То, чем я занимаюсь сегодня

— Sweet night LA!.. Thank you! Thanks! Love ya all!*       Зал рукоплещет, фанатки визжат от восторга, захлёбываются радостью, все вокруг хлопают, качаются, дрыгаются, некоторые чуть ли не плачут, и глаза их сверкают ярче софитов и прожекторов, освещающих просторную сцену, многие до хрипоты сорвали голоса подпевая любимым песням, но всё равно продолжают скандировать название группы.       Даби отступает от микрофона, смахивает со лба прядь мокрых чёрных волос, и устало улыбается залу. Он кланяется вслед за своей группой, и они спокойно покидают сцену под звуки несмолкающих оваций.       Напрасно фанаты зовут "Кремацию" на бис — у Даби пунктик на то, что, закончив выступление, на сцену он потом не поднимается.       Пожалуй, только из-за их популярности, вредный занозистый менеджер и позволяет им эту вольность.       — Ребяята! Это было нечтоооо!..       Ну вот — помяни чёрта, а он и...       Едва они успели сделать по глотку отрезвляюще-спасительной воды, как дверь в гримёрку распахивается настежь, являя уставшим выжатым музыкантам сияющего как полуденное солнце воодушевлённого лыбящегося парня с красными неряшливо-растрёпанными волосами.       Первым делом он обводит всех находящихся в комнате сверкающим хищным взором, смешно раздувая ноздри от гордости и выпячивая грудь, а затем срывается с места, подскакивая сначала к Джиро.       — Кьёка, ты была волшебна! — ему на миг удаётся поймать руку девушки в свои ладони, но та успешно вырывает конечность из хватки красноволосого, морщится и стаскивает с плеча броскую электрогитару.       — Киришима, дай хоть вздохнуть, — тихо, но возмущённо требует из своего угла Хитоши, откладывая палочки на трюмо перед зеркалом. — Мы вообще-то три часа выступали.       Эйджиро уже покинув общество выдохнувшей Кьёки возникает перед Шинсо, как чёртик из табакерки.       — Ты — лучший барабанщик в истории! — заявляет он Хитоши, и крепко пожимает ему обе руки.       — Если это так, то на правах лучшего барабанщика в истории я тебя сейчас так отбарабаню, что мало не покажется. — скрипит Шинсо, прищурившись.       Но Киришима едва слушает его пустые угрозы, уже похлопывая по плечу измученного Денки, который едва не уронил свою бас-гитару себе же на ногу.       Тойя оборачивается, как раз вовремя, чтобы застать неугомонного парня рядом со своим стулом: у него глаза кажется сверкают двумя знакомыми знаками "$".       — Босс, билеты раскуплены на полгода вперёд! Просто нарасхват! Такими темпами тебе нужно будет устраивать следующий тур сразу же после окончания этого!       — Чё-ооорт. — устало тянет Денки, упираясь влажным лбом в лопатку Шинсо, скрытую мокрой футболкой. — Меня можно просто застрелить сейчас.       Хитоши бросает на него безэмоциональный взгляд, но потом почти нежно обхватывает плечо Каминари тонкими пальцами, чуть сжимая в знак поддержки.       Эйджиро тем временем продолжает заливаться соловьём:       — Ох и задали же мы этим "Героям"! Вот увидишь, Тодороки! Уже скоро они нам даже в подмёт...       — Киришима. — Тойя резко и устало обрывает колотящегося в эйфории менеджера. — Меня ваши с Бакуго глупые препирания никоим образом не касаются. Так что избавь меня от подробностей.       — Как скажешь, боо-ос. — тут же покладисто тянет успокоившийся Эйджиро.       Ребята переругиваются-переговариваются между собой следует ли ехать в бар. Шорох одежды и копошение потных тел ненадолго позволяет отвлечься в глубины себя, как вдруг…       — Тойя, ты же едешь? — громкий задиристый вопрос (скорее всего от Денки) вынуждает фронтмена обернуться.       Сразу четыре взгляда прожекторуются на него со всех сторон, и Тодороки-старший невольно вздыхает. Но — поразмыслив пару секунд — привычно соглашается. И лишь потом напоминает себе что зря.       Вечеринка, закатываемая ими в баре, оказывается весьма дурной затеей…

***

      В свой номер Даби заходит уже изрядно после полуночи и ближе к двум часам сонливых небес. Он насвистывает себе под нос мотивчик одной из новых песен "Героев" (за что Киришима лично бы его угрохал) и мечтает лишь об одном — растянуться на удобной двуместной кровати и отключиться, едва кружащаяся в последние часы от алкоголя и адреналина голова коснётся подушки.       Однако на смену этим планам быстро приходит другая более заманчивая идея.       Заметив тёмный силуэт у окна на фоне огней ночного города, он хмыкает, со звяканьем бросая вещи на тумбу.       — Так-так, кого я вижу в своём номере? — лукаво улыбается Даби, с которого будто бы разом сняло всю усталость.       — Не хотел бы видеть — не оставлял ключи на столике у кровати.       Шото отворачивается от панорамного окна с видом на ночной город и показательно щёлкает ногтем по пластиковой ключ-карте, которую держит в руке.       Даби мыкает что-то неоднозначное, но после улыбнувшись скидывает кожаную куртку на пол и неспешно приближается к младшему.       — Если бы не соскучился — не пришёл. — в тон брату отвечает Тойя.       Золотой свет огней сквозь стекло освещает лишь левую половину лица Шото, подчёркивая гладкую будто персик кожу. У Даби пальцы пламенеют лишь от желания прикоснуться: а он ведь не склонен отказывать себе в чём-то — жёсткие мозолистые из-за игры на гитаре пальцы ложатся на фарфоровый подбородок.       — Я не за этим пришёл. — жёстко и равнодушно постановляет в этот миг младший.       Даби вопросительно заламывает тонкую чёрную бровь.       Делов они сегодня в баре изрядно натворили, но в участок их полицаи не загребли так что… Если он идеально сыграет спектакль прямо по нотам, младший ничего и узнает…       — Когда ты уже наконец перестанешь?       Мелкий. Всё. Уже. Знает.       Даби страдальчески выдыхает, в притворном раздражении отворачиваясь от Шото.       — Это — в последний раз. — отчётливо бубнит он, так чтоб было понятно.       — Сколько последних раз я это слышу? — Шото прищуривается, смотрит исподлобья и язвительно продолжает гнуть своё: — А помнишь, что было в последний-последний раз? Ты танцевал пьяным и укуренным на столе в баре в самом центре Нью-Йорка, а после расхерачил своей неуклюжей тушей бар, сбив с полок и разлив по полу алкоголя аж на сорок, сука, тысяч долларов! И мне пришлось подрываться в полчетвёртого утра и ехать через весь город в какой-то глухой условно тринадцатый участок, чтобы достать моего брата-идиота из обезьянника... — гетерохромные глаза опасно сверкают. — Что ты на это скажешь, а, Тойя-нии-сан?       — Денки меня сдал? Вот падла... — Тойя усмехается и криво морщится, что, конечно, тоже притворство, ибо похуй ему. — А вообще, ты же всё равно ранняя пташка. Держу пари — ты даже не спал тогда.       Шото бросает на него настолько холодный взгляд, что Тойя практически ощущает рухнувший на него айсберг. Забавно, ведь он своим злым взглядом почти способен поджигать предметы.       Шото проходит мимо него не оборачиваясь, и, очевидно, направляясь к выходу из номера. Тойя страдальчески закатывает глаза и беззвучно чертыхается.       "Сколько раз я просил тебя не напиваться до того состояния, когда ты начинаешь творить хуйню?"       Тысячу сто восемнадцать раз. Тойя запомнил, потому что это число словно символизирует сумму их дней рождения.       Тупо и сентиментально? — да.       Не похоже на Тойю? — да.       Заставляет сердце биться чаще? — так ведь тоже, да.       Тойя нагоняет младшего в последний миг, надавливает ладонью и закрывает приоткрытую Шото дверь. Они молчат, но взглядами словно ведут беседу.       Тойя ждёт, когда уже невозмутимость младшего даст трещину: лицо Шото — равнодушная маска, а с ней он разговаривать не намерен. Ему нужны эмоции брата, то, что он чувствует на самом деле.       Давай же, засранец чёртов, покажи, что ты тоже скучал, три месяца не виделись всё же. А ведь раньше, стоило Тойе уйти на полдня в школу, как в четыре часа на него из прихожей вылетал двухцветный ураган, едва не сбивая с ног.       Тойя медленно обхватывает пальцами запястье, стараясь держать аккуратно. Шото не сопротивляется, но следит неотрывно за тем, как старший притягивает их сплетённые в замок пальцы к губам, чтобы оставить поцелуй на тыльной стороне его ладони. Не получив сопротивления или отклика, Тойя убирает вторую руку от поверхности закрывшейся двери и жёсткой ладонью невесомо-нежно прикасается к щеке Шото, словно боится его сломать; словно Шото — самое хрупкое и драгоценное, что у него есть.       Тойя наклоняется и целует в лоб, гладит скулу большим пальцем, а после проводит вверх-вниз рукой вдоль затылка младшего, где волосы короче и ощущения ярче.       Шото оттаивает; у Шото губа дрогнула, и они оба это интуитивно чувствуют.       Тойя прикрывает глаза, прислоняясь лбом ко лбу и делая вид, что не заметил, и, отпустив пальцы Шото, притягивает его в свои объятья.       Шото вдыхает выдохи Даби, смешанные с сигаретами, травами и алкоголем. Жмурится, стремясь взять под всегдашний контроль собственные эмоции, и крепче вжимается в тело брата.       Тойя весь угловатый, резкий, жёсткий. Он совсем не предназначен для объятий. Но Шото упрямо вжимается в костлявые руки, доверчиво утыкается носом в ключицу, ощущает, как острые плечи впиваются в его плечи: Тойя стройный, но всё равно… странно-худой. Словно он каким-то образом, выпустил экзоскелет под самую кожу поверх мышц вопреки всем биологическим законам, чтобы защититься от окружающего мира, и теперь лопатки под ладонями Шото колются и неестественно пробиваются наружу непроросшими крыльями.       Шото поднимает голову и, чуть отодвинувшись, повторяет движение брата, погладив скулу и стирая дурацкий красный грим, которым была нарисована звезда вокруг его левого глаза.       Тойя не умеет быть нежным. У него утренний кофе для Шото от раз к разу пригорает, любой поцелуй-некасание тут обращается укусом, каждая попытка обнять приходит с синяками, и на прогулках в ноябрьский холод Тойя романтично предлагает не куртку, а купить бензин и устроить файер-шоу, и плевать ему, что копы их за это могут загрести в ближайший участок.       Даже кожа под пальцами жёсткая и сухая, на плечах под футболкой она ещё и шершавая — Шото знает.       На несколько мгновений их глаза пересекаются, и Шото вспоминает обрывок комментария под новым постом "Кремации" в Instagram-аккаунте, на который он случайно обратил внимание пару дней назад. Одна из фанаток сделала Даби комплимент по поводу цвета его глаз.       "… конечно, песни, и ещё восхитительные глаза Даби❤❤❤omg!!!* твои глаза - два изумруда…"       Ядовито-зелёные глаза напротив смотрят пристально, пожирающе, разжигая внутри пожар. Они склоняются друг к другу одновременно, сталкиваясь губами и переплетаясь языками в воссоединяющем их поцелуе. Тойя перехватывает инициативу, подталкивает Шото вглубь комнаты, и пока они неловко переставляют ноги, успевает избавиться от надоевшей влажной футболки. Они лапают друг друга, тянут за конечности, Шото барахтается в руках, сжимающих его едва ли не до хруста, Тойя цыкает из-за чуть было не прокушенной губы, пока они наконец не сваливаются общим клубком на кровать. Всё происходящее сумбурно, скомкано, но до ярких вспышек в глазах приятно.       Вторая футболка летит на пол: младший выгибается, чтобы погладить шею брата, ощутимо потереться собственным возбуждением о ногу и услышать утробный удовлетворённый рык. Чувствуя, как твёрдый член Тойи упирается ему в бедро, а наглые руки бесстыже сжимают ягодицы, обтянутые узкими джинсами, Шото с трудом разрывает поцелуй и тяжело дыша предупреждает:       — Попытаешься пристроить свой хер куда-то кроме моего рта — и я тебя так отхерачу, что потом ты уже вряд ли сможешь ходить.       В ответ Тойя приподнимается и самым мерзейшим образом ухмыляется:       — Не знаю как пойдёт, но тебе может даже понравится, Шо-ча...       Закончить он не успевает: Шото бьёт старшего в челюсть снизу-вверх, заставляя отшатнуться. Тойя хватается за пострадавшее лицо с трудом удерживаясь на ногах, переводит на брата нечитаемый взгляд.       Губы Шото сжимаются, линия челюсти твердеет.       — Мудак.       — Неудивительно, учитывая кем был наш папаша.       При упоминании отца Шото вздрагивает и взгляд его на миг становится болезненным, наполненным грустью и отчаянием. Но это лишь на миг, а затем он передёргивает плечами и едва слышно спрашивает, видимо надеясь, что брат не услышит.       — Тогда зачем ты так поступаешь?..       Брат слышит. Тойя всегда умел его слышать.       Старший стирает кровь с нижней разбитой губы и с неким сожалением думает, что лучше бы Шото ему её прокусил.       — От прошлого не убежать, Шо-чан.       — Но ты пытаешься это сделать.       — Это не так.       — Это так. Иначе бы ты смотрел на меня по-другому.       Тут вздрагивает уже Тойя, бросая на брата неоднозначный прищуренный взгляд.       Он делает резкий поспешный шаг, и Шото тут же весь подбирается, и смотрит со стальным блеском в глазах.       Тойя устало выдыхает, не двигаясь, и возводит глаза к потолку.       Только пьяной драки их чудесным взаимоотношениям и не хватало. Впрочем, отхватывать от Шото по лицу Тойя готов ровно настолько же, насколько засасывать его у каждого фонарного столба и за каждым хоть сколько-то мало-мальски подходящим для этого углом.       Шото ложится на левую половину постели, отворачиваясь от старшего, очевидно всё ещё обижаюсь на неуместную пошлую шуточку.       С другой стороны, из Тойи эти шуточки сыплются, как рис из драного мешка, последние, наверное, лет десять — примерно с тех самых пор, как они сбежали из того адского дома в тихом штате Айова.       Дома, где стены знали только страх, боль и слёзы. Где несчастная женщина с серебряно-белыми волосами и серыми глазами каждый день старалась сберечь хотя бы слабые улыбки четверых её малышей. Где огромный мужчина с красными волосами и страшными бирюзовыми глазами, метающими молнии, каждый вечер напивался, чтобы избить малышей и женщину.       А иногда не только избить её...       Шото смеживает веки, и перед мысленным взором проносится та ночь, когда шестнадцатилетний Тойя с девятилетним мальчишкой на плече бежал от страшного дома к грузовику.       Как вслед им раздавались нечеловеческие крики боли и звериный полный ярости и злобы вой. А потом всё стихло, и из кузова отъезжающего грузовика приподнявшийся мальчик увидел огромную фигуру в дверях дома: с отца стекала багряная жидкость, в руке он держал топор, а на лице у него играла жуткая безумная улыбка, как у совершенно-больного человека. Шото тогда вытошнило прямо там в кузове и скрутило от слёз, боли, страха — от всех чувств, которые он одновременно испытывал. А потом Тойя гладил его по спине, уговаривая вдохнуть. И как он сделал вдох, чтобы первый раз в жизни ощутить свободу. И как словно впервые ощутил, как его рёбра раскрываются, его грудная клетка поднимается и опускается, наполняя лёгкие таким сладким, таким пьянящим воздухом...       Тойя медленно подходит и ложится рядом с Шото: младший ощущает, как под весом тела за его спиной, чуть проминается постель. Они оба молчат.       Тойя ждёт немного и касается пальцами невесомо лопатки младшего. Шото дёргает плечом в попытках сбросить руку брата, но не отодвигается. Тойя ведёт пальцами вдоль позвоночника Шото, а после наплевав на всё — целует между лопатками. Даже если Шото теперь повернётся и повторно ему въебёт, он уже сделал то, что хотел.       Однако Шото лишь напрягается на миг всем телом, как натянутая струна, а после расслабляется и бить его, кажется, не собирается.       Через некоторое время сам поворачивается и тоже смотрит. Они молча разглядывают каждый шрам друг друга, каждый застарелый рубец: будто разглядывают испещрённое полотнище памяти. Тойя мягко гладит круглый след от когда-то затушенной в плечо младшего сигареты, и старается держать лицо спокойным, так как его праведный гнев... ничего не изменит.       Шото проводит кончиками пальцев по его ключице, вызывая мурашки, касается подбородка, щеки, скул, отбрасывает упавшие на лоб пряди, и, наконец, с нежностью гладит нижнее веко совсем близко к его глазу.       — Сними их.       Тойе лень вставать, неимоверно лень, но он покорно поднимается и идёт к зеркалу в ванной. Наспех сполоснув пальцы, тянет руки к лицу.       Линзы остаются в контейнере на полочке под зеркалом.       Тойя вновь ложится напротив Шото и теперь уже смотрит своими настоящими васильково-голубыми глазами.       Они молчат некоторое время, потом обнимаются и лежат долго-долго, не двигаясь и просто вдыхая запахи друг друга, деля размеренное сердцебиение между собой.       Шото засыпает с чувством, что чего-то ему всё же не хватает.

***

      — Так, валенки, пошевеливайтесь! Ленивые жирные ублю...       — Каччан, пожалуйста, у нас десять минут до выступления... — пытается остановить брызжущего слюной менеджера Мидория.       — Бакуго, дай нам нормально подготовиться, пожалуйста, — требовательно и чётко вступается Иида.       В противостояние с взбешённым Бакуго невольно оказываются втянуты и Очако с Тогой, и они уже все вместе спорят, подгоняемые диким менеджером. Шото, сидящий поодаль со своей гитарой, — единственный, кто не вступает в ссору, безразлично наблюдая со стороны.       Недавно прогремел концерт "Кремации" — главного их соперника (по словам Бакуго).       Шото плевать: фанаты обеих групп и просто всё рок-комьюнити, да разве только что не ленивый, уже успели сотню-другую раз обмусолить эту тему с семейным родством. Шото раз бросил в интервью простое и лаконичное "вау, вот это совпадение, но мы просто однофамильцы, да фамилия необычная, и всё же..." и после не возвращался к теме. Даби вовсе промолчал, никак не комментируя шумиху.       Шото понимает с одной стороны, ведь общественность отношения между двумя парнями не одобряет, а уж если эти двое — медийные личности, состоящие в музыкальных группах, фанатами которых являются многие. Чего уж говорить, если они вдобавок ко всему вышеупомянутому ещё и родственники? Причём не дальние, как можно было подумать из-за разницы во внешности и поведении, а родные братья.       Мрак. Полный мрак.       Так что правильно они с Тойей поступают, что держат всё проистекающее между ними в секрете.       Голос Бакуго из коридора подгоняет их, и Шото очнувшись от размышлений, отставляет бутылку с водой и, повесив гитару на плечо, следует за Очако и Мидорией на сцену.       Шаг под море оваций и сверкающих софитов с их ослепительным светом.       Шото чуть жмурится, но концерт уже начался, так что затем он скромно улыбается, что, разумеется, сразу же вызывает восторженный девчачий визг в первом ряду.

***

      Заканчивают они около половины одиннадцатого, и, оказываются, выжатыми настолько, что даже обычно плюющийся перекипающими через край ругательствами Бакуго молчит. Он обнимает уставшую Урараку, мягко смахивает с её влажного лба пряди, и касается виска губами в сухом поцелуе; нежности он всегда оставляет для времени наедине.       Шото включает телефон и видит смс с адресом со знакомого номера. Так что младший Тодороки вежливо прощается с друзьями и менеджером, и отправляется по указанному направлению.       Заприметив нужную вывеску, он толкает дверь заходя внутрь заведения: в баре уже сверкает золотистыми искрами взъерошенная шевелюра Каминари. Шото подсаживается за барную стойку и заказывает стакан холодной воды.       — Твой брат — тот ещё жопошник. — раздаётся слева вместо приветствия.       — Несомненно. — буднично кивает Шото.       По насупившемуся виду Денки и так ясно, что Тойя своими репетициями походу очередной раз сорвал им с Шинсо свидание, так что ближайший час они проведут в баре, напиваясь и делясь друг с другом последними новостями.       Вернее, делиться в основном будет Денки, но Шото не особо-то и против.       Слушать о том, как твой старший брат творит хуйню — бесценно.       Между губами у Денки слабо дымится сигарета, а рядом в пепельнице уже окурков восемь, если не все десять.       "Репетиция действительно была адовой, если только Каминари не с кем-то здесь" подмечает про себя Шото, но вслух не говорит, а затем стул справа от него скрипит.       — Абсент, не разбавляй. — шелестящий шёпот больше похож на змеиное шипение.       Шото узнаёт говорящего ещё до того, как поворачивается к нему, чтобы поприветствовать: Томура Шигараки, со скучающим видом жмурит сонные глаза, опираясь на барную стойку. Объёмный блокнот, в котором он обычно хранит наброски для обложек альбомов "Кремации" лежит прямо перед ним. Шото замечает растрёпанность голубовато-серебряных прядей, отросших у Шигараки до самых плеч, жутковатую бледность, и чёрную ручку за ухом, которая выступает в роли заколки неряшливой причёски.       — Томура.       — Тодороки.       Жуткие красные глаза с полопавшимися капиллярами на миг пересекаются с его гетерохромными голубым и серым. Томура всё также безразлично разрывает контакт взглядов отворачиваясь к изумрудному напитку на четверть заполнившему стакан перед ним.       — Эй. Каминари. Протяни сигарету.       Денки с недовольством стонет, но тянется за шуршащей пачкой.       — У тебя ведь свои есть.       Томура молча принимает сигарету, передаваемую прямо перед задумчивым Шото. В тонких паучьих пальцах просвечивают зеленоватые и синеватые вены, и Шото на миг предполагает, что слухи о том, что Шигараки увлёкся амфетамином, могут быть правдой.       Спичка чиркает по боку коробка, Шигараки накрывает огонёк узкой мертвенно-бледной ладонью, в несколько вдохов затягивается и взмахивает изящными пальцами с длинными полупрозрачными ногтями, затушив тонкую палочку.       Тихая музыка из динамиков под потолком скрашивает тишину между тремя ненавязчивым джазовым мотивом, пока Денки требует ещё напиток и ещё закуски.       — Твой брат… — Шото невольно поворачивается; Томура несколько мгновений равнодушно пялится на дно стакана, но затем бесцветно заканчивает: — … предельный мудак.       — Несомненно. — чистосердечно соглашается Шото.       Денки и Томура — единственные, кто знает об их с Даби родстве и "отношениях". Каминари, как хороший приятель, молчит, и даже Шинсо не разболтал — за что Шото благодарен отдельно. Почему молчит Шигараки, Шото представляет слабо. Однако. Однажды он видел, как разговаривали, отдалившись от компании, Томура и Даби, наблюдал за их взаимодействием, и пришёл к выводу. Вдобавок, — слухи об отношениях Шигараки не то с матерью, не то с бабушкой (что уж вообще дико!), так что вполне возможно у него просто была схожая ситуация.       Тойя, если и был в курсе, не торопился его просвещать, а сам Шото сохранял вежливую дистанцию, не задавая лишних вопросов и не стремясь нарушить личные границы Шигараки.       Обоюдная прохладная тактичность — то, что нужно для поддержания оптимально-вежливой манеры поведения, но определённо не то, что нужно для появления доверия, сближения и разделения особых проблем.       Шигараки шмыгает носом и, ковыряя ногтем стойку перед собой, выдыхает:       — Заходят как-то в бар подглуповатый гитарист в безнадёжных отношениях, — "эй!" возмущается Денки; — мальчишка с детской травмой и большим плюшевым медведем-защитником, — Шото напрягается, но виду не показывает; — и шизофреник на таблетках.       Денки и Шото смотрят на Шигараки ожидая развязки странного анекдота.       Томура неожиданно ухмыляется и заканчивает:       — А бармен им и говорит: "Ребят, вы чё все ёбнутые?"       Денки прыскает в стакан, едва успевая вытащить сигарету изо рта, Шото не сдерживает слабой улыбки, качая головой и отворачиваясь к своему бокалу, а Томура с ухмылкой затягивается, переставая ковырять стойку: на самом деле чувство юмора у него есть, и оно весьма специфичное, однако если привыкнуть к нему… можно иногда действительно посмеяться от души.       Они сидят в баре до утра, слушая дешёвый джаз, и затеивают ожесточённый спор насчёт новой "DMC 5", который, впрочем, ни к чему не приводит.

***

      А через месяц после окончания тура Тойя забирает Шото на Бали на целых три недели, отвозит его на арендованный лишь для них двоих остров, и они гуляют по песчаному берегу, пьют неприлично много свежевыжатого сока, который Тойя делает каждое утро, шоколадных коктейлей, которые Шото делает каждый вечер, купаются и ныряют с баллонами.       А потом сидят в шезлонгах и смотрят на закат над морем. И в один из таких вечеров Шото пересаживается на бёдра к Тойе, скидывает с ног шлёпанцы и кладёт голову на плечо брата. Старший ласково перебирает пряди его волос, а прохладный бриз целует морской солёной влагой их загоревшие лица.       — Мидория и Тога собираются пожениться, — невпопад начинает Шото, но у них с братом разговор всегда начинается с чего-то странного. — Через два месяца или около того. Мидория очень хочет пригласить тебя с группой на торжество, но Бакуго рьярно против: они с Киришимой вечно сцепляются без повода.       Некоторое время они оба молчат, пока Тойя не переспрашивает:       — Значит... Тога и Мидория?       — Да.       — А Бакуго с Ураракой?       — Ты заметил? — Шото едва ли удивляется проницательности старшего, но потом всё же отвечает: — Не знаю. — он пожимает плечами глядя на горизонт. — Может быть, тоже.       — А ты хочешь?       Шото поднимает голову и смотрит в глаза Тойи. Они оба серьёзны, и шуткой это точно быть не может.       — Хочу.       Отвечает Шото. Вот так просто и легко.       Внезапно он чувствует прохладу тонкого ободка на руке и поднимает раскрытые ладони, чтобы увидеть на безымянном пальце левой руки довольно изящное кольцо: сверкающее серебро приятно холодит кожу несколько секунд, пока нагревается, а в камне глубокого синего цвета дробятся ломаными кривыми лучи уходящего дня.       Шото поднимает взгляд на лицо Тойи и мягко опустив руки на его щёки, сцеловывает с губ старшего довольную ухмылку.       А закатное солнце купает их слившиеся в поцелуе силуэты в оранжевом тёплом свете.       И Шото отчётливо понимает — вот сейчас, всего в жизни ему хватает.