали за еë пределами. Большой деревянный крест, сооружëнный из заборных досок, покрашенных жëлтой краской. Фëдора подняли на ноги за рубашку, чтобы не касаться его самого, а он и не пытался сделать это самостоятельно. Спустя несколько минут он уже был привязан за руки к кресту и поставлен на ноги. Прибежали ещё несколько людей с горящими факелами и ими они подгоняли Достоевского по пути в бескрайнее поле пшеницы. Если осматриваться вокруг с самого центра поля, то ты не увидишь ничего кроме неба и колосьев пшеницы, даже не колышащихся от ветра. Полная тишина, абсолютная пустота. Будто одиночная камера- самое жестокое наказание для преступников. Прибыв в центр, разбушевавшаяся уже весëлая толпа людей прокопали в земле достаточно глубокое углубление. Палками, камнями и другими тупыми предметами подогнали и помогли Фëдору закрепить в этой ямке низ креста так, что Достоевский оказался в воздухе, не доставая ногами до земли. Люди ещё долго бушевали, били его, били крест, проверяя на прочность и устойчивость, кричали различные оскорбления, основанные на почве их гнева: оскорбление Фëдором Бога путëм верования в последнего преступником. Когда народ наконец начал успокаиваться, у некоторых в головах просыпалась мысль вызвать полицию из большого города, но идея эта быстро подавлялась социальной личностью этих людей, воспитанной как раз таки в такой обстановке. Сами люди так же были верующими, но считали, что убивать, воровать и подобное и прикрывать всë верой- никак не противоречит правилу "не убий, не укради..". Люди расходятся, столпотворение всë меньше и меньше, люди остаются просто посмотреть, что будет делать Фëдор. Попытается сбежать или что-то ещё? Но объект их наблюдений всего лишь приподнимает голову, насколько это возможно, и смотрит на небо. Часами он просто осматривает бескрайние просторы поля, он рассмотрел их дневные краски, дождался вечерних, даже ночными красками уже стали окрашены культуры. Людей вокруг нет, они разбрелись по своим домам, где их ждут семьи и друзья. Многие уже и забыли о том, что сделали с преступником, больше не придут на это место, даже когда услышат об этом снова от ближайшего соседа. Проходят дни, луна сменяется солнцем и так по кругу много раз. Уже почти никто не приходит посмотреть на привязанного Фëдора, во рту которого несколько суток дважды была только дождевая вода. И вот очередной день, ничем не отличающийся от остальных. Всë такая же неизменная пустыня, неизменный воздух и неизменное небо. Во многих местах одежда Фëдора разорвана ещё от первых побоев в день воздвижения креста, в этих местах повреждена кожа и вокруг этих ран хранится запëкшаяся кровь, появившаяся ещё только в этот день утром. Птицы, пролетающие над этим местом, пытаются клевать плоть человека, но практически все, обломившись, быстро покидают это место. Есть в этом теле практически нечего, оно и так было тощим, а после нынешнего голода уж совсем кожа да кости. За всë время Достоевский не произнëс ни слова. Иногда он спал, оставаясь в таком положении, но большинство времени смотрел в одну дальнюю точку, в той стороне далеко далеко находилась Йокогама. Неясно, ждал ли он чего то, вспоминал или продумывал новые планы для подчинëнных, но странно то, что он не предпринял ни одной попытки побега. Побег возможен, хоть и был бы более лëгок в первые дни без состояния голода, но Фëдор сознательно отказывался делать это. Прошла неделя без еды, единственным пропитанием иногда были попадавшие в рот жучки. На горизонте со стороны посëлка замаячила фигура, приближавшаяся к незаметному в бесконечности кресту Достоевского. На таком расстоянии нельзя было различить, что за человек имел намерение надвигаться к забытому месту наказания, Достоевский особо и не глядел на эту фигуру. Человек всë приближался, становились различимы его каштановые волосы и длинный, почти до земли, светло-кофейного цвета свежевыглаженный плащ. Он слегка приподнял руку и помахал ей в направлении креста, привлекая тем самым внимание Фëдора. Улыбающейся персоной, жизнерадостно машущей рукой, был Дадзай Осаму, работник Вооружённого Детективного Агентства. С Достоевским они не состояли даже в дружеских отношениях, Фëдор, как участник двух преступных криминальных группировок, был одним из самых главных врагов организаций направления Вооружённого Детективного Агентства, но самым сильным из всех этих соперников. Очевидно, что благодаря своим связям даже в Крысах Мëртвого Дома, Дадзай, узнав о такой смешной участи самого опасного преступника Японии, тотчас же стал продумывать время для поездки к этому посëлку. Каждый бы захотел посмотреть, как его злейший враг беспомощно болтается на кресте без еды и воды, поедаемый различными животными, проходившими из ближайшего, насколько это возможно, леса. Достоевский слегка приподнял в сторону пришедшего голову. У него уже не было сил смотреть в небо, его постоянно клонило в непонятный сон. За несколько дней, казавшихся Фëдору вечной полосой времени, уже не делящейся на день и ночь, это был первый его посетитель, причëм такой-такой знакомый. Осаму вынул из-за спины небольшую сумку, достал оттуда один из нескольких онигири и протянул в направлении лица Достоевского. Сначала Фëдор из личных соображений и подозрений не собирался ртом брать протягиваемую ему еду, но в конце концов сдался и откусил самый край. Несколько минут ещё они так и стояли в тишине, Дадзай держал онигири, а Фëдор периодически откусывал по чуть-чуть. Когда с одним лакомством было покончено, Осаму, уже уставший держать руку в таком положении, отложил сумку к основанию креста, а сам, вскинув руки к небу, изо всех сил упал на землю. Совсем недавно прошёл дождь, так что вокруг была грязь и вязкая земля, а на месте приземления Дадзая- лужа в неглубоком углублении, протоптанном ногами деревенщин. Осаму сел, опëрся на свои руки и вытянул ноги, уставив взгляд на Фëдора. — Сколько дней сколько зим, а и года не прошло, Фëдор, - Осаму заговорил первым, так как сам питал яркий интерес к ситуации, произошедшей с Достоевским, о которой сам детектив не слишком то и был осведомлëн, и даже догадки его были слишком поверхностными. Уж слишком всë не сходилось с тем, кем являлся Фëдор, и какой силой он обладал. — Не знаю, сколько у вас лет и зим, а у меня только благодатная дождливая осень, - вспоминал Достоевский о прекрасных трëх днях дождя за всю неделю, когда он мог хотя бы немного напиться. Фëдор, одурманенный своим времяпрепровождением без людей, ведь даже такому преступнику нужен кто-то, с кем можно поговорить, поведал своему собеседнику у том, что приключилось. Рассказывал он в подробностях, иногда прерываясь на то, чтобы откусить от онигири, который снова достал Дадзай. — Почему ты не попытался сбежать? У тебя есть на то причины и тебе было бы легко это сделать, - Осаму расхаживал вокруг креста и рассматривал лист бумаги, вынутый из рабочей, принесëнной с собой и поднятой с земли сумки. — Знаешь, я видел Иисуса, - Достоевский поднял глаза к небу, обводя его затуманившимся взглядом. — Умирал от голода, или это был голос твоей совести? - Дадзай слегка улыбнулся уголком губ и вернул документ в сумку. — Он говорил, что простит мне все мои грехи, что бы я ни делал. Только было одно условие, я должен ждать. Через некоторое время я буду чист, - глаза Фëдора сомкнулись, пока Осаму ещё что-то говорил, первый резко погрузился в сон. Дадзай, заметив это, помахал перед лицом Достоевского рукой и убедившись, что тот спит, детектив достал оставшийся онигири и положил перед крестом так, чтобы Фëдор видел его, но, очевидно, никак не мог достать. Дадзай, в последний раз взглянув на Фëдора, против ветра медленным шагом возвращался к вокзалу. Двое суток не мог очнуться Достоевский, половину онигири уже растащили жучки, но животные или птицы, всë ещё поклëвывавшие иногда совсем исхудавшего парня не притрагивались к подарку врага жертвы общественного осуждения. Проснувшись, Фëдор естественно в первую очередь обратил внимание на остатки еды впереди себя. Эта картина впервые за всë это время напомнила о настоящем голоде, который испытывают люди во время бедствей различного характера. Достоевский впервые почувствовал, будто органы внутри него сжимаются, а кожа огибает рëбра, чему не препятствует почти отсутствующая мышечная масса и помогает излишняя, увеличившаяся в следствии отсутствия питания, нездоровая худоба. Небо было серым, казалось, что скоро начнётся затяжная гроза. Вокруг было пусто и ветренно, ни единой мошки не было заметно рядом. Уже даже зажившие раны на плечах начали кровоточить и так ныть и зудеть, будто кости Фëдора вырезают прямо из живого тела. Единственные деревья, которые можно было видеть вдалеке, и те оба повалились под воздействием неведомой силы. Гроза началась. Она рвала и метала всë вокруг, ударяла в жилые дома посëлка, отдельные участки поля, гремела даже вдалеке вдалеке, будто распространялась на всю планету. Те самые жители, что бросили Фëдора на произвол судьбы в том пшеничном поле, выбегали из домов и стремились скрыться где то. Некоторые полегли под ударами электрических божественных мечей, пока бежали к ближайшему, но столь отдалëнному лесу, или пока старались спрятать все ценные вещи в доме в погреба, но в итоге всë строение превращалось в руины. Стихийных бедствий такого масштаба ещё никогда не случалось в этих краях, они всегда были чисты и забыты, жили в своëм темпе и будто совсем на другой планете, практически все глобально отделëнные от социума других областей. Особо в сложившейся ситуации нас интересуют жители посëлка с деревенским порядком, которым сейчас остаëтся лишь молиться и молиться, ведь молнии всë больше и больше сужают круг своих ударов к центру их района поселения. Половина их домишек уже хотя бы частично повреждены, а люди, что смогли выжить, спрятались в погребах и ждут окончания бедствия. Ждать им пришлось долго, ещё два дня гроза шла непрерывно, а ещё пять дней проявлялась временами, и тогда все оставшиеся жители в ужасе сгребали любую еду и скидывали в погреб, дабы в любой момент спуститься туда на неопределённый промежуток времени. Так и прошла ещё одна неделя, но так прошла она только у деревенщин, а сейчас мы снова вернëмся в середину ныне полуразрушенного поля пшеницы. Во второй день грозы Достоевский почувствовал резкую боль в лëгких, часто стал кашлять кровью, в его конечностях появилась нередкая дрожь, которая ощущалась ещё болезненнее из-за верëвок и неизменного положения тела уже более полной недели. В третий день Фëдор начинает периодически терять сознание, но не чувствует боли внутри, что должно свидетельствовать об улучшении состояния, хотя Достоевский сам понимает: факт того, что больше недели он прожил на одном лишь маленьком количестве небольших онигири- уже очень странно и неестественно. Ещё несколько дней гремели молнии и гром, но состояние Фëдора улучшалось. Из всех неприятных последствий ситуации осталось только обострëнное чувство голода. Наступает последний день громового периода, начинается такой сильный ливень, словно целый Тихий океан проливается с неба. Электрические столбы перестали светиться в небе, и наконец последний попал в свою изначальную цель. Фëдор был сбит с креста, и упав абсолютно перестал дышать. Не подавал он никаких признаков жизни. Даже после всего, что он пережил, он не был достоин хорошего конца. Солнце вышло из-за туч, жители стали понемногу появляться на улице и стараться как только возможно восстановить хотя бы часть потерь посëлка. Так как в ходе грозовой атаки погибло очень много жителей, пусть и немногочисленного посëлка, люди выбрали местом для обособленного кладбища часть поля, которую единогласно решили приготовить специально для этого. Часть людей отправились в поле выбирать территорию, а другая- искать тела, раскапывать их из обломков зданий и пытаться опознать. Когда первая группа прибыла в бывшее поле, служившее источником пропитания для всех живущих здесь, они увидели то, что явно должно было повергнуть всех здравомыслящих в ужас. Мало того, что всë пространство было изрыто глубокими и широкими пробоинами от ударов молний, но и вся пшеница, даже та, которая находилась вдалеке от всех ударов, вымерла. Вымерла с корнями, этот урожай было бессмысленно собирать снова, поле стало обычным огромным рассадником засохших сорников, которые кричали о том, что это навечно. Некогда солнечный и радующий глаз любого человека посев превратился в хаос из травы коричневых и фиолетовых оттенков, присыпанной землëй и в некоторых местах обгорелой. Посередине поля стоял высокий столб дыма, казалось, что доходил он до самого неба. Он невольно приковывал взгляды вышедших на улицу местных жителей, но те не решались приблизиться, считая, что это может стать спусковым крючком к каре Божьей. Небо имело те же оттенки, что и трава на земле, а точнее, то, что напоминало еë, раньше разраставшуюся здесь. Небосвод был слегка покрыт дымкой, вскоре перешедшей в туман. Кладбище на краю, подальше от столбы дыма и поближе к деревне, было организовано и ограждено деревянным забором, что был любезно предоставлен жителем одного из разрушенных домов, под досками которого покоилась часть его семьи. Забор был высоким и практически идеально плотным, создававшим стену вокруг ныне проходящей похоронной церемонии. Вместо плит над могилами воздвигали обычные большие камни, на которых либо были выбиты имена умерших, либо были прикреплены доски, на которых уже вырезалось не только имя, но и фамилия, дата рождения и смерти. В итак небольшом посëлке сильно сократилось население, погибли от старого до малого, из-за чего было потеряно большое количество рабочих. Но оставшиеся рабочие в большинстве своëм потеряли работу- поле, и им придëтся искать новый способ прокормиться, или же создавать новые посевы в противоположной стороне от столба дыма. Но всë это в будущем, сейчас у них более важные проблемы, а именно сосредоточить все ресурсы на восстановлении деревни. Когда похороны подошли к концу и все стали расходиться, к старосте деревни подошëл маленький мальчик, оторвавшийся от своих родителей, и схватил первого за край плаща. Староста остановился и удручëнным взглядом вопросительно посмотрел на мальчика. — Мацуура-саан, сходите со мной в поле, родители не пускают меня к столбу дыма. А с вами точно пустят, вы ведь здесь главный! - мальчик начал подпрыгивать и указывать пальцем в сторону поля. — Асано-кун, побойся Бога, - староста опустился на колено лицом к Асано- Это его сигнал к тому, что нам нельзя делать ничего плохого, а иначе плохо будет нам. — Тогда, если вы не сделали ничего плохого, почему боитесь подойти туда? Или вы уже сделали плохо и разозлили Бога? Мацуура на секунду задумался, но быстро попросил мальчика вернуться к родителям, которые были явно недовольны их беседой. — Хорошо, дядюшка Мацуура-сан, только сходите к столбу, пожалуйста, - Асано убежал к своим родителям и они отправились в один из выстоявщих во время бедствия дом. Мацуура встал и отряхнул штанину, которую всë равно придëтся стирать из-за того, что коленом он наступал в вязкую грязь. Мужчина сообщил бродившим рядом полицейским ждать его час, если за час он не вернëтся- идти за ним, на что они согласились и благополучно забыли через пять минут после его ухода. Под ногами старосты хрустели бывшие колосья, словно хрупкие останки костей, но туман, по мере приближения мужчины к дыму, отступал, будто намеренно открывая дорогу и поощряя идушего по ней человека. Достигнув столба дыма, а точнее места, где он должен был быть, Мацуура потерял его из виду и снова увидел только справо от себя снова в конце поля. Он решил, что сбился с пути, и направился уже в ту сторону. Но и дойдя туда он обломался: дым снова переместился, что уже стало напрягать старосту, но он продолжал преследовать дым. Он прошёл ещё четыре точки появления необходимого ему объекта и наконец отправился к шестой. Темнело, уже явно прошло больше часа, но даже если полицейские и искали бы его, то не нашли бы из-за постоянных перемещений и тумана, который не расступался перед другими жителями, считавшими это поле спасением от Судного дня, пытавшимися хоть ненамного проникнуть сквозь завесу к столбу дыма. Мацуура, подойдя к растворившемуся дыму наконец увидел крест, на котором Фëдора уже не было. Пока мужчина не посмотрел на землю он думал, что преступник сбежал, но тут же мимо него промчался ворон, и сев на тело Достоевского стал непринуждённо его поклëвывать. Мацуура отпрянул, сделал несколько шагов назад и впился взглядом в лежащее на земле тело. Смотрел он недолго, вскоре он отвернулся и поспешно вернулся в деревню. Жители столпились вокруг него, расспрашивая о поле и ожидая каждый выгодного, совпадающего с их мнением ответа. Мацуура был в ступоре ещё долгое время и обдумывал что-то. Он не общался ни с жителями, ни с семьёй, ни со строителями, которым он одним взмахом руки поручил бросить все силы, коих было, естественно, немного, на восстановление церквушки в самой середине деревенского сектора, благо она почти не была повреждена. Реставрация продлилась всего несколько дней и по завершении этих работ Мацуура созвал деревню на общий совет. Все собрались у порога церкви, староста уже был внутри и открыв старые деревянные двери здания заговорил с земляками: — Что по вашему есть война? - толпа после перешëптываний выдала ответ: «Война нарушает закон Божий, убить вторженца- верно, но в то же время грешно» Староста продолжил свою речь: — Что же важнее для вас, следовать только глядя на выгоду, или посмотрев на законы Божьи? - тут люди уже абсолютно без колебаний согласились с тем, что слова Бога важнее всякой выгоды. — Разгневался Бог на нас, послал неурожай и беды небесные на землю. Нарушили мы закон Божий, убили, не заметив того, хоть и «не убий» написано в книге Священной. Людей ворующих карать должны не мы, простые грешники, сим должны заниматься люди специальные, что по книгам, любезно предоставленными Богом, учились. Каждый имеет право верить в Бога нашего, Бог же сам решит, чего будет достоин этот человек после смерти. Все мы грешны, а сейчас покрыты ещё большим слоем тьмы. - жители молча слушали речь старосты, склонив головы и сложив руки на коленях. Они шептались ещё несколько минут, после чего разошлись по домам, ибо стемнело, а дети ожидали своих родителях под окнами закрытых домов. Первая спокойная ночь прошла за ближайшее время, но на душе не было так тихо ни у кого. После наступления рассвета, люди, взрослые и даже совсем маленькие дети, не сговариваясь направились к церкви. Внутри они обступили Маууру, что сразу после своей вчерашней речи заперся в церкви и неустанно молился. Все опустились на колени и наполнили церковь звонкими молитвами, от которых всë вокруг расцветало. Колосья на поле стали здоровее, тучи разошлись. Асано, единственный человек, оставшийся на улице, улыбнулся и побежал в поле, растворившись в воздухе у самого креста. Прозвенели колокола и рухнул крест на тело Фëдора. Грехи искуплены, души спокойны.