Прежде чем всё разрушится

      Гермиона не могла справиться с волнением, потому всю ночь провела в навязчивых мыслях, кусающихся и больно жалящих нутро, — развороченная постель не могла утянуть в объятия сна.       Накануне Антонин рассказал о том, что сделал Джонатан, правда, каким образом он об этом узнал — промолчал. Конечно, Гермиона не глупая и по отсутствию в доме нескольких ребят поняла, что Том собрал их для разговора, но давить на Антонина не стала: теперь они оказались в довольно щекотливом положении, и она даже не знала, что следует думать на этот счёт.       Она не знала, что думает об этом теперь Том, однако успокаивала себя мыслями о том, что он хотя бы поверил им. Значит, она сделала всё, что от неё когда-то просил он. Кроме одного.       Именно эта тема и беспокоила Гермиону: Том узнал обо всём, но это нисколько не меняло того факта, что воспоминаний в нём никаких нет, а значит, она по-прежнему оставалась в подвешенном состоянии, не зная, какой вывод из всего сделал Том. Ей очень важно было понять, что изменилось в его отношении к ней, но он будто её избегал — весь день она не видела его, а к вечеру он явился и… не выразил абсолютно ничего.       В какой-то момент у Гермионы рухнул весь мир.       Не произошло абсолютно ничего.       Никакого разговора, никакого намёка на то, что он знает, — ничего.       И это сжирало её заживо.       За ночь она нашла с десяток оправданий ему: озабоченность перевоплощением Нагини, прошедший разговор с профессором Дамблдором, последующий приход его в дом Мальсибера, поиски Джонатана, война в Европе — куча всего!       Тогда она стала надеяться на то, что в огромном списке нерешённых проблем где-то есть пункт с её именем, поэтому ничего лучше не нашла, как убедить себя в том, что ей всего лишь необходимо немного подождать. А ждать оказалось убийственным занятием.       Утром к ним пришёл профессор Дамблдор и более часа не выходил из комнаты Нагини. Гермиона видела, как Том и остальные тревожно ожидают, когда тот спустится вниз, сказав, что разговор окончен, но время тянулось бесконечно — казалось, секунды приравнивались к минутам. В гостиной, где они все собрались, стояла полная тишина.       Неожиданно сработали сигнальные чары, оповещающие о чьём-то приходе, из-за чего Том и Антонин резко поднялись со своих мест и выжидающе посмотрели на Юджина. Тот мгновенно подскочил и бегом направился в огромную прихожую, а затем из неё крикнул остальным:       — Это Джонатан!       Гермиона заметила, как, если все расслабились, Том наоборот напрягся в ожидании — он что-то предвкушал.       Наконец, в гостиной появился Юджин, следом вошёл Джонатан, а после него ещё один гость. Гермиона узнала в нём Ньюта Скамандера. Они поздоровались, Юджин сразу же показал мистеру Скамандеру, как пройти к Нагини, а тем временем Джонатан зашёл вглубь комнаты и остановился напротив Тома.       Гермионе показалось, что они за секунду провели немой диалог, понятный только им двоим, после чего оба пожали ладони, и Джонатан отошёл, направляясь к креслу, чтобы занять его.       — Где потеряли Августа? — хрипло поинтересовался он.       — Он в нашем Министерстве разбирается с тем, что сейчас происходит с властями Германии, и подаёт заявку на перевод в наш Аврорат, — пояснил Адам, задумчиво вонзаясь пальцами в льняные волосы, вопреки обычному не уложенные назад.       — А собрались здесь зачем? Что-то обсуждаете?       — Ждём, когда Дамблдор закончит разговаривать с Нагини, — отозвался Том и поймал на себе удивлённый взгляд Джонатана. — Мы тоже зря времени не теряем.       Несколько ребят хмыкнули, и снова комната погрузилась в напряжённую тишину.       Гермиона всеми силами сдерживала себя, чтобы не заёрзать на месте, потому не стремилась ни с кем встречаться взглядами, рассматривая пол.       Наконец сверху послышался шум — некоторые среагировали поднятыми взорами и явно навострили уши. Вскоре раздался шорох спускающихся по лестнице ног, а после появились мистер Скамандер и профессор Дамблдор. Том подошёл к ним, выражая немой вопрос и выжидая вердикт.       — Проклятье маледиктуса невозможно снять, однако я нашёл способ, как предотвратить полное перевоплощение, и мне удалось этого добиться, — заявил мистер Скамандер и ярко улыбнулся, бегло оглядывая собравшихся в ожидании. — Нагини не обречена навечно быть змеёй. Мой эксперимент окончен успешно. Спасибо, что помогли ей выбраться из Берлина и сделали всё, чтобы найти меня.       Том пожал ладонь мистеру Скамандеру и на несколько мгновений опустил веки — Гермиона знала, что сейчас он испытывал облегчение.       — Она сказала, что решила остаться с вами, мистер Риддл, — продолжил тот. — Поэтому есть несколько рекомендаций по поводу её дальнейшего содержания. Сейчас внутри неё что-то вроде вакцины, которая разъедает в ней человеческие клетки. Сначала она не сможет некоторое время принимать облик человека, поэтому никому не советую с ней взаимодействовать. Как только клетки мутируют за несколько дней, она, если захочет, перевоплотится обратно. Рекомендую почаще приходить к ней, чтобы ей было с кем поговорить — это поможет ей не углубляться в животные инстинкты и прийти в полное сознание. Думаю, справитесь с этой задачей, мистер Риддл. Насколько я знаю, вы способны с ней разговаривать, когда она в облике змеи. Другим пока не позволяйте подходить к ней.       Тот согласно кивнул, внимательно улавливая всю информацию.       — А теперь я хотел бы поговорить о том, что случилось в Берлине, — заговорил профессор Дамблдор и вопросительно посмотрел сначала на Тома, затем на Юджина. — Мы присядем?       Все заметно напряглись, заёрзали и устроились на своих местах поудобнее, после чего внимательно уставились на профессора. Когда он опустился на стул у небольшого стола, поправив края своей пёстрой мантии, то спокойно заговорил:       — Полагаю, все наверняка осведомлены о нашем с тобой разговоре, Том? Я подумал над тем, что стоит предпринять в сложившейся ситуации. На самом деле, затаившись, Гриндевальд невольно даёт нам время совершить несколько важных вещей. Прошу не беспокоиться насчёт всего — над решениями некоторых задач я уже запустил процессы, но что мне потребуется от вас. Полагаю, вы имеете хотя бы небольшое представление о том, как устроено Министерство внутри, и знаете, что все решения выносятся посредством голосования на общих собраниях членов Визенгамота, а там подавляющее количество состоит из чистокровных семейств. Сейчас я обращаюсь к вам не как к ученикам, только что выпустившимся из школы, а прошу услышать меня очень внимательно, как взрослые. Если вы хотите, чтобы вам поверили, то что бы ни было сказано на собрании, а голосов должно быть многим больше, чем половина. Мистер Розье, мистер Эйвери, в первую очередь обращаюсь к вам: у ваших семей несколько голосов — вы можете повлиять на успешность кампании. Очень надеюсь и верю, что у кого-то из вас до сих пор есть хорошие взаимоотношения с Малфоями и Блэками. С моей же стороны есть достаточно лиц, которые смогут повлиять на решение в нашу пользу, но мы должны быть уверены наверняка. Как только голосование получит положительный отклик, в остальном сможете положиться на меня. Справитесь?       — Похоже, тебе придётся всё-таки заявиться домой, Адам, — невесело усмехнулся Антонин, первым нарушив тишину.       Тот никак не отреагировал, продолжая рассматривать Дамблдора.       — Думаю, справимся, — твёрдо заявил Том, даже не посмотрев ни на кого.       — В таком случае буду ожидать обратной связи о результатах. Ещё я подумал над твоим предложением, Том, и посчитал уместным, если всё-таки ты будешь готов предстать перед членами собрания. Мне же нужны свидетели, верно? Полагаю, это будет хорошим шансом испытать твои навыки в этих обстоятельствах.       — Я буду готов, — тем же решительным тоном отозвался он, кивая.       — Что же… тогда прощаемся. Желаю вам весёлого Рождества, — поднимаясь с места, улыбнулся профессор и, прежде чем направиться к выходу из дома, окинул всех добродушным взглядом.       Гермиона тяжело вздохнула, понимая, что часы волнительных ожиданий в бездействии окончены, однако заметила, как Джонатан молча всем махнул рукой, прося остаться на своих местах. Юджин проводил профессора Дамблдора и когда вернулся, Джонатан заговорил:       — Юджи, я могу попросить тебя оставить нас на некоторое время? Пока не начался праздник, хотелось бы разрешить ещё один важный вопрос, в котором ты просто ничего не сможешь понять.       — Без проблем, — легко согласился тот, смахнув с лица каштановую прядь. — Займусь нашим праздничным ужином. Кто захочет присоединиться — я буду в кухне.       — Спасибо, Юджи, — признательно кивнул Джонатан, и когда Мальсибер покинул гостиную, запирая за собой двери, он посмотрел сначала на мистера Скамандера, а затем бегло оглядел остальных, останавливаясь на Томе. — Полагаю, все уже знают о том, с какой невообразимой историей тебе пришлось столкнуться. В принципе нам всем. Так вот, в этой истории оставалась пара загадок, одну из которых у меня получилось разгадать.       Гермиона ощутила, как взволнованность снова стиснула её в объятиях, заставляя широко распахнуть глаза и пристально проследить за тем, как Джонатан растянул губы в интригующей улыбке. Наконец, она поймала обращённый к ней взгляд.       — Гермиона, помнишь, как госпожа Долохова выразила тебе мысль о том, что до петли был ещё один путешественник во времени, действия которого и привели к тому, что Том оказался заключённым в петлю? Знаете, почему так вышло? Потому что ранее Том принял такое решение, которое, как в случае Гермионы сейчас, тогда сдвинуло линию времени и нарушило события. Том замкнулся на постоянном преображении себя в Тёмного лорда, юная копия которого раз от раза стала встречать свою взрослую версию. Завязался временной узел из-за того, что ранее было серьёзное вмешательство в другой промежуток временного отрезка. Но при помощи событий, произошедших во времени Гермионы, она сама оказалась здесь и её появление распутало узел, позволяя временной линии беспрепятственно стремиться дальше. И, как вы уже догадались, я узнал, кто тот самый путешественник во времени. Мистер Скамандер, все наверняка хотят услышать вашу захватывающую историю.       Джонатан отступил, бросая взгляд на волшебника и заводя ладони за спину.       Казалось, будто на некоторое время в комнате всё покрылось мёрзлым льдом, храня покой и тишину, а затем будто этот лёд мгновенно взорвался, осколками пронзая вспыхнувший воздух — вмиг начался гомон из удивлённых фраз, шумных вздохов и даже нервного смеха.       Том оказался напротив и ошеломлённо уставился на мистера Скамандера, не в силах сдержать эмоций. И пока остальные о чём-то галдели, Гермиона спрятала в ладонях лицо и ощутила неукротимую крупную дрожь, пробежавшуюся по всему телу.       Кажется, очень скоро её накроет неудержимый эмоциональный всплеск, а затем — разрушительное нервное истощение.       Внутренний взор зачем-то обернулся и мгновенно начал анализировать прошлое: все чёртовы дни, проведённые здесь и приведшие к этому моменту, когда в пергаментах уже не было никакого смысла, как и в секретах. Не оставалось смысла ни в чём — Джонатан будто вонзил в шкатулку тайн смертоносный нож и вскрыл её, обнажая содержимое всем.       И Гермиона охотно верила в то, что он знал, что делает.       Только чувство, будто её выпотрошили без остатка, преследовало каждую минуту, и со временем становилось очень тяжело с ним сживаться. Ей казалось, что через миг наступит тот момент, когда она не сможет с собой совладать и взорвётся на мириады смертоносных осколков, круша всё на своём пути.       Гермиона не хотела бы больше о чём-то знать и что-то слышать, не хотела бы нести на себе эту ношу, и, вопреки представлениям о том, что по достижению результата ей станет легче, наоборот впадала в невыносимую разрушительность — груз ответственности слишком резко свалился с её плеч, и она в растерянности от незнания того, как ей жить дальше.       Если раньше у неё хотя бы была цель, — которая в бесчувствии меркла, но всё же была! — то сейчас, томясь в волнении и не вынося неизвестности, Гермиона чувствовала, как та угасла, и нет никакого представления, что должно быть после.       Она собрала все имеющиеся силы на то, чтобы сбросить ладони с лица и устремить рассеянный взгляд на Тома, что-то быстро говорившего мистеру Скамандеру, который скромно улыбался и воодушевлённо смотрел в ответ.       — …почему вы никогда не говорили об этом раньше?..       — Эй, Том, остановись, — выразительно глядя на него, успокаивал Джонатан. — Без знания о пергаментах это каждый раз было бы бессмысленно…       — Но в те разы, когда я о них знал, явно информация не была бы лишней!..       — Как ты представляешь себе это, Том? Ты даже ничего не знал о пергаментах…       — О них знал Долохов, в конце концов, — упирался тот, пребывая одновременно в воодушевлении и раздражении.       — Но эта информация ничего не даёт, Том, — вкрадчиво и убедительно возражал Джонатан, уже упираясь ладонями тому в плечи и пронзительно глядя ему в глаза так, что наконец-то он начал успокаиваться. — По случайности мне довелось об этом узнать, а раз о петлях ты уже знаешь, то мистер Скамандер согласился поделиться историей о том, как когда-то давно протекала жизнь. Ещё до того, как всё случилось. Будь терпеливее, выслушай, если хочешь узнать о том, как выглядел предыдущий мир.       Том поджал губы, сдержанно выдохнул, но всё же медленно опустился за стол напротив мистера Скамандера и уступчиво произнёс:       — Я готов услышать вашу историю, мистер Скамандер.       Тот медленно склонил голову набок, скромно заглядывая в тёмные глаза собеседника, и улыбчиво отозвался:       — Я так и думал, что прежде придётся успокаивать тебя. Видимо, каждый раз меня это и останавливало.       — Вы хорошо знаете меня, да? — напряжённо продолжал Том, не сводя пристального взгляда, будто в этот момент в присутствии мистера Скамандера заключалась вся жизнь.       — И остальных тоже, — бегло окинув взором каждого, заключил тот, притягивая к себе любопытные взгляды. — Мы… учились в одно и то же время, были сокурсниками, только я оканчивал факультет Пуффендуй. Когда-то на младших курсах нам довелось познакомиться и заниматься общим делом… Я поймал в лесу маленького единорога — его кто-то ранил, а ты, Том, выследил меня и сначала подумал, что это я его так… В общем, мне пришлось долго распинаться перед тобой, пока ты не поверил мне, а потом мы решили вместе выходить его. Так и сдружились. Животинку, кстати, вылечили — единороги обладают потрясающим свойством исцеляться, если создать благоприятные для этого условия. Становясь старше, мы много времени проводили над разными книгами: тебя интересовали редкие магические артефакты, а меня редкие магические животные — всё это обладало очень интересной магией, которую нам было крайне любопытно изучать. Наши увлечения сплотили нас и после школы, а затем оказались полезными из-за очень страшных событий.       Мистер Скамандер перевёл дыхание, подняв взгляд на рядом стоящего Джонатана, будто выискивая в нём поддержку, а затем снова посмотрел на Тома, в то время как остальные ещё сильнее навострили уши, подаваясь вперёд.       — В той ветке истории, где я первоначально родился и жил, у нас был свой тёмный волшебник, и самое важное — не один.       Гермиона так пристально сфокусировалась на рассказчике, что невольно нахмурилась, схватывая каждую мысль и явственно визуализируя её в воображении.       — В той параллели жизни не только Гриндевальд отравлял жизнь магическому и магловскому сообществу, но вместе с ним был и Альбус Дамблдор. Между ними никогда не было дуэли, не было распрей и трагедии, случившейся в семье Дамблдоров. Были только их имена и животный страх перед ними. Тогда началась Мировая война, которая на время затихла и перешла сразу же в следующую. Нас никогда не учил нынешний профессор Дамблдор, каким мы его знаем сейчас. Тогда были действительно страшные времена — вся Европа пала к ногам двух сильных волшебников, которых ни одна душа не могла остановить. Существовали разные организации и объединения, которые боролись с этим, однако сил было не достаточно. Одну из таких организаций основал ты, Том, с самого раннего школьного времени. В нашем дуэльном и исследовательском клубе были разные ученики, в том числе и каждый из вас, — мистер Скамандер обвёл взглядом ребят и снова посмотрел на напряжённо вслушивающегося в рассказ Тома. — После школы мы посвятили не один год тому, чтобы выяснить всё о двух волшебниках, исследовать знак, который они оставляли везде, где совершали преступления — символ Даров Смерти. И поняли, что все три Дара были у них в руках. К сожалению, никто не мог их победить — владелец трёх артефактов становится абсолютно неуязвимым, и самым неуязвимым был Альбус Дамблдор, который изучал эти Дары и вместе с Гриндевальдом соорудил огромную лабораторию, где они пытались продублировать эти артефакты. Это… очень страшные были времена: магическое население редело буквально на глазах, власть многих государств была под гнётом диктаторов. Мы постоянно прятались. И в конце сороковых годов мы смогли найти то, что нам сможет помочь. Идею о перемещении во времени мы вынашивали очень давно, но не могли найти способ, как преодолеть в нём пространство, пока мои исследования не привели к уникальному созданию — фениксу. Огненная птица считалась мифом — очень давно никто не видел эту птицу вживую, но мы бросили все усилия на то, чтобы разыскать и изучить магические свойства, потому что смогли найти древние писания о том, что птица феникс управляет временем. И это действительно оказалось так. Мы долго решали, кто будет рисковать собой и отправится в прошлое, чтобы стереть ту историю, которая происходила с нами. Спустя долгие раздумья Том решил, что отправлюсь именно я и попытаюсь изменить наш мир. Мы очень долго готовились к этому — и вот с помощью феникса я переместился сначала на шестьдесят лет назад, когда никто из вас ещё не родился. Так как Дамблдор считался самым опасным из них, я решил начать с него: хоть он и водил уже дружбу с Гриндевальдом, однако я сразу же завоевал внимание будущего профессора и показал ему ту жизнь, которой он испугался — это долгая история и довольно щепетильная. Там и случилась трагедия, после которой Альбус Дамблдор перестал контактировать с Геллертом Гриндевальдом. А после со мной случился странный скачок во времени — меня выбросило из реальности и… Я до сих пор не могу объяснить, что со мной произошло, но оказался здесь уже в двадцатом году, с ошеломлением и облегчением узнал о том, что Альбус Дамблдор — обычный преподаватель в Хогвартсе, занимающийся разработками в области алхимии, а позднее вошедший в состав Визенгамота и… Я понял, что всё наладилось, кроме одного. Гриндевальд по-прежнему являлся злым гением, ищущим Дары Смерти. И результат моего вмешательства вы видите своими глазами.       Наступила напряжённая тишина, в которой каждый был, по меньшей мере, ошеломлён и не мог подобрать каких-то слов, из-за чего мистер Скамандер беззлобно усмехнулся и шумно выдохнул, с любопытством рассматривая каждого.       — Выходит… Альбус Дамблдор был… тёмным волшебником? — наконец первым заговорил Адам и издал громкий смешок.       — Он вообще в курсе этой истории? — поинтересовался Антонин, задумчиво проводя пальцами по губе.       — Разумеется. Позднее он сказал, что помнит меня, а так же всё, что я успел рассказать ему.       — А вы знаете, что случилось со мной? — медленно отозвался Том.       — Да, Джонатан рассказал, что следом тебя замотало в петлю, которая уходила в далёкое будущее. Нарушился баланс — время и пространство не смогли двигаться дальше, заключаясь в твоём решении, Том. В определённой точке мироздание перескакивало назад и возвращалось туда, откуда всё началось. Это был сорок седьмой год — год, когда и я совершил прыжок во времени.       — А далее в этом времени появилась Гермиона, которая исказила события, снимая петлю с Тома и в целом направляя время-пространство по другому течению, — продолжил пояснять Джонатан. — И к чему это приведёт — остаётся только наблюдать. Однако в этой истории есть кое-что ещё, — он повернулся в сторону Гермионы и поймал её взгляд. — Мистер Скамандер упомянул о том, что пережил неожиданный скачок во времени, более того, нашёл феникса, а также выяснил, как воспользоваться свойствами, которые помогут преодолеть время. И знаете, кто ему помог в этом?       Гермиона громко сглотнула, уже не зная, что думать обо всём.       — В поисках птицы помогла госпожа Долохова, потому что ещё в той ветке истории Антонин привёл всех в Ленинград, рассчитывая через неё получить ответы на все наши вопросы. Госпожа Долохова указала ареал обитания, подсказала, как управляться с фениксом, а после случилась маленькая деталь, которую лично я не могу оставить без внимания.       Джонатан опустил взгляд чуть ниже лица Гермионы, и она сразу поняла, на что он смотрит.       — Когда в той истории мы были в Ленинграде, госпожа Долохова отдала мистеру Скамандеру куклу — Амон-Рух. По его словам, кукла выбрала его — госпожа Долохова всучила, уверив, что та поможет ему.       Гермиона метнула взгляд на мистера Скамандера, который кивнул в подтверждении и, с осторожностью посмотрев на неё, добавил:       — Когда со мной случился выброс из того времени, кукла исчезла.       — Вы что-нибудь знаете о них, мистер Скамандер? — почти неслышно спросила Гермиона, удивляясь тому, насколько собственный голос тихий и низкий, будто в ней не осталось никаких сил.       — Я не придавал этому значения до тех пор, пока не узнал о ваших событиях, — покачал головой тот, уже не глядя на неё.       — То есть вы просто носили её с собой и ничего странного с вами не происходило, так?       — Просто носил. Единственное, она исчезла, когда я оказался в двадцатых годах.       — Говорит ли это о том, что тебя может поджидать ещё один скачок во времени? — выразил вполне разумную мысль Джонатан, сильнее сводя руки за спиной и рассеянно рассматривая её выражение лица, после чего чуть сощурился и спросил: — Тебе плохо?       Гермиона не знала, плохо ей или нет, но она точно ощущала, что вся загадка, которую оставила на неё Марта, откровенно осточертела и вырвала все душевные силы. Она больше не хочет слышать ничего ни о тайнах времени, ни о перемещениях, ни о предзнаменованиях — абсолютно ни о чём.       С детства она ненавидела прорицание, а из-за того, что они все последовательно сбывались и имели некую закономерность, Гермиона стала ненавидеть их ещё больше. Внутри собрался настолько огромный ком, что нервы трещали по швам, а изнутри готов сорваться утробный рык, после которого хотелось разнести эту комнату к чёртовой матери, лишь бы грёбаные загадки оставили её в покое.       На самом деле, результат доводил до слёз.       Да, она сделала всё, что нужно, — в этой комнате каждый знает, что приключилось с ней и Томом, каждый знает, что их когда-либо связывало, и они способны решить дальнейшие сложности, но во всём этом, чёрт подери, у Гермионы как не было, так и не оставалось ничего!       У Риддла не было воспоминаний, а более того, он её без стеснения избегал или даже ею пренебрегал. Она по-прежнему пребывает в незнакомом времени с малознакомыми людьми, не имея ни своей крыши над головой, ни источника постоянных доходов, ни семьи, ни друзей — ничего!       Смотреть в будущее — ужасно страшно.       Идти в неизвестность и оставаться в будущем без цели — ещё страшнее.       И сейчас не было никаких сил на то, чтобы взять себя в руки и благоразумно составить план на дальнейшее существование. Откровенно, здесь уже и не хотелось существовать, поэтому если Эйвери снова окажется прав в своих рассуждениях, то чёрт с этим — пусть её выбрасывает хоть куда! Вряд ли в любой точке и времени мироздания ей есть теперь место, будто она огрызок, который рано или поздно можно выплюнуть куда заблагорассудится.       Всё бесполезно и тошнотворно.       — Гермиона? — несколько голосов обратились к ней, из-за чего она посмотрела сначала на Джонатана, затем на Антонина, а после её взгляд остановился на так же прямо смотрящем на неё Томе.       И неожиданно взрываться стало нечему.       Обречённость стиснула в объятиях — кругом воцарились покой и тишина.       — Я в порядке, — наконец, так же тихо произнесла она. — Вам интересно моё мнение? Мне всё равно, куда меня швырнёт дальше, если это всё-таки произойдёт. Раз все узнали обо всём, то что вы ещё хотите от меня? Больше не хочу ничего знать, а своё задание я уже выполнила, — Гермиона снова посмотрела на Тома и, ощутив, как овладевает собой, добавила: — Можете больше не тратить время на разгадки каких-то тайн, связанных с этой куклой. Мне откровенно плевать, потому что всё предрешено — пора бы уже каждому понять это. Если она вас пугает, так давайте разойдёмся уже по разные стороны и вас не будут касаться последствия этих проблем.       Лишь спустя несколько мгновений Гермиона поняла, как ошеломлённо на неё смотрят все, даже Адам.       Первым пошевелился Том — он поднялся со стула и сделал несколько шагов в её направлении, глядя сверху вниз, в то время как сбоку послышался тревожный голос Антонина:       — Ты снова сходишь с ума, да? Гермиона.       — Я не схожу с ума, — давя на голос, возразила она, бросая раздражённый взгляд в его сторону. — Я просто устала. И давайте будем честны: кукла со мной, её тайна напрямую относится ко мне — так, может быть, нужно просто удалить эту проблему, как больной зуб, и дело с концом?       — А если её перестать носить? — предположил Фрэнк.       — Если я перестану её носить, то Марта прямо выразилась на этот счёт: она меня уничтожит, а подыхать просто так я ещё не готова — я не сумасшедшая.       — Тайна куклы имеет отношение к кому-то из нас, — вкрадчиво заговорил Том, притягивая к себе внимание. — Среди нас некий ангел, для которого не самые радужные предзнаменования.       — Думаю, этому ангелу ничего не грозит, если я пропаду из его кругозора, разве нет? — довольно эмоционально возразила Гермиона, исподлобья глянув на того. — И в конце концов, вам не надоело верить во всё это? Жить с этим? И, чёрт подери, вы хоть раз задумывались о том, что всё сбывается, потому что сами верите в это и ищете объяснение через слова ведьмы?!       — Кажется, у неё истерика, — глухо прокомментировал Адам.       — У меня не истерика! — рыкнула Гермиона, бросив на него колючий взгляд. — А попытки быть благоразумной и так же заставить вас объективно рассуждать!       — Ты хочешь уйти? — прямо спросил Том — его голос прозвучал твёрдо и решительно.       И этот безукоризненный тон заставил Гермиону вздрогнуть и снова поднять на Тома взор. Она не думала, что это прозвучит так прямо, а оттенок ощущения от этого будет кислотным и обжигающим.       Она не знала, чего хочет, потому молчание затянулось.       — Я поговорю с ней, — на выдохе произнёс Антонин, поднимаясь с места и протягивая руку, чтобы она взялась и последовала за ним.       Гермиона притуплённо уставилась на открытую ладонь, а после тяжело вздохнула и покачала головой.       — Перестань так беспокоиться обо мне, Антонин. Вы сколько угодно можете думать, что я двинулась умом, но на минуточку подумайте о том, что я вам сказала. И да, Том, я хорошо обдумаю твоё предложение и чуть позже отвечу…       — Это не предложение, — жёстко оборвал тот, от напряжения широко распахнув глаза. — Это вопрос, который я задал, исходя из твоих заявлений.       — Неважно, — отмахнулась Гермиона, поднимаясь с дивана и направляясь к выходу. — По-прежнему у тебя не нашлось ни времени, ни мыслей для разговора обо всём, так что не вижу никакой разницы в том, предложение это или вопрос. И если позволите, я лучше составлю компанию Юджину. Последующие обсуждения каких-то там предзнаменований, пожалуйста, без меня.       Она открыла двери и вышла, захлопнув их за собой, а после решительно направилась в кухню.       Ей хотелось чего-то реального и максимально приземлённого, и заляпанное личико маленькой Габриэль в сахарной пудре крайне располагало. Гермиона улыбнулась Юджину, с энтузиазмом встретившего и сразу всучившего ей блюдце с ягодами, которые она с увлечённостью принялась вставлять в свежеиспечённый пирог.

***

      — Полагаю, ужин у нас будет самым праздничным, — неподалёку раздался спокойный голос Тома.       За несколько часов Гермиона так увлеклась болтовнёй с Юджином и маленькой Габриэль, что не сразу вспомнила о том, как недавно бесцеремонно прекратила разговор с остальными, а также о том, какие чувства её разрывали. Ей удалось отвлечься.       Сейчас голос Тома снова наэлектризовывал нервы, а внутренний взор в очередной раз оборачивался на то, в чём ранее заключалась вся её жизнь, проведённая здесь.       — Хочешь попробовать? — беззаботно предложил Юджин, бросая на бывшего сокурсника лукавый взгляд.       — Нет конечно, — мгновенно усмехнулся Том, провожая взглядом все действия Габриэль и Гермионы. — Зачем я буду портить внешний вид — дождусь, когда накроют на стол.       — Я бы предложил тебе присоединиться, но мы уже почти закончили, — отозвался Юджин и махнул рукой домовому эльфу, чтобы он убрал всё со стола.       — Там ребята в игры собрались играть, может, Габриэль желает присоединиться?       Та мгновенно вскинула голову, приглаживая выбившиеся русые пряди, и расплылась в заинтересованной улыбке, глядя на Тома.       — Юджи, можно мне?.. — начала она, но старший брат уже бережно схватил её под мышки и поднял с мягкой табуретки, чтобы опустить на пол.       — Беги-беги, — со смешком отпустил он, после чего Габриэль мгновенно устремилась из кухни.       Юджин медленно скрестил руки на груди, неспешно приближаясь к Тому — он знает его очень хорошо, поэтому до банального понимал, что тот просто отвлёк Габриэль.       — Надеюсь, без плохих новостей.       — Всё в порядке, — кивнул Том. — С твоего позволения мы задержимся ещё на пару дней. Адам уже к ночи уйдёт и вернётся не скоро — надеюсь, отец не пришибёт его.       — Блудный сын возвращается домой? — усмехнулся Юджин.       Тот поддержал его смех и согласно кивнул.       — После Рождества Антонин подыщет нам дом, чтобы…       — Брось, Том, — устало смыкая ресницы и покачивая головой, возразил Юджин. — Мы уже говорили об этом. Через три дня Габриэль возвращается в Хогвартс, и вы точно можете остаться здесь. Дом большой, места хватает на всех. Защитный барьер я изменил сразу же, как нас покинул мистер Скамандер. Так что можете чувствовать себя как дома и в безопасности.       Том некоторое время молчал, будто что-то взвешивая, затем признательно кивнул.       — Спасибо, Юджи.       — Ты же знаешь, что можешь всегда рассчитывать на меня, как мы всегда рассчитывали на тебя, — серьёзно добавил тот, пристально заглядывая тому в глаза, из-за чего кучерявые каштановые пряди спали ему на лицо.       Гермиона проследила за тем, как они резко обменялись какими-то знаками, после чего Юджин направился к выходу из кухни. Как только дверь закрылась, Том навёл на неё палочку с заклинанием, а затем неспешно прошёл к столу и опустился напротив Гермионы, выжидающе рассматривающей его.       — Извини, что наш разговор отложил на самый последний момент, — спокойно заговорил он, прямо заглядывая ей в бездонные глаза. — И я не пренебрегал: некоторые вещи требовали безотлагательного решения, поэтому пришлось уделить внимание сначала им.       Гермиона хотела возразить и напомнить, что прежде всего он устремился разбираться со своими друзьями, затем у него была целая ночь впереди и весь последующий вечер после встречи с Дамблдором, однако неожиданно передумала, находя это бессмысленным. Том всегда выставлял приоритеты довольно странно, однако по итогу из этого выходил хороший результат, поэтому спорить с ним не стала — может быть, ей и стоило вскипеть и высказать им всё, что ей пришло в голову.       Гермиона тряхнула концами собранных волос, выражая то, что его извинения не имеют никакого значения — она мирится с этим.       Том долго наблюдал за ней, очевидно, пытаясь понять её мысли, а затем шумно вздохнул и произнёс:       — На самом деле, я очень благодарен за всё, что ты сделала для меня. Благодаря тебе я оказался в том положении, в каком ты меня видишь. У тебя действительно всё получилось.       Гермиона кивнула, продолжая хранить молчание — у неё не было никакого желания помогать ему выходить с ней на контакт, и это Том, судя по всему, прекрасно понял. Он опёрся локтями на стол, продолжая внимательно рассматривать её, и неспешно продолжил:       — Может быть, откроем бутылочку вина? Удостоишь меня этой чести — выпить со своим спасителем?       В этот момент Гермионе захотелось рассмеяться: вот умел же он подбирать правильно слова так, что не только невежливо отказаться, но и желание появляется пойти на поводу. Она поджала губы, пряча пытающуюся расцвести улыбку, и молча кивнула.       Том мгновенно, даже услужливо, поднялся и направился к шкафчикам, достал тёмную бутылку и притянул два бокала, а затем резко вернулся к столу, разместил на поверхности и принялся собственноручно откупоривать вино. В тишине глухо булькнуло горлышко, после чего Том разлил багровую жидкость по бокалам и вернулся на своё место.       — Почему ты молчишь?       — Внимательно слушаю тебя, — наконец, в полтона отозвалась Гермиона, приподнимая бокал.       Они соприкоснулись зазвеневшим стеклом и сделали по паре глотков, из-за чего Гермиона мгновенно ощутила невыносимую усталость и то, как её стискивает что-то опаляющее, заставляя немного расслабиться.       — Слушаешь меня… — задумчиво повторил Том, опуская взгляд на поверхность стола, а затем тихо усмехнулся и посмотрел ей в глаза. — Не могу подобрать слов, чтобы выразить ощущения.       — В Берлине ты прекрасно подбирал слова, — приподняв бровь, легко отозвалась Гермиона.       — Тогда я не знал…       — А что твоё знание меняет сейчас? Всё равно ты не помнишь ни о чём…       — И я хотел бы, чтобы ты рассказала мне об этом, — тут же вкрадчиво произнёс Том.       — Полагаешь, это заставит тебя вспомнить? — снова выразила скептицизм Гермиона.       — Нет, но хочется узнать тебя поближе.       Она не ожидала подобного ответа, потому молчание затянулось и в нём оба пригубили бокалы.       — В знак благодарности? — наконец, поинтересовалась Гермиона и потянулась за бутылкой, чтобы налить себе ещё.       Том мгновенно перехватил её из рук и под её пристальным взглядом сам справился с этой задачей, затем поставил бутылку на стол и уверенно отозвался:       — Нет. Любопытно понять свой выбор… — Гермиона тут же закатила глаза, медленно отстраняясь от стола, в то время как он улыбчиво продолжил: — и, возможно, снова остановиться на нём.       Будто молния ударила и зарядом пробежалась по всему телу, встряхнув, — Гермиона не смогла скрыть своего удивления.       — Что?       Том опустил улыбчивый взор на поверхность стола, притягивая к себе бокал, а после осушил его полностью, из-за чего Гермиона наконец-то поняла, как тяжело ему даётся говорить с ней об этом, однако раз он здесь, то сам пришёл к этому решению и готов оставаться до конца, пока не добьётся того, к чему привели его рассуждения.       — Скажи мне, Гермиона, — слегка тянущим тоном заговорил Том, по-прежнему не обращая к ней немного рассеянный взор. — Что бы ты чувствовала ко мне, будь на моём месте? Вот представь.       Она серьёзно задумалась, пытаясь поменять их местами. Что она могла бы чувствовать, окажись в его положении? Наверное, благодарность и признательность, а ещё довольство и предрасположенность. Если углубиться в это сильнее, то наверняка ей было бы приятно и захотелось бы узнать от него обо всём как можно больше. Это вызывало крайнее любопытство — понять, почему доверил себя тому, о ком пока ничего толком не знаешь.       — Мне было бы очень интересно узнать о тебе, — медленно отозвалась она, улавливая на себе заинтересованный взгляд, а затем под действием вина, вызывающего некоторое высокомерие и довольство собой, отстранённо добавила: — Но за полгода общения я и так сложила бы о тебе какое-то мнение, поэтому сейчас мои чувства наверняка зависели бы от того, что я думала на твой счёт ранее.       — И что бы ты думала?       — Откуда мне знать? Я не на твоём месте.       Том тихо усмехнулся и сделал несколько глотков, после чего неожиданно сменил свой тон на невинный и продолжил:       — Ты… вызывала очень своеобразные ощущения. Сумасшедшей тебя не назвать — умеешь себя подавать, хотя некоторое могло бы шокировать. Но и обычной тоже — уж не знал, во что ты вляпалась, но иногда приходила в голову мысль, что ты отвязная. Однако и это не особо подходило, если сидеть напротив тебя, ощущать твою умиротворяющую безмятежность, решительную собранность и даже полное отсутствие интереса. Ты вызывала очень противоречивые ощущения, будто две личности столкнулись и каким-то гармоничным образом сжились. А после я подумал о том, что ты просто очень хорошо скрываешь что-то, а значит, вижу только очень любопытную пёструю и оттого привлекательную обёртку. И не знаю, какое содержимое прячется за ней.       Гермиона внимательно выслушала рассуждения, находя их интересными, а после пожала плечами и осушила свой бокал вина.       — И что же оказалось внутри?       — Я только пробую, — со смешком отозвался Том, улыбчиво глядя ей в глаза. — Но явно то, что мне со вчерашнего дня на вкус очень и очень нравится.       Гермиона хмыкнула, медленно смыкая ресницы, будто ими пытаясь оградить себя от направленного в её сторону очарования.       — Более того, теперь знаю, что в эту привлекательную обёртку завернул тебя я.       — Ты точно был уверен, что моя модель поведения тебя привлечёт, заинтригует и заставит не выпускать меня из кругозора, — легко согласилась Гермиона, медленно проводя указательным пальцем по окружности бокала.       — И до сих пор держит в интриге, потому что модель поведения нисколько не изменилась и, честно говоря, не вяжется в голове то, что когда-то в своём времени ты была… — Том старательно подбирал слова, рассеянно глядя то на неё, то на поверхность стола, — слишком покладистой…       — Подавленной, — резко вставила она, бросив взгляд исподлобья, затем обратно опустив на бокал.       — Эмоциональной и даже могла бы вызвать жалость, — заключил тот.       — Я была в безвыходной ситуации — магия сжигала нас заживо.       Том задумчиво покачал головой, но не стал ничего отвечать, пригубил бокал и осушил его до дна, после чего потянулся к бутылке, чтобы наполнить ещё.       — Это всё очень интересно, — сменившимся тоном заговорил он чуть громче и глухо поставил бутылку на стол, поднимая невинный взгляд на Гермиону. — Но разумно смотреть в глаза тому, что видно сейчас, а не когда-то давно.       — Что ты имеешь в виду? — чуть сдвинув брови, уточнила она, всем нутром чувствуя какой-то подвох.       — Мы когда-нибудь сидели вот так, напротив друг друга?       — Десятки раз.       — А я когда-нибудь брал тебя за руку?       Гермиона нахмурилась ещё сильнее, не понимая, к чему эти вопросы, ответ на которые до банального очевиден. Том неспешно поставил бокал и протянул руку к Гермионе, после чего осторожно, будто ожидая позволения, прикоснулся к её ладони и немного сжал её, прямо заглядывая в глаза.       В этот же миг затрепыхались десятки наложенных друг на друга видений, рассеивающих контуры и снова заключающих в себе отчётливые образы, в которых действительная обстановка угасала и стремительно сменялась на разнообразие других.       Заброшенная аудитория в Хогвартсе, окрестности замка, где окружал Запретный лес, маленькая гостиная квартиры Тома, которую он тайно снимал длительное время, а после снова территория Хогвартса, и снова лес, и снова незнакомые улицы Лондона, и снова Хогвартс, и снова, и снова…       И Том снова и снова берёт её за руку и сжимает ладонь.       Гермиона резко выпрямилась, надменно приподнимая подбородок, и сбросила его руку, сужая глаза и пронзительно всматриваясь в зачарованные происходящим черты лица. Несколько долгих мгновений он всматривался в неё так, будто перед ним не просто Гермиона, а настоящее чудо света, которое исчезнет, если вдруг он моргнёт. Его губы быстро растянулись в заговорщической улыбке.       Только с них не слетели какие-либо слова, а рука по-прежнему застыла возле Гермионы, и стоило той ещё немного отклониться от Тома, как произошло несколько вещей одновременно: ладонь резко вцепилась ей в запястье и дёрнула так, что Гермиона легко поддалась и наклонилась над столом; волосы соскользнули с плеч и густой лавиной накрыли наполненный бокал с вином — тот мгновенно упал, и жидкость стремительно разлилась по поверхности. И не успела Гермиона обратить на это внимание, как Том притянулся к ней через стол, отпустил запястье и тут же вцепился ей в плечо, а после приник к её в ошеломлении приоткрывшимся губам.       Она не знала, что испытывает — её поглотил настолько разнообразный спектр эмоций, что они одновременно искрящимися импульсами прошибали нервы и ей хотелось то ли разозлиться, то ли рассмеяться, то ли выразить возмущение, то ли легко поддаться. А перед широко распахнутыми глазами Том, но не здесь, не в кухне, и их будто не разделяет стол.        «…Том завороженно наблюдал и чувствовал, как она плавится в знакомых ощущениях, выгоняя из головы разум и сознание с мечущимися в них проблемами, оставляя только раскалённое тепло, жарящее душу и тело. Её рука лениво поднялась к воротнику рубашки, а затем ладонь медленно опустилась к груди, пытаясь зацепиться за плотную ткань. Том прерывисто вздохнул, на мгновение опустив ресницы, услышал наэлектризованный гул где-то вдалеке и сверкнул глазами, приподнимая веки и заостряя полностью всё внимание на Гермионе. Он не совсем понял, в какой момент свободная ладонь оказалась на заострённой ключице, выглядывающей из-под воротника женской рубашки, поднялась выше, к щеке, и повернула голову Гермионы к Тому, заставляя ту бросить на него туманный, ничего не понимающий взгляд…»       И Гермиона точно знала, что он должен спросить, а что должно произойти после, и, кажется, всем нутром Том точно ощутил то же самое, интуитивно или телесной памятью воскрешая в разуме ту ночь, в которой между ними случилось что-то важное и бесповоротное.        «…Едва касаясь, он закрыл глаза, чтобы не видеть палитру преобразовавшихся вокруг цветов и прерывисто задышал, сохраняя разум, но пульсирующая от его тепла сущность Гермионы заставляла всё самообладание послать к чертям и поддаться искушению и подступающему треску тока в ушах…»       Гермиона вздрогнула, и будто невидимые силы заставили её легко прижаться к губам и дразняще сжать своими, а после она ощутила в разуме лёгкую встряску от выпитого вина — это настоящий шанс, и если она упустит его, то потом возможность может не подвернуться никогда.       Ощутив неукротимую уверенность в себе и непоколебимую целеустремлённость, Гермиона начала выпрямляться, приподнимаясь и утягивая Тома за собой, с напором углубила поцелуй так, что даже хватка его ладони на её плече ослабла, а сам он будто с лёгким недоумением подался манипуляциям и отзывчиво уступил, с ошеломлением впитывая в себя чужие чувства и жадно испытывая собственные — незнакомые, но будоражащие, перехватывающие дух, восторженные, ползущие по коже и забирающиеся под неё чем-то терпким и до странного сладким.        «…И он медленно стал понимать, что без её слова не сможет отстраниться сам: ему незачем этого делать, ему слишком тепло, и всё вокруг становится мягким и эластичным, поддающимся его сжатиям пальцев, чтобы придать ту форму, которую нужно. Впервые он ощутил, как мягкая тень чего-то громоздкого и величественного обхватывает за плечи, обнимает и обволакивает, окутывает и тянет вниз, в пропасть, устремляя на дно. И он позволяет этому, чему-то невидимому и невероятно тёплому и обволакивающему, утащить, выпустить из рук соломинку, сорваться и полететь в темноту, настолько очаровательную и умопомрачительную, что заставляет перестать дышать…»       Гермиона не поняла, в какой момент это произошло, но как только она остановилась, чтобы перевести дыхание, то ощутила на скулах аккуратно держащие её ладони, а затем сквозь полуопущенные ресницы различила ослепительный блеск в зрачках напротив. Том замер и, кажется, не мог выдавить из себя слов оттого, как увиденное и испытанное ошеломило его, что он в замешательстве продолжал легко поддаваться любым манипуляциям Гермионы. Она легко сбросила его ладонь с плеча и неспешно вышла из-за стола, не сводя с него взгляда, на что Том пристально проследил за ней, плотно сжимая губы.       Только Гермиона понимала, как внутри него что-то до безумия сильно распотрошило, будто острым когтем дикого зверя вскрывая изрубцованные, давно затянувшиеся раны, о которых он не мог знать, но о которых когтистое чудовище помнило, пробуждаясь после длительного, будто вечного сна. И при этой мысли у неё так больно сдавило сердце, а глаза сами собой наполнились влагой, что очертания Тома размылись, как сотни эфемерных сюжетов, в которых они когда-то целовались и предавались друг другу.       На то, что он хоть что-то мог вспомнить, надеяться было глупо, но почему-то в этот миг Гермиона резко поверила, что это всё может хоть как-то помочь — она не могла упустить выдавшуюся возможность, потому медленно приближалась к нему, пока не остановилась напротив, смело заглядывая в тёмные глаза.       Как раньше ей нечего было терять, так и сейчас она необъяснимо чувствовала, что в её раскрытой ладони появилась заслуженная за все месяцы мучений награда, которую осталось просто крепко сжать.       — Тебе нравятся эти видения, — достаточно уверенно произнесла Гермиона, скорее утверждением, чем вопросом.       — Мне нравится испытывать ощущения от них.       Она видела, как алкогольные пары превратили Тома с одной стороны в более раскрепощённого, а с другой — в немного неуверенного в себе, будто он мальчишка, ни разу не знавший подобной близости, оттого и податливого, как Гермиона с натиском легко управляла происходящим, заставляла не отводить от неё взгляда и являться центром внимания, не оставляя кругом ничего более важного, чем она сама.       И на несколько мгновений ей вспомнилось, как всё было ровно наоборот: как она легко льнула в его объятия, выпрашивала согревающее тепло, не в силах была справиться с трепещущей магией и существовала в полной власти Тома. А сейчас будто всё поменялось местами: она подцепила его эфемерными лоскутами прошлого, разожгла нерушимое любопытство и изо всех сил манила заключающейся в ней таинственностью и тем, что внутри неё спрятан огромнейший сокровенный секрет — стоит только прикоснуться к ней.       В следующее мгновение Гермиона осознала это непоколебимым и мощным оружием, с помощью которого можно достичь всего — достичь мыслей, тела и, возможно, души Тома.       А затем она беззвучно усмехнулась тому, что думает ровно так, как всегда размышлял Том, потому, осмелевшая от мыслей и паров вина, гривуазно покачала головой, тая в уголках губ лукавую улыбку, и отступила на полшага, однако протянула ему ладонь, как когда-то давно, в её далёком будущем, делал это он.       — Тогда можешь взять.       Ей казалось, что она буквально слышит и какими-то неизвестными органами чувств ощущает взволнованное биение его сердца, что она считывает в тёмных глазах желание тут же схватиться, но туманный разум выискивает возможную ловушку, и что она для него мгновенно стала чем-то ранее недосягаемым, за чем он раньше всю жизнь гнался, а теперь осталось только протянуть руку в ответ и схватить.       В какой-то миг Гермионе даже показалось, что Том не решится — она слишком внезапно переняла на себя всю инициативу разговора, к которому он наверняка готовился, а сейчас оказался в замешательстве. Однако ещё мгновение, и Том сделал к ней полшага и взял её ладонь.       Он умел рисковать. А ещё когда-то давно умел ей доверять.       Перед глазами вспорхнули десятки воспоминаний, в которых снова и снова он берёт её за руку, до тех пор, пока Гермиона не концентрируется на действительности, отгоняя эфемерные сюжеты, чтобы смотреть настоящему в глаза.       Перед ней Том, который сжал её ладонь, и она сделала точно то же самое в ответ.       Он выглядит так, будто жаждет воспоминаний ещё, будто для него это является жизненно важным, будто он готов поглощать их одно за другим, как когда-то его магия поглощала их двоих, заставляя тянуться навстречу друг другу.       Потому Гермионе показалось, что Том вот-вот притянется к ней снова, чтобы впитать в себя прошлое, как вдруг за дверью послышался выкрик Фрэнка:       — Ребята, стол готов, идёте праздновать?       И после этого Гермиона ощутила, как действительность приобретает слишком яркие краски, чтобы оставаться центром внимания Тома: он чуть приподнял голову, смиряя её нечитаемым взором, но тепло улыбнулся, немного щуря глаза, а затем взмахом палочки снял защитные чары на входе и отозвался:       — Идём!       Гермиона отступила, неспешно прошла к столу, бесцеремонно взяла бокал Тома и сделала несколько глотков. Как только она опустила его обратно на стол, то за спиной услышала вкрадчивый тон Тома:       — Я принял твоё предложение, так что будь готова показать мне всё.       Внутри до боли знакомое существо затрепетало, прорезавшимися когтями впиваясь в сердце, и Гермиона, удовлетворённо катая на языке терпкое вино, триумфально вскинула голову, бросив взгляд в потолок, а затем молча кивнула, ощущая, как в артериях течёт не только кипящая от алкоголя кровь, но и разнеживающее довольство от того, что она добилась своего.

***

      Рождественский ужин прошёл довольно весело: они вкусно поели, много выпили и даже развлеклись играми, после которых Фрэнк и Джонатан оказались измазанными в краске, а Антонин долго подстёгивал маленькую Габриэль наброситься на Августуса, который при первой же попытке атаковать мгновенно посадил её на плечи и принялся таскать на себе по гостиной, шуточно пугая свалить её вниз, из-за чего она озорно визжала и крепко хваталась за шею и волосы, боясь упасть.       Когда время перевалило за полночь, Юджин отправился уложить сестру спать под предлогом того, что на утро под ёлкой её будут ждать подарки, а ночь быстрее пройдёт во сне, чем наяву.       Гермиона впервые увидела, как Джонатан выпил так много, что стал слишком болтливым, препираясь с Антонином о каких-то глупостях, после чего вдвоём долго хихикали от колкостей, брошенных друг в друга. Его буквально разморило и развязало язык после длительного напряжения, что Гермионе стало любопытно наблюдать за двоими, пока подливала себе чёрт знает какой по счёту бокал вина.       В одурманенную голову пришла мысль, что в этом времени и в этой компании ей очень хорошо. Они будто становились частью её жизни, без которых будущее являлось пустой страницей, не имеющей никакого смысла.       Без них ей будет тяжело — мысленно ведя дискуссию с собой, Гермиона беззвучно хихикала и подпирала ладонью щеку, ощущая, как скоро её унесёт в объятия сна.       Неожиданно перед ней возник Том, протянувший руку и призывающий следовать за ним. Он тоже не выглядел трезво и был расслаблен, медленно смыкая ресницы и распахивая их снова.       Гермиона не задумываясь взялась за руку и тяжело поднялась из-за стола, а затем доверчиво последовала к выходу из гостиной, ощущая воспламеняющийся интерес от того, что её ожидает впереди.       Во всяком случае, пусть хотя бы эта ночь останется таинственной и триумфальной, потому что на утро в газете придётся прочитать ошеломительную новость о том, что началась Третья Мировая война, а Амстердам, подобно Берлину, в Рождественскую ночь сгорел дотла.