Прежде чем всё разрушится

      Гриндевальд остановился буквально в нескольких шагах — так близко подпустил его Том, хотя, признаться, вряд ли у него был выбор. С другой стороны, это значило, что тот не намеревается убивать его, во всяком случае пока что.       Тёмный маг замер и, как по команде, вдалеке за его спиной остановились приближённые, плотно укутанные в мантии вплоть до того, что не было видно ни одного лица, будто они бездушные безликие существа, отличающиеся лишь цветом обтекающей их фигуры ткани: чёрной или пепельной. Тому хватило нескольких секунд, чтобы понять, что материал защищал их тела от всего, даже от духоты и раскалённого воздуха, давно обжигающего ему ноздри. Ещё немного и это место превратится в настоящую сухую баню, а затем начнётся пекло, а свиту это явно не пугало. Особенно, если они каким-то чудесным образом могли передвигаться по воздуху, будто законы трансгрессии и установленные барьеры на них не распространялись.       Том подумал о том, что однажды в ипостаси Волан-де-Морта ему удалось этому научиться. Интересно, в каком году и каким образом он смог освоить эту удивительную магию?..       — В прошлый раз нам не удалось представиться друг другу, — вежливо заговорил Гриндевальд, легко кланяясь и изящно выставляя ладонь с палочкой в сторону, на которой вспыхнули слабые очертания каких-то замысловатых кругов. — Хоть я и не уверен, что нуждаюсь в представлении. Геллерт Гриндевальд.       — Не уверен, что и я нуждаюсь в представлении, — безэмоционально отозвался Том, не сводя непроницаемого пристального взора с волшебника, однако действительно не стал называть своё имя.       — Том Риддл или, может быть, предпочтительнее лорд Волан-де-Морт?       Голос Гриндевальда был спокоен, однако что-то подсказывало Тому, что в нём скрыто слишком много насмешки вместо показного уважения. От этой мысли внутренности начали вскипать: уже давно прошли те далёкие времена, когда кто-то смел над ним надсмехаться, и даже такому волшебнику, как Геллерт Гриндевальд, он не позволит делать это.       Том молчал, демонстративно игнорируя вопрос, держал спину прямо, как до педантичности вышколенный аристократ, и со стёртыми с лица эмоциями бесстрашно смотрел в разноцветные глаза.       Гриндевальд позволил себе приподнять уголок губ на ответное поведение и отвёл взгляд чуть правее.       — Твоя тётя наверняка сейчас гордится тобой: единственный, кто остался рядом с ним, в то время как остальные трусливо сбежали спасаться.       Адам не шелохнулся, зато за спиной Гриндевальда из ряда волшебников вышла одна фигура в пепельном одеянии и приблизилась на несколько шагов, пока тот жёстко не махнул рукой, будто запрещая подходить ближе и как-то реагировать.       — Я абсолютно прав: она гордится, Адам, — улыбчиво произнёс Гриндевальд, а затем снова перевёл взгляд на Тома. — А теперь не будем терять ваше время, которого становится меньше для вашего спасения. Сначала мне потребуется твоё кольцо, Том, то, что на пальце, — он слабо кивнул на руку, в которой была зажата волшебная палочка, готовая выпустить заклинание в любой момент. — А после я любезно выведу вас из города: Адам спокойно отправится домой к своему папочке, а тебя, Том, был бы рад встретить с прошением в ряды моих... — Гриндевальд медленно обернулся на приспешников, послушно замерших как статуи, а после снова вернул сосредоточенный взор на Тома и величественным тоном закончил: — в ряды моих верных соратников и последователей.       Профессор Дамблдор был прав: его захотят подмять, но если он откажется — смерть.       — Зачем тебе моё кольцо? — никак не реагируя, спросил Том и резко взглянул на небо, переживающее вспышку сильной дрожи: огненный дождь пытался разорвать магические узлы, но пока ему не удавалось сделать это.       Никакого выхода из ситуации не сияло даже на горизонте, поэтому он мог только тянуть время до тех пор, пока земля снова не вздрогнет, а огненный купол не пропустит магический дождь. И у него были вопросы, на которые сейчас можно получить ответы.       Гриндевальд оценивающе осмотрел его с головы до ног, а затем с нетерпением ответил:       — Я не буду рассказывать о том, что тебя беспокоит или о чём сгорает твоё любопытство, пока мы оба не узнаем, что находимся на одной стороне. А мои условия ты прекрасно слышал.       Ещё бы Гриндевальд оказался так глуп, чтобы позволять ему тянуть время. Том внутренне ухмыльнулся, но внешне продолжил также безэмоционально:       — Без ответов глупо принимать чью-то сторону.       — Мне кажется, ты не в том положении, чтобы выдвигать условия, парень...       — Значит, всё-таки я не так важен в твоих рядах? — наконец-то выгнув бровь и подав хоть какую-то эмоцию, легко отозвался Том.       Гриндевальд на мгновение задумался, а затем удовлетворённо улыбнулся, чуть вскидывая голову и снова оценивая противника, а затем гортанно протянул:       — Мне нравится ход твоих мыслей. И твоя самооценка. Пожалуй, пару вопросов могут быть в твоём распоряжении, если после ответов на них ты передашь мне своё кольцо, а после согласишься уйти со мной. Это новые условия. Я готов пойти навстречу тебе.       Он медленно и изящно чуть поклонился, не сводя пристального взгляда, и Том заколебался. Не то чтобы он исполнял свои обещания, но, в самом деле, что он собирается делать потом? Никакого плана не было, а вступать в борьбу, когда за спиной тёмного мага целая орава волшебников, пропитанных тёмной магией и несущей на руках реки крови, — не самая лучшая идея.       Нужно хитрить, а этим навыком он вроде бы владел превосходно.       — В самом деле считаешь, что я продам себя, свою верность и способности за пару ответов на мои вопросы? Только дурак может позволить себе подобное, а я не из их числа.       — И что ты предлагаешь, юнец? — уже достаточно грубо спросил Гриндевальд, будто за секунду растеряв всю наигранную вежливость и заинтересованность, обнажая нетерпение ещё больше.       — Победи меня, — легко отозвался Том, с вызовом приподнимая брови. — Я готов к честной дуэли один на один.       Тот чуть сощурил глаза, а затем криво, почти безобразно выгнул губы, обличая зловещую усмешку. Его грудь содрогнулась от смеха, ставшего громким и подхваченным его приспешниками.       — Это новое условие. Сначала несколько ответов, а затем дуэль...       Не успел Том договорить, как вдруг Гриндевальд резко направил на него палочку, и в области груди и шеи что-то больно сдавило, заставляя его выгнуться ещё сильнее, а затем захрипеть — Том не мог вдохнуть.       — Слишком много условий для того, кто в следующую минуту может сдохнуть у моих ног, если я не увижу пользы больше, чем сейчас мне представляется. Кроме завышенной самооценки и глупого оттягивания неизбежного, я не увидел ничего, что могло бы заинтересовать. Я любезно предложил тебе место в своих рядах, в то время как мог молча убить, забрать кольцо и удалиться. Осознаешь это?       Оказавшийся в шаге Гриндевальд коротким жестом отпустил Тома и даже не посмотрел на Адама, выставившему ему в грудь палочку, будто готовясь нанести проклятье. Том хрипло задышал, не сводя взгляд с бесстрастного лица и одновременно ладонью смахивая палочку Адама, заставляя его отойти назад и всем видом показывая, чтобы он не вмешивался.       — Осознаю. Поэтому прошу дуэль, чтобы ты оценил, на что я способен, — восстанавливая дыхание, чуть сдавленно произнёс он.       Гриндевальд молчал, внимательно исследуя лицо напротив, потому Том, не теряя больше времени, начал задавать вопросы:       — Зачем ты хочешь заполучить моё кольцо и кто тебе рассказал о нём?       Гриндевальд неожиданно рассмеялся, с довольством опуская палочку.       — По меньшей мере два человека успели рассказать мне о нём, а один из них даже поведал чудную историю про трёх братьев.       — Значит, ты продолжаешь искать их, — утвердительно произнёс Том.       — Я и не прекращал. Просто в тюремной камере заниматься поисками не так легко, как на свободе.       — Ты не ответил на вторую часть вопроса, — заметил он.       — Если хочешь знать, кто меня навёл на твой след, то маленькая немка с именем Астрид. Полагаю, ты очень хорошо знаком с ней. Она с удовольствием помогла предоставить все необходимые сведения моим сторонникам для освобождения из Нуменгарда, а также лично сняла магические печати с моей двери, за которой я находился в заключении. От неё я впервые услышал о кольце, от которого, по её словам, разило тёмной энергией. Позже я узнал, что ты потомок Гонтов, а они, в свою очередь, наследники семьи Певереллов, обладающие дарами, два из которых передавались по наследству.       — Ты сказал, что не один человек рассказал тебе о нём.       Гриндевальд добродушно улыбнулся.       — Прежде чем напасть на город, в мои руки попал Ньют Скамандер, из которого я смог выпытать всю нужную мне информацию. Какой подарок судьбы — наткнуться на путешественника во времени, изменившего историю всего магического мира, что привело ещё одну путешественницу, появлению которой я обязан своему освобождению вместо многолетнего прозябания в тюрьме. Ей я с удовольствием предложил пополнить свои ряды и, к слову, она не была такой разговорчивой и наглой, как ты.       Впервые Гриндевальду удалось вывести Тома на эмоции: маска безразличия лопнула, и его глаза расширились, а на лице застыло ошеломление.       — Это ты преследовал их?..       — И весьма успешно, — глумливо заметил Гриндевальд.       — Он лжёт, — хрипло произнёс Адам, и тот наконец-то удостоил его оценивающим взглядом.       — Думаешь? Ваш друг — Эйвери — вряд ли так считает, пока мои соратники исцеляют его после стычки в десятках миль отсюда.       — Ты лжёшь, — стараясь подавить ярость, прошипел Том, сузив глаза.       Он мог бы поверить многому, но точно не тому, что Джонатан даже под риском смерти предал его. Кулаки сами собой начали сжиматься, будто Том готов вот-вот накинуться с ними на тёмного мага.       А Гриндевальд всего лишь издал беззлобный смешок и с жалостью, почти искренне посмотрел на него.       — Видимо, ты ещё не сталкивался в жизни с предательством. Это хорошо, но так же плохо: суровая жизнь ещё не научила тебя, что нельзя никому доверять. Даже тем, кто, по твоему мнению, не способен на предательство.       — Он лжёт, — почти неслышно прошипела Нагини в ногах, и никто не обратил на неё внимания, однако Том услышал и ещё сильнее сжал палочку в ладони.       — Тогда как ты сосуществуешь со своими сторонниками? — наконец с вызовом отозвался Том, рассеянно кивая на ряд неподвижных магов.       Гриндевальд обернулся на них, будто давая себе время обдумать ответ, затем снова посмотрел на него.       — Это уже отлаженный механизм...       — Я не оцениваю себя даже ржавой деталью чьего-то идеального механизма...       — Ты слишком много болтаешь, друг мой, — наигранно нахмурившись, вслед скучающе перебил Гриндевальд и сделал шаг к Тому, а затем достаточно тихо и угрожающе произнёс: — Если сейчас же в моей ладони не окажется твоё кольцо, то мы будем биться до последнего вздоха, а если ты трусливо сбежишь, то сделаю всё, чтобы этот город пал и под его руинами и пеплом я найду твои жалкие магловские останки и заберу кольцо. И не рассчитывай — вся тёмная магия с кольца будет уничтожена после адского пламени, оставив лишь чистейшую силу дара...       Передёргивая желваками, Том готов был взорваться, начиная дрожать от каждого услышанного слова.       — Он отдаст тебе дар, Геллерт, как только опустошит свой сосуд самостоятельно, — прервал размеренный голос Дамблдора, послышавшийся по правую руку от Тома.       Оба мгновенно обернулись, и в этот же момент по земле прошлась особенно ощутимая дрожь, заставившая перемнутся с ноги на ногу. Том с таким неверием впился в профессора, будто перед ним возник призрак, а не настоящий человек.       — Как вы здесь оказались? — недоумённо прошептал он.       — Между мистером Мальсибером и мистером Малфоем установлена прекрасная связь, благодаря которой последний смог передать и вашу карту, и ваше неутешительное положение, — легко пояснил тот, нисколько не выказывая каких-либо опасений, словно явился не в эпицентр противостояния над готовящимся Армагеддоном, а всего лишь на чашечку чая.       Неотрывно наблюдающий за профессором Гриндевальд изящно перевёл палочку прямо в грудь Дамблдору, поравнявшемуся с Томом, и сухо произнёс:       — Не рассчитывай на честный поединок, Альбус. В прошлый раз ты сжульничал и обманул Бузинную палочку.       — Я ей присягнул и она приняла мою победу, — спокойно возразил тот, будто не обращая внимания на направленное в него оружие.       — Если ты пришёл поговорить, то знаешь, что из этого ничего не выйдет — мы никогда не договоримся, — низким тоном добавил Гриндевальд, медленно опуская подбородок, из-за чего его взгляд стал похожим на звериный, а сам он готовился сделать выпад.       — С террористами мне не о чем договариваться, — спокойно продолжал отзываться профессор Дамблдор, а затем чуть повернул голову к Тому, но так и не посмотрел на него, продолжая внимательно наблюдать за противником. — Том, у нас не так много времени, чтобы выполнить требование преступника: найдите более спокойное место, освободите кольцо и сообщите, когда будете готовы передать его.       Том несколько долгих секунд стоял неподвижно, внимательно рассматривая безмятежное выражение лица Дамблдора, и только когда убедил себя в том, что у того есть план, то согласно кивнул, почти незаметно махнул Адаму, и оба направились к полуразрушенной цветочной лавке, в то время как за спиной послышалось продолжение разговора.       — Я не давал согласие на то, чтобы он что-то делал с кольцом, Дамблдор. Стоять, парень! — грозно воскликнул Гриндевальд и мгновенно сдирижировал палочкой в спину Тому, резко обернувшемуся на угрозу, однако Дамблдор уже сбил летящее в него проклятье.       — Не вынуждай вступать с тобой в дуэль, Геллерт. Мы оба знаем, чем он закончится, — с едва уловимой жёсткостью предостерёг он.       Гриндевальд медленно обернулся на своих соратников, затем обратил звериный взгляд на Дамблдора, скучающе склонил голову и тихо выдал:       — Да будет так.       Когда Гриндевальд взмахнул палочкой, Дамблдор был готов и тут же отразил атаку, однако остальные маги не остались стоять на месте и со всей мощью направили заклинания в Дамблдора, успевшего защититься, но отброшенного назад, к Тому.       В голове Тома запульсировало отчаянное желание защитить себя. Он едва сообразил, что всё перешло в опасную стычку, в которой они значительно уступали в количестве и силе, однако у Дамблдора должен же был быть план, который сравняет шансы, разве нет?       Стоило ему так подумать, как наперерез Гриндевальду и его сторонникам высунулись десятки волшебников, вступивших с ними в бой. Том мгновенно понял, что Дамблдор был спокоен и уверен хотя бы потому, что на выручку явился с огромным количеством авроров Министерства, которое ранее в ходе голосования на заседаниях Везингамота распорядилось защищать территорию Британских островов, где бы не появился враг.       Интересно, насколько они были удивлены, увидев во главе настигающего ужаса волшебника, который должен быть заключён в тюрьме?       — Освободите кольцо от тёмной магии и отдайте его мне, — быстро проговорил Дамблдор, сжав плечо Тому.       — У вас есть план? Вы знаете, как работают дары? — мгновенно накинулся с вопросами Том, краем глаза замечая, как волшебники сражаются, заставляя и без того нагретый воздух колебаться так сильно, что его волны ощутимо врезались в лицо и обтекали тело.       — Собравший управляет смертью...       — А мантия?! Вы нашли мантию?!.. — только и успел воскликнуть он, как в следующий миг на них ринулась пара сторонников Гриндевальда, и Дамблдор мгновенно вступил с ними в противостояние, а Нагини незаметно подползла к одному и живо укусила одного за ногу, вызвав громкий истошный крик, потонувший в шуме сражающихся.       — Спрячьтесь и делайте, что я сказал! — приказал Дамблдор, а затем отвернулся от Тома и Адама, колдуя огромных размеров водяной вихрь, чтобы обрушить в ответ на стремительные выпады врага.       На несколько мгновений Том схватил Адама за запястье, направляя за собой, и побежал вдоль прилегающей улицы, пытаясь сквозь завесу раскалённой пыли найти относительно спокойное место, чтобы снова всё обдумать и что-то предпринять.       — Сюда, — хрипло позвал Адам, указывая на нетронутый, выглядящий достаточно прилично небольшой проход между стыком двух домов.       Том внимательно оценил временное убежище, как вдруг сзади услышал выпад Адама: кто-то проследил за ними и кинулся нападать. Сначала Том тут же встрепенулся и принялся колдовать, как заметил, что число неприятелей добавляется, а это значило, что силы не так равны. Да и был ли смысл вступать в этот бой, если от него требовалось совсем другое?       Похоже, Гриндевальд приказал своим шавкам разыскать его, потому спрятаться, подумать или выполнить поручение Дамблдора оказалось пока что невозможным.       Их не пытались убить, но явно стремились любой ценой захватить, чтобы бросить к ногам тёмному магу, в то время как Том не брезговал смертельными проклятиями, хлёстко обрушая на врагов и нисколько не испытывая даже подобие жалости от того, что ему приходилось делать. В его ладонях фокусировалась тёмная энергия, пробудившаяся в нутре, забурлившая по артериям, вскипевшая в крови, чтобы выбраться мощным всплеском наружу и никому не позволить даже притронуться к себе.       В противовес нападавшим добавлялись и авроры, отвлекающие на себя внимание и вынуждающие сражаться с ними, меняя фокус на лобового противника.       Понимая, что он надолго может здесь застрять, что наверняка было бессмысленным, Том спешно начал расчищать себе путь, указывая Адаму следовать за ним. У них неплохо получалось вырваться из сражения, как вдруг земля под ногами снова загремела и заходила ходуном, заставляя терять равновесие. В этот же момент над домами поднялась огромная огненная волна из той области, где сражался Гриндевальд с Дамблдором, и со всего маха выплеснулась, подобно прожигающей лаве, вниз, по раскалённому асфальту.       Нагини только успела укусить какого-то волшебника и мигом взобраться по каменным развалинам выше, в то время как Том лишь смог выставить блокирующий щит перед собой и Адамом, успевшем заскочить на развалины вслед за змеёй.       В ступнях зажгла адская боль, и Том не сдержал истошный крик, ошалев от неожиданных чувств. Резко бросив изумлённый взгляд себе под ноги, он увидел, как огненная волна прошла сквозь мощные щитовые чары и обуглила обувь, штаны и подол мантии до колен. И если магическая волна прошла, то оставленная ею боль в конечностях продолжала быть невыносимой: Том не удержался на ногах и рухнул вниз, ресницами смахивая проступившие слёзы.       Он будто наступил в лаву, от шока и боли не в силах сдвинуться с места. Бросив потерянный взгляд на округу, Том не сразу понял, что зацепило не только его, но и других волшебников, не ожидавших подобный выпад, а значит, их силы сокращались, времени оставалось меньше, как и возможностей что-то предпринять.       Уже в следующий миг к нему подбежал Адам, помогая подняться, а рядом заскользила Нагини, зашипев:       — В двух домах отсюда можно спрятаться, я отвлеку и буду защищать.       Том глухо застонал, как можно скорее поднимаясь на ноги при помощи Адама, а затем замер, концентрируясь на своей мощи и бурлящей в артериях магии, и бесцеремонно накинул на них дезиллюминационные чары. Только они успели отойти от того места, как туда обрушились проклятья и вспышки, которые должны были сбросить чары. Том безжалостно кусал губу, чтобы не закричать от боли в ногах, изо всех сил уворачиваясь от летящих заклинаний, стремящихся обнаружить его и Адама, — они быстро преодолевали улицу, меняли траекторию, не выдавая себя никакими защитными заклинаниями, а только уклоняясь от них, пока от бессилия Тому не пришлось повалиться на тротуар.       Было так невыносимо больно, что он просто не мог идти, как и воспользоваться каким-то заклинанием для облегчения боли — нельзя было обнаружить себя. Осторожно взобравшись на бордюр и приникнув к небольшим развалинам, Том смог нащупать Адама, прижавшегося к стене и явно выжидающего, когда их оставят в покое.       Пара волшебников в чёрных мантиях проскочила мимо, наугад бросая проклятья и заклинания обнаружения, и оба не двигались до тех пор, пока те не скрылись из вида.       Адам дёрнул за плечо, призывая следовать за ним, и Том, глубоко вздохнув и набираясь новых сил, чтобы преодолеть ползком расстояние до переулка, двинулся вперёд, опираясь на каменный фасад. Долгие минуты ушли на то, чтобы оказаться за поворотом, выпрямиться во весь рост и, хватаясь за стены, перебраться вглубь.       Поворот за поворотом, узкий проход за проходом, затем достаточно широкий внутренний двор и снова повороты, проходы.       Мокрая пелена в глазах мешала зрению, а слишком жаркий воздух уже был слишком плотным, чтобы глубоко вдыхать его. По ощущениями, они ушли достаточно далеко, чтобы Том наконец-то сдался и в очередном узком пролёте свалился вниз, позволив себе издать болезненный протяжный стон. Рядом послышались шаги Адама, и Том смахнул с обоих чары.       Дурак, как же так смог пропустить атаку, даже не предназначенную лично ему?       Боль была такой, что сначала успела скомкать все внутренности, а под высоким давлением стресса уже собственная магия будто заглушала её, оставляя пульсировать где-то на фоне. Бросив рассеянный взгляд, не способный даже сфокусироваться на ногах, Том глухо прошептал:       — Мне это кажется? Не так ли? Это иллюзия?       Адам молча опустился перед ним на коленях, провозился с затвердевшей обугленной обувью, использовал пару заклинаний, а затем вынес вердикт:       — Да, тебе кажется. Физически всё в порядке.       Том облегчённо выдохнул, хотя не был уверен, что проще всего вылечить: может быть, с реальными ожогами легче справиться, чем с теми, которые отпечатались в психике. В Хогвартсе так мало времени было посвящено магии миражей и иллюзий — всего лишь в расширенном курсе на последнем году обучения каких-то несколько глав, в которых говорилось о существовании и использовании в угоду сохранения статута о секретности, но никак не в боевых целях. Лишь случайно Тому попадалось несколько книг, в которых поднималась тема о проклятьях, основанных на иллюзиях. Они не наносили реальных повреждений, но формула действовала таким образом, что заставляла верить в реальность происходящего, отравляя мозг уверенностью в том, чего на самом деле не существовало. Том никогда серьёзно не рассматривал этот вид магии, считая, что лучше наносить реальные увечья, чем психологические, однако избавиться от них было не так просто, как вылечить реальные повреждения в больнице.       Адам облокотился на противоположную стену, соприкасаясь своими с коленями Тома, и устало вздохнул. Несколько минут Том пытался довести до своего разума мысль, что острая пульсирующая боль, как от ожогов, — это всего лишь плод его воображения, но это не помогало, а лишь немного заглушало отвратительные ощущения. Немного подумав, ему стало легче от того, что это всё недействительно.       Может быть, происходящее в Лондоне тоже плод его воображения? Например, огненный дождь — иллюзия?       Том готов поверить в то, что такой волшебник, как Гриндевальд, в силах уничтожать города по-настоящему, но какой от этого толк, если придётся отстраивать снова? Зачем нужны эти многочисленные жертвы, если можно только напугать?       Или ему просто хотелось очень сильно верить в то, что город не может пасть, он не может здесь сгореть дотла, не оставив после себя даже чёртовых костей — магловских, как выразился этот урод.       Бессмысленно пялясь в стену, Том думал о том, что мог бы сейчас отправиться к трансгрессионному коридору и исчезнуть отсюда, убраться подальше от происходящего, спасти шкуру Адама и свою, потом найти где-то остальных, вытрясти из Аврората или с Руквуда порт-ключ и свалить далеко-далеко.       Том усмехнулся этой мысли: он не гриффиндорец, но и не трус, чтобы совершать настолько необдуманный шаг. В дальнейшем это отразится на всём, что бы он ни решил. В худшем случае здесь не останется никого, все окажутся погребёнными под руинами и пеплом, города падут, и странам придётся подчиниться тёмному магу, а он наверняка будет преследовать, пока не получит это чёртово кольцо, сейчас ещё нанизанное на палец Тома. В лучшем случае каким-то чудесным образом Дамблдор сможет победить, но будет знать, что Том сбежал, не выполнил то, что от него требовалось — и на каком счету он окажется?       В этот момент пришла до безобразия простейшая мысль: Том сам затолкал себя в ловушку обстоятельств, из которой приемлемый выход был один. В конце концов, если уж и выбрал опору в лице Дамблдора, то нужно было опираться до последнего. Если у Тома были лишь намеченные предположения, то у того явно был чёткий план, и когда он снял с пальца кольцо Гонтов, то до идиотского отчаяния старался верить, что у Дамблдора была мантия невидимости и то, что Том собирается сейчас сделать, будет не зря.       Он собрался раскаяться, чтобы освободить дар смерти от своего вместилища, чётко осознавая, что при таком шаге все крестражи перестанут быть рабочими: невозможно раскаяться по кусочкам — если готов заплатить высокую цену за бессмертие, то ещё выше она будет за то, чтобы откатить магию назад. И если что-то пойдёт не так, то Том может погибнуть здесь навсегда.       Стоит ли такой риск возможной победы, достижения самой желанной цели?       Наверное, стоит.       В будущем Гермионы ему тоже приходилось идти ва-банк, проживая период без какого-либо крестража. Его попросту могли там уничтожить, но тогда не было выхода — приходилось изворачиваться.       Хотя там у него были нескончаемые шансы: он мог проигрывать раз за разом, прежде чем у него наконец-то получилось что-то.       Здесь же у него был всего лишь один-единственный шанс.       Том плотно сжал челюсти и точно решил, что одного шанса выбраться из передряги ему достаточно.       — Адам? — тихо обратился он к приятелю.       Тот лениво прижался головой к стене и посмотрел в ответ.       — Мне нужно поговорить с тобой.       Несколько секунд Адам неотрывно смотрел Тому в глаза, затем зашевелился, расправляя плечи, и скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс:       — Решился на это.       Том медленно и почти незаметно кивнул.       — Что я должен сделать?       — Заставь меня чувствовать.       Адам перестал шевелиться и замер, продолжая неотрывно смотреть на Тома. Казалось, он должен искать мысль, за которую необходимо зацепиться, чтобы суметь поговорить по душам — как давно они этого не делали! Но, судя по всему, Адам прекрасно знал, о чём хотел бы поговорить, вертя на языке невысказанные ранее слова и выискивая нужную секунду, чтобы произнести их.       — Ты... ублюдок, Том, — наконец спокойно заявил он.       Том не ожидал услышать подобное и от удивления у него медленно приподнялись брови.       Наверное, чувствовать можно по-разному, потому что вместо яркого и понятного ощущения мгновенно вспыхнула неразборчивая смесь: он не знал, что должен испытывать от простой, но слишком искренней фразы.       А Адам будто наслаждался возникшей заминкой, жадно рассматривая и улавливая все тени эмоций на его лице.       — Я тебя ненавидел, — спокойно продолжил он, лишь медленно качнув коленом. — Ненавидел так, что иногда хотелось притвориться змеёй, прокрасться к тебе в комнату, обвиться вокруг шеи и задушить во сне.       Том некоторое время молчал: соображая, специально Адам говорит так или в самом деле выражает ему признание?       — Почему? — тихо шепнул он.       — Потому что слишком любил, — также непринуждённо продолжил тот, почти незаметно пожав плечами. — Раньше я так не думал и даже не рассматривал эту простейшую мысль: всё, что мне довелось пережить, случилось благодаря этому чувству. Так говорил Долохов, с такой мыслью смотрел на меня Эйвери, и все намёки на это избегал Лестрейндж. А ты... тебе просто было плевать. Ты всего лишь смотрел на всё это откуда-то сверху, подобно Богу, и таял в блаженстве от жертв, отданных тебе. Ни разу ты не показывал своё отрицание, как и ни разу не выражал своё полное согласие, а лишь молчал и позволял мне самостоятельно делать то, что я делал. Ты просто молчал, Том, и я никогда не понимал, что я делаю правильно, а что нет. Я никогда не понимал, испытываешь ли ко мне омерзение, как Долохов, за шиворот вырвавший меня из плена наркотиков и подстилок? Или стараешься всё игнорировать, как Лестрейндж, чётко ограничивая мою личную жизнь и наши крепкие взаимоотношения? Или изо всех сил сочувствуешь мне, как Эйвери, ни разу не позволяя себе даже взглядом напоминать о том, что мне крайне неприятно? Всё время ты вёл себя так, что я никогда не мог разгадать твоих настоящих мыслей, будто в руках держу закрытую на десяток магических печатей книгу, которую не в силах ни разгадать, ни открыть — никогда в жизни не достигнуть содержимого.       Адам замолчал, и Тому показалось, что он иссяк, выискивает силы и слова, которые заставят говорить дальше, однако, когда он снова поднял на него рассеянный взгляд, то увидел, как тот продолжал неотрывно наблюдать за ним и жадно поглощать все эмоции, проскакивающие на его лице.       Том был в замешательстве. Во всяком случае он всегда был уверен в том, что Адам в жизни не заговорит о том, что между ними всеми происходило.       Он знал его высокомерным для подобного разговора, но и одновременно крайне ранимым, чтобы пытаться задеть Тома, в том числе и себя. Он знал его трусливым, но одновременно крайне эмоциональным, чтобы спокойно говорить об этом и последовательно выражать свои мысли.       Том тряхнул растрёпанными волосами, поднимая ясный взор на Адама: он говорит об этом, потому что впервые за несколько лет у него что-то изменилось.       Видимо, Адам это осознание и выискивал в нём, после чего продолжил говорить:       — Я ненавидел меньше, чем любил, потому что никогда не понимал, что от меня требовалось, чтобы хоть что-то изменилось. Ты, как вездесущий Бог, был везде и молча наблюдал за всем, должно принимал любые дары, но стоило мне пошевелиться, как твой взгляд направлялся к другим до тех пор, пока твоё внимание снова не привлекут мои жертвы, совершённые для тебя. Я смирился с тем, что это существо находится так высоко от меня, что я могу лишь задирать голову, смотреть из глубин личной Преисподней и мечтать, когда величественный взгляд коснётся меня вновь, даруя мимолётное внимание, которым я постоянно жил. А затем... — Адам издал весёлый смешок, — я будто очнулся от долго сна. И моей первой мыслью было то, что никакого Бога нет и он жил в моей голове ровно столько, сколько я верил в то, что ты недосягаем. Это был замкнутый круг, из которого я не мог выбраться и который безжалостно раздалбливал мне кости, как бесконечное колесо Сансары, пока я пытался раскрыть секрет, непостижимый моему уму. А всё оказалось слишком просто.       Том склонил голову набок, внимательно вслушиваясь в каждое слово, и вопросительно посмотрел на Адама, медленно захватившего своё колено и прижавшего его немного к себе.       — Ты был не Богом, а ублюдком, который убивал, чтобы сбежать от смерти. Ты ни сочувствовал, ни игнорировал, ни испытывал омерзение, потому что все эти чёртовы годы больше не мог ничего чувствовать. Ты оказался живой оболочкой, внутри которой под десятью печатями пряталось ничто. Только рационализм и пепел — всё, что осталось от настоящего тебя. Ты... — Адам замолчал и в этот раз для того, чтобы действительно подобрать правильно слова. Его задумчивый взгляд прошёлся по каменной, украшенной сетью трещин стене, на которую облокачивался Том. — Ты слишком слаб, чтобы в одиночку достичь того, чего по-настоящему желал. И не приди сюда Гермиона, ты повторил бы тот ужасный путь, который напугал тебя, как только ты узнал тайну своих скрытых жизней. Отсутствие чувств, эмоций сделало тебя не сильным, как ты полагал. Это сделало тебя слабым, потому что всё стало невзрачным, и ты практически перестал обращать внимание на всё, что происходило вокруг тебя. А ты заметил, что Антонин не под чарами идиотской куклы, а по-настоящему влюблён в Гермиону, но не в силах предать тебя, когда, в свою очередь, тебе абсолютно плевать на обоих? Ты заметил, что Фрэнк так повзрослел и посерьёзнел, что за месяц вверенных ему обязанностей он и в компании отца разобрался, и решил все проблемы с наследством и приданным для своих сестёр, и установил контакты в Министерстве так, что он, как Малфой, уже не нуждается в тебе? Ты заметил, что на самом деле Джонатан действительно испытывает интерес к сестре Фрэнка, как и она к нему, но всего лишь ввиду сложившихся обстоятельств оба не смеют допускать мысль о семье и светлом будущем? Ты заметил, Том, что я больше не боготворю тебя, и нам легче стало контактировать, будто между нами рухнула эта грёбаная стена, которая всегда мешала мне относиться к тебе просто так? Относиться так, как относятся к тебе все остальные.       Том слушал очень внимательно и каждую брошенную в него фразу испытывал какой-то надрыв где-то глубоко внутри себя.       Знал ли он про Антонина? Он был уверен, что его одурачили.       Знал ли он про Фрэнка? Ему было искренне плевать на то, что его не касалось.       Знал ли он про Джонатана? Даже не предполагал, привыкший видеть пустой оледеневший сосуд, который никогда не способен наполниться жизнью.       Знали ли он про Адама? Именно это было ошеломительнее всего, потому что Том никогда не мог допустить мысль, что однажды тот посмотрит на него совсем по-другому. В его представлении Адам всегда был его особым дополнением и, как верный пёс, сдохнет, если хозяин оставит его.       Том тупо смотрел перед собой, прокручивая всё озвученное, и испытывал странное опустошение.       Адам прав, потому что без Гермионы у него ни хрена не получилось, и это доказано в каждом пергаменте, целых тринадцать чёртовых раз.       Адам прав, потому что каждый такой раз спустя много лет рядом с ним не было никого, кроме живучего Долохова, который и то плевал на Волан-де-Морта и только пытался спасти его юной копии шкуру каждые четырнадцать чёртовых раз.       Адам прав, потому что даже сейчас, выходит, Том был не способен без безжалостно высказавшегося ему Розье испытать ворох эмоций, которые заставят раскаяться и исправить ошибки своего юношеского максимализма, своего уродливого страха перед смертью, своего безобразного эгоизма и излишней самоуверенности, которая подвела лорда Волан-де-Морта не единожды к концу, пока и вовсе не уничтожила вплоть до последнего куска искорёженной души.       Без возможности испытывать что-то он был ничто.       И с последней мыслью его одновременно пронзили и смех от странного осознания своей незначимости, и острая боль в области лопаток, будто кто-то невидимый вонзил кинжал ему в спину. Том поперхнулся, засмеявшись сильнее — и смех звучал злорадно, лающе, — а затем поморщился от расползающейся из нутра до конечностей боли, будто не один кинжал врезался в плоть, а десятки, заставляя уже не смеяться, а удушливо стонать.       В глазах застыла влажная пелена, и в следующий миг Том испытал неосознанный испуг — с ним происходило что-то не то. Только спустя тягучие секунды стремительно увеличивающихся мучений и судорожных хрипов он понял, что вот так начинается раскаяние: оно выливается из невысказанных чувств и слов, из возможных сожалений и сокрушений, из осознания своих самых критичных ошибок и промахов, из желания вернуть время вспять и сделать всё по-другому.       И, болезненно прокручивая каждую фразу, Том хотел услышать ответ только на тот вопрос, который больше всего взволновал его.       — Т-ты сказал мне всё только потому, ч-чтобы помочь мне или... это всё настоящая правда? — с лихорадочной дрожью протянул он, стараясь пережить в себе вспыхнувшую боль.       — Это правда, Том, — спокойно отозвался Адам, а затем оживился и, подогнув колени, приблизился к нему, хватая за плечи. — И я уверен, что она поможет тебе.       Том судорожно кивнул, улавливая обеспокоенный пристальный взгляд на себе, и зажмурил глаза, пытаясь расслабиться и поддаться ужасу, чтобы он сожрал его вечность и безжалостное равнодушие к чёртовой матери, а затем вернул ему способность дышать и вместе с тем вдыхать давно забытые ощущения, давно погребённые чувства.       Боль разливалась по венам постепенно, а сокрушающие мысли настолько сильно проедали нервы, что спустя некоторое время хотелось во всё горло заорать, лишь бы эти омерзительные ощущения прекратились. Что-то острое ежесекундно пронзало раз за разом, будто истерично протыкало плоть, ожидая, когда же Том отключится от шока и сдохнет, но у раскаяния, очевидно, были на него другие планы: сознание пыталось просочиться сквозь агонию и притвориться мёртвым, застывшим в глубоком сне, однако боль была несравнима с недавней иллюзией, обуявшей нижние конечности, и мучила, усиленно мучила, зверски раздирала внутренности и заставляла метаться, подобно загнанному в ловушку шакалу — зарычавшему от ненависти и заскулившему от безысходности.       Том не понимал, как крепко его держит Адам — он буквально изо всех сил стискивал его за предплечья и прижимал к уродливой стене, подставлял своё плечо, чтобы Том кричал ему в мантию, утапливая в ней дикий рык размозжённого существа. Если бы он знал, насколько это адски невыносимо, то ни за что — даже под страхом жаждущей смерти! — не пошёл бы на такое, как это безумно сводило с ума, что ещё немного и вместо слёз из глаз потечёт кровь, а внутренности превратятся в сжарившееся месиво обугленных органов и никчёмной плоти, пронизанной палёными нервными волокнами. Если бы он знал, что скреплять свою чёртову душу, мечтающую стать смертной и уничтоженной, чем измученной жесточайшим покаянием, лишь бы не было настолько зловеще больно, то, не раздумывая, сбежал. Как подлый трус сбежал!       Но вместо этого теперь он молился непонятно чему — Богу или Богам, вселенной или мирозданию, даже стискивающему его существу, что-то нашёптывающему на ухо, лишь бы он заткнулся и перестал так истошно кричать. А он не мог замолчать и хрипло, сдавленно умолял перестать так нестерпимо пожирать его невыносимой болью.       Пожалуйста, перестать!..       Он хотел бы никогда не существовать, никогда не жить, чтобы однажды за всё пережитое так сильно не страдать. Он хотел бы быть ничем и сразу всем — звёздной пылью, палящим светом, бесконечной тьмой, — но не тем, что невыразимо страдало от собственной глупости и смехотворной никчёмности. И бесконечный круг мук не заканчивался, бросая его в вечность, о которой он так грезил и которая теперь стала ему самым ненавистным врагом, жаждущим его агонии: его заклёвывали огромные остервенелые клювы падальщиков, его распинали на гвоздях под палящим смертоносным солнцем, его четвертовали в открытом безжалостном море четырьмя галерами — ему всё время выворачивали кости, сжигали внутренности и клевали плоть, при том не отпускали сознание и заставляли дышать.       Том мечтал сдохнуть, прекратить это всё раз и навсегда.       Ни о каком искуплении он больше и не мог желать: всё стало никчёмным, неважным и пустым.       Жизнь и смерть — всего лишь два мгновения. Бесконечна только боль.       Он не чувствовал себя долго, слишком долго, чтобы помнить о существовании времени и мира в целом. И вот чёрная бездна мук стала рябить кровью и вырисовывать белоснежные паутины, заставляя глаза слепнуть, а грудь жадно вздыматься.       Что-то очень мощное проникало в существо и наполняло чем-то необузданным и тёплым — настолько тёплым, что через миг оно превратилось в пекло, только нисколько не обжигающее плоть и нервы, а наоборот, словно ласково зализывающее тысячи открытых уродских ран, которые он заслужил, отчаянно заслужил, как вечно гореть на огромном костре, как безмерно плавать в пожирающей плоть и кости кислоте — всю бесконечность от первой до последней звезды, от ослепительного света до кромешной тьмы страдать и страдать.       Бесконечно страдать, чтобы хотя бы десятую долю заплатить за всё содеянное никчёмным существом.       Тепло заполняло всё: каждую частицу, каждый оголённый нерв, каждый бурлящий сосуд, каждую нить сознания и... оно наполняло чем-то всеобъемлющим и незыблемо пристрастным — воспоминаниями! Виток за витком! Шёлковая нить скользила, как распутывающийся клубок — старательно обвивающий его нутро и цепляющий на веретено — невидимые руки прядут ему судьбу, вкладывают страницы жизни, вдыхают в него чувства и бесконечно листают и листают память и окрашивают её пёстрыми эмоциями. В мгновение Том испытал, как это заставляет задыхаться — снова захрипел и застонал, но уже не от боли, а от ослепительного света чувств, от жизнь несущего дыхания вселенской любви.       Она касалась его нежными перьями небесного крыла, она ласкала ему скреплённую раскаявшуюся душу ворохом незыблемых сюжетов, в которых он вздымался в небо, а затем поражённо падал вниз, и снова поднимался, чтобы снова устремиться в пропасть, бесконечно от пика бытия на бескрайнее дно — на самое глубинное дно жалостливых чувств, от которых хотелось просто так по-человечески рыдать.       Реки слёз проливались и будто исцеляли — затягивали тысячи ран, живьём засаживали семена и в мгновение прорастали нестерпимыми ясными чувствами, стремительно пронизывающими подобно жарким весенним лучам озябший зимний воздух. А после слёзы ливнем смывали все мёрзлые и обугленные, измучившие и безжалостные следы, оставляя один на один с тем, что он живой.       Он, чёрт подери, живой! Живой!       Он глубоко вдыхал и ощущал тяжёлый, раскалённый воздух. Он лихорадочно дрожал и чувствовал тепло дружеских ладоней, всё время державших его, пока уродливое существо срывалось вниз. Он, как никогда раньше, явственно осознавал, что является цельным существом — разъярённым зверем, вырвавшимся на долгожданную свободу! — изо всех сил жаждущим жить и искренне желающим быть любимым и любить.       Спустя миг, а может быть, вечность Том различил располосованную окровавленную ладонь и медленно разжал её: в ней кольцо, простое кольцо с чёрным камнем, на котором должен быть выгравирован символ даров смерти.       Он никогда не хотел бы вспоминать эти до невыразимого чувства страшные минуты своей жизни — чудовищную плату за то, что свирепо хотел жить и победить бескомпромиссную смерть. Она — слишком недооценённый, непосильный враг, чтобы даже так трусливо её избегать.       Том лениво поднял красные от ливня слёз глаза и встретился со взглядом Адама: будто он выглядел как-то иначе: будто белёсые радужки ранее никогда не были наполнены жизнью так, как сейчас; будто всё его фарфоровое светлое лицо ранее никогда не было настолько идеальным и оживлённым так, как сейчас.       Он не испуган, но крайне обеспокоен, держал его за плечи и настырно заглядывал в глаза, звал по имени и терпеливо ждал, когда Том скажет ему хоть что-то.       — Всё... всё хорошо, — сдавленно, почти не шевеля губами, прошептал Том.       Адам резко встряхнул его и крепко обнял, шумно испуская давно сдерживающийся вздох облегчения.       Том медленно сцепил мокрые ресницы и бессильно заключил в объятия Адама в ответ.       Сейчас он сживётся с мыслями и чувствами ещё пару минут, а после поднимется на ноги, найдёт Дамблдора и передаст ему кольцо, чтобы этот бой для Гриндевальда по-настоящему оказался последним.

***

      Ресницы едва поддавались тому, чтобы она могла их раскрыть. Пришлось приложить немало усилий, чтобы наконец-то распахнуть глаза и уставиться в небо.       Оно нисколько не изменилось: пылающие языки огня по-прежнему держали в коконе опасности и ужаса, который с пробуждением стремительно проникал под кожу и заставлял дрожать от страха снова и снова. Впору подорваться и бежать, но силы не скопились даже на такое простое действие.       Гермиона чуть перевела взгляд и увидела Джонатана: он неподвижно сидел вместе с ней на асфальте, плечами прижимался к стене дома, украшенного сухими, ещё не ожившими ветвями уличного плюща, его ладонь поддерживала её за лопатки, пока она лежала без чувств на его подогнутых коленях. Стоило Гермионе уловить бесцельный взгляд, направленный куда-то вперёд, будто он превратился в безвольную куклу, из которой вышла жизнь, как она резко нашла силы вздрогнуть, подняться и жадно уставиться в безэмоциональное выражение лица.       Ей показалось, что он распрощался с жизнью, насколько он был пуст и вид пылающего неба даже не ввергал его в ошеломление или ужас. Или он так привык к тому, что видел и что с ними происходило, что больше не было сил как-то реагировать на это.       Судя по всему второе, потому что, когда Гермиона почувствовала, как сердце разрывается от первой догадки, Джонатан лениво перевёл на неё бесцельный взгляд и попытался сфокусироваться на её испуганном лице.       Они не говорили.       У Гермионы онемели губы, а в голове не было ни одной мысли, что она должна сказать, но, придя в себя после того, как сознание неудачно ускользнуло от неё, оставив на попечение Джонатану, она попыталась посмотреть на всё происходящее другими глазами. Например, здесь не обрушался огненный дождь, а просто стояла сработавшая защита, которую они сами несколько дней сооружали на подобный случай. Здесь не было ни души: только обычная улица, невысокие дома и они вдвоём, набирающиеся хоть каких-то сил, чтобы подняться и пойти дальше.       Было страшно по-своему, но именно здесь ничего так не угрожало, как там, откуда они вырвались некоторое время назад.       Их не давили толпы напуганных людей, не свистели пылающие камни, не рушились дома и, самое главное, не преследовал Гриндевальд. Воспоминания о последних минутах до того, как отключиться, стали вонзаться в разум и напоминать, что за ними гнались и им приходилось убегать, трансгрессировать по меньшей мере дважды, а после — белый лист вместо событий.       Видимо, Джонатан был вынужден пойти на отчаянный риск и трансгрессировать снова, когда она оставалась не в сознании, и теперь они здесь, в пылающем городе, но без преследования.       Когда Гермиона ожила, Джонатан наконец-то и сам зашевелился. Одновременно они тяжело поднялись с земли, нисколько не обращая внимания на грязную одежду, растрёпанные и торчащие в разные стороны волосы и измазанное пылью лицо, — им нужно найти способ, как выбраться отсюда, прежде чем произойдёт что-то ужасное. Джонатан на мгновение схватил её запястье, привлекая к себе внимание, и направился вдоль домов. Гермиона тут же поравнялась и зашагала с ним.       Они двигались достаточно быстро, однако время всё равно казалось тягучей резиной, за которым они пытались угнаться, но так и не могли догнать. Гермионе было трудно дышать: воздух если не кипел, то облипал раскалёнными клубами, заставляя тело потеть, а корни волос мокнуть, из-за чего каждый раз приходилось смахивать назад, как только под своим весом пряди спадали на лицо, принимаясь неприятно щекотать кожу.       Казалось, они шли бесцельно, но Гермиона точно знала, что у них есть цель и даже ход к её достижению, просто он находился в голове Джонатана, а она так и не могла собраться с мыслями и заговорить, да и тело по-прежнему не пришло в норму, судя по тому, как её судорожно потряхивало, а палочка наготове потела в ладони, стремясь соскользнуть.       Несколько долгих минут Гермиона собиралась с мыслями, брала себя в руки и повторяла глубокие вдохи, уверяя, что всё не так страшно, как было некоторое время назад, и только решилась заговорить, как вдруг под ногами пробежалась сильная дрожь, заставляя всю инфраструктуру издавать странные звуки треска и осыпания. Гермиона мгновенно вцепилась в руку Джонатана — все её попытки быть собранной в этот миг разбились в дребезги и заменились на испуганный возглас и беглый взгляд от крыш домов до основания.       Неужели снова переживать тот же самый ад?..       Они оживились и соскочили с тротуара, отошли подальше и внимательно воззрились в пламенное небо, выискивая повреждения, но пока в нём не было никаких расщелин и пробоин. Джонатан крепче сжал ей мокрую ладонь, будто напоминая, что она не одна, и оба значительно ускорили шаг, хотя куда ещё быстрее, Гермиона не понимала.       — Мы были в районе, где расположен проход к Министерству магии, однако он оказался заблокирован, — неожиданно заговорил он, и его голос казался чем-то неестественным в пугающем звуке разгорающихся разрушений. — Скоро доберёмся до следующей точки трансгрессии и сможем убраться отсюда.       Гермиона кивнула и долго молчала, пока не прочистила горло — ужасно хотелось воды, но мысли остановиться где-то и озадачиться над ёмкостью не было, потому что ещё сильнее хотелось убраться отсюда.       — Почему мы не смогли трансгрессировать ещё там?       — Пришлось заблокировать проход из-за Гриндевальда. Он дважды смог найти зону трансгрессии и воспользоваться нашим коридором, при этом стремясь заблокировать каждый, прежде чем мы успевали исчезнуть. Третий раз, когда ты отключилась, был бы фатальным, поэтому мне пришлось заблокировать самому и надеяться, что потом сможем найти следующую точку трансгрессии и выбраться отсюда.       — И... как мы это сделали? — не понимала Гермиона, вытирая лоб и смахивая волосы назад.       — Знал, что у Министерства магии есть два прохода — нам повезло. Более того, здесь ещё ничего не тронуто магией, поэтому получилось уловить импульсы окончания барьера.       — Так мы идём на излучения импульсов?       — Можно сказать и так.       Гермиона больше ничего не спрашивала и мысленно благодарила небеса за то, что с ней рядом оказался именно Джонатан, который обладал необычайной способностью на каком-то внутреннем уровне ощущать все границы волшебства. С его чутьём невозможность попасть в магическую ловушку или не знать, как из неё выбраться. Если у некоторых волшебников чувствовалась особая внешняя связь с магией так, будто они рождены для неё, как изящно из их рук выливается в воздух волшебство или как уверенно оно служит им защитой или нападением на недругов, то Джонатан нисколько не обладал изяществом, хоть и палочка казалась естественным продолжением его руки, и нисколько не был способным дуэлянтом, однако ментальная связь с ядром волшебства была поразительной. В нём было то редкое преимущество, которого просто так не сыскать. Гермионе представлялись картинки из детских сказок, которые ей читала мама в маленьком возрасте: в них изображались колдуны-отшельники, повелевающие стихиями, которые уносили магические формулы по воздуху и поднимали мертвецов из могил, чтобы они безмолвно выполняли все указания; в таких историях некромант никогда не был силён физически, никогда не вступал в честные дуэли, даже в разговоры с героями — его сила всегда была в неслыханном чутье и непостижимом простым смертным контроле; и в таких историях его спутниками всегда были тишина и одиночество.       Подобные мысли отвлекли Гермиону от сущего и заставили ухмыльнуться самой себе, поэтому она не сразу поняла, что они уже оказались в нужном месте: Джонатан остановился, немного повернулся к ней лицом и трансгрессировал. Их выбросило на одну из улиц Косой аллеи, и оба сразу же завертели головами: ото всюду раздавался оглушительный треск и щелчки, наверху будто небо готовилось обрушиться на землю, и без того дрожащую под ногами, словно вот-вот и расколется на множество глубинных трещин, подобных мириадам ран. Неозвученный крик снова застрял в горле — Гермиона чётко осознавала, что они будто снова спустились в пожирающий ад, и хотела бы убраться отсюда куда угодно и как можно скорее, да и любой ценой, как вдруг откуда-то раздался приглушённый окрик:       — Джо! Я здесь!       Оба мгновенно обратили взгляды к целенькой пустой таверне, из окна которой махал Фрэнк. На улицу уже выбежал Антонин, подбежал, схватил за руки и с силой поволок к таверне, будто они сами не могли дойти.       — Что, блядь, случилось?! Ваш коридор трансгрессии полностью закрыт, будто... — ругался он, пока Фрэнк не оттолкнул его в сторону.       — Целы? — напряжённо спросил тот.       Джонатан молча кивнул, в то время как Гермиона поёжилась, обнимая себя при ощущении дрожащих стен.       — Вам не страшно, что дом может рухнуть?..       — Вряд ли, — отозвался Фрэнк, колдуя в большую кружку воды объёмом с пинту.       Стоило Гермионе увидеть это, как она бездумно протянула руки и жадно выхватила кружку, а через миг уже припала пересохшими губами к жидкости. С каждым глотком ей по-настоящему становилось лучше, даже душный воздух теперь не казался таким неумолимо жарящим.       Она опустила ёмкость, не замечая, как кто-то забирает её, и, переводя дыхание, прикрыла глаза. Позволить себе хотя бы на несколько драгоценных секунд забыть о действительности было удовольствием.       А затем ей пришлось снова вернуться мыслями в таверну и уже адекватно соображать над происходящим: жёсткий тон Антонина, до этого звучавший какими-то помехами, теперь стал хорошо различим.       — ...могли разминуться буквально на несколько минут. Хорошо, что решили продумать план в первую очередь.       — Так вы здесь вдвоём? — голос Джонатана стал окрепшим после пинты воды.       — Юджин вырвался из города, связался с Малфоем и привёл помощь в виде Дамблдора и двух десятков аврор. Там... там нашёл нас Гриндевальд с толпой волшебников.       — Что они хотели? — тут же пронзительно воскликнула Гермиона, подходя ближе к Антонину.       — Не знаю. Том и Адам остались, нас отпустили и никто не преследовал.       — Так им требуется... — раздражённо начала она, готовая чуть ли не сейчас же выскочить из таверны на поиски.       — Стой, — резко остановил Антонин, грубо хватая за предплечье и с силой разворачивая к себе. — Мы не можем просто так оставить укрытие и пойти чёрт знает куда...       — Ещё как можем, — твёрдо заявила Гермиона, будто не она минуту назад мечтала свалить отсюда куда подальше. — Гриндевальду нужен Том, и мы не знаем с какой целью...       — Я не говорю, что мы не должны идти. План был другой, но вы нашлись быстрее, чем мы решили, как искать вас. Теперь нам нужно сообразить, как вызволить Тома и Адама...       — А где Нагини, Август? — снова перебила Гермиона, совсем не слушая его.       — Август сразу направился в Министерство с информацией. Нагини осталась с Томом и Адамом, — тут же отозвался Фрэнк, глядя в распахнутое окно и щурясь, будто что-то вспоминая.       — Давайте просто вернёмся туда, где вы оставили их, найдём и вернёмся в укрытие. Здесь Дамблдор и две дюжины обученных магов, которые способны дать достойный отпор и защитить город, поэтому вряд ли от нас будет какой-то толк, — рассудил Джонатан.       Гермиона хотела отозваться, но резко дёрнулась, когда небо снова разразилось жутким грохотом, а стены таверны опасно затряслись.       — Давайте не будем терять времени, — придя в себя, дрогнувшим тоном произнесла она и в этот раз без преград вышла на улицу.       Рёв пламенного неба, сквозь которое пыталась прорваться вражеская атака, снова оглушал, из-за чего ноги хотели подкоситься, однако в этот раз уверенности не отбавляло — Гермиона решительно была настроена выдернуть Тома, Адама и Нагини из бойни и только с ними убраться в безопасное место. В конце концов, стоило уже давно привыкнуть к тому, что нависало над головой и как ужасно всё трещало под ногами. Она обернулась на ребят: Антонин пылал решительностью и несгибаемостью, Фрэнк выражал собранность и наблюдательность, а Джонатан вовсе пребывал в спокойствии, лишённом энтузиазма, будто всё так и должно быть. Интересно, как выглядела она? Суетливо и бесстрашно? Может быть, внутри каждого был такой же страх, как и у неё, после любого вздрагивания земли, и они всего лишь хорошо это прятали за другими эмоциями?       Они не шли, а буквально бежали: где-то впереди слышалось что-то всеобъемлющее и тем пугающее своей мощью. Гермиона не могла понять — это звуки боя, заклинаний или чего? И всё же было страшно: хотелось накинуть мантию невидимости или спрятаться под дезиллюминационными чарами, но в совершенстве ими обладал только Том, поэтому всем оставалось быть открытой мишенью, если кто-то заметит их.       Хотя, по словам Фрэнка и Антонина, там должна быть по меньшей мере дюжина волшебников из Аврората, которые наверняка могли дать отпор группе магов во главе с Гриндевальдом. Более того, там был Дамблдор — он уже побеждал его и ему подчинялась Бузинная палочка.       Гермиона была готова увидеть фатальную битву, в которой враг был в явном меньшинстве, но каким было её изумление, когда они вышли на главную улицу огромного магического квартала и увидели настоящие руины, ранее являющиеся высокими красивыми домами, а на кучах булыжников и арматуры в неестественных позах валялись тела, облачённые в тёмно-синие и тёмно-серые министерские мантии и во вражеские чёрные и пепельные. Часть убитых была буквально размозжена о камни, залитые кровью и погребённые под пылью. Воздух настолько густой и едкий, оставляющий металлический привкус во рту, что Гермиона в диком ошеломлении замерла и не смогла сдвинуться с места, во все глаза рассматривая тела и разрушения.       Её плечо крепко сжал Антонин, с неменьшим изумлением уставившись на полностью разрушенный проспект, ранее являющимся самым ярким и помпезным, самым богатым и красивым. Вдали возвышалось лишь часть мраморного здания театра, с одной стороны разбитого до основания, где-то вдалеке раскалённый воздух пронзали проклятья, осыпающееся во все стороны огромными искрами, и неописуемое волшебство, принимающее облики водных и огненных элементалей, безжалостно обрушающихся на всё, что встречалось им на пути.       Возможно, в первые пару секунд хотелось сбежать, но в следующие Гермиона заставила себя подавить тревогу и вдохнуть жарящий воздух. Она не могла оставить здесь Тома, не могла оставить тех, с кем была заодно, не могла просто так отсиживаться в стороне и ожидать какого-то исхода только потому, что до оцепенения было ужасно страшно.       А исход, честно говоря, был неоднозначным. Как среди развалин и смертоносных искр искать кого-то? И что, если в этих телах она узнает кого-то из..?       Гермиона снова подавила отчаянный вскрик и попыталась не думать о дурном. Никто из них не мог оказаться на месте этих побеждённых магов: те не стали бы глупо вступать в бой, зная, что вряд ли способны дать достойный отпор. Или мог Том, но он не из тех, кто бесстрашно бросается в гущу событий и при первом случае вышел бы с поля боя, в попытках проявить смекалку и хитростью победить врага.       Они молча двинулись по развалинам в сторону театра, опасливо оглядываясь. Гермиона заметила, как остальные заглядывают в лица поверженных волшебников, встречавшихся им на пути. Её зубы со скрипом стиснулись сильнее, когда боковым зрением она увидела Джонатана, подошедшего к размозжённому на остром булыжнике телу, — он осторожно схватил за волосы, намокшие от огромных сгустков крови, и приподнял голову, чтобы посмотреть в разбитое лицо. С другой стороны подобное делал Антонин, только ногой толкая тела лицом к себе, чтобы убедиться в том, что это не кто-то знакомый. Гермиона интуитивно прижала ладонь к губам и в безвольном опустошении пробежалась взглядом по всем верхним участкам проспекта. Ей стало казаться, будто кто-то следит за ними и выжидает удобного случая напасть, чтобы превратить их в такое же месиво из плоти и крови.       Металлический привкус уже было не содрать с языка, как и исцелить обожжённые пазухи носа, втягивающего тяжесть пространства. Странная мысль о рассвете, который должен был быть как несколько часов назад, заставила беззвучно усмехнуться: где-то он приятно сиял и оповещал о новом дне, а здесь, над их головами, только пламенная пелена, вздрагивающая чаще и чаще, будто скоро сквозь неё пробьётся огненный дождь и тогда это место точно превратится в пекло, из которого вряд ли можно выбраться живым.       Вздрогнув, Гермиона перестала обращать внимание на ребят, быстрее устремилась вперёд, бегло скользя по округе пристальным взглядом, и каждый раз оборачивалась, чтобы избавиться от ощущения преследования и проверить, где находятся остальные.       Они отдалялись друг от друга, но держались на расстоянии видимости, ближе всех к Гермионе был Джонатан, а дальше всех — Фрэнк. Для более быстрых поисков её посещала мысль, что можно кричать или подавать какой-то импульс, но тут же раздумывала над тем, насколько это глупая идея — таким образом можно привлечь совсем не тех, кого они ищут.       Они почти прошли разрушения, как вдруг Гермиону пронзило что-то невидимое и слишком мощное так резко, что она не смогла даже выдавить хоть какой-то звук. Ей будто враз сдавили горло, стиснули грудь, выбили воздух и заставили колени подогнуться. От неожиданной силы, будто по велению нитей кукловода, она рухнула на каменную крошку и пыталась вдохнуть хоть грамм витающего в пространстве железа, но невидимая длань, сцапавшая её, не позволяла.       В следующий миг её захватила настоящая паника: она ничего не может сделать с тем, что происходит, более того, не понимает, что так разрушительно воздействует.       «Сереющая пыль и солнечная длань переплетутся в спираль...»       Гермиона совсем почти прижалась к земле, издыхая и хрипя, как сзади кто-то резко дёрнул её за волосы и будто выбил невидимую затычку из глотки. Неразборчивые звуки стали узнаваемыми, и, жадно втягивая воздух, она расслышала требовательный голос Джонатана над собой:       — ...дыши, чёрт подери! Ещё! Ну же!       Гермиона жадно дышала и кашляла, но снова глотала воздух и до боли стискивала горсти щебня под разбитыми ладонями. Внутри что-то живо пробудилось и словно распахнуло огромные крылья, болезненно режа под рёбрами, а затем у нутра прорезались когти и изо всех сил впились, пронзая плоть и наэлектризовывая нервы. Невероятной мощности ток прошёлся из груди по каждому позвонку до каждой частички разума, до каждой конечности, до каждого грамма воздуха, выдыхаемого из лёгких и оставляющего белоснежную дымку.       Испытывая ошеломление, Гермиона мгновенно поняла, что сейчас происходит, потому позволила остервенелым когтям её разрывать, чудовищным крыльям — резать, белоснежным спиралевидным нитям — дышать.       — Что с тобой?! — тряс её Джонатан, а затем на секунду отшатнулся, что-то заметив в её лице, как в первый раз, когда она год назад посмотрела ему в стальные зрачки и ранила диким взглядом чёрно-чёрных глаз.       — Он... он воссоединил душу, — прохрипела Гермиона и в агонии чувств истошно закричала, зарыдала, едва вынося боль, но испытывая немыслимое облегчение от того, что это произошло.       «...и явят то, что мы называем сиянием утренних лучей солнца в свете угасающей на небе ослепительной звезды.»       Какая-то её часть настолько возликовала и бросилась в безумие, что притяжение к другой части — пока недоступной ей — стало невыносимым. Она резко поднялась на ноги, поддаваясь бешеному импульсу, и вцепилась в Джонатана, будто готовясь высосать из него энергию. Он успел только пошатнуться, как издалека раздался во всю мочь крик Антонина:       — СЛЕВА! СЛЕВА!       Гермиона смогла различить только перекошенное от испуга лицо Антонина, а затем Джонатан резко повалил их в сторону на камни, накрывая её тело полностью собой. Рядом раздался оглушительный взрыв, непрекращающийся треск, и ударная волна отнесла чёрт знает куда, пока Гермиона не ощутила жгучую боль в спине и в затылке. Небо ревело и свистело, поражая огнём и превращая всё в бескрайнее пекло, земля дрожала и покрывалась трещинами, а тем временем что-то липкое сползало по губам, подбородку и мешало дышать, поэтому она бессильно перевернулась на бок и сквозь пелену слёз различила стекающую с неё кровь.       Ничего не понимая, Гермиона сплюнула и дрожащей рукой вытерла лицо, подняла затравленный взгляд, едва держась на согнутых коленях, и поползла к неподалёку хрипящему Джонатану.       Чёрт, неужели это происходит по-настоящему?..       Гермиона схватилась в него грязной рукой и дёрнула за грудки на себя, жадно заглядывая в широко распахнутые глаза, потерянно блуждающие по душному пространству. Его лицо полностью было залито свежей кровью, но грудь тяжело вздымалась, поэтому Гермиона, не теряя ни секунды, с надрывом резко направила на него палочку и заставила повернуть голову набок, чтобы ему легче было прочистить горло. Он закашлялся, болезненно сгибаясь и окрашивая руины своей кровью, а затем бессильно прижался затылком назад, жмуря глаза.       Ей хотелось закричать, так истошно закричать, чтобы перебить этот грёбаный вой сломавшегося неба, обрушающегося на них свирепым безжалостным дождём. Пламенная пелена утратила защитные магические узлы и пропускала пылающие огнём и смертью камни, устремляющиеся на землю настоящим Армагеддоном.       Гермиона вскарабкалась брюхом по камням и припала к груди Джонатана, изо всех сих тормоша и истерично крича:       — Открой глаза! Я сказала, посмотри на меня! Чёрт тебя подери, смотри!..       — Прекрати, — прохрипел он, и его голос прозвучал так обречённо, что Гермиона только сильнее продолжала его тормошить и кричать.       — Ну же! Посмотри на меня!       Джонатан тяжело поднял веки; его взгляд тут же направился в небо и что-то зацепил, после чего он вложил все силы в свой голос и проговорил:       — Уходи. Сейчас же.       Как только Гермиона собралась что-то ответить, где-то за спиной разразился оглушительный удар, раскачавший землю и наполнивший воздух глухим звуком, ввергающим в ужас.       — Джонатан! — не то испуганно, не то ошеломлённо произнесла она, жадно всматриваясь в его искажённое в муках лицо, будто всем нутром понимая что-то ужасное, но ещё не осознавая это головой.       — Ты же чувствуешь его, — прохрипел он и, прежде чем закашляться, прорычал: — Так найди!       Гермиона прочистила ему горло, позволяя свободно дышать, заклинанием стёрла всю кровь с лица, оставляя только свежие порезы, которые снова наливались багряным, живо выискивала по телу, почему он не в силах встать и бледнеет на глазах.       — Прекрати, в меня воткнулись камни, — уставшим тоном проговорил он так тихо, что Гермионе показалось, будто она не слышит, а читает по мокрым, измазанным кровью губам. — Я заплатил за твою жизнь, так распорядись ею с умом...       Чёртовы слёзы сами заполнили глаза, и Гермиона судорожно всхлипнула.       — Что ты несёшь?..       — «...Там, где есть пламенный и внушающий ужас закат...», — медленно прошептал Джонатан и усмехнулся, отводя беглый, совсем даже не испуганный взгляд ввысь.       Гермиона до боли стиснула желваки и шумно вздохнула, на несколько мгновений позволяя себе сцепить ресницы и мысленно закончить фразу, которая долго-долго не давала им покоя.       «...обязательно есть явственный и внушающий надежду рассвет.»       И стало так неистово больно: внутри, снаружи — всюду, будто весь воздух был пропитан невыносимой агонией, в которой весь мир был обречён страдать, сгорать, исчезать. Ощущение, что сейчас оборвётся не просто жизнь, а вдох целой вселенной, стало настолько мощным, что Гермиона не заметила, как сжала кулаки, беззвучно захрустевшие в костях, как втянула столько палящего воздуха, наполненного ненавистью и смертью, как опрокинула голову назад, уставившись в истерзанное магией небо, а затем со всей мочи истошно закричала, и её оглушительный крик ярости был громче огненных раскатов, сильнее разверзающих магических искр и буквально обволакивал каждую частицу плотного пространства. Белоснежный спиралевидный сгусток вырвался из груди и, рассыпаясь в ангельскую пыль, устремился ввысь естественным туманом.       Не чувствуя себя человеком, а распознавая себя непомерно мощным и величественным существом, звериным взглядом она жадно вперилась в проклятое небо, различая собственное сердце, разорванное в клочья, и с лютой ненавистью воззрилась на то, как пылающая плазма пожирается ясным сиянием, обличая мягкие лучи солнца, скользящие над расцветающим горизонтом, и дышать становится легче и легче...       «...для того, чтобы взошло солнце...»       Через боль выдох и вдох — свежо.       «...нужно, чтобы померкла самая последняя в небе звезда.»       Через ненависть выдох и вдох — свободно.       По щекам из глаз текло что-то горячее и липкое, а дальше стало так беспомощно и бессильно, что Гермиона лишь на задворках сознания ощутила, как падает куда-то вниз.       Вниз и вниз — там тихо.       На самое дно — там темно.

***

      — Адам! Нагини! — кричал Том, жадно выискивая его в мраморных руинах театра.       В воздухе застыла поднявшаяся пыль, кругом нависал влажный утренний туман, а небо нежило размазанными лучами далёкого предвесеннего солнца.       На зов первой откликнулась Нагини: грязная, пыльная, испачканная в крови она подползла к Тому и возвысилась рядом, будто сообщая, что с ней всё в порядке. Том бросил на неё короткий взгляд и принялся дальше выискивать Адама, как вдруг услышал приглушённый стон, а затем сдавленный выкрик:       — Здесь!       Том мгновенно оказался возле него, палочкой оттеснил небольшой булыжник, расчищая треснутую землю, и помог Адаму подняться, больно хватая его за плечо и встряхивая.       — Ранен?       Тот покачал головой и чихнул, а затем ошеломлённо уставился в небо, после — на Тома.       — Что произошло?       Том понял, что произошло, но не понимал, как так вышло. Буквально минутой ранее всё пылало огнём, а он выжидал, когда профессор Дамблдор, скрывшийся под мантией невидимости и активировавший все три дара смерти, одолеет Гриндевальда, и стоило этому только-только произойти, как небо обрушилось жарящим дождём, будто оно разозлилось и мстило за поверженного хозяина. Перепугались даже оставшиеся в живых сторонники убитого тёмного мага, как неожиданно воздух начал застилать белоснежный туман, поглощающий всё волшебство.       Том явственно различал мощь и величие, вскипевшее в другом существе, которое всецело обладало его важной частью, отданной её в другом мире и в других обстоятельствах, о которых он вспомнил. И от этого невыразимого чувства его долго трясло, что он просто был не в силах совладать с собой. Ошеломлённый взгляд блуждал по светлеющему небу, а неистовый монстр, пробудившийся от вечного сна, встрепенулся и с довольством заурчал, мягко вонзая когти в нутро, а вместе с ними и благоговейное чувство — ласковое тепло, призывающее ощутить свою вторую часть.       — Профессор Дамблдор? — бессильно обратился в пустоту Том, совсем не ожидая услышать ответ, как где-то вдалеке, рядом с поверженным Гриндевальдом что-то зашевелилось.       Скинув мантию, он предстал взгляду: измученный и буквально без сил, прислонившийся к огромному куску мрамора, измазанный в пыли и грязи, но способный стоять на ногах. Очень медленно Том и Адам подошли к нему, как и ещё несколько волшебников, сражавшихся на их стороне и оставшихся в живых.       — Задержите тех, кто остался, — с придыханием распорядился Дамблдор, указывая на кого-то в пепельной мантии, связанного магическими верёвками.       А затем он собрался с силами и выпрямился во весь рост, расправляя плечи и подавляя хрип, бегло озарился по небу и опустил взгляд на Тома. Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга, и профессор отчётливо кивнул ему. В этом кивке Том ощутил столько признания и уважения, что это было лучше всяческих слов.       Он безмолвно кивнул в ответ и больше не смог смотреть в яркие, пронзающие голубизной глаза, потому отвернулся и взглянул на Адама.       — Они должны быть где-то здесь. Нужно найти.       И, едва переставляя ногами, они отправились на поиски.       Том ощущал, как где-то бьётся магия — совсем обессиленная после мощнейшей вспышки, но бурно трепещущая крыльями, призывая найти и воссоединиться.       Или это были его наичистейшие чувства? Ведь они и есть магия.       — Том?.. — послышался изумлённый вздох где-то слева.       Оба прибавили шаг и устремились к зовущему голосу.       — Антонин, — облегчённо выдохнул Адам, мгновенно опускаясь на колени перед ним и заставляя подняться.       Тот закашлялся от пыли, но довольно живо поднялся на ноги, после чего Адам крепко стиснул его за плечи, в ответ почувствовав жёсткую хватку на шее.       — Блядь, Розье, если бы ты сдох, я тебе такое не простил бы, — выругался Антонин по-русски, нисколько не задумываясь над тем, что его едва понял Том, но никак не Адам.       Хотя по эмоциональной составляющей он распознал это чем-то хорошим.       — Где остальные? — напряжённо спросил Том, оглядываясь и с тенью ужаса рассматривая огромный разрушенный проспект, от которого не осталось и живого места.       — Где-то здесь должны быть...       — Фрэнк! Фрэнк!..       — Гермиона!..       — Джо! Фрэнк!..       Они шли дальше по руинам, осторожно запрыгивая на них или обходя, сканировали местность и выкрикивали имена. Наконец-то сработало заклинание обнаружения, и они быстро нашли Фрэнка, только что пришедшего в себя. Том убедился, что с ним всё в порядке и тут же продолжил поиски, ощущая, как трепещущая магия усиливается. Где-то здесь, совсем рядом, скоро заклинанием можно будет найти её...       — Гермиона! — позади кричал Антонин.       Чудище затрепетало, и в следующий миг Том увидел едва держащуюся на ногах Гермиону, выглянувшую из-за огромного валуна. Она так обречённо и одновременно живо смотрела на него, будто в сияющих белизной глазах скопилась вся жизнь и вся погибель целого мира. Из её глаз текла густая кровь, раскрашивая бледное лицо в багровый. Ей было так больно и одновременно так благоговейно, что Том не мог разобрать источник настолько сильных эмоций, будто её и разбивали, раздирали на части, а потом тут же исцеляли, собирали воедино.       Несколько шагов, несколько мгновений — и он оказался возле неё, заключая в неудержимые крепкие объятия. От касания их пробрала мощнейшая дрожь, что-то принялось циркулировать из нутра в нутро, и стало так блаженно хорошо, будто чтобы жить, больше не требовалось дышать. Миг превратился в благоговейную вечность, в которую было вложено всё: самый нежный взгляд, самое ласковое касание, самые важные слова, подвисшие в воздухе безмолвием. А затем бесконечная боль — ей было так больно, что становилось невыносимым дышать.       Рядом появились остальные, и ладони неохотно отпустили Гермиону, в то время как они продолжали неотрывно смотреть друг другу в глаза и совсем ничего не слышать и не замечать.       Ещё одно необходимое для жизни мгновение — и звуки снова зазвенели в ушах, а помимо Гермионы остальной мир прояснился в глазах.       — Где Джонатан? — первым спросил Адам, пока Антонин и Фрэнк облегчённо обнимали Гермиону и помогали держаться на ногах, одновременно стирая кровавые слёзы.       — Джонатан! — во всю мочь крикнул Фрэнк, оглядываясь.       — Он... там... — странным тоном выдохнула Гермиона, почти жалостливым, глубоким и осознанным, и Том снова ощутил необычайную силу, будто её удушает непомерная обречённость и в то же время утапливает благоговение.       Он резко рванул туда, куда бессильно указала она.       Среди толщи пыли и развалин он увидел его, распростёртого на острых камнях. На одежде расползлось кровавое пятно во всю грудь, руки свободно раскинулись по сторонам, а ясные, широко распахнутые стальные глаза смотрели в нежное небо и отражали утреннее сияние нового дня.       Успел ли он увидеть его свет?..       Почти оттолкнув Тома, перед телом опустился Антонин. Он принялся что-то кричать и трясти за руки, будто это поможет тому очнуться от глубокого сна. Он орал так эмоционально, что сдерживающий крик Фрэнк схватил его за шиворот и оттащил на несколько шагов назад, перекрикивая, а затем крепко стискивая Антонина за плечи и удерживая от очередной истеричной выходки. Рядом поравнявшийся Адам тяжело дышал, больно сглатывал и бесстыдно ронял слёзы, неподвижно взирая на безжизненное тело.       Том сжал побелевшие губы и медленно прикрыл веки, отчётливо запоминая наполненные безмятежностью стальные глаза навсегда.

Я не вижу дороги: Крылья промокли, Внутри немой крик. Я дышу, но нет воздуха, Покажи рассвет, пока не поздно. В глазах заплаканных столько вопросов: Я не давлю, просто нет больше способов. Где-то падают звёзды и вечное лето, Я отряхну свою куртку от пепла...

от пепла.

Ooes — пепел