Палитра чувств

Лихт сидел на диване, смотря Хайду в спину и не понимая, что же он испытывает: симпатию, влюблённость или любовь? Всё это было для Тодороки таким глупым и бесполезным. Все в семье твердили ему одно и тоже: жизнь без любви — не жизнь, но что поделать, если Лихт никогда, собственно, не испытывал всю эту палитру чувств. Но Лоулесс заставлял пианиста думать об этих, по его мнению, розовых соплях всё чаще и чаще. Лихт понимал, что сначала идёт симпатия, перерастающая во влюблённость, которая, возможно, достигнет самой настоящей любви. Тодороки никак не мог понять на какой он стадии, но и не мог самому себе не признать, что всё это ему не нравилось. Именно — не нравилось. Это странное жжение в груди, учащённый пульс, дрожащий голос, красное от смущения лицо, которое хотелось спрятать за каким-нибудь пакетом Джи-Джи — чертовски бесило Тодороки. Но бывали дни, когда Лихт выбрасывал всё из головы и общался с Жадностью, как обычно: на повышенных тонах, однако бить старался реже. С одной стороны, Тодороки утверждал, что ненавидит Сервампа, с другой — считал, что что-то внутри него происходит, когда на горизонте появляется светлая макушка. Как только Лихт начинал себя уверять в том, что испытывает к Хайду лишь симпатию, сразу же начинал думать о развитии отношений, как какая-то влюблённая школьница. Мысли поглощали парня, как чёрная дыра. Хотелось прекратить играть во все эти детские игры и заняться реально нужным делом. Лоулесс же был опытнее в этом деле и смог бы сразу сказать, что он чувствует. Но только не Лихт, который казался таким безэмоциональным и грубым, а душу имел хрупкую и даже детскую. Пианист понял, что чтобы быть точно уверенным в своих чувствах, ему придётся стараться общаться с Хайдом намного чаще, чем этого хотелось. И всё-таки, Тодороки хотел бы снять с себя петлю, которая сдавливала его шею, заставляя влюбляться в вампира, который ни о чём таком не подозревал.

***

В комнате было темно и душно, Лихт сидел на кровати, зависая в телефоне. Вдруг, без стука, в комнату вошёл Лоулесс с широкой улыбкой на лице. Тодороки скривился, отведя взгляд. Вампир окинул помещение недовольным взглядом, остановившись на Джекилланде. — Почему у тебя тут так темно и душно? — раздражённо фыркнул Хайд, отодвигая шторы в сторону, затем открывая окно. — Дышать же нечем. У парня было такое ощущение, словно в сердце запустили голодных пираний. Излишняя забота Лоулесса и раздражала, и нравилась. — Кто тебя сюда звал? Зачем ты окно открыл? — нет, Тодороки совсем не хотел начинать ругаться, но характер брюнета был именно таким. Хайд повернулся к пианисту, снова широко улыбнувшись. — Знаешь, комнату иногда проветривать надо, а то микробов-то много! И тебе нужен воздух, на улицу же редко выходишь, — трактовал Сервамп и не сводил взгляд со своего ива. Нет, Лихт уже начинал сомневаться во всём. Казалось, что вампир симпатизирует ему уже давно, но Тодороки пытался это подавлять под всякими «Не знаю», «Не понимаю». Неужели Лихт так быстро определился? Всё ещё был не уверен. Он помотал головой в разные стороны, стараясь выкинуть мысли, но присевший на кровать Хайд не дал этого сделать. Сердце замерло. — Чего тебе? — рыкнул Лихт, посмотрев на блондина исподлобья. — Лихт-тян, ты в последнее время ведёшь себя крайне странно: то щёки у тебя краснеют беспричинно, то руки трясутся, когда ты хочешь мне врезать, то просто молчишь, игнорируя мои слова, — спокойной перечислял Беззаконие, загибая пальцы. — Ты не заболел, а? Лихт вылупился на вампира, как на какой-то древний экспонат. Всё внутри сжалось, а лоб покрылся испариной. Давно Тодороки не было так страшно. — Лихт-тян! Голос алоглазого вывел Джекилланда из транса. Протерев лоб рукой, Лихт тихо выдавил: — Со мной всё нормально, нечего вокруг меня прыгать. Этот светловолосый излучал столько тепла и радости, что в его лучах хотелось греться как под солнцем, чьи лучи постоянно будили Тодороки по утрам. И снова путаница в чувствах. — Если что — зови! — опять лучезарно улыбнувшись, Жадность покинул комнату, прикрыв за собой дверь. Оставшись наедине с собой, голубоглазый посмотрел в открытое окно, за которым бурлила жизнь. Вечером того же дня пианист зашивал дырку на одном из своих пиджаков. Одна неосторожность — и Лихт уколол палец об иголку. Он по-змеиному зашипел, сильно зажмурив глаза, но резко их открыл, когда почувствовал лёгкое прикосновение чужой руки. Вампир уже стоял с аптечкой. Всё, Лихт был уверен на все сто процентов: ему нравится Хайд, да. Он на первой стадии.

***

У Тодороки был взрыв эмоций. Он достиг второй стадии, когда симпатия переросла в нежное чувство влюблённости. Лихт плохо спал, думая о невероятно доброй и милой улыбке Лоулесса. От всех этих бабочек в животе хотелось прочистить себе мозг туалетным ёршиком, чтобы спокойнее жить, но нет. Лихт стал совершать такие поступки, которые, находись бы он в «трезвом уме», никогда бы не совершил. Например, два дня назад, пианист купил тушь для ресниц и карандаш для бровей, которыми воспользовался тем же вечером. Накрасившись, парень вышел из своей комнаты, ища глазами Хайда, который протирал пыль с верхних полок шкафа. Реакция не заставила себя долго ждать. Сервамп, увидев Тодороки, ухмыльнулся, задав вопрос: — Лихт, ты чего? Брюнет, похлопав пару раз глазами, как будто очнулся, но только после следующих слов Лоулесса: — Ты очень красиво выглядишь, но я бы никогда не подумал, что ты будешь пользоваться косметикой. Лихт агрессивно рыкнул, пнув Хайда в колено, из-за чего блондин сразу же схватился за больное место. Да, голубоглазый хотел понравиться Хайду. Он много для этого делал: и красился, и дынями делился, и очки новые покупал, когда те ломались, и полевые цветы в дом приносил, и даже чай лимонный делал ему по утрам. Хотелось отдачи. Нереально хотелось, чтобы Беззаконие тоже сделал хоть что-то для Лихта с чувствами. Про безответную любовь Тодороки тоже знал и был уверен, что так оно и будет. Хайд постоянно удивлялся масштабным изменениям Лихта, задавая вопросы типа «Лихт-тян, что происходит?», «Хей, ты что-то натворил, а теперь хочешь, чтобы я тебе с этим помог?», «Лихт, откуда такая доброта с твоей стороны?». Сам же ив ничего на это не отвечал, или же огрызался, угрожая, что сейчас передумает, вылив на Жадность горячий чай. Лихт часто уходил ночью в ванную: смотрел в зеркало, пытался что-то разглядеть в своём отражении, но видел лишь себя. С одной стороны, ему нравились эти новые чувства теплоты, а с другой — не очень. Хотелось быть и дальше холоднокровным, неразговорчивым и менее активным. Грубость никуда не делась.

***

Репетиция была ужасной. Лихт нажимал не на те клавиши, злился, пинал инструмент, за чем наблюдал недовольный Кранц. — Лихт, что не так? Ты в последнее время стал невнимательным, — подойдя к пианисту, сделал замечание старший. Брюнет, захлопнув крышку фортепиано, сердито глянул на Розена. — Не надо мне это повторять, Кранц! Мужчина удивлённо вскинул брови, воскликнув: — Да я же только сейчас тебе об этом сказал. Тодороки поднялся с места и направился в сторону гримёрки. Шагая по коридору, он остановился у белоснежной двери и стал вслушиваться, поскольку услышал за дверью чей-то голос. Несомненно, там был Лоулесс, который разговаривал с кем-то по телефону. Лихт скрипнул зубами, сжав себе нос. — Кто? — монотонно произнёс брюнет, всё ещё стоя за дверью. В Лихте стала пробуждаться беспричинная ревность. Кто Тодороки вообще такой, чтобы ревновать Хайда к кому-либо? Тот даже не подозревает о чувствах пианиста, но Лихт не мог противостоять своим чувствам и эмоциям. Отогнав от себя все негативные мысли, голубоглазый открыл дверь. Лоулесс стоял к нему спиной, опираясь одной рукой о туалетный столик. Увидев Тодороки в отражении зеркала, блондин помахал ему рукой и снова широко улыбнулся, не переставая разговаривать по телефону. Лихт закатил глаза и сел в кресло, закинув ногу на ногу и сунув руки в карманы толстовки. Попрощавшись с кем-то, Лоулесс повесил трубку и убрал смартфон в карман. — С кем ты разговаривал? — как бы Лихт ни старался казаться спокойным, голос выдавал раздражение. Хайд в очередной раз посмотрел на Джекилланда удивлённым взглядом. — Лихт-тяну интересно знать, с кем я говорил по телефону? — почесав лоб, поинтересовался сам у себя Сервамп. — Я разговаривал с братцем Лени. Услышав эти слова, Лихт смог облегчённо выдохнуть, помотав при этом головой в разные стороны. Беззаконие подошёл к своему иву, весело спросив: — Как прошла репетиция? Вампир всегда это спрашивал, но сейчас голубоглазый реагирует на этот вопрос совсем иначе: с небольшой дрожью в голосе, сглотнув противный комок в горле. — Хорошо, — закрыв глаза правой рукой, вымолвил Лихт, откинувшись на кресле. — Лихт, почему ты убежал? У тебя скоро концерт, а ты ни в одну ноту не попадаешь! — кричал Кранц, который беспардонно ворвался к парням. Ив Жадности совсем не ожидал, что Розен заявится к ним после того, как Лихт скажет Хайду неправду по поводу репетиции. Хотелось провалиться сквозь землю, но Великий пианист продолжал сидеть в кресле, снова спрятав свои ангельские ручонки. — Что? А Ангел-чан сказал мне, что репетиция прошла хорошо, — недоумевал красноглазый. Кранц сощурился, нагнувшись к пианисту. — Лихт, ты ничего не хочешь мне сказать? — менеджер попытался выдавить из себя строгость, но выходило это, если честно, забавно. Тодороки перевёл свой взгляд на Хайда, который стоял рядом, скрестив руки за спиной. — Кранц преувеличивает, — отмахнулся он. — Я играл нормально, на концерте будет лучше. Такого злобного взгляда Розена не видел даже Лоулесс.

***

Вернувшись домой ближе к ночи, Тодороки взвыл, что даже Хайд испугался. Словно раненный волк бродящий по лесу в надежде найти помощи от доброго существа, которое спасёт его. Они оба выслушивали Кранца, который беспрерывно жаловался на ужасное поведение Лихта в последнее время. Сев за кухонный стол, брюнет взялся за голову. — Лихт-тян, да что с тобой, ты можешь сказать? — уже и вампира напрягали эти странности его хозяина. Что сказать? Сказать, что Лихт уже как больше трёх месяцев пытается понять, что он чувствует к демону, и из-за этого ведёт себя, как никогда? Какой ответ они хотят услышать? Что именно хотят? Лихта с новой волной начинает бесить эта бредовая влюблённость. — Отвали от меня, пожалуйста, — уронив голову на стол, проныл Тодороки, надеясь, что его послушаются. Зная характер Беззакония, он бы, как всегда, усмехнулся, махнув рукой, и сидел бы с ивом дальше, ну, или занимался бы своими делами, но не сейчас. Хайд уныло глянул на Лихта, прошептав: — С тобой явно что-то не то, но сейчас об этом разговаривать бесполезно. Он ушёл к себе. Просто взял — и ушёл. Тодороки, подняв голову, не на шутку испугался такой реакции, но молитвы были услышаны — его оставили одного.

***

А вот и долгожданная третья стадия. Прошло достаточно времени, чтобы Лихт смог понять, что до беспамятства влюблён в Хайда, но Тодороки это совсем не радовало. Он стал очень невнимательным, забывчивым, ещё больше раздражительным, плохо ел и мало пил воды. Как бы Лихту ни было сложно это признавать, но он хотел ответных чувств. Он выл ночами в подушку, тянул в разные стороны свои волосы, грыз ногти, удовлетворял свои потребности под одеялом, засунув в рот край подушки. Для Величайшего пианиста это было низко, противно и стыдно. Сохнуть по человеку-вампиру, который живёт в его же квартире, в соседней комнате — кошмар какой-то. Если бы Лихт знал, что такое произойдёт — убил бы демона при первой их встречи, что, собственно, и пытался сделать. Признаваться в любви совсем не хотелось, молчать — тоже. Хайд уже измучился стоять у двери своего ива и просить его впустить, дабы поговорить, но Лихт упорно отказывался, ссылаясь на то, что демону не понять. И после этого вампир всё время уходил к себе, прекрасно зная, что ответ будет таким же, как и вчера. Но сегодняшний день они оба могут записать в отдельную книжечку, чтобы никогда не забыть.

***

Лоулесс в очередной раз принял от Лихта кружку чая, которую он поставил ему на стол, а сам сел рядом. Блондин любовался паром от чая, практически не моргая, а Джекилланд уже весь был как на иголках. — Лихт, чего ты на стуле ёрзаешь? — не отводя взгляд от кружки, спросил Хайд. Голубоглазый цокнул языком, ударив себя по лицу. Тут Хайд решил кое-что проверить. Так сказать, убедиться в своих подозрениях. — Знаешь, что-то пить совсем не хочется, — с нотками грусти произнёс Сервамп. Лихт нахмурился. — Это потому, что его сделал я? — такой же грубый вопрос. — Я думаю, что ты подлил мне туда яд, Лихт-тян, — опустив голову, воскликнул Хайд. Глаз брюнета дёрнулся, рука начала дрожать, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. На него накатила такая обида: хоть стой, хоть падай, но Лихт открыл рот, дабы возразить: — Крыса, ты издеваешься? Напомни-ка мне, когда я в последний раз подливал тебе яд? А делал ли это вообще, а? Лоулесс загадочно улыбнулся, взяв кружку в руки и отпив немного напитка. — Да знаю я, что ты этого сделать не сможешь, ведь ты у нас влюблённый ангел, да? — хихикал Беззаконие, раскачиваясь на стуле. — Да, я… — осознав слова, сказанные Хайдом, Тодороки перевёл на него неимоверно испуганный взгляд, при этом нервно сглотнув. — Что ты только что брякнул? Поставив кружку обратно на стол, Хайд хлопнул в ладоши, радостно воскликнув: — Ну надо же, я оказался прав! Во дела-а-а! — С чего ты взял? — вскочив из-за стола, заорал Лихт, облокотившись обеими руками о стол, из-за чего чайный сервиз немного затрясся. Блондин поднялся со своего места, направляясь к себе в комнату, но улыбка всё ещё не сходила с его лица. Тодороки заскрипел зубами, сжав руку в кулак и стукнув ею по столу. Лоулесс остановился, повернув голову назад. — Раз уж был прав, то всё? Это всё, что ты мне скажешь? — голос хрипел, словно он его сорвал. Вампир усмехнулся, за что, правда, мимо него пролетел стул, поломав себе одну ножку. — Лихт, ну прекрати ты уже, стулья же с неба не падают, — устало выдохнул Жадность. Взъерошив себе волосы, Лихт постарался успокоиться. — Ангел-чан, я уже давно всё знаю. Мир рухнул из-под ног. Пианист сел обратно на стул, взявшись за сердце. Эта новость была для него как гром среди ясного неба. Лихт понимал, что своим поведением давал Лоулессу подсказки, но чтобы быть точно в этом уверенным и заявлять об этом вот так — Тодороки был в настоящем шоке. — Ч-что ты себе вообще позволяешь, — не поднимая глаз на парня, шипел Джекилланд, сжимая кулак всё сильнее и сильнее. Каким бы сейчас Хайд ни казался радостным и улыбчивым, внутри ему было тревожно, как и Тодороки. Не каждый же день тебе оказывает знаки внимания денпа-ангел. — Лихт-тян, я всё понял, когда ты стал пользоваться косметикой и делиться со мной дыней. Ты просто так этого делать ни с кем не станешь, — шатаясь в разные стороны, объяснялся обладатель красных глаз, держа руки за спиной. — Да и общаться стал со мной иначе. Отступать было некуда. Больше всего парню хотелось знать ответ: любит/не любит? Набрав в грудь больше воздуха, Тодороки выпалил: — Если ты всё знал, то почему так долго молчал? Нравилось смотреть над моими попытками… — щёки приобрели розоватый оттенок, почему Лихт и остановился. — Над попытками понравиться мне? — закончил Беззаконие, подмигнув. Лихт, через силу, но встал на ватные ноги. Аккуратными шажками он побрёл к себе в комнату, но крепкая рука остановила его, схватив на запястье. Оба дёрнулись от неожиданности, особенно ив. — Ангел-чан, я понимаю, что для тебя все эти слова — «розовая блевотина», но в этом нет ничего страшного, все чувства прекрасны, а то, что ты стал испытывать их — счастье, — тараторил Хайд, бегая глазами по гостиной комнате. Лихт недоверчиво окинул его взглядом, одёрнув руку. — А что ты, что скажешь ты? — всё не унимался пианист с небесными очами. — Ты тоже мне нравишься, Лихт, — совершенно спокойно заявил вампир, а после усмехнулся с реакции Лихта. Брюнет с белой прядкой стоял как истукан, тупо хлопая глазами и пялясь на своего Сервампа. Сердце уже давно перестало слушаться хозяина, поскольку даже не собиралось сбавлять скорости. — Если тебя я — люблю, то я тебе — просто нравлюсь? — как-то совсем разбито шептал голубоглазый. Хайд устало вздохнул: — Ну, да, пока что просто нравишься, но это дело временное, ещё всё впереди, Ангел-чан! Но мне очень приятно, что такой, как я, растопил твоё ледяное сердце. Лоулесс показывал Тодороки сердечки из рук, улыбался, кривлялся, хотел как-то развеселить «померкшего светлячка». — Значит, ты ещё только на первой стадии, — тоскливо бросил Лихт, всё же решив пойти к себе. Хайд вопросительно посмотрел на своего хозяина, поинтересовавшись: — Лихт-тян, ты о чём? Какая ещё стадия? Тодороки, подойдя к своей комнате, ответил, но очень тихо и спокойно: — Я тебе просто нравлюсь, а значит — ты испытываешь просто симпатию, которая либо пройдёт, либо перерастёт в нечто большее, но тут уже зависит всё от тебя, Хайд. И захлопнул дверь.