В ночь перед Рождеством

             После затянувшейся миссии дрыхла если не вся база, то точно ее значительная часть, и плевать все хотели на предстоящее Рождество со всеми его вытекающими: сон был дороже каждому солдату любого праздника или якобы какой-то важной даты для гражданских, будь то день рождения, день победы черт знает где над черт знает кем или любой другой день, принятый общественностью за торжественный. Такого мнения придерживались, разумеется, не все военные, а лишь те, кто уже пожил эту жизнь, познал за долгие годы прелести автоматной очереди (после чего всегда начинало ныть плечо), дни без отдыха в окопах и чащах, множественные вывихи, синяки, ссадины… Ну, в общем, до конца этого списка идти так же долго, как до Китая раком, поэтому, сделав вывод, можно с точностью сказать, что солдаты старой закалки терпеть не могли праздники и шумные вечеринки, отдавая предпочтение наилучшему отдыху после боя. Сну, конечно же.       В число таких военных входил Гоуст, который вторые сутки непробудно спал, заперевшись в казарме на все замки подальше от предновогодней суеты и постоянно мелькающих между коридорами базы солдат. По просьбе капитана никто и не думал его будить, ведь Гоуст возглавлял миссию и замотался хуже остальных. Если сам проснется до Рождества и соизволит выпить за компанию, то было бы славно. Такой теории придерживался МакТавиш, умоляя всех богов заставить Гоуста подняться. Если не проснется, то не страшно — новогодние отпускные длятся около недели, и у Джона будет предостаточно времени, чтобы провести их вместе с лейтенантом. Думал так Соуп, пока не настал день Рождества, а Гоуст все никак не просыпался. Шутливые мнения товарищей о том, что лейтенант там так и помер, МакТавиш быстро пресекал или бурной реакцией, или фырканьем, или снежками в голову, если он с сослуживцами был на улице.       Один раз от такого снежка Гоуст и подорвался с койки, когда услышал характерный шлепающийся звук в окно. Кто-то из солдат наяривал ранним утром друг в друга снег и, походу, нечаянно замахнулся не по той траектории. Лейтенант быстрым движением надел черную балаклаву и попавшийся под руку комплект одежды, а затем вышел из казармы в коридоры. Он понимал, что проспал слишком много, и его тревожило, что за эти полутора суток что-то могло произойти. Но несмотря на смятение, темные глаза солдата профессионально не выражали ничего, кроме холодного спокойствия.       Которое тут же испарилось, когда взгляд Гоуста ошарашенно зацепился за маленькую девочку в голубом платьице лет четырех, которая радостно выбежала из-за угла, держа в руках военную мини-модель вертолета из металла, как детскую игрушку, пробежала мимо вдоль коридора, что-то жужжа себе под нос, и завернула прямо в кабинет Прайса. Гоуст немигающим взглядом проследил весь ее путь и направился в нужную сторону, где-то на подкорке сознания объясняя увиденное тем, что, возможно, он еще лежит в кровати и видит очередной сон. Вот только дети ему никогда не снились.       Как только Гоуст перешагивает порог кабинета, в него моментально врезается Прайс, на руке которого сидела та девчонка, все еще играющаяся с макетом военного вертолета в руке. Капитан что-то яростно и взволнованно объясняет собеседнику по ту сторону телефона и не придумывает ничего лучше, кроме как суетливо пересадить ребенка на сгиб локтя лейтенанта и быстро покинуть помещение. Гоуст и сообразить ничего не успел и только лишь машинально подхватил девочку так же, как если бы капитан быстро всучил ему огромную кипу документов или папок толщиной в несколько сантиметров, как любит это делать. Лейтенант почти растерянно оборачивается на Прайса, но тот уже заворачивает за угол.       Гоуст опускает взгляд на девочку, которая завороженно рассматривает большими голубыми глазами его балаклаву с черепом, и даже тыкает пальцем в этот узор, совсем не испугавшись такого грозного вида военного. Гоуст хмурится и молчаливо шагает в кабинет.       И когда он заходит вглубь, то окончательно ловит дереализацию, ведь даже в его ночных кошмарах была хоть какая-то логика и здравый смысл с сюжетом, а здесь… Здесь, где в кабинете капитана кругом мельтешат дети ясельного и детсадовского возраста, Гоуст совсем теряет нить понимания происходящего и просто пялится на Соупа с Газом, которые сидят на столе Прайса, параллельно развлекая детей вокруг и что-то смотря в телефонах.       — Эта елка с меня ростом и она маленькая! — Джон разочарованно листает уже, наверное, пятидесятое объявление в интернете, пока Газ держит на коленях пятилетнего мальчика, рисующего каракули карандашом прямо в документах капитана.       — Ты баобаб что ли хочешь найти? — Газ присвистывает, когда Джон ему показывает новое объявление с пятиметровой елью, — Джон, ты эту хуйню будешь устанавливать сам, я помогать не буду, — Газ тут же получает от Соупа по губам, МакТавиш кивает на рисующего ребенка.       — Если Прайс узнает, что ты материшься при них, то он сам тебя в баобаб перешлифует, идиот.       Как только в поле зрения Гоуста появляется Джонни, его взгляд мгновенно смягчается, а светлые брови неосознанно расслабляются. За время его отсутствия никто не попал в беду и все были в порядке, и это не может не радовать. Радость, лейтенант, конечно же, не показывает, отдавая предпочтение стальному, но все же спокойному лицу.       — А вот и дядя Гоуст, — Джонни так широко улыбается, увидев Саймона, что на его белых зубах видны блики от ярких лучей зимнего солнца за окном. МакТавиш завороженно засматривается, как лейтенант жмурится от этих бьющих лучей, словно сонный кот, как бережно держит маленькую девочку, которую едва знает, даже замечает недоумение в его глазах, смешанное с любопытством и растерянностью. Помнится Джону, что он ни разу не видел в Гоусте сразу несколько таких чарующих его эмоций.       К лейтенанту подбегает целый табор маленьких детей, каждый из которых крепко начинает обнимать его за ноги.       — Дядя Соуп про вас много рассказывал! Вы такой крутой!       — Это правда, что однажды вы спасли ему жизнь?       — А вам не страшно прыгать с вертолета?       — Это про него говорили, что он там так и помер? — С этим вопросом оборачивается к Газу и Соупу менее эмоциональный мальчик и вновь поднимает голову на солдата, которого облепили со всех сторон.       Глаза Гоуста сужаются от этого вопроса, и он возмущенно переключается на своих сослуживцев, требуя объяснений. МакТавиш тут же замечает этот предупреждающий грозный взгляд.       — Элти, ты не так понял! — Джонни откладывает телефон и поднимает ладони в жесте капитуляции, начиная глупо лыбиться, — мы все просто думали, что ты встанешь после Рождества. Но я рад, что ты проснулся раньше! — Соуп чертыхнулся про себя, когда упомянул «я рад» вместо «мы рады», но, кажется, этот ответ удовлетворил Гоуста даже больше, чем Джон ожидал, судя по расслабившимся плечам лейтенанта. Кто бы что ни говорил, но Соуп успел сильно соскучиться, пока Гоуст досыпал свои часы после миссии.       Не проходит и пяти минут, как капитан возвращается обратно, тихо выругнувшись напоследок в трубку. Он прогоняет жестом Соупа с Газом со стола и садится за него, после подперев подбородок костяшками. Замечая на себе взгляд Гоуста, фигура которого уже олицетворяла кричащий знак вопроса, Прайс успокаивает дыхание и пальцем манит девочку с вертолетиком себе на колено, и та поспешно спрыгивает с руки лейтенанта.       — Моя дальняя родственница попросила присмотреть за ее ребятишками перед праздниками, а я у нее в долгу, не мог отказать, — девочка довольно усаживается капитану на колено, и тот мягко забирает у нее прототип вертолета, предложив вместо него карандаш и листки документов, ведь так ребенок точно ничего не сломает, — но кто ж знал, что я в это время работать буду. Пришлось взять прямо на базу.       — Это опасное место для них, кэп, — голос Гоуста хриплый ото сна, и он прокашливается. Дети медленно рассеиваются от него, и лейтенант облегченно вздыхает. У него было мало подобного опыта, и не хотелось бы кого-то напугать или обидеть.       — Мы закрыли все склады с оружием и боеприпасами, уложили на дальние полки все важные документы и оградили несколько корпусов, чтобы никто не заблудился. Я и сам иногда теряюсь в тех катакомбах, — девочка сильно тянет своей ручкой Прайса за бороду, отчего кэп охает, морщась, — ай! Малышка, она же настоящая…       Гоусту все это начинает напоминать утренник в детском саду.       — Первая проблема в том, парни, что Лассвел сегодня утром уехала на совещание и посидеть с ними не сможет, — солдаты удивленно устремили взгляды на капитана, и Гоуст почему-то догадывается, какой будет вторая проблема, — а вторая проблема в том, что сейчас меня тоже вызывают на это совещание, и вернусь я только к концу дня.       Гоуст про себя простонал. Это будет чертовски сложный день. Он садится на диван неподалеку от стола и наблюдает за детьми, с активностью которых будет справиться непросто. Как минимум не только потому, что не уверен в способностях Джонни и Кайла, но и в своих тоже. О чем вообще разговаривать пятилетним малышам с взрослыми военными?       — Так, — Прайс начинает собираться, — их надо накормить, желательно вовлечь в совместное украшение базы к празднику (да, все делается в последний день), проследить, чтобы никто не пострадал и чтобы я всех пятерых вернул живыми. Гоуст за старшего, — лейтенант повторно простонал про себя.       — Есть, сэр! — Оба солдата встали по стойке смирно и отдали капитану честь, и дети последовали их примеру, что выглядело со стороны весьма забавно.       Газ сразу же последовал за капитаном, чтобы якобы проводить старика до машины, но его ложь быстро вычислили. Кайл просто отлынивал от обязанностей. Джонни садится на диван к Гоусту, соприкасаясь с ним бедром, и пытается держать себя в руках. Он впервые видит настолько растерянного лейтенанта, а причина этой растерянности только сильнее заставляла Соупа перестать сопротивляться эмоциям и наконец отпустить какую-нибудь шутку или ехидный комментарий.       Но постепенно диалог Саймона и детей начинал набирать обороты, и Джонни выругнулся на себя, поняв, что очень и очень недооценивал своего лейтенанта. Несмотря на свою молчаливость, краткость и мрачность он смог буквально очаровать этих детей. И Джонни тоже, но он пока что не признавался себе в этом. Аж в какой-то степени обиделся, ведь даже с ним Гоуст не разговаривал так ласково и нежно, и, самое главное, много. А ведь МакТавиш по крупицам строит свою связь с этим человеком, каждый раз немного подбираясь все ближе и ближе, надеясь растопить каменное сердце. А топить, оказывается, и нечего, Джонни нужно было просто родиться пятилетней девчонкой, чтобы получить от лейтенанта хорошее слово и добрые улыбающиеся глаза.       Ревнует ли Джон? Конечно, нет!       Ну, слегка.       Понимая, что откровенно пялится, МакТавиш делает вывод, что ему на некоторое время нужно отлучится, чтобы не расплыться в лужицу прямо на диване и не упасть в грязь лицом.       — Я пойду, элти, — чтобы сильно не напрягать Гоуста, Джонни нагибается и берет за руки двух маленьких мальчишек с собой, — ты пока взбодрись, а мы пойдем украсим что-нибудь на базе к Рождеству. Прайс нам целые коробки новогоднего декора завез, — последнее предложение сильно воодушевило детей, и мальчики весело последовали за сержантом.       Гоуст же остался с одними девочками и молча проклинал Джонни, ведь совершенно не представлял, о чем с ними можно было поговорить.       Три девчонки не старше пяти лет пристально наблюдали за тем, как трое пацанов скрылись за дверью, и после полностью переключили внимание на Гоуста, подобравшись к нему ближе на диван и понижая голос до полушепота.       — Дядя Соуп вас любит! — Девочку в голубом платье поддержали две других, быстро кивая, — он на вас сейчас смотрел и даже не моргал!       Гоуст был готов к абсолютно любому откровению, на которое только был способен детский мозг. И это последнее, что он был готов услышать.       — Ты преувеличиваешь, милая.       — Но я говорю правду! Честно-честно! — Она поудобнее усаживается на бедро лейтенанта, и тот себя чувствует одним из главных героев в этих ваших девчачьих детских секретиках, — а пока вы спали, он столько говорил! И все о вас, представляете? — Гоуст сглатывает, стараясь не подать виду, что этот самый секретик ему неимоверно льстит.       — Я просто его начальник, и он старается брать с меня пример, — и не соврал, это было правдой.       — Когда он рассказывал про своих друзей, мы узнали совсем немного, — девочка постарше в розовом комбинезоне включилась в тихий разговор, — а когда начал про вас, то мы уже уставали его слушать! Просто… — девочка пытается подобрать нужное слово.       — Балабол? — Гоуст тихо хмыкает.       — Да, балабол! Мы теперь все про вас знаем! Все ваши миссии! Все ваши награды и даже любимый чай! Он говорил, что вы просто кажетесь злым, а на самом деле вы добрый, хороший, сильный, умный, красивый, смелый…       — Он назвал меня красивым?       Девочки в ответ закивали почти синхронно. Внутри Гоуста что-то зашевелилось.       — И вы тоже его любите!       Гоуст от такого заявления опешил снова. Он всегда знал, что дети читают людей насквозь, потому что сами они чистые, невинные и невероятно эмпатичные. И неужели одного нервного сглатывания или движения брови под балаклавой было достаточно, чтобы малышки сделали такой вывод?       — Но вы не бойтесь, мы ему не расскажем, — Гоуст тихо смеется то ли от облегчения, то ли от сожаления, — но вы обязательно должны признаться ему!       Лейтенант не может сказать точно, как ему удалось повернуть диалог в другое русло, чтобы перестать нервничать под натисками этих маленьких сводниц. И сам себе не может поверить, что разговоры о куклах, платьях, босоножках, мальчиках в садике (сколько же он узнал про измены и тайные поцелуи), мороженом, феях, цветочках… В общем, опять до конца списка, как до Китая раком. Короче, сам себе не может поверить, что эти темы ему даются куда легче, чем... Джонни. Он будто бы терял слова, когда упоминали имя сержанта, поэтому быстро старался переводить тему на более спокойную. Девчачью, но спокойную.       Он меньше говорил и больше слушал, иногда давал какие-то комментарии, стараясь уделить внимание каждой из трех. И даже не заметил, как снова погрузился в дремоту.       Смеркалось. В зимнее время темнеет рано, поэтому лучи закатного солнца уже постепенно прятались за горизонт и густые облака, уступая место рождественскому вечеру. Джонни медленно открывает дверь в кабинет капитана, желтая полоска света проникает в темноватое помещение и частично падает на крупную фигуру солдата. МакТавишу хочется завизжать от увиденного, но он останавливает себя.       Лейтенант спал, сидя на диване и держа рукой девочку в голубом платье, которая положила голову на его колено. Вторая девчонка обматывала вокруг шеи Гоуста белую мишуру, а до этого, видимо, уже успела где-то отрыть оленьи рожки с помпонами и нацепить мужчине на голову. Другая устроилась с обратной стороны и воодушевленно раскрашивала большую татуировку на руке лейтенанта маркером, засучив рукав толстовки. Одним словом, Гоуст был похож на заебанного любящего отца.       — Эй, мелюзга, — Соуп тихо зовет девочек и манит их рукой, — идем ужинать! Пусть отдохнет, — Джон прикладывает указательный палец к губам, чтобы дети вышли тихо и не разбудили Саймона.       К которому Джонни тоже хотел прильнуть под сильную руку и заснуть вечным сном, честно говоря.       В столовой базы к вечернему времени уже столпилось достаточно много солдат, а украшенные гирляндами и новогодними венками мебель и окна придавили этому секретному и опасному месту частицу сказочности и таинственности. По крайней мере, так Джону сказали дети, которых он усадил вместе с собой за небольшой столик. Вот только несмотря на поздний час (а Джонни с утра давился только сендвичем с кофе, ибо не лезло), МакТавиш с трудом откусывает мясо и нервно проглатывает почти целиком, не испытывая и намека на голод. Из-за этих малышей.       — Вот вы не верите, а дядя Гоуст вас правда любит! — Девочка продолжает, и Джонни снова давится, прося девчушку говорить потише, и та понижает голос, — вы не бойтесь, мы ему не расскажем. Но вы обязательно должны признаться ему!       Несколько минут Джонни молчаливо наблюдают, как дети уплетают приготовленные поварами незамысловатые блюда (это как-никак армия, а не ресторан), и не может избавиться от мысли, что ему просто необходимо побыть с Гоустом наедине, подальше от детей и суеты, потому что эти девчонки ненарочно заставляют генерировать мозг Джонни самые нелепые и буквально тупые признания прямо под Рождество, прямо Саймону в лицо, прямо сегодня, прямо…       Вспомнишь лучик, вот и солнышко.       Джонни замечает его фигуру сразу издалека, но что-то было не так.       Господи, он даже не снял эту пушистую мишуру и эти до ужаса очаровательные плюшевые оленьи рожки. Если забыл, то Джонни и напоминать не будет. Если не забыл и оставил специально, чтобы не расстроить малышек, то это действительно настоящий мужской поступок.       Саймон садится напротив Джонни, и сержант неосознанно заливается краской, когда вспоминает слова девочек. И когда чувствует колено напротив, мягко, но настойчиво прижимающееся к его собственному под столом.       — А мы здесь подарки обсуждаем. Дядя Соуп сказал, что подарит вам себя в ленточке, — Гоуст поднимает взгляд на Джонни и видит его довольную ухмылку в небольшом оскале. Подобные подшучивания стали для них нормой, и лейтенант не придает этому комментарию большого значения, беря вилку в руку и насаживая на нее кусок говядины.       — Прайсу хотел подарить набор с коллекционными сигарами, Лассвел — два билета заграницу, Роучу, Алехандро, вот, думаю пока… И родне тоже что-то надо! В следующем месяце уже к своим поеду.       — А Газу? — Гоуст закатывает балаклаву на нос, обнажая губы и легкую отросшую щетину.       Джонни сглатывает, но делает непробиваемое табло.       — Хуев ему в жопу! Для профилактики, бля, — Джонни видит тут же потемневший взгляд Гоуста и сжатые челюсти, прямо намекающие, что сейчас совсем не подходящее место для брани. И чувствует легкое давление его колена под столом. Джонни тушуется, но не сдается полностью, — да он мало того, что уехал с Прайсом, так еще и елку маленькую хочет! И чует моя… мое сердце, что сейчас он в городе и уже оплачивает какую-нибудь милипиздр… маленькую елку, которую с расстояния трех метров не видно уже будет. Тем более…       Соуп снова заговаривается, и это замечают все. Гоуст тяжело вздыхает от количества этих слов, и каждый из малышей, наблюдая за лейтенантом, повторяет его вздох, но уже более театрально и страдальчески.       Но Гоуст никогда не признается себе, что тайно наслаждается каждой фразой, каждым вздохом МакТавиша и, чтобы не засматриваться, начинает есть, направляя глаза ниже, в тарелку.       — Дайте я! — Кажется, девочка в голубом платье точно нашла в лейтенанте родственную душу, потому что снова не остается в стороне и ближе всех подсаживается к Гоусту, осторожно выхватывая из руки солдата вилку с насаженной на нее едой. Саймон воспринял это как требование и без пререканий чуть повернулся к ней корпусом, готовясь открыть рот.       Джонни заткнулся только тогда, когда собственными глазами увидел картину, которую не смог бы запечатлеть даже в собственных снах.       Гоуст раскрывает губы, отчего Джонни перестает дышать, и послушно захватывает ртом еду, после чего девочка деликатно вытаскивает пустую вилку и тычется ею в тарелку, чтобы снова насадить пищи. Видя недоуменный взгляд МакТавиша, девочка улыбается и хихикает.       — Дядя Прайс говорил, что все вы заботитесь друг о друге, помогаете и поддерживаете, — она снова кормит Гоуста с вилки, — вот и мы тоже. Кто же о вас позаботится, когда мы уедем?       Лейтенант проглатывает еду и удовлетворенно смотрит на сержанта, который заливается краской и, кажется, даже завидует. Вот только Гоуст не мог понять, кому.       — Обещаю, что я позабочусь обо всех, малышка, — хмыкает Джонни и устремляет взгляд прямо на лейтенанта, который отчего-то нервно сглотнул, — и о дяде Гоусте тоже. Можешь не переживать.       — Обещаете?       — Честное сержантовское, — Джонни делает лицо и голос нарочито серьезными, чтобы ребенок точно поверил его словам. Да он, по правде говоря, и без обещаний готов заботиться о лейтенанте, да вот только тот позволяет редко. Невероятно скрытная и отстраненная личность.       — Дядя Газ! — Выбежав из-за стола и толком ничего не съев, толпа детей подбежала к Кайлу, который стоял в дверях столовой и выглядел очень довольным. Вот и настала его участь, когда придется отчитываться за нас с Гоустом, думает Джон, когда Газ, окруженный малышами, медленно отступал назад от детского натиска.       Джонни немного расслабляется, когда ему выпадает возможность перестать постоянно следить за детьми и спокойно выдохнуть, не боясь, что кто-то нечаянно подавится или напорется языком на зубчики вилки. Теперь его внимание было сконцентрировано на лейтенанте, с которым ему впервые за день наконец-то удалось побыть наедине.       — Почему ты не разбудил меня?       Джонни улавливает в знакомом голосе нотки усталости и замечает слегка опустившиеся плечи военного. Кажется, он все еще чертовски заебался с прошедшей миссии и нормально так и не отдохнул.       — Ты слишком сладко спал, элти, — Джонни поднимает руку и задорно дергает за оленьи рожки на голове Гоуста, — и эти штуки тебе идут. Хорошо, что мишуру не сильно затянули, а то так бы и удушился во сне.       Гоуст хмыкает, доедая остатки в тарелке. Саймон снова стал молчаливым и отстраненным после ухода детей, и Джонни кажется, будто лейтенанта что-то тревожит. Однако такое поведение можно вполне спутать с типичным безразличием Гоуста, и Джонни задается вопросом, правильно ли он распознал его эмоции.       Лучшим решением для них обоих становится выход на улицу, чтобы наконец-то затянуться долгожданной сигаретой вдали от играющих в снежки детей.       Гоуст делает первую затяжку и затем делится с сержантом, который берет пальцами сигарету только лишь после секундного созерцания на чужие обветренные губы, из которых медленно выходят тонкие струйки пара.       Джонни убеждает себя, что такой контакт через одну и ту же сигарету точно можно назвать своеобразным поцелуем, но вслух решает сказать абсолютно другую мысль.       — Ты бы стал хорошим отцом, элти, — Соуп затягивается сигаретой и блаженно позволяет дыму проникнуть в легкие, чтобы расслабить организм. Гоуст задумчиво поворачивает голову в сторону Джонни, и МакТавиш плавится от этого теплого взгляда, в котором играют блики от фонарей. Сержант замечает и на своих губах секундный чужой взгляд, но держит лицо, даже когда Гоуст вновь отворачивается, смотря куда-то далеко. На детей, на Газа, пытающегося ровно закрепить немаленькую елку, на других сослуживцев, украшающих территорию базы снаружи, на бенгальские огни в их руках, на… Джонни снова начинает засматриваться на эти чарующие чужие глаза, обрамленные светлыми, как снег, ресницами. И даже пропускает мимо ушей сказанную Саймоном фразу.       — А?       — Ты дрожишь, Джонни, — и затем опускает взгляд, замечая предложенные перчатки с узором черепа в чужих голых руках.       Джонни думает не больше секунды, после чего охотно забирает их и гордо напяливает на собственные руки, ощущая чужое остаточное тепло, согревающее его кожу. Джонни почти плывет от этого чувства.       Они сидят на скамье под навесом около десятка минут, молчаливо иногда обмениваясь неловкими взглядами, как будто пытаясь что-то сказать или сделать, но тут же передумывают, когда вдали слышится очередной детский смех, или звук хлопушек, или крик Газа, матерящегося на несчастную елку, или оры других военных, помогающих ему не грохнуться с лестницы прямиком в сугробы. Начинающий падать снег только прибавлял шарма этой ситуации, побуждая то ли одного, то ли другого, то ли их обоих, перейти черту дозволенного.       Джон все думал над словами той девочки и не мог ответить себе на вопрос, лукавила ли она ему, придумала ли, преувеличила или действительно смогла выудить из глубин души Гоуста такую личную информацию. МакТавиш недоумевал и банально не знал, как ему поступить, его рациональная и эмоциональная части вели друг с другом кровавую войну, отчего Джонни, наверное, и начал дрожать. Ведь вместо холода он чувствовал нескончаемый жар.       — Ты правда любишь меня? — Оба солдата задали вопрос друг другу практически синхронно, с одинаковым порядком слов, интонацией, выражением глаз. С надеждой, но в то же время с ожиданием худшего.       Повисла неловкая пауза. Это действительно звучало почти абсурдно, как в кино.       Именно в этот самый неподходящий, интимный момент Джонни хочется ржать, как умирающей лошади. И он не сдерживается.       Джонни хохочет так громко и открыто, что поначалу лейтенант чувствует подкрадывающееся к груди детское смущение, которое он не испытывал уже лет двадцать, если не больше. И именно в этот момент начинает осознавать, что попал вместе с сержантом в большой капкан, в который дети их обоих и заманили. И почему-то Гоусту совсем не хочется из него выбираться.       — Что смешного? — Джонни поднимает слезящиеся глаза на Саймона, чей кристально чистый и невинный, вопросительный взгляд только умножал непривычное чувство трепета, вытирает рукой влагу с лица и отрицательно мотает головой, мол, действительно, элти, здесь нет ничего смешного. И опять смеется.       — Эй! — Все внимание военных на себя снова забирает та самая девочка в голубом платьице, вот только сейчас она стояла в забавной красной шубке и теплом колпаке такого же цвета, чем напоминала маленького сердитого гнома. Конечно же, таких комментариев она не получила, потому что точно бы обиделась.       Ребенок подходит к ним впритык, берет за запястья и, не получая особого сопротивления, требует, чтобы солдаты взялись за руки и скрестили их в замок. Видя недоуменные взгляды, она поднимает голову и показывает указательным пальцем вверх.       — Над вами омела! Целуйтесь!       Теперь смеяться хочется Гоусту, но только от нервов, а не от веселья.       Глупая традиция, по которой двое должны поцеловаться под висящей над ними ветвью омелы, как думал Джон, никогда его не настигнет. Он считал, что такое бывает только в фильмах или мультиках, и что в жизни такой романти́к светит только крайне удачливым людям.       Можно ли сейчас назвать их обоих удачливыми или эти дети все специально так запланировали и подгадали?       Джонни медленно поворачивается к Гоусту и не может поверить, что видит в глазах напротив свои собственные эмоции: страх, желание, смущение, колебание. Точно ли это Саймон, или МакТавиш просто занимается самоубеждением и видит в Гоусте то, чего у него нет?       — Ну же!       Фраза девочки побуждает Джонни наклониться, и Гоуст инстинктивно отшатывается от этого движения. Настолько боязливо и робко, что Джонни моментально жалеет об этом микродвижении и сравнивает Саймона с пугливым уличным котом, который колеблется между доверием и страхом.       Все будет, но не сразу. Не та обстановка, не то время, слишком многолюдно и шумно — делает вывод Соуп, когда понимает, что это взаимно. МакТавишу без слов удается убедить Гоуста, что он все понимает и никуда не торопится. И видит в глазах лейтенанта безмерную благодарность.       Девочку кто-то окликает, и она тут же переключает свое внимание, после чего Джонни пользуется моментом и сжимает в своей руке чужую ладонь в жесте утешения.       — Там Прайс в костюме Санта-Клауса.       Джонни снова, будь он проклят, не сразу услышал эту фразу от лейтенанта, завороженно впиваясь глазами в их собственные скрещенные пальцы.       — Погоди, что?       Под громкий детский смех солдаты подходят к толпе военных, которые хохотали с капитана, но делали вид, что это действительно Санта, приехавший как раз под Рождество. Самая юная девочка, которая едва складывала слова в предложения, запрыгнула к нему на руки, и Прайс, кряхтя и пытаясь поддерживать тон голоса неузнаваемым, обратился к ней.       — Сколько я летел, сколько людей хороших повстречал, вот и ваша очередь настала! — Дети радостно окутали его объятьями со всех сторон. — Что же ты пожелаешь нам в новом году, солнышко?       Малышка оглядела всех собравшихся военных вокруг, набрав побольше воздуха в легкие, и, недолго думая, закричала.       — Всем… хуев в жопу! — Пауза. — Для профилактики, бля!       Послышался громкий салют, ночное небо на снежной территории базы окропилось разноцветными красками. Солдаты вместе с капитаном ошеломленно уставились друг на друга, не находя абсолютно никаких слов, на вытянутых лицах мелькали блики красного, желтого, зеленого, синего и других оттенков. Кажется, девочка в силу возраста и не понимала толком, какую речь только что затолкала.       Прайс быстро вспомнил и сообразил, кому доверил детей, и хмурым, темным взглядом начал всматриваться в толпу, которая под таким адски-прожигающим взглядом быстро рассеялась в стороны.       Кроме Соупа и Гоуста, стоящих в середине.       Капитан редко дарил солдатам на базе подобные стреляющие взгляды, и если кому-то они и предназначались, то это значило лишь то, что человек очень, очень сильно проебался.       — Саймон, я боюсь, — Джон вжимается руками в Гоуста мертвой хваткой и плавится от взгляда капитана.       — Я тоже, Джонни.