Equally defective

            Рё тихонько перевернулся на бок, стараясь не проминать матрас. Он проснулся часа два назад, несмотря на выходной, и не смог заснуть вновь: мысли не позволяли. Который месяц подряд. Теруки мирно посапывал на соседней подушке. Его ароматное тепло разлилось по кровати, пробираясь под кожу приятно тянущим в груди домашним комфортом, маня припасть к нему всем телом, мягко разбудить поцелуем, жарким выдохом в макушку, но Шимазаки не смел. Шимазаки боялся.       Он представлял сцену в малейших деталях. Вот Теру, заворочавшись, сонно вздыхает, со второй-третьей попытки открывает глаза. Долго глядит в направлении Шимазаки, задумчиво хмуря брови, и, наконец, произносит: «Поиграли – и хватит».       Матрас чуть прогнулся. Теруки шумно вдохнул через нос, потираясь о подушку лицом, повернулся в сторону Рё. Несколько раз сморгнул, видимо, щурясь от утреннего солнца, и протяжно зевнул:       — Что на завтрак?       Шимазаки улыбнулся, с облегчением выдыхая про себя.       Кажется, не сегодня.       Сцена преследовала неотступно. Сверлила мозг навязчивой мыслью, от которой никак не отделаться, перекручивала внутренности и сдавливала горло до ужаса, липких кошмаров, ледяных клыков паники, сомкнувшихся на легких. Не то чтобы где-то маячил повод для опасений, по крайней мере, Шимазаки ничего такого в поведении Теруки не замечал, но Шимазаки был слеп – не только в прямом смысле – и запросто мог принимать желаемое за действительное, проворонив первые звоночки. Это же нормально, никаких внешних факторов не требовалось. Так бывает, со временем люди банально надоедают друг другу. Та же статистика отмеряла срок жизни чувствам в три года, а прошло уже четыре с лишним.       Это естественно. Это невозможно контролировать. Это и не нужно контролировать. Если случится, это нужно стойко принять и отпустить. Рё сильный, он сможет.       Он ни хрена не сможет.       — Учитывая, что мы забыли вчера зайти в магазин, в холодильнике – один пудинг, – скривился Шимазаки.       — Пока ждем доставку – хватит.       — Тебе – возможно.       — Ты так и не полюбил десерты. – Теру с легкой укоризной вздохнул.       — Из сладкого – только тебя.       Шимазаки потянулся, опускаясь ладонью на его щеку, игриво задевая большим пальцем кончик аккуратного носа, затем, гораздо нежнее – уголок смущенно поджатых губ. Кожа Теруки отзывчиво полыхнула.       Рё ненормальный. Он не мог просто завернуться в подаренное тепло, как в одеяло, не мог без задних мыслей наслаждаться каждым мгновением. Вместо чего каждое мгновение проводил в безотчетном страхе: однажды он фатально облажается, однажды какое-нибудь из прикосновений окажется последним. Однажды одинаково с ним ослепленный Теру прозреет. Ведь Рё насквозь дефектный, и выносить его можно разве что ослепленным. Рё мог стараться сколько угодно, но от его стараний зависело далеко не все. Теру не держал силой и был свободен сам. Рё никогда не отобрал бы его свободу, чего бы то ни стоило, но проклятый страх сводил с ума.       Шимазаки прилично мотало по жизни, чтобы привязываться к кому-то всерьез. Он перенес достаточно, чтобы встречать любой страх без дрожи. Однако теперь, привязавшись к Теруки до сросшейся плоти, он боялся так, как никогда в жизни. Потерять, что приобрел, познав, каково это – много хуже смерти. Правда, смерти можно избежать, если не расслабляться. А на нынешнем поле боя Шимазаки был безоружен: только он сам и его поганый характер против неизвестности завтрашнего дня – дерьмовый расклад во всех отношениях.       Скрипнув подушкой, Теруки подался навстречу. Рё поймал его лицо в ладони, прежде чем тот дотянулся до губ, встречая на опережение, целуя со вкусом, неторопливо, растягивая удовольствие. Нежнейший вельвет кожи опьянял. Раньше Шимазаки часто подтрунивал над целой полкой в ванной, заставленной всевозможными баночками и бутылочками, но мнение на сей счет быстро изменил – эффект от них потрясал его обостренное осязание до исступления. Сложно было удержаться, чтобы инстинктивно не пустить в ход зубы.       Рё обошелся губами. И языком, вбирая мягкость, сладкую пряность, и вновь возвращаясь с поцелуем, но уже нетерпеливым, глубоким, жадным, с раззадоренным аппетитом. Когда ж его отпустит этот голод? Возможно, без него стало бы проще трепыхаться в тисках страха. Хотя кого он обманывал.       Теруки перекатился на него, седлая, приподнимаясь на локти. Одеяло сползло с его бедер, и Шимазаки оперативно занял освободившееся место, ведя ладонями вверх, вдоль выточенных линий сначала по спине, лопаткам, ровным бугоркам позвоночника, затем широко обхватил ребра, спускаясь к прощупывающемуся прессу, ощущая, как тот напрягается под пальцами, представая во всем великолепии.       — Любуешься? – самодовольно ухмыльнулся Теру.       «О да».       Теруки обожал внимание, упивался восторгами окружающих, тех же прохожих, обоснованно зная себе цену. Вряд ли представляя, какой работы над собой Шимазаки стоила маска видимого спокойствия. Рё был слишком ярым собственником, чтобы оставаться спокойным и внутри. Ему хотелось оставить Теру себе безраздельно, не подпускать к нему ни души ближе, чем на расстояние выстрела. Но в то же время Рё слишком любил Теру, чтобы лишать его удовольствия потешить тщеславие: восхищение внешностью со стороны значило для Теруки очень, очень многое. Иронично, что Шимазаки был единственным, кто не мог ему это дать в полной мере.       — Проверяю, осталась ли неделя стейков на твоих боках. – Рё слегка ущипнул Теру за талию.       — Как только у тебя не остается, лодырь.       — Повезло с обменом веществ.       — Это тоже от обмена веществ? – Теруки надавил на рельеф мышц Рё скользящим движением от груди до низа живота: ноющее напряжение там скакнуло на несколько порядков.       — Хм, регулярные ночные тренировки?       От лица напротив пахнуло жаром.       — С тобой только ночными не обходится.       — Я не слышу протеста в голосе.       Теру фыркнул, и Шимазаки привлек его к себе. Крепко стиснул плечи, влажно выдыхая в губы, прежде чем смять их, столкнуться языками, крадя инициативу. Завел ладонь за спину, надавливая на чувствительные точки между лопатками, на позвонках возле линии роста волос, разорвал поцелуй, чтобы широко мазнуть языком вдоль ключицы, нежно прихватывая ее зубами. Теруки ощутимо затрясло. Твердость его тела стремительно таяла от прикосновений, аура интенсивно пульсировала, сжигая кислород прямо в легких. Податливо прогнувшись в пояснице, он прохрипел:       — Опять оставишь засосы – покалечу.       И тут же сам присосался к надплечью электризующей вспышкой.       — Тебе, значит, можно? – хмыкнул Рё, мстительно щекоча языком за ушной раковиной.       — Нужно.       — Не очень-то честно.       — Мне видней. – Рё легонько цапнул за мочку, и Теру на мгновение сбился с мысли. – С тебя глаз спускать нельзя.       — Не спускай.       Прибившись лбом ко лбу, Теруки жарко впился в губы. Шелковистые волосы рассыпались по лицу – Шимазаки собрал было несколько прядей, но передумал и зарылся в них всей пятерней, упиваясь мягкостью – и волос, и губ. Если бы не лежал – упал бы навзничь.       Ревность – тоже дефект. Испытывать ее неправильно. Но его грел тот факт, что хотя бы в этом плане они оба были одинаково дефектны.       Оставив волосы, Шимазаки скатился пальцами к подбородку Теру, а тот наклонил голову, увлекая их в рот, лаская подушечки горячим языком, тесно смыкая припухшие губы на суставах – никак вздумал прикончить Рё прямо с утра. Рё был не против. Он толкнулся пальцами глубже по спинке, потирая шершавые сосочки вдоль зубов, следуя направляющим движениям подвижного кончика. Теру застонал, выпустив пальцы с влажным хлопком, и съехал с бедер Шимазаки на живот, укладываясь грудью: сердцебиение оглушало громкостью и частотой, ощущалось сильнее собственного, такого же обезумевшего. Ткнувшись носом в округлость яремной впадины, Теруки на низкой ноте протянул:       — Я уже говорил, что тебя надо посадить?       — Под домашний арест? – Рё криво улыбнулся, укладывая скользкие пальцы на ложбинку между его ягодицами.       — Как минимум.       — Занимательные ролевые игры? Почему бы и нет, старший офицер Ханадзава. Главное – не перепутай с работой при исполнении.       — Не я в перерывах зажимаю тебя в раздевалках.       — Все еще не слышу протеста, офицер.       Теруки совсем не протестующе подался бедрами назад. Упрашивать Рё никогда не приходилось.       — Ты вспоминаешь об аресте достаточно часто, чтобы уже перейти от слов к делу. – Два пальца протиснулись практически без сопротивления: спасибо ночным тренировкам. – Мне принести наручники?       — Как будто, – Теру коротко вздохнул, – тебя реально заковать.       «О, ты бы знал».       Задержавшись губами на его груди, над самым сердцем, Шимазаки с легкостью нашел правильную точку – спасибо длинным пальцам, – Теруки крупно вздрогнул, замычал, вжимаясь лбом в плечо. Его сбитое дыхание обугливало, подрагивающие ресницы щекотали. Теру и сам лихорадочно подрагивал, насаживаясь глубже, подстраивая темп. Испепеляя Рё тихими, но простреливающими не хуже винтовочных патронов стонами. И самим собой – тут любое крупнокалиберное рядом не стояло: по кускам не собрать и хоронить нечего.       Не удержавшись, Рё подбросил в костер топлива – гореть так гореть, – последовательно, с выверенным давлением проходясь свободной рукой по кнопкам запала: выше шестого ребра, ближе к позвоночнику, у основания двенадцатого, вниз и снова вверх, к выступу правой лопатки. Добивающий мокрый поцелуй на шее, в уязвимое местечко над артерией заставил Теру застонать далеко не тихо и более чем красноречиво, отчего сознание начало распадаться. И да, Теруки его потом, скорее всего, покалечит. Пускай. Это же Теру. Ему дозволено и не такое.       Короткие ногти впились в предплечье. Теруки выгнул спину, зашипел сквозь зубы, размягченно опадая в руках Рё. А Рё блаженно плыл по волнам его пронизывающей энергии, пробирающей до мозга костей и отказа всех рецепторов, кроме осязательных: тонкие волосинки, вальсирующие в ритме глубокого дыхания, едва ощутимое трение кожи при каждом ударе сердца, тяжесть и жар натренированного тела, движение подбородка…       — М? – переспросил Рё.       — Уснул, что ли? – Теруки рассмеялся. – Заказывать что будем?       — Что угодно, что не убьет меня гипергликемией – и без того перебор.       — Перебор, говоришь? – Интригующе пропел Теру, сползая вниз.       Шимазаки с растекающейся улыбкой вскинул брови. Старший офицер Ханадзава остановился на смертном приговоре, какое счастье.       — Согласись, работа с фиксированными выходными не так уж плоха. – Теруки устроился между бедрами, дразняще перебирая пальцами по низу живота.       — По крайней мере, за прогулки с тобой в униформе платят весьма недурно.       — К униформе-то у тебя какие претензии?       — Могло быть лучше.       — Как?       Рё широко-широко улыбнулся:       — Без нее.       Цокнув, Теру мягко щипнул губами чувствительную кожу внутренней стороны бедра:       — Тебе бы платили просто за то, чтобы ты ничего не делал.       — Был такой благотворительный вариант? Почему сразу не сказал?       — И ты позволил бы мне ходить на задания одному? – Теру на пробу опустился ртом.       — Ну, ты взрослый мальчик с силами, как у… – подбирать слова стало чересчур сложно, – не суть. А я люблю поспать подольше.       Черта с два Рё позволил бы – слишком хорошо знал этот мир, богатый гнилыми подонками на всех ступенях социальной лестницы. А так хотя бы будет уверен, что в случае чего спустится прямиком в ад, оттаскает там за хвосты всех демонов, чтобы показали дорогу, но удостоверится – никто не отделается быстрой смертью. Нужных подонков следовало знать лично. Все остальное Шимазаки обеспечит с лихвой.       Сделавшие Теру «заманчивое» предложение шишки из министерства, наверное, полагали, что так смогут держать Рё в узде, но тот быстро дал им понять, что держали вовсе не они, о чем забывать чревато. Намеком вроде прониклись.       — Еще бы ты спал нормально, – будто про себя проронил Теру, плотно насаживаясь губами.       В груди на секунду болезненно кольнуло: Шимазаки надеялся, что не выказывал признаков беспричинной паранойи так явно – еще только Теру не хватало грузить своей дефектной головой. Но ровно на секунду, потому как дальше из этой самой головы вышвырнуло все мысли до единой, и по венам потек жидкий металл. Шимазаки бесконтрольно плавился, испарялся, конденсировался и снова плавился в замкнутом цикле, пока его не бросило в тотальный вакуум, вырубая от перегруза даже осязание – зафиксируйте время смерти и готовьте гроб.       Первое, что вернулось к нему – вес и руки Теру, крепко обнимающие за шею. Настолько крепко, словно тот его над пропастью удерживал, а не на кровати.       — Спонтанных телепортаций у меня не было с ранней школы.       Теруки не отреагировал, только сгреб еще крепче. Да что с ним такое.       — Расслабься, куда я от тебя денусь.       — Кто тебя знает.       — Кто, если не ты.       Покусав губы, Теру приподнялся, замирая аккурат напротив его лица, согревая неспокойным выдохом:       — Я тоже никуда не денусь. Хватит жрать себя… чем бы ты там себя ни жрал.       Рё бездыханно замер. Затем глухо, почти истерично захохотал, и Теру нахмурился:       — Правда, хорош уже.       А ведь Теруки тоже немного боялся. Переживал за них обоих, просто верил в Шимазаки больше. И ждал, когда тот сделает последний прыжок доверия. Вслепую, как и положено – уж в этом плане Рё должен был дать фору кому угодно. Каждый чертов день Теруки без единого слова доносил очевидное, но упрямо Рё отторгаемое послание: в отношениях не держат фундамент в одиночку, никто не должен держать. Ответственность всегда на плечах двоих. Шимазаки сделает все со своей стороны, Теру – со своей. «Хватит себя жрать, неужели ты так мало в меня веришь?»       Неужели, Рё?       Руки едва слушались, но Шимазаки переломил их сопротивление. Он сцепил пальцы за спиной Теру, привлекая обратно к груди, прибиваясь к его виску, к своему родному причалу. Рё слишком привык полагаться на себя и свои силы – только так он и выжил, больше всего опасаясь упустить контроль, а эту привычку следовало оставить для боя, не тащить баталии в дом: дома не воюют. Некоторые дефекты латались непомерно тяжело. Рё не мог обещать, что справится со всеми. Но совершенно точно мог пообещать другое:       — Я попробую.