Прежде чем всё разрушится

      Лишь на мгновение Гермиона вперилась в возвышающийся лабиринт переулков, пройдя который она должна увидеть дом ведьмы, и лишь на мгновение засомневалась, что там обнаружит искомое. А дальше дико рвущиеся наружу инстинкты повели её вглубь под маленькими арками — этот путь знаком; она запомнила его так, будто он вёл во второй её дом.       Вспомнились ощущения, в которых она пребывала в Берлине и неоднократно желала оказаться в Ленинграде, рядом с ведьмой, возле которой было несказанно хорошо — её дом действительно оставил неизгладимые приятные впечатления спокойствия и умиротворяющей тишины, даже находясь в бесчувственном состоянии без важного куска души.       Сейчас это был Санкт-Петербург, в своей атмосфере изменившийся город, в котором не рыскали голод и смерть, а в солнечной весне благоухали кусты сирени, играли пёстрыми красками ветви рябины и черёмухи, ласково шептались листья клёнов и дубов. Изрезавшая город сеть каналов бурлила, наполняя узенькие набережные толпами людей, а всё те же серые и тёмные дома, величественно возвышающиеся вдоль проспектов, прятали узкие и неприметные переулки, в один из которых Гермиона мгновенно юркнула и чуть ли не с закрытыми глазами прошла насквозь.       Она остановилась возле массивной двери наглухо закрытой парадной, даже не смутившись, что всё выглядит точно так, как это было в её галлюцинациях в период комы. Это не так сильно беспокоило, как то, что хозяйка этого дома обязательно приютит её и объяснит всё, что произошло, даже такую странную деталь, как соответствие мест из её воображения с действительностью.       Гермиона вежливо постучала в дверь и замерла, ожидая, что вот-вот ей откроет горбатый домовой эльф Горбун, в существовании которого она даже не сомневалась, и проводит её к хозяйке. Только мгновения сменяли друг друга, а дверь так никто не открыл. Прикусив губу, Гермиона некоторое время задумчиво рассматривала тёмную поверхность, затем снова постучала — сильнее и громче.       В наступившей тишине снова не последовало никакого ответа, и она задрала голову кверху, в сумраке вечера находя ряд окон, уходящих вплоть до чердака, расположенного выше третьего этажа, откуда когда-то её взор созерцал часть центра, пока Гермиона курила сигарету в выделенной ей комнате. Сейчас ставни были наглухо закрытыми. Только она взялась раздумывать, что предпринять дальше, как дверь тихонько щёлкнула, и появилась щель, в которую пришлось выглянуть и замереть — по другую сторону никого не было.       Вспомнилось странное ощущение, когда Гермиона оказалась здесь впервые, заходя в лабиринт старых каменных домов, а затем переступая порог мрачного дома, в котором по её приходу на стенах загорелись свечи. Сейчас она осторожно ступила в дом, пытаясь разглядеть в темноте знакомые стены, но находящиеся на них канделябры никак не отзывались, поэтому взмахом палочки ей самой пришлось осветить себе путь.       Как только мрак огромного и пребывающего в глухой тишине дома немного рассеялся, Гермиона спокойно осмотрела стены, входные двустворчатые двери, ведущие в другие прихожие и столовую, массивную лестницу, уводящую наверх, а неподалёку от неё зеркало — оно было ужасно пыльным и женский силуэт даже при свете свечей практически не разобрать. Гермиона медленно отвела взгляд, снова обращая внимание на лестницу, а после неторопливо начала подниматься.       Никакого страха от неухоженного дома или абсолютной тишины, — скорее Гермиону расстраивало то, что дом не встретил так, как встречает тех, кто давно его был вынужден покинуть, чтобы однажды вернуться и оказаться в тёплых объятиях.       Только не было ни тёплых объятий, ни Горбуна, ни хозяйки.       Но Гермиона оставалась непоколебимой и сосредоточено двигалась вперёд, когда оказалась на втором этаже: планировка была ровно такой, какой она её знала, и это не давало усомниться в том, что её присутствие здесь не напрасно, а во всём происходящем ей следует разобраться больше, чем сейчас доступно её кругозору.       Ведь не может быть так, чтобы всё было вымыслом, верно?..       Пусть её встречали темнота, тишина и одиночество, но губы сами собой расползались в лёгкой улыбке, а пальцы с удовольствием тянулись то к перилам парадной, то к стенам, уходящим вдаль, то к дверям, ведущим в разные комнаты, пока Гермиона не остановилась перед одной из них, зная, что та ведёт в комнату и дальше в гостиную, вход в которую крайне неприметен — там впервые её встретила Марта, гостеприимно предлагая стакан молока и горсть конфет.       Сейчас Гермиона прошла вглубь, взглядом нашла проём, подсвеченный тёплым светом, и при виде него испытала не то облегчение, не то радость — в гостиной горели свечи, а значит, там кто-то был и ждал её. Она медленно оттеснила тяжёлую занавеску и бросила взор на два глубоких кресла, окруживших небольшой стол, на котором стояли две чашки с поднимающимся от них горячим паром, разносящим восхитительный аромат бергамота.       Стоило глубоко втянуть в себя прекрасные ноты напитка, как внутренности одновременно наполнились разнообразием воспоминаний, в которых везде был сердцем любимый ею Том. За всё это время она даже не смела вспоминать о нём в каком-то ином ключе, как о пережитых страницах истории исключительно в своей голове, превращая его силуэт, а вместе с ним ароматы, тактильные ощущения и ассоциации во что-то несущественное и нисколько не относящееся к ней. Она так глубоко и далеко оттеснила от себя всё, что было в помрачённой голове, что сейчас было слишком странно испытывать ряд ярких эмоций, часть из которых требовательно заставляла притянуть к себе невидимую тень, вечно обволакивающую её в самые тёплые разнеживающие объятия, и по-настоящему оживить, впитать градацию чувств и этим жить. Пусть это даже окажется вымыслом, а она окончательно сойдёт с ума, если ещё не сошла, но зато именно тот самый Том, с которым она прошла огромный путь, будет рядом и станет тешить её своей тенью сжигающей любви.       По крайней мере в этой леденящей душу реальности её не интересовало ничто: она не ощущала себя никак, разве только ненужной этому времени и этому пространству, будто кто-то в шутку проглотил её и выплюнул именно в этой точке мироздания, чтобы на контрасте ей сполна пришлось различить, насколько здесь она никчёмна и никаким событиям не нужна, в то время как там был эпицентр её жизни с бурлящими по венам чувствами, в которых, по меньшей мере, один человек нуждался, как и она — в его. Там, рядом с ним точно был её смысл, там проходил её осмысленный путь, там творилась её история, приведшая из другого настоящего в другое прошлое, там, чёрт подери, её ждал настоящий дом!       На мгновение Гермиона прикрыла веки и втянула благоухающий аромат, а затем резко расцепила ресницы и осмотрела знакомую комнату: в ней красивая панорама из картин, описывающих место, значащее для русской ведьмы куда больше, чем на первый взгляд покажется любому смотрящему — деревня, в которой выросла Марта, стала совсем опустевшей, редкие деревянные постройки совсем провалились в землю, а всё кругом заросло высокой травой, и только вдалеке, в стороне леса, как и помнила Гермиона, виднелись возвышающиеся кресты, и один из них был вбит над могилой её деда, а стая ворон не прекращала свой полёт над этим местом.       Неужели при попытке помочь ей во время комы Марта вкладывала в её разум всё то, что сама знала, водила по этим местам, забирала её воображение в свой дом, там заботилась о ней и наставляла на правильный путь, чтобы однажды она смогла преодолеть влияние тёмной магии и открыть глаза?       Это осознание было таким трепетным и болезненным, что вместо привычной отстранённости Гермиона вздрогнула и снова ощутила себя живой — настолько живой, что задрожали руки, а в уголках глаз скопилась влага. Мерлин, вселенная не может быть настолько добра, чтобы послать к ней Марту во спасение, но и вселенная не может быть насколько жестока, чтобы всё посланное ею оказалось лишь фантазией, способствовавшей лишь выходу к такому заключению!       Скользнув цепким взором по комнате, Гермиона медленно прошла вглубь и шёпотом позвала:       — Марта? Вы здесь?       — Разумеется, здесь, золотко, — где-то из непримечательного, заставленного чем-то угла послышался скрежещущий голос ведьмы с грубым акцентом. — Погоди минутку.       Гермиона внимательнее присмотрелась в то место, откуда была слышна Марта, и различила увешанный тяжёлыми занавесками проход, о котором поначалу даже не вспомнила: именно здесь впервые её напугал Горбун, шебарша чем-то, а после неожиданно возник перед глазами, собственно, как и сейчас появилась перед ней Марта.       И, чёрт подери, она была ровно такой же, какой её запомнила Гермиона.       Окутанная в бесформенный тёмный халат, опоясанный плотными широкими лентами на талии и прикрытый пёстрым спадающим с плеч платком, Марта вышла на свет, грузно перекатываясь с ноги на ногу, и Гермиона мгновенно обратила внимание на то, как та сжимала в одной ладони чётки, пока не подняла взгляд к сморщенному от преклонного возраста лицу. Краешки неровных губ, подчёркнутых алой помадой, дёрнулись, и при виде неё Марта удовлетворённо улыбнулась и воззрилась сквозь белёсую пелену радужек, говорящую о её слепоте.       Гермиона не знала, что сказать и вряд ли понимала шквал обрушившихся на неё эмоций, потому на долгое время замерла перед креслом, а затем нервно выдохнула, будто не веря своим глазам:       — Марта...       Ведьма издала гортанный смешок, плотно сжимая морщинистые губы, и неспешно опустилась в кресло, небрежным взмахом руки предлагая устроиться напротив. Гермиона пошатнулась и послушно заняла место, внимательно разглядывая каждую чёрточку на лице ведьмы, а после издала смешок, затем ещё один, а через несколько мгновений вовсе ударилась в хохот, граничащий с истерией.       — Как?.. Как это возможно? — немного успокоившись, вкрадчиво произнесла Гермиона полушёпотом, в восторженном ошеломлении наблюдая за тем, как морщинистые яркие губы легонько причмокивают от удовольствия, а белёсые радужки несмотря на слепоту проницательно изучают её.       Ведьма молчала, не торопясь с ответом, и Гермиона интуитивно запустила руку в карман дорожного плаща и достала оттуда рукопись, а после аккуратно выложила на стол рядом с чашкой, благоухающей бергамотом и тем самым пробуждающей в ней что-то невероятно мощное и непоколебимое. Перед тем как прийти сюда, в голове было невероятное количество вопросов, на которые, она точно знала, получит ответ. Сейчас же все вопросы почему-то выветрились прочь, будто ответы на них она и без того знала, а теперь осталось получить утвердительный кивок, и отныне Гермиону вряд ли что-то ещё заинтересует.       Марта продолжала молчать, давая возможность вести себя так, как ей заблагорассудится, и начинать разговор так, как хотелось бы. Возможно, той хотелось просто-напросто понять, о чём же Гермиона спросит первым?       — Вы намеренно оставили это рядом со мной.       Это было скорее утверждением, чем вопросом, и Марта ожидаемо кивнула, продолжая хранить молчание.       — Это была подсказка, чтобы я пришла к вам. Чтобы я не отчаялась.       Та снова согласно кивнула, продолжая не сводить проницательный взгляд, и Гермиона беззлобно хмыкнула, на несколько мгновений опуская взор на чашку, а после беря её, чтобы глотнуть. Это был обычный чай со вкусом бергамота: в меру горячий он растекался на языке и дразнил рецепторы, напоминал о том, что за пару месяцев, проведённых здесь в сознании, она умело и точно спрятала под надёжный замок, только не выкинула ключ, а скрыла его где-то под сердцем, чтобы в нужный момент прикоснуться и согреть себя тем, что однажды она сможет снова пережить это, и пусть всего лишь в своих воспоминаниях.       Так было легче жить — так было возможно здесь жить, и пусть её разум лучше будет помутнён и в таком состоянии она даёт себе шанс во всём разобраться, чем буквально на второй день или другую неделю нашла бы себя за тем, как безжалостно вскрывает вены или бездумно перешагивает оконные перила своей палаты на четвёртом этаже в надежде разбиться.       Насколько потрясающи умения у человеческого разума, особенно у её пытливого ума и крепкого сознания, и как же они слабы, когда перед этим возвышается более опытный умелец, способный одним присутствием вывести на эмоции, одним туманным взглядом беспрекословно верить ему и абсолютно любой манипуляции внимать. Поэтому стоило настолько опытному хитрецу и покорителю чужих разумов и воображения медленно поднять ладонь и прикоснуться к своей же книге, как Гермиона сомкнула губы, полностью растеряв всё легкомыслие и непринуждённость, а наоборот, затаилась и заворожённо проследила за этим благоговейным и одновременно повелительным движением.       Стоило на мгновение задуматься, какой мощью обладала сидящая напротив неё волшебница, и сердце затихало, как и дыхание, — её умения и манипуляции буквально вытащили Гермиону с того света, подложив веретено тесно связанных вымышленных судеб, чтобы Гермиона сама взялась за нить и принялась медленно раскручивать и плести собственный путь к свету. Магия, о которой за годы обучения волшебству ей не приходилось никогда слышать, более того, осознавать могущество и величие подобного, невероятна и непостижима ни одному уму и самому опытному менталисту — ведьма могла сыграть целую жизнь, как кукловод, нацепив марионетку на легко поддающуюся ей вагу.       И она помогла Гермионе сыграть такую жизнь, из-за которой в нынешней нисколько не хотелось существовать.       Странно и глупо было бы спрашивать, как у неё это получилось: очевидно, вопрос риторический, а ответ заключает столько знаний, навыков и глубинного понимания мироздания, что лишь маленький крючок мышлению Гермионы доступен на поверхности из доставшейся ей рукописи, которую она изучила вдоль и поперёк. У неё появилось лишь понимание, с какими энергиями это связано и на чём строится скопище вселенных, сложенных в мироздание, а они в свою очередь в бесчисленные мириады подобных себе, распадаясь на неизмеримое количество фракталов пространств и времён. И если вечно преследовавший её Амон обличал перед собой всё сущее, управляя временем и в нём созиданием и разрушением, подобно огромной сети паутин, то облик Баала, о котором Гермиона узнала совсем недавно, отождествлял каждую изменчивость нитей в паутинах, наблюдая за каждым ответвлением и храня в себе всё одновременно, а также позволяя проходить каждую нить хаотично и последовательно.       Поэтому странно и глупо было бы спрашивать о содержании рукописи: общее представление системы мироздания и того, какие знания хранила Марта, уже не дадут большего понимания, чем то, что было рассказано её воображению и изучено в этой реальности с помощью доставшихся записей. Теперь не было надобности выяснять о секретах бога, или точнее богов, несущих в себе олицетворяющую энергию, которую Марта умела понимать и правильно использовать в личных целях.       Странно и глупо было бы спрашивать о любом другом герое истории, разразившейся в её голове: и без того было очевидным, что ей выдали реальные исходные данные, которые посредством вмешательства в её разум и воображение постоянные и переменные величины сложились в легендарную историю, в которую, безусловно, она всем сердцем верила, а иначе и быть не могло — она не вырвалась бы в настоящий мир. В эту историю поверили все: от неё — главного героя и всех играющих в постановке лиц, кружащих рядом с ней и двигающих сюжет за сюжетом дальше, до любого возможного наблюдателя, посмевшего влезть к ней в голову и подсмотреть эту историю.       Всё это было не то и не тем, что содержало в себе самую главную тайну случившегося, и Гермионе за некоторое время затянувшейся тишины стало предельно ясно, что она пришла сюда не в поисках ответа на бесконечные вопросы, которые, по существу, не имели никакого смысла.       Она здесь только для того, чтобы окончательно сдёрнуть с этого веретена кончик нити, чтобы после этого взяться за следующую и начать её плести.       Она здесь только для того, чтобы получить покровительство на последний шаг, который она способна и хотела бы здесь совершить.       — Это ведь не тот мир, которому я нужна?       В этот раз Марта чуть сощурила глаза, сильнее сжала чётки в одной ладони, а другой отпустила книгу, оставляя на столе возле своей чашки чая.       — Каждому миру нужны те, кто в нём находятся, но, может быть, иногда лишь для того, чтобы с помощью одного появился второй — другой, более важный, сильнее возлагающий твоё участие в нём, — глубоким тоном пояснила она. — И на этом участие в первом заканчивается, потому что уже что-то более важное происходит во втором.       — Значит... вы просто дали мне возможность заглянуть за кулисы и осознать всю сложность строения мирозданий?       — Не всю. Далеко не всю, но только на том уровне, на каком твой разум способен это понять и принять. Чтобы ты по-настоящему не сошла с ума.       — Почему вы дали мне эту возможность? Секрет в этом, да? Было важным дать мне знать, верно? Где-то в другом мире я должна знать и запомнить это.       Марта молчала, будто бы погрузившись в размышления, и лишь пальцы медленно перебирали чётки, пока туманный взор неотрывно наблюдал за Гермионой, а затем она вкрадчиво отозвалась:       — Каждый мир образован из набора случайностей, которые в итоге позволяют образоваться закономерности. Каждый хаос порождает порядок и в каждом порядке есть место хаосу. У всего есть последовательность, как и её отсутствие, и у всего есть цикл, как и его отсутствие — иными словами, переход в другой. Видеть маленькую незначительную грань — тебе этого достаточно, чтобы понять, на основании чего построена следующая и насколько она важна в структуре всего существующего. И если тебе кажется, что здесь в тебе меньше важности, чем в предыдущих случаях или последующих, то лишь потому, что твоя роль меняется, перетекает из одного состояния в другое, потому что ничто и никогда не стоит на месте, а движется. Думаешь, это единственный вариант твоего существования здесь? Думаешь, тебе всегда было суждено найти тёмный артефакт? Конечно нет. Сколько раз ты обходила его стороной и ещё столько же была свидетелем того, как он уничтожался Адским пламенем в той же комнате, а после своими глазами видела, как мир избавлялся от тёмного волшебника — и это меньшее, что отличает то, что тебе пришлось пережить, чтобы прежде упасть в кому, а ещё выбраться из замкнутого круга, чтобы... пойти дальше.       — Мне здесь некуда идти, — почти незаметно покачала головой Гермиона, ощущая резкую сухость в горле.       Всё, что её держало в каких бы то ни было жизнях, сейчас не имело никакого смысла: рядом с ней не было никого, кого она знала бы и целиком доверяла себя, а те, кто остались, после пережитого даже в помрачённой голове были настолько чужими, насколько могли бы когда-то быть близкими. Гермиона здесь никто, будто это не её реальность, но в насмешку вынуждена здесь оказаться, как короткий эпизод, чтобы самой далёкой холодной звездой на мгновение вспыхнуть, а в следующее — погаснуть.       — Некуда идти, — согласилась Марта, немного склоняя голову набок. — Если брать во внимание только то, что способен видеть твой кругозор здесь.       — Я не могу притворяться живой, когда все, кого я знала, мертвы, — наконец подавленно выразила мысль Гермиона, стискивая пальцы, принявшиеся холодеть и покрываться липким потом.       — Все, кого ты знала, всегда будут живы, пока они живы в твоей голове, золотко, — мягко отозвалась та, переставая перебирать чётки.       — Хотите сказать, что даже то, что в моей голове есть, где-то существует?       — Иначе тебе никогда не пришло бы это в голову. Энергия не появляется из ничего, как и мысль не возникает из ниоткуда. И ничто не стоит на месте — всё и всегда обязательно к чему-то стремится, как любой выдох, как любой вдох.       Эти слова воспроизвели на Гермиону настолько сильное впечатление и подарили такую явную надежду в понимании происходящего, что от облегчения глаза застелила влажная пелена.       — Тогда... я не хочу быть здесь больше. Не в вашем доме, а вообще здесь — вы понимаете, о чём я, — сдавленно прошептала она и слабо улыбнулась. — Мне здесь делать абсолютно нечего. И после всего я просто не смогу...       — Паутина бесконечна: не имеет значения, хочешь ты пройти тот или иной путь — ты всегда его проходила, проходишь и будешь проходить, а нити в ней бесчисленны — в твоих силах только переходить с одной на другую. Какую выберешь следующей — только твой выбор, и ты всегда его будешь совершать сама.       — Как это сделать? Эту нить нужно оборвать?       Марта приподняла бровь, плотно сжимая губы, а затем причмокнула и снова с ярко выраженным грубым акцентом отозвалась:       — Как закончить здесь и перейти, только тебе решать.       Гермиона поиграла желваками, решительно расправляя плечи, понимающе кивнула и больше не произнесла ни слова, притягивая к своим губам чай и рассеянно глядя куда-то перед собой, в то время как Марта поддерживала её молчание и лишь легонько подрагивала уголками губ, продолжая пристально наблюдать за ней.       Когда Гермиона оказалась в гостевой комнате, то не сразу обнаружила себя за тем, что стоит у открытого окна и смотрит в мягкую темноту майской ночи, подсвеченной тёплым светом жёлтых фонарей набережных и переулков. Город выглядел по-другому, как и сейчас смотрела в это окно другая она, неспособная выносить хоть толику правды о том, что большая, практически вся её часть существа была здесь, а не там, где ей хотелось и даже требовалось быть.       Здесь она ничто — не представляющая ценность крохотная деталь, в отсутствии которой не изменится абсолютно ничего.       Гермиона знала, что в последний миг никчёмных минут находится в правильном месте, откуда сможет пойти дальше.       Опустошённый взгляд коснулся рассыпанных на небе звёзд, прежде чем Гермиона нырнула ладонью в карман и достала заранее подготовленный маленький пузырёк. Вновь и вновь прокручивая оборванные сюжеты своей жизни, случившейся не здесь, она непреклонно откупорила горлышко и решительно поднесла к губам, чтобы совершить последний глоток этой жизни.       А она, как и принятый яд, безвкусна на языке, но в сердце тяжела и невыносима, с виду выглядит безобидно, но внутри медленно скручивает, прожигает и мучительно убивает.       Гермиона опустилась на высокую кровать, даже не переодеваясь, головой коснулась подушки и посмотрела на висящих перед ней кукол: их глаза — вышитые кресты, а у одной из них губы зловеще скалятся, и эта ухмылка так знакома, будто именно она должна запомниться последним мигом, прежде чем окунуться во мглу.       Схватившись в куклу Амон-Руха, всё время покоящегося на её груди, другой ладонью Гермиона стёрла образовавшуюся у уголка глаза дорожку слёз и посмотрела на образ Баал-Руха, марионеткой на красной нити завертевшегося вокруг своей оси, только в этот раз она нисколько не пугалась, интуитивно предчувствуя, что так и должно происходить.       Никто не знал, что Гермиона отправилась в бывший Ленинград, а в последний миг перед удушьем она нисколько не сомневалась, что в гостиной на полотнах панорамы в скором времени над заросшим высокой травой полем возвысится ещё один крест, который будут обхаживать вороны.

***

      — Гермиона?       — Эй?..       Она так резко вздрогнула и испуганно уставилась перед собой, делая глубокий вдох, будто мгновением ранее долго не дышала, что не сразу поняла, как ладонь разжалась и выпустила хрусталь. Тонкий звон перемешался с мужским восклицанием, а багровая жидкость разлилась и принялась впитываться в белоснежную кружевную скатерть.       Гермиона подняла ошеломлённый взгляд, интуитивно отодвигаясь от стола, и посмотрела на Антонина, озорно хохотнувшего и принявшегося наравне с Адамом очищать стол, пока кровавые капли не полились на пол.       Сначала она издала непонятный звук, приоткрыв губы, а затем замерла, уставившись на двоих, облачённых в красивые парадные костюмы, так, будто только что на её глазах из могил восстали мертвецы.       Разум закоротил: по существу всё так и было.       Гермиона долго не могла сдвинуться с места и даже пошевелить пальцем, заворожённо наблюдая за улыбающимися и переговаривающимися ребятами, пока её локтя осторожно не коснулась тёплая ладонь, аккуратно потянувшая в сторону, чтобы она наконец посмотрела в сторону.       — Гермиона? — слева раздался мягкий бархатный тон, и она медленно повернула голову, изумлённо встречаясь взглядом с тёмными глазами, обеспокоенно заглядывающими в её. — Тебе дурно? Проводить на балкон?       Блеск тёмных радужек обезоруживал, как и мягкая ровная улыбка тонких губ, открыто обращённая ей. Том не выпускал её руку, внимательно разглядывая черты лица и пытаясь вычитать, что она испытывает.       Первой мыслью Гермионы была заметка, что при соприкосновении их не ударил ток — Том держал её спокойно, смотрел участливо, дышал легко. Никакие образы воспоминаний не бредили душу, никакое волшебство не душило и не испытывало их чувства.       — ...перепугалась больше, чем мы, — на фоне жужжал Антонин, убирая палочку в карман, пока Адам щёлкал пальцами, подзывая к себе официанта, незамедлительно подошедшего к их столику и принявшегося ставить новые бокалы, наполненные вином и шампанским.       — Гермиона? — шепнул Том, снова привлекая к себе внимание и сильнее сжимая ладонь.       Наконец она отмерла, возвращая себе дар речи.       — Д-да, — её голос прозвучал слабо и неуверенно, на что Том с любопытством склонил голову набок, а затем поднялся и лёгким жестом потянул на себя Гермиону.       Она машинально поднялась и почувствовала, как её пышное платье нежного кремового оттенка скользнуло по ногам. Опасливо и ничего не понимая озарившись по сторонам, Гермиона различила праздник: множество столов, украшенных белыми скатертями, много гостей, выряженных в красивые платья и костюмы, искрящиеся волшебством декорации по всему периметру огромного зала, а над головой пушистые белоснежные облака, обрушающие маленькие разноцветные звёзды, тающие где-то на уровне взгляда. Всюду музыка и танцы, шумные разговоры и заливистый смех, на лицах счастливые улыбки, а в глазах мерцающие искры.       Это не просто праздник, а самое тёплое и искреннее торжество, беспечность которого Гермионе так чужда, что она сбита с толку и совсем не понимает, где оказалась и что происходит.       Или даже волшебники не в курсе, что после смерти душа устремляется в другое место и где-то в небесах существует рай?..       Том подставил локоть так, что Гермионе пришлось схватиться в него, и молча повёл по блестящему паркету, от которого раздавался глухой стук её каблуков. Она чувствовала, как выглядит красиво, как платье идеально сидит и подчёркивает её тонкую талию, как тёмно-кремовый бант привлекает внимание, как спадающие по плечам кудри смягчают черты её лица, как весь её образ олицетворяет в ней что-то воздушное и утончённое, что заставляет не только некоторых гостей, но и Тома бросать на неё тёплый взгляд.       Он так обходителен с ней, так обеспокоен и мягок, что каждый жест выверен и аккуратен, и Гермионе невольно хочется зардеться, потому что всё происходящее так странно, присутствие Антонина и Адама ошеломлённо-приятно, а отношение Тома слишком сладко, чтобы не позволить себе разнежиться. Он вывел её из зала и провёл к тонкой колонне, близко не подпуская к перилам, за которыми открывался прекрасный вид на пылающий оранжево-красными красками закат.       Гермиона глубоко вздохнула, полувосторженно-полуизумлённо всматриваясь в красивое очертание неба, и с уверенностью решила, что если так не выглядит рай, то это точно сказка.       — Тебе лучше? — негромко спросил Том, привлекая к себе внимание.       Она медленно повернулась к нему и в этот раз сама посильнее сжала ему руку, ощущая, как уголки губ расслабляются в нежной улыбке, которая вызвала красивую улыбку в ответ. Том немного подался вперёд, наклоняясь к её лицу, но не торопясь коснуться. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, и у Гермионы они стали наполняться слезами только при мысли, при неописуемом ощущении того, что Том находится рядом с ней, уверенно придерживает её за талию, увлечённо смотрит ей в глаза и готов притянуться к её губам.       Разве не она пару минут назад проглотила яд?..       — Гермиона? — уже настороженно окликнул её в губы Том, видимо, не собираясь ничего предпринимать, пока не услышит ответ.       — Я умерла, да? — почти неслышно прошептала она, заворожённо и влюблённо созерцая тёмные антрацитовые радужки.       — Если, чтобы умереть, тебе достаточно выйти со мной на балкон, то пусть будет так, — насмешливо произнёс тот, сильнее сжимая ей талию и ближе притягивая к себе.       Гермиона рассмеялась и опустила ресницы, понимая, что сейчас на её губах окажется поцелуй: Том подкрался к ней нежно, аккуратно скользнув языком, заставляя приоткрыть рот, а после принялся мягко кусать губами, заставляя Гермиону трепетать и ощущать себя нужной.       Чёрт подери, какое невозможное чувство быть в самых желанных объятиях, впитывать самые горячие чувства и больше ни в чём не нуждаться. Какие странные декорации — красивый закат справа, весёлое торжество слева, а напротив её любимый Том и между ними больше никаких преград.       И в этом всём ей не хотелось ни в чём разбираться и ничего понимать, поэтому она легко прижалась к Тому, запустила ладони ему за спину и с жадностью углубила поцелуй, вызывая усмешку.       — Не здесь, — улыбчиво прошептал он, немного возвышаясь, чтобы отстраниться. — Давай не будем повторять то, что случилось на последней вечеринке у Слагги на седьмом курсе.       Едва ли смысл сказанного доходил до Гермионы, потому что она настойчиво тянулась к желанным тонким губам, украшенным лукавой улыбкой, однако машинально поинтересовалась:       — А что там было?       Кажется, Том воспринял это по-своему, откровеннее приспуская ладони чуть ниже талии и сжимая сильнее, но всё так же не даваясь и дразня.       — Широкая колонна, — игриво протянул он, медленно разворачивая Гермиону к балконной опоре и слегка прижимая к ней, — шёлковый занавес, ты, я и... — неожиданно Том легко скользнул ладонью в вырез на бедре платья и чувственно провёл по внутренней стороне, вызвав у Гермионы полуошеломлённый-полувозбуждённый возглас. — Хочешь повторить?       — Что ты?.. — она обомлела и не закончила, ощутив новый поцелуй, увлекающий во что-то вязкое и трепетное, отчего невозможно просто так взять и отказаться.       Чёрт подери, её любил настоящий дьявол, каждую секунду испытывающий её внимание и жажду, не позволяющий отвлекаться на что-либо ещё — только его губы, только его взгляды, только его объятия, только его голос, растекающийся сладким сиропом по её внутренностям, чтобы сделать из неё самый лакомый десерт. И если прямо сейчас он хотел обольстить её, то вряд ли даже гости смогут остановить его. Разве что попытаться попросить?..       — Том... — томно и протестующе выдохнула Гермиона, неохотно пытаясь отстраниться, но тот не позволял и игриво нападал, оглаживая бёдра и обжигая горячей усмешкой. — Нас могут...       — В тот раз тебя это не смущало, — выдохнул он, явно издеваясь.       В какой, чёрт подери, тот раз?..       — Том... — снова выдохнула она, уже скорее для приличия, чем на самом деле рассчитывая, что он остановится, ведь её ладони уже сами потянулись к воротнику его рубашки, чтобы скользнуть к горячей коже шеи, как вдруг Том разорвал поцелуй и, сверкая расширенными зрачками, выпрямился, отступая и оставляя её в растерянности.       Его внимательный взгляд прошёлся по ней с ног до головы, из-за чего Гермиона впервые за долгое время ощутила себя настолько уязвимой, что захотелось спрятаться, но здесь, стоя на открытом балконе, могла только смущённо опустить глаза, покраснеть и обнять себя за плечи.       Ему это безусловно нравилось, как остервенело его глаза снова сверкнули и источили искреннее удовольствие.       — Если тебе лучше, вернёмся к остальным... или ты рассчитываешь всё-таки на продолжение? По прошлому разу это достаточно неловкая затея...       — О каком прошлом разе ты говоришь? — наконец переспросила Гермиона, облегчённо ощущая, как мужские ладони обнимают её за плечи, явно не пытаясь снова соблазнить.       Том хмыкнул, сводя брови к переносице и бросая непроницаемый взгляд на неё, и, не дождавшись ответа, она снова переспросила:       — Том? О чём ты?       — На встрече перед выпускным нас застали в укромном месте за укромным занятием. Так стыдно до сих пор, что твой ум решил выкинуть это воспоминание из головы? — усмехнулся он.       Гермиона пошатнулась, теперь нахмурившись сама, и серьёзно отозвалась:       — Перед выпускным? Н-нашим выпускным?       Тот медленно и с интересом склонил голову набок, внимательно разглядывая её, и мягко произнёс:       — Нашим выпускным. Три года назад. Путешествие по Европе совсем заставило тебя забыть о наших школьных годах?..       Гермиона растерянно улыбнулась и даже издала смешок, а затем честно призналась:       — Я не помню.       Том выразил изумление, приподняв брови, и повернулся так, что оказался ровно напротив неё, вопросительно вглядываясь в её смятение.       — Мы учились вместе... — согласный кивок. — Отправились по Европе... — ещё один кивок. — И... зачем мы здесь?       Тот с лёгкой улыбкой рассматривал Гермиону, затем с тенью беспокойства произнёс:       — Чтобы отпраздновать торжество нашего друга, нет? Мне казалось, ты ещё не так много выпила, милая.       В неловком смятении она нервно провела ладонью по лицу, будто собираясь с мыслями и наконец отдалённо понимая, что всё происходящее могло значить.       Это не рай. И нет, это не сказка.       Кажется, у неё получилось то, на что она даже не рассчитывала в другом 1948 году.       — Какого друга?       Взгляд Тома сменился с обеспокоенного на тёплый, и он молча взял её за руку, а затем повёл с балкона в зал. Их снова встретил яркий свет светящегося хрусталя, пёстрые блики падающих с пушистых облаков звёзд, громкий смех и живая музыка. В этот раз Гермиона внимательно всматривалась во всё, что попадалось ей на глаза, наполняясь радостным предвкушением оттого, что ей предстояло увидеть, будто на каком-то невыразимом уровне уже знала, что Том хочет ей показать.       Они достаточно быстро пересекли часть зала и толпу танцующих гостей, несколько раз успели бросить друг другу улыбки, и наконец Том замедлился, указывая кивком головы куда-то вперёд.       Гермиона мгновенно посмотрела туда и сначала заметила Фрэнка, выряженного в чёрный строгий костюм. Он изящно держал бокал с шампанским и разговаривал с невысокой темноволосой девушкой, спрятавшейся под прозрачной белой вуалью. Стоило ей обернуться, будто ощутив на себе чужой взгляд, как Гермиона узнала в ней Розали Лестрейндж.       И она замерла с застывшей улыбкой на губах, едва кивая на то, как та отсалютовала ей наполненным бокалом, подзывая к образовавшейся группе, только вид невыразимо красивого белоснежного платья, украшенного кружевами и атласными лентами, пышной юбкой уходящего в пол, заставил замешкаться.       Платье было свадебным.       Взор трепетно забегал в поисках теперь уже супруга Розали, в то время как Том взял Гермиону за руку и повёл к веселящимся Лестрейнджам ближе. Ещё пара шагов и наконец она зацепила взглядом сначала расправленные плечи и вытянутую спину, облачённые в тёмно-серый, почти чёрный костюм, а затем вперилась в подрагивающую от оживлённого разговора кудрявую соломенную шевелюру.       От неверия и радости в сердце защемило, глаза застелила мутная пелена, а с губ сдавленно сорвалось:       — Джонатан!       Из-за шума и смеха не должен, однако он её услышал, потому обернулся, появляясь из-за плеча Фрэнка, и внимательным взором окинул сначала Тома, а затем Гермиону, остановившись на ней. Сталь в его глазах искрилась и мерцала, излучая тепло, которого она никогда в жизни не видела, а теперь оно так непривычно было направлено им.       И нисколько не задумываясь, она быстро оказалась возле него и резко обняла, на мгновение прижавшись к его груди и передавая всю свою радость от встречи с ним. Безусловно, сегодня они виделись не один раз, но именно эта Гермиона даже успела похоронить его давно, чтобы сейчас сдержать себя и слёзы, скользнувшие по горящим щекам.       Джонатан ответил ей объятиями и грудным смехом, и Гермиона тут же отстранилась, пролепетав:       — Не могу в это поверить...       Откуда-то появившийся рядом с ними Антонин интерпретировал это по-своему и весело воскликнул, звякнув бокалом вина о бокал Адама:       — И я до сих пор не могу поверить в то, что он решился на это!..       — Даже быстрее Малфоя, — весело подхватил Юджин, когда Гермиона проморгалась, смахивая слёзы и замечая возле него маленькую Габби, облачённую в солнечного оттенка платье и с интересом наблюдающую за всем, что происходило вокруг.       — Сегодня ты особенно чувствительная, — над ухом вкрадчиво заметил Том, подходя сзади и мягко заключая Гермиону в объятия. — Может быть, хочешь шампанское или потанцевать?       Гермиона подняла руки к груди, чтобы накрыть его успокаивающие ладони, и согласно кивнула, прошептав:       — Шампанское.       Том махнул рукой, кто-то подошёл по его жесту, после чего перед Гермионой появился наполненный бокал, который она тут же перехватила и пригубила, с удовольствием вслушиваясь в весёлый разговор остальных.       Вот, они все были здесь на важном празднике их общего друга, который сегодня женился на девушке, сумевшей когда-то и каким-то образом проникнуть к нему в сердце, с какой нежностью Джонатан посматривал на молчаливую, но сверкающую счастьем Розали, которую под руку держала девчонка помладше, немного рыжеватая и слегка усыпанная веснушками, но улыбающаяся такой же яркой и очаровательной улыбкой, как у Фрэнка. Гермиона сразу поняла, что это их младшая сестра — Адель.       Наверняка они веселились весь день и готовы ещё были праздновать вплоть до рассвета, болтали и смеялись, знакомились и общались с гостями, пили, ели и танцевали, выходили подышать свежим воздухом, а затем возвращались и снова повторяли то же самое.       — ...бросьте, герр, — неподалёку раздался жёсткий голос с грубым акцентом, однако он звучал так проникновенно, что Гермиона мгновенно обернулась и изумлённо уставилась на статного мужчину, слегка прихрамывающего на одну ногу, в противовес которой в другой ладони держал трость с набалдашником в виде волка. — Вы ещё не были в моём доме, на особых вечерах. К слову, мои друзья всегда были в восторге от того, как изумительно господин Эйвери перебирает клавиши на фортепиано в моей гостиной...       Господин Фон Фейербах приподнял уголок губ, выражая оскал, на первый взгляд пугающий, но Гермиона знала, какое невероятное обаяние кроется в суровом непроницаемом лице, и мысленно изумилась тому, что в этой параллели мироздания они также побывали в Берлине, оказались замеченными влиятельным господином, и теперь он гость торжества. Значит ли это, что она проживает самую лучшую нить своей паутины?       Гермиона чувствовала себя как во сне, но была безумно счастлива, внимательно наблюдая за каждым и с облегчением испытывая откровенную тактильность Тома, не оставляющего её ни на секунду. Ещё буквально некоторое время назад она глотала от безысходности яд, а сейчас беспечно радовалась всему, что видела, ведь это значило, что Ньют Скамандер был прав: её путешествие, её история не могли пройти бесследно, и однажды искривившийся под её влиянием мир должен был принять Гермиону и позволить ей пережить следующую нить в её огромной паутине: более счастливую, более успешную, без боли и потерь.       Пережить эту нить так, будто этот мир был светлее и чище, и она всецело принадлежала ему, а он полностью принадлежал ей.