Грифель в пепле

Улыбаясь, ты наслаждаешься весенним теплом. Отражение солнца на земле.

      Мы попросили людей спрятаться в доме. Теперь, когда монстры выбрались наружу, квартиры опустели, и в них можно было переждать непогоду и обсохнуть.       Оставалось самое главное — это вернуться в наш мир. Марко сомневался, что убийство чудовищ как-то поможет, тем более, что их было слишком много. Решение пришло, когда мы вспомнили, из-за чего наступила тьма.       — Они вырвались, потому что ты порвал рисунок. А до этого фанатики сожгли остальные. Понимаешь, к чему я клоню? Их надо заново нарисовать.       Марко замотал головой.       — Если даже это так, у меня не получится.       — Не волнуйся. Я их нарисую. Не имеет же значения, насколько они будут реалистичными?       — Ты правда нарисуешь монстров? Всех? Их же около тридцати видов. И важно не упустить ни одной детали, чтобы они переместились обратно. Потому что иначе мы останемся навсегда в Сайлент Хилле, а если…       Он говорил так торопливо, что мне пришлось прервать его пожатием ладони. Марко опустил взгляд на переплетённые пальцы и расслабился.       — Я всё сделаю, клянусь. Уж как-нибудь разберусь. А ты просто посидишь рядом. Если хочешь, можешь руководить процессом. Ну там, подсказывать, дополнять. Вдруг я что-то реально упущу?       — Извини, просто мне не по себе. Что, если мне захочется сбежать, как тогда?       — Это нормально, ты же давно не общался с людьми, не выходил на улицу. Когда закончится дождь, ты поймёшь, что оно того стоило. Как ты там говорил? Не будем торопиться?       — Да, что-то такое было.       — Ну вот. Мы со всем разберёмся, а для начала сходим за бумагой и карандашами.       — Карандашом, — поправил Марко. — Ты же не против рисовать тем, что подарила мама?       — Не-а. Так даже проще, когда без цветов.       Дома я вытащил сундук и, открыв замок, распахнул крышку. Немного покопавшись, мы отыскали альбом с твёрдой подложкой. Марко передал карандаш, раскрыл зонт, и вместе мы отправились к провалу, из которого выходили последние монстры.       Чтобы было удобно, я сел подальше от толпы. Марко держал огромный зонт и внимательно наблюдал за тем, как я подзываю монстров. Они стояли в воде, а иногда падали в лужи, когда им надоедало позировать. Силой мысли я заставлял их подчиниться, но они так набегались и напрыгались, что не могли удержаться на ногах. Когда кто-то засыпал, Марко хрустел запястьем. Они лениво поднимались и ревели от обиды и злости.       — Ничего не поделаешь, ребят, такой у нас договор. Вы слушаетесь, а мы отправляем вас домой, — сказал я, усиленно водя карандашом по листу.       — У нас не было договора.       — Но они-то об этом не знают.       Уже на восьмом рисунке у меня заболели глаза. Я почти неотрывно глядел в одну точку и устал, поэтому решил сделать перерыв на минут пятнадцать. Работа не была трудной, но отнимала не меньше сил, чем борьба с фанатиками.       Пока я отдыхал, Марко листал альбом, легко дотрагиваясь до только что нарисованных монстров.       — Они такие же, какие были у меня, — заметил он.       — Стрёмные?       — Прекрасные. Даже несмотря на то, что у одних куча щупальцев, а у других нет ушей и носа.       Он прикусил губу и подпёр веснушчатую щёку. Во взгляде сквозила светлая грусть.       — Тебе ведь хочется порисовать, да?       Марко глубоко вздохнул, но отвечать не стал. От этого его печального взгляда внутри меня всё переворачивалось, и ком подступал к горлу.       — А что, если вот так, — произнёс я задумчиво и протянул правую руку.       — М?       — Положи снизу моей.       — Зачем? — удивился он.       — Положи.       Марко сделал так, как я попросил. Наши руки едва соприкасались.       — Сопротивление будет, — сказал я. — Но ты не один. Я рядом, помнишь? Повторяй за мной.       Он медленно и осторожно прижал ладонь покрепче. Рука у него была слабой, мягкой, ледяной, будто кусочек льда, спрятанный в укромном месте, чтобы не таял. Моя же горела огнём, летом, нагретым песком, который омывает пена океана. Марко прислонился плечом к моему и спросил на ухо робким шёпотом:       — Что дальше?       Я раскрыл пальцы и просунул между ними карандаш таким образом, чтобы он тоже держал его. Поближе к древесине, тонкому грифелю. Он выпустил карандаш, но тот не упал. Тогда Марко сел ещё ближе, почти что вплотную и, щекоча завитками подсохших волос скулу, передвинул альбом. Одна половина лежала на моём колене, а другая на его. Я ждал, что он привыкнет. На вторую попытку Марко продержался больше половины минуты, но в конце сдался.       — Всё хорошо, — ответил я. — Попытайся ещё раз.       Он заёрзал на скамейке и задел затылком спицы зонта.       О цветастую ткань били капли, ветер то поднимал, то опускал край листа.       Марко занервничал, что ему не удаётся собраться с силами, нахмурился, сморщил нос. Внутри него происходила борьба, которой я никогда не видел. Да, догадывался, мог представить, но всё же не видел. Особенно тяжело, наверное, было в первый год, когда я ушёл. Дома остались карандаши, кисти, краски, холсты, но исчезло тепло, желание творить. Его грела мечта, что когда-нибудь я вырасту и научусь рисовать, а значит он тоже будет счастливым, несмотря на страх и бесконечную пустоту.       — Не выходит, — сказал Марко. — Не даёт. Что-то не даёт двигаться.       Что бывает, когда пропадает сила? Что, если её не отыскать ни в сундуке, ни в родных стенах, хранящих добрую память?       — Если ты вспомнишь, как умеешь рисовать, если ещё есть надежда, — сказал я. — Дай мне повести тебя. Просто дай вернуть тебя. Мы не должны находиться здесь. Наш мир ждёт нас, Марко. Он ждёт и всегда будет ждать. Как и ты ждал, что я подрасту, а я ждал, когда ты позовёшь меня.       — Мир? Он далеко.       — Нет, конечно, нет! Он рядом с тобой, ты только дай ему шанс всё исправить. Дай себе шанс. Прости себя за тех людей. Они не будут винить за то, что ты сделал. Да, случилось много страшной херни, но теперь это в прошлом. Самое важное — это то, что мы спасли Эрена, Микасу, Армина и остальных. В городе есть и другие люди, которые хотят жить. И сегодня ты спас их. Ты человек, но уж никак не монстр, о котором твердили фанатики. Прими то, что было, а я тебе помогу. Ведь так и поступают части одной души, верно? Помогают друг другу, когда они по отдельности и вместе. И этот карандаш, как символ того, что связь между людьми нельзя разорвать просто так, ведь ты продолжаешь любить маму.       Марко посмотрел на меня с грустью и надеждой, от которой плавится даже самый стойкий кусочек льда.       — Она не придёт.       — Да, понимаю. Зато можем прийти мы. Когда-нибудь мы с ней встретимся, а пока…       Я опустил карандаш пониже, к чистому листу. Холсту, который ждал, когда же мы, набравшись храбрости, начнём картину, достойную того, чтобы на неё упал свет.       — Будь со мной поаккуратнее, ладно?       — Хорошо. Ты только держись крепче, чтобы не укачало, — усмехнулся я.       Его губы изогнулись в слабой улыбке.       — Значит, веди так, чтобы не укачало, — парировал он.       Марко вцепился в карандаш, и когда грифель соприкоснулся с бумагой, ненадолго зажмурился. Но стоило ему только открыть глаза, как напряжение, не дающее отдаться потоку, спало. Я посчитал, что первым делом лучше нарисовать кого-то знакомого, поэтому выбрал Пирамидоголового. Без резких движений вёл толстые и тонкие линии, штриховал и кружил карандаш над альбомом, как ветер хрупкой снежинкой.       Марко не приходилось больше справляться в одиночку. Он спокойно следовал за грифелем, но иногда просил остановиться. Я давал ему столько времени, сколько было нужно, и он вновь отвечал мне взаимностью. Под ладонями вырисовывался ржавый шлем, мускулистое тело и нож, занявший приличную часть листа. Что касается полуразрушенных колонн, то их Марко решил нарисовать самостоятельно.       — Ты уверен?       — Ага. Накидаю пару камней и повешу лианы.       Марко запретил убирать руку, но я и не собирался, потому что догадывался, скольких усилий ему стоило сделать первый шаг. Пускай левой и сложно было добиться нужной плавности, он всё равно стоял на своём. Обматывал плющ вокруг колонн, закидывал его куда-то наверх, чтобы он свисал с потолка, походя на праздничные гирлянды. На что я ещё обратил внимание, так это на линии. Они были нервными, но пытались прикинуться расслабленными, небрежными. Марко был настроен серьёзно, но эта серьёзность не давала раскрыться. Я сомневался, что если рисунок станет резче, то Пирамидоголовый останется в Сайлент Хилле, но не сказал об этом вслух, чтобы не обидеть.       «Сдаёшь позиции, старина. А раньше-то!» — подумал я.       Возможно, дело было в том, что теперь при мне была другая половина, и из-за неё я растерял остатки упрямства и эгоизма? Даже мысль об этом внушала оптимизм.       Новые качества, новые идеи, новый я, родившийся в третий и, надеюсь, последний раз.       Заметив, что я чем-то доволен, Марко спросил:       — Кого рисуем дальше?       — Выбирай, теперь твоя очередь.       — А не боишься, что укачает?       — Значит, веди так, чтобы не укачало, — повторил я.       Он уверенно указал на многоножку, которая парила в небе, и та хлюпнулась передом в глубокую лужу. Грязь полетела во все стороны. Марко быстро спрятал нас под зонтом, тем самым спасши альбом от тёмных брызг.       — Кажется, я не учёл, что она настолько огромная.       — Ну-ну. А по-моему, кто-то просто решил выпендриться, что без проблем управляет такой махиной.       — Ну, и это тоже, — ответил он с озорным смешком.       Мы размяли пальцы и взялись за следующий рисунок.       Последним на очереди оказался тот самый монстр, с которого всё и началось. Оставалось добавить дыру в животе и вытекающую из неё жижу.       Марко попросился на перерыв, вышел в дождь. Пирамидоголовый стоял рядом с ним, не издавая ни звука.       — Если это конец, то спасибо за всё, что ты для нас сделал. Ну а если нет, всё равно спасибо. Ты был не просто защитником, но и другом. Моим уж точно. Жан просто не успел с тобой как следует познакомиться.       — Не особо-то мне и хотелось…       — Я всё слышу!       Ради того, чтобы сжать ладонь Марко, Пирамидоголовый даже уронил нож. Для полной картины не хватало горячих объятий, но они ограничились рукопожатием.       Марко вернулся, чтобы закончить рисунок.       — Это я его научил, — гордо заявил он. — Ему нужно было очеловечиться. Хотя бы немного.       Я кивнул и потянулся к центру листа. Когда всё было готово, Марко окинул взглядом толпу монстров. Из-за падающих капель на лужах появлялись круги. Монотонно, уныло лил дождь, а где-то вдалеке гуляли отголоски грома.       — Ничего не изменилось. Мы найдём другой способ выбраться, обещаю. Марко?       Он молча смотрел на тучи, но глаза горели надеждой. Я дотронулся до его плеча, но он даже не пошевелился.       Вдруг со скамейки откололся кусочек грязи. Марко осторожно коснулся его мизинцем, и вся ржавчина, которая была на каждой поверхности рядом, взмыла вверх. Монстры распадались в прах, растворялись в свежем воздухе. Мы были слишком растеряны, чтобы верить в то, что тьма уходит навсегда, но что-то в глубине души подсказывало — навсегда.       Кругов на лужах становилось всё меньше и меньше. Ливень превратился в мелкий дождик, и когда я высунулся из-под зонта, на ладонь упала прозрачная капля. Обычная дождевая капля.       Ветер усилился, разогнал тучи, оставив раскрашенные оранжево-белым маслом облака.       Марко ушёл к провалу, который скрыла влажная земля. Его озарило выглянувшее солнце. Я не мог оторвать от него взгляда. Марко стоял с высоко поднятой головой, жмурился, улыбался, и не было наслаждения большего, чем видеть его таким, купающимся в солнечном свете.       Мы забрали карандаш и альбом и пошли в центр. Чуть ли не из каждой двери выбирались напуганные, ошарашенные люди. Тыкали пальцами в облака, недоумевали, рыдали. Их было настолько много, что у Марко выступили слёзы. Он признался, что не ожидал увидеть огромную толпу. Здесь был не только Эрен со своей семьёй и дети, но и сотни жителей Сайлент Хилла. Города, возвращения которого они так долго ждали.       Мы шли по дороге, когда за спиной прозвучала знакомая мелодия. В сердце что-то ёкнуло. Марко повернулся первым и спросил с любопытством:       — Птица? Откуда она?       — Это моя.       — Твоя?       — Почти. Она раньше жила у фанатиков в клетке. Я тебе про неё рассказывал.       — А, благодарный зритель.       — Ага. Смотри, опускается!       — Она что-то держит. Камешек? — предположил Марко.       Меня будто откинуло в прошлое, когда птица вытаскивала окровавленную кожу. Я надеялся, что в этот раз она несла что-то хорошее. Как голубь оливковую ветвь.       Птица села на асфальт, и из её клюва выпал кусок обгоревшей древесины. Я вытащил карандаш из кармана и приложил его к нему, чтобы сравнить.       Как только я это сделал, с птицы посыпались перья. Она извивалась всем телом и кричала. Кричала человеческим голосом.       — Блядь, что это такое?! — воскликнул я, отойдя как можно дальше.       Извивающаяся птица стала увеличиваться в размерах, покрываться кожей и волосами. Марко больно вцепился ногтями в ладонь, а у меня даже не было желания попросить его отпустить.       Наконец у существа появились знакомые очертания. То, что теперь находилось перед нами, напоминало не монстра из кошмаров, а голое женское тело. Она уже не билась в истерике, лишь изредка постанывала от боли и дёргала ногой.       Марко подбежал к ней, опустился на корточки, чтобы помочь.       — Господи, — прошептал он, и слёзы, которые он до конца не выплакал при встрече с людьми, градом потекли по щекам.       — Что с ней?       Она обернулась, и я догадался, почему Марко так отреагировал. Дело было не в том, что она поранилась. И даже не в том, что мы столкнулись с очередным чудовищем прямиком из альтернативного Сайлент Хилла. А дело в том, что женщина, которая нашла кусочек сгоревшего карандаша, переданного мне Марко, была его мамой. Мамой, которая всё это время беспокоилась за сына, чьи страдания заполонили город.       — Ты разговаривал с Марко, а я тебе поверила. Почувствовала, что ты не врёшь. Потому что ты — это он, — сказала она, когда мы втроём шагали вдоль домов, грязь и пыль которых прибил дождь.       Она куталась в рубашку Марко, держа его руку в своей, а я говорил, что скоро мы выйдем к машине.       Солнце подсвечивало листья кривых деревьев, верхушки гор и озаряло путь, несмотря на густые облака.