Миссия «Ультимы»

Арсений вырос в роду чистокровных. Это значило, что кровь Поповых никогда не была запятнана другими расами, и всё равно чистокровность, выяснил со временем мужчина, не гарантия счастливой крепкой семьи. Мама Арсения в молодости любила путешествия, а потому и стала военной — лёгкий путь для того, кто хочет повидать мир и не остаться без куска хлеба. Она посетила все уголки Земли, побывала на Марсе и Луне и даже пролетела мимо Юпитера! Конечно, это всё меркнет по сравнению с подвигами отца, но мама Попова-младшего не всю жизнь провела взаперти в своей квартире и могла рассказать многое об устройстве планеты. Так круто поменялась её судьба после встречи с отцом Арсения — влюбившись с первого взгляда на какой-то тайной встрече, будущая пара проводила дни и ночи за переписками, созвонами и редкими свиданиями, на одном из которых отец сделал ей предложение. Само собой, Арсений знает эту историю только из уст родителей, и то, с каким лелеянием рассказывала об этом мама, когда сын спрашивал об истоках их семьи, не оставляет сомнений в том, что всё произошедшее — правда. Но Попов-младший знает другую правду: ту, в которой дома отца не бывает несколько лет, а на связь он выходит дай бог раз в месяц; ту, в которой мама упрекает Арсения в том, что он плохо учится, выбирает не тех друзей, не так решает, как поступить с собственной жизнью; ту, в которой Попов-младший не спорит, потому что видит, как матери тяжело даётся судьба жены астронавта; ту, в которой с каждым прожитым годом они отдаляются друг от друга до того состояния, что перестают понимать самого близкого человека. Когда физическое расстояние от отца, который блуждает в далеком космосе, становится короче, чем связь между матерью и сыном, живущим через стенку, Арсений решает, что ему пора становиться кем-то и строить своё будущее. То, что он выбирает следовать по стопам отца, становится закономерным, и, несмотря на споры с мамой о том, что сын решает бросить её так же, как это делает ежедневно Попов-старший, Арсений поступает в космическую Академию. Учеба даётся до смешного легко, либо потому что полёты у него в крови, либо потому что он побыстрее хочет сбежать из отчего дома. Когда же Арсений получает заветный диплом и летит на свою первую миссию, мать говорит: «Если ты улетишь, домой можешь не возвращаться». Попов-младший до сих пор отчётливо помнит её лицо в тот день — серое, с обвисшими щеками, недовольными морщинами у складок рта, с убитым и холодным взглядом, смотрящим на Арсения как на последнего предателя. Сейчас он её понимает — мать отдала ему целые десятки лет своей жизни, надеясь на то, что хотя бы единственный сын не покинет её, что разделит с ней горькие годы заточения, потому что на самом деле она любила и отца, и его самого, несмотря на все ссоры и склоки. Любила, потому что иначе не могла. А он оставляет её, добивает окончательно. Но думал ли об этом Арсений тридцать пять лет назад? Едва ли. В нем горели личные амбиции и желание вырваться из семейных оков, из-за которых он чувствовал себя вечно виноватым. А потом, когда он повзрослел и всё осознал, ему попросту стало стыдно за свой поступок, за то, что ушёл, ничего не сказав. Ему стыдно за то, что он, в отличие от отца, не вернулся домой, предпочтя бродить по космосу в надежде на то, что время излечит. Всё это время Попов предпочитал не размышлять о доме и семье. Гораздо легче загрузить себя работой, чтобы крамольные мысли не добрались до его совести. Лучше притвориться, что он бессердечный и чёрствый, чем признавать свою неправоту. Однако, с тех пор, как им сообщили о начале войны, Арсений просто не может перестать думать о близких. Как они там? Куда отправят отца, если его снова призовут на службу после отставки? Что они думают о судьбе сына, о котором вот уже несколько лет нет никаких известий? Даже если бы капитан и решил связаться с родителями, то вряд ли смог это сделать, находясь на службе. В уставе чётко прописан запрет на прямую связь с Землей, родственниками и друзьями. Всё-таки они выполняют военную миссию, хоть и мелкую и неопасную, но если сигнал перехватят и подслушают, то экипаж потом проблем не оберётся. Мог ли Арсений попросить Олю связать его с родственниками? Мог. Хотел ли этого сам Попов? Капитан вздыхает, пряча лицо в ладонях. Мать была права — он никчёмный эгоист, который… Самобичевания прерывает звук уведомления на коммуникаторе. Попов вскидывает взгляд и тут же хмурится. Сообщение не от Кати, Антона или Димы с Серёжей — оно от системы самого корабля, совсем короткое и Арсению непонятное: «East is up» Попов жмурит глаза, но сообщение не исчезает. Что это вообще значит? Как система «Ультимы» может отправлять какие-то сообщения? И самое главное — кто хочет с ним связаться?

***

— Ну и что мы будем делать, гений? — огрызается Дима, пока они поднимаются по дороге в контрольно-пропускной пункт. Судя по картам, идти им остаётся всего несколько минут, но план, как они будут с пустыми руками просить необходимое топливо, мужчины так и не придумали. — Терпение, Поз. Всё будет, — кивает лишь Матвиенко, кажется, совсем не заботясь о том, что время у них вообще-то ограничено. Наконец, спустя два поворота они слышат тихую музыку и потом замечают длинный пост КПП, примыкающий к обветшалым баракам. По ту сторону сидит гуманоид, возраст которого сложно определить, однако, глядя на его отсутствующий взгляд, работает он здесь явно давно. — Здравствуйте, — сразу же расплывается в располагающей улыбке Серёжа, — нам бы пополнить запасы топлива, мы везём славных зверушек в их новый дом в другую Галактику. Дима хмурится на словах о «зверушках», но учтиво предпочитает молчать. Хотя ко всем старания инженера, кажется, не относятся с должным вниманием, и гуманоид не меняет своего мрачного настроения. — Двадцать кредитов, — произносит на ломанном человеческом языке. — Видите ли, пока мы добирались до вас, нас успели обворовать какие-то проходимцы. Я понимаю, что произошла огромная ошибка, и это недоразумение никак не характеризует жителей этого прекрасного астероида, но было бы славно, если бы вы нам сделали скидочку… — блеет инженер, но безуспешно. Пока Серёжа стелется перед гуманоидом, который, кажется, вообще не умеет проявлять никаких эмоций, Позов решает осмотреться. За КПП находятся другие гуманоиды с тем же спектром выражений, что и у работника КПП, они вальяжно сидят и о чем-то мычат, суть их разговора Диме трудно уловить без переводчика. За ними возвышаются большие шатры, размером с двухэтажный дом, о ткань которых бьются разноцветные световые лучи. Неожиданно из-за угла появляются тени, и медик узнает эти длиннющие руки и цепкие пальцы, а ещё он узнаёт своё снаряжение. — Стоять! Это наше! — кричит он вслед теням, но те лишь быстрее смываются вглубь лагеря. Матвиенко реагирует на крик товарища и взглядом прослеживает причину такого ажиотажа. — Вот они, — тычет инженер на исчезающие тени, — это они украли наши вещи. Позвольте нам разобраться во всём, и мы заплатим вам за топливо. Гуманоид на это отвечает ровно так же, как и до этого — то есть никак, и даже Матвиенко устаёт биться в эти ворота. — И что теперь? — бурчит Дима, скрестив на груди руки. — Теперь план «Б», — отвечает Серёжа и зачем-то возвращается назад. Медик хочет спросить, о каком плане «Б» идет речь, если у них нет основного плана, но инженер резко сворачивает в сторону, прячась за бараком. Позову ничего не остаётся, кроме как следовать за ним. — Что ты задумал? — шепчет он, наблюдая за тем, как Матвиенко ковыряется в своём поясе. — Поз, на сколько процентов ты мне доверяешь? — вместо этого спрашивает инженер, доставая магнитную верёвку и закидывает карабин на крышу барака. — Процентов на шесть, — честно признается медик, не сопротивляясь тому, что Серёжа проделывает то же самое с его поясом. — Достаточно, — кивает инженер и отпускает нижний карабин так, что их подбрасывает вверх, и они летят прямиком на крышу. От неожиданности Позов чудом успевает зацепиться за край прорезиненного покрытия, чтобы не сорваться вниз, пока Матвиенко ловко карабкается на крышу, складывая обратно верёвку. — Ёбаный в рот, — бубнит под нос медик, отряхиваясь, — почему нельзя было предупредить? — Ты бы опять начал гундеть, я решил ускорить процесс, — пожимает плечами Серёжа и осматривается. С крыши виден весь пост КПП, в том числе несколько гуманоидов, обменивающимися разговорами, видимо, о вечном, и улица из шатров, в которых и проходит самое веселье. — Если мы спустимся оттуда, — тыкает пальцем Матвиенко на балкон соседнего барака, — то сможем укрыться за кустами… — Я думаю, это дерево, — перебивает Дима. — Кусты, дерево — какая разница? У этого есть щупальца, это как минимум не похоже на типичное растение, — закатывает глаза Сережа. — А дальше мы проберёмся к шатрам, план понятен? — Глупее плана в жизни не слышал. — Есть идеи получше? — Нет, — вздыхает медик, — идём.

***

Первое, что видит перед собой Антон — это тёмный коридор, в конце которого горит тусклый свет, и тихо кто-то бубнит. Он идёт ему навстречу, пытаясь унять своё громко бьющееся сердце, от его стука закладывает уши. Под ногами скрипят половицы, и Шастун понимает, что не хочет видеть, что скрывается за углом. По мере приближения лейтенант различает всхлипы и чей-то скулёж, а на пятне света начинают плясать дрожащие тени. Антон, набрав в лёгкие воздух, резко доходит до конца и видит человека в кресле, тело которого покрывают чёрные черви. Насекомые вгрызаются в теплую плоть и отрывают от неё глубокие куски, заставляя мужчину истекать кровью. Шастуну хочется отвернуться от этой мерзкой картины. — Антон… — хрипит он, и в открытый рот тут же заползает жирный червь, впиваясь присосками в язык. — Луи? — округляет глаза Шастун, тут же узнавая старого друга. — Что с тобой? Мужчина не отвечает — его рвет червями и кровью самого на себя, слишком ослабленный, чтобы бороться. Антон помнил его совсем другим: Луи жил с ним в одном дворе, они вместе росли, вместе учились играть в футбол, вместе курили первую самокрутку, ловко украденную у бати Луи, вместе катались в космошлюпке. Шастун не видел своего друга много лет, и уж точно не хотел увидеть его таким. — Мута, — прошелестел Луи окровавленным ртом. — Наш конец неизбежен. Вопреки своему плачевному состоянию, друг вытягивает последнюю сигарету из пачки, раскидываясь червями в разные стороны, и закуривает. Антон обводит взглядом зияющие на теле раны, где плоть съедена до костей, и запёкшуюся кровь на безжизненной коже. Его мутит. — Как мне помочь? — спрашивает Шастун, пытаясь за кровавым месивом увидеть глаза Луи. — Никак, Антон, — хрипит друг. — Это лишь начало. Лейтенант не выдерживает — он плачет. По щекам льются слёзы горечи и усталости. Как же ему надоели эти душераздирающие сны, он не понимает, за что его сознание так его мучает. — Я был рад с тобой увидеться напоследок, — улыбается слабо Луи. — Это лучше, чем свет в тоннеле. И действительно — напоследок, потому что в следующее мгновение черви вгрызаются в его глаза. Их вдруг становится так много, что тело друга проваливается в пучину насекомых. — Луи? Луи! — кричит Антон и просыпается. По щекам всё ещё текут слёзы, и Шастун уверен — это уже не просто сон. Он встаёт, одевается и следует в лабораторию, где абсолютно точно найдёт Катю. — Шаст? — удивлённо вскидывает она брови, отвлекаясь от очередного анализа. — Что ты тут делаешь? Какой-то ты бледный. Всё хорошо? Лейтенант не отвечает, а просто падает на стул и мнёт виски. — Кать, мне нужна твоя помощь. — В чём? — настороженно спрашивает девушка. — Мне нужно, чтобы ты ввела меня в анабиоз, — просит Антон, на что получает хмурый взгляд. — Но ты же знаешь, что по уставу… — Насрать на устав, — обрывает её Шастун. — Мне очень надо. Это вопрос жизни и смерти. — Может, подождать хотя бы Диму? — волнуется она. — Я никогда не… — Это не ждёт, нужно всё сделать сейчас, — отрезает лейтенант. То, как смотрит на Позову Антон в этот момент, можно описать, как пик отчаяния. Катя замечает, как у помощника трясутся руки, как опухли его глаза, а взгляд не может сфокусироваться даже на её лице. И если таким образом лейтенант сможет решить проблему, то нужно попробовать. Тем более она всё еще чувствует, что виновата перед ним. — Хорошо, — вздыхает Катя. — Я тебе помогу.

***

Арсений битый час пытается понять, что имелось в виду в сообщении. Ему не составило труда перевести фразу со среднеанглийского, но что она значила — всё ещё оставалось загадкой. Это цитата из руководства? Книги? Стихотворения? Или, может, какой-то шифр? Попов кусает губы и откидывается в своем кресле. Всё не то. Фраза, на удивление, такая знакомая, на языке вертится, но где он мог её слышать… Он в третий раз вводит зудящие в мыслях слова в архивный поисковик и получает около полумиллиарда совпадений — что именно нужно, Арсений не знает, а потому поиск оказывается бессмысленным. — East is up… East is up… — повторяет он вслух, пытаясь набрести хоть на какие-то варианты. East

is

up

Арсения будто молнией поражает. Ну ведь точно! Он не идёт, бежит, в свою каюту только для того, чтобы окунуться в свою коллекцию старых пластинок. Среди дикого метамодерна двадцать четвёртого века и экспериментального рока двадцатого сидит жёлто-чёрная пластинка с названием непопулярной группы. У Попова в жизни было всего две самых крепких любви — его работа и коллекционирование старой музыки. Ключевое слово «коллекционирование», потому что Арсений не считал себя таким уж большим знатоком музыки. Даже сейчас явная отсылка на одну из песен стала для него настолько не очевидной, что догадался он об этом только через полтора часа. Ему приходится прослушать весь альбом, чтобы найти ту самую песню, в которой слышится фраза из сообщения. Но тут возникает еще одна загвоздка: среднеанглийским Арсений владеет так же, как способностью копошиться в своих мыслях, а потому прибегает к своему любимому методу — спихивает всю работу андроиду. — Что означает «East is up»? — спрашивает Попов, скормив искусственному интеллекту контекст песни. — Фраза может иметь несколько возможных значений. Это может быть отсылка к ориентации карт, где восток обычно располагается вверху. Это может символизировать направление, в котором движутся персонажи песни. Это может быть метафорическим выражением, обозначающим некую идею или концепцию, которая имеет важное значение для сюжета песни. Это может быть ссылка на символизм или мифологию, где восток ассоциируется с определенными значениями или смыслами. К сожалению, без более подробного анализа текста песни, я не могу с уверенностью сказать, какое именно значение вкладывают авторы в эту фразу. Она может иметь несколько слоёв интерпретации в контексте всей композиции, — выдаёт андроид, на что Арсений лишь вздыхает. Дурацкие старые версии. — Хорошо, тогда составь мне параллельный перевод песни, — просит капитан, понимая, что придётся использовать свои мозги. — Выполняю. Спустя несколько секунд Попову выдают файл с переводом, и капитан погружается в текст. Он плохо понимает, кто такие епископы, Нико и Дема, но из общего текста выуживает главный смысл — песня о мятежниках, которая призвана стать гимном так называемой «революции». И чем глубже он погружается в смысл, тем меньше понимает. Причем тут он? О ком идёт речь? Что хочет сказать ему автор послания?.. Арсений со вздохом садится в кресло и задумчиво потирает подбородок. Любой другой решил бы, что это какая-то ошибка или неудачная шутка, но Попов уверен, что дело в другом. И это дело подозрительно дурно пахнет.

***

Дима старательно сползает с трубы, пытаясь не издавать лишних звуков и не порвать свой костюм, а потому выходит это настолько медленно, что Матвиенко, который уже несколько минут назад оказался на земле, цокает и возмущается. — Ты как мешок с говном, — шипит на него Серёжа, за что получает осколком штукатурки по голове. — Ну извините, что курсы альпинизма не проходил, — сочится в ответ сарказмом Позов, наконец-то коснувшийся ногами почвы. Инженер на это ничего не отвечает и гуськом бежит до ближайшего укрытия, чтобы их не засекли охранники на посту. За бочками с переработанным топливом их не видно, зато они могут слышать разговоры (читай: бубнёж) гуманоидов, которые слишком уютно устроились на проходе к шатрам. — Надо придумать, как их отвлечь, — выглядывая из укрытия, шепчет Матвиенко, внимательно осматривая окружение. Позов хлопает себя по карманам костюма и выуживает две дымовые капсулы. Одну он кидает в сторону входа на КПП, но она не раскрывается и остаётся незамеченной гуманоидами. — Сраные китайские бомбочки для ванны, — ворчит медик, доставая вторую и бросая чуть дальше. На этот раз капсула срабатывает и быстро обволакивает пространство густым туманом. Охрана сразу же реагирует на дымовую завесу, вскидывая своё оружие вверх и медленно крадясь в противоположном от мужчин направлении. — Бежим, — командует Серёжа. На полусогнутых ногах они пробегают по периметру пункта, чтобы незаметно улизнуть к забору. — Залезай, — говорит Матвиенко, подставляя руки для того, чтобы подкинуть медика на забор. — Четверть жизни проучиться лечить людей, чтобы заниматься такой хернёй, — бурчит Дима, опираясь на раскрытые ладони, чтобы перелезть преграду. Когда они оказываются по другую сторону, то облегчённо выдыхают. Здесь, за рядами шатров, нет охранников и постов с вооружёнными гуманоидами, зато есть другие сомнительные личности — торгаши, фокусники, завлекалы и просто мошенники. — Разделимся? — предлагает Серёжа, на что получает осуждающий взгляд. — Ты что, в хоррор игры не играл? — фыркает Позов и замечает подозрительное движение в одном из шатров. — Кажется, они там. Мужчины, слившись с толпой туристов, проникают под голографическую ткань и осматриваются. На первый взгляд ничего особенного — большое пространство со множеством искусственных перегородок, напоминающее лабиринт наподобие тех, что они делали в детстве из лазерных лучей и зеркал, только в гораздо более крупном масштабе. К ним тут же подходит гуманоид в гражданской одежде и начинает что-то быстро булькать. Диме и Серёже, которые не додумались взять даже старый переводчик, только растерянно кивают и электронно подтверждают своё согласие на участие в каком-то то ли мероприятии, то ли эксперименте, и гуманоид, довольный собой, растворяется где-то за пределами зоны шатра. Оглядевшись, они вдруг осознают, что остались одни. — Ну и где они? — спрашивает Матвиенко, поняв, что никаких теней в округе нет. — Я же сказал «кажется», — открещивается от своих же слов медик. — Когда кажется, нужно томографию делать, — цокает инженер. — Пошли, тут ничего нет. Они разворачиваются, но не видят входа. Буквально, его нет. Только слепящая глаза пустота без единого излома или трещины. Спустя несколько мгновений глаза начинают привыкать к яркому свету, и мужчины замечают, что локация изменилась. Теперь перед ними огромные декорации, повернутые в противоположную сторону, через щели которых можно увидеть зрителей, замерших в ожидании, и ослепляющие софиты. Кажется, кто-то что-то говорит в микрофон на сцене, но слова хоть им и понятные, складываются они в какую-то неведомую астронавтам чушь. — Что за… — не успевает завершить свой вопрос Позов, как к ним кто-то подбегает. Они узнают и походку, и фигуру на поверку оказавшимся их друга — Антона, но на парне почему-то гражданская одежда, и волосы прилизаны под стать какому-то телевизионному шоу, которые уже давно перестали выпускались на Земле. — Поз, Серёга, мы вас обыскались, — возмущается Антон, дотрагиваясь до плеча Димы. — У нас пул через двенадцать минут, а вы до сих пор с прошлой сцены костюмы не сменили. Идите в гримёрку, пока Стас опять ворчать не начал. Не дав ничего им ответить, Шастун взбирается по ступеням на сцену под гул сотней фанатов. А Серёжа и Дима так и стоят в замешательстве, разинув рты. Но если бы они внимательнее читали то, что подписывали, или хотя бы это перевели, то знали бы, что недавно открывшийся аттракцион под названием «Лабиринт возможностей» ищет добровольцев для испытания этих самых возможностей, заключающихся в проекциях ситуаций из жизни в мультивселенных реальностях, где посетители этого самого аттракциона смогли бы померить на себе шкуру своих копий из других миров. И ещё они бы знали стоп-слово, позволявшее им выбраться из этого самого лабиринта этих самых возможностей, но так как они этого не сделали, то конкретно вляпались, сами того не понимая.