Среди мраморных крыльев я найду твои

      — Что делает? — Леви оборачивается, смотрит через дверной проём из кухни. Майк, вытянув длинные ноги на подлокотник, лежал с полуприкрытыми глазами и пялился в потолок. Сегодня четвёртый день без алкоголя. — То же, что и всегда — ничего.              — Я всё же настаиваю на том, чтобы приехать.              — Ханджи, не надо. Хоть у кого-то должно быть всё хорошо.              — Как у нас всё будет хорошо? Леви, мы не знаем, когда он сорвётся в следующий раз. Моблит тоже согласен. Мы приедем и точка.              — И? — Нож опасно соскальзывает с чеснока, врезается в разделочную доску рядом с пальцами. Леви морщится, поправляет зажатый телефон между ухом и плечом. — Что изменится?              — Мы не можем сидеть сложа руки.              — И не надо, занимайтесь своими делами. И если результатов с этим, как называет его Эрвин, охрененно профессиональным психологом не будет, можете брать билеты.              Далёкий глухой стук на фоне заставляет Леви пропустить слова Ханджи. Он откладывает нож, брызгает в ладонь щедрую порцию жидкого мыла, размазывает тщательно между пальцами и полощет под струёй воды, пока Ханджи доказывает что-то оживлённо. Слушать её уже нет сил. В дверь опять барабанят, и Леви, выглянув из проёма, смотрит на такого же удивлённого Майка, привставшего на локтях.              — Ханджи, я перезвоню. Кто-то в дверь стучит. — И отключается. Всё равно их разговор каждый раз заканчивается одним и тем же.              Леви жестом заставляет Майка не вставать, мол, сам открою, и проходит через комнату в прихожую, пряча телефон в задний карман. Чем ближе Леви подходит к двери, тем настырнее незваный гость.              Апрельская ясность дня бьёт в глаза, слепит на мгновенье и заставляет смотреть перед собой с прищуром.              — Долго ходишь, — подаёт голос Изабель прежде, чем Леви узнаёт её. — Я уж думала не тот адрес запомнила. — И делает шаг вперед, намереваясь переступить порог без спроса.              Леви тут же преграждает путь собой, подперев косяк двери плечом.              — У нас общих дел нет, — устало подмечает Леви, подсчитывая про себя, через сколько закипит будущий обед.              Изабель фыркает на его выходку и делает такое лицо, будто борется с собой: уйти или, переступив через себя, остаться.              — Тогда будут, — решает она и прячет руки в карманы джинсов. Молчит, заняв себя рассматриванием фасада. С любопытством вертит головой и обводит глазами стройные колонны.              Леви не надеется, что Майк из любопытства также попрётся на кухню и сбавит газ.              — Говори скорее.              Изабель стреляет в него недовольным взглядом. Мнётся всего секунду.              — Очень нужна твоя помощь, — и снова замолкает, выжидая реакцию Леви.              А Леви крутит раскрытой ладонью перед собой: быстрее-быстрее.              — Интервью надо твоё, — почти выкрикивает Изабель и поджимает губы.              — Нет. Я не хочу ни о чём рассказывать и тем более у меня есть дела поважнее.              — Пожалуйста, — Изабель подскакивает к нему ближе. — Это очень важно. Я бы не обратилась к тебе за помощью, будь это не так. Нужно твоё личное интервью, как гражданина Израиля, а не члена команды. Ну и про это тоже. Мне для поступления надо.              — Куда?              — Туда же откуда и Фарлан выпустился. Очень престижное место, между прочим. Ну очень надо, правда. Приезжай, как будет время. Обговорим всё, подготовим речь. Очень выручишь. По гроб жизни буду тебе должна.              Она достаёт из внутреннего кармана зелёной кожанки листок. Леви различает в заваленных на левую сторону буквах и цифрах номера телефонов, подписи с именами под каждым и адрес. С неохотой забирает.              — Я подумаю. Но не раньше выходных, — предупреждает Леви, закрывая дверь.              — Дай свой номер, а?              — Я сам позвоню.              Дверь захлопывается и Леви готов поспорить, что Изабель пересиливает себя, чтобы не пнуть хорошенько дверь и не выкрикнуть что-нибудь.              Он складывает бумажку вдвое и прячет в свободный задний карман, а потом вспоминает про огонь.              — Кто приходил?              — Те журналисты, — отвечает на ходу Леви, широкими шагами направляясь в кухню. — Интервью надо.              — Обоих?              — Нет, — Леви отвечает громче, выкручивая регулятор на плите в обратную сторону, и осекается. — Они хотели взять и у тебя, но я отказался. Не умрут. Надеюсь, ты не против?              Майк на это только молчит.              — Харэ без дела валяться, помоги овощи нарезать, — зовёт Леви.              Майк с неохотой и громким театральным стоном поднимается.       

* * *

      Несмотря на все намерения Майка отправиться к психологу одному, в метро они едут вместе. Он зевает и в целом не выглядит как человек, желающий менять свою жизнь. Но к такому случаю привёл себя в порядок: вымыл и уложил волосы, выгладил одежду и даже побрился. Ориентируется по городу он, к счастью, в разы лучше самого Леви. Не без неудач, конечно же: пару раз они выходят из метро не в ту сторону и путают автобус. Благо у обоих хватило ума выехать пораньше, и до приёма оставалось лишнее время.              Встретили их очень радужно. Не в самом лучшем смысле этого слова. Девушка в приёмной приняла их за, как она выразилась «партнёров», и прорекламировала парную терапию. На это Леви поспешил отметить, что они просто друзья.              Оставаться ждать Майка в приёмной после этого желания не было. Поэтому Леви отправляется в пешую прогулку на улицу и раздумывает над просьбой Изабель. Взвешивает все за и против. «За» проигрывает без шансов. Но, видимо, с возрастом его жалость к сирым и убогим заметно возрастает. Он покупает два стаканчика, как позже оказалось, паршивого на вкус кофе и возвращается. Они встречаются перед входом. Леви не спрашивает о том, как всё прошло, протягивает горячий картонный стаканчик, и они едут домой, так и не проронив и слова. Майк всю дорогу находится где-то там, глубоко в себе. Дома он отказывается есть и не включает телевизор. Но на следующее утро начинает походить на того Майка, которым был несколько месяцев назад. И даже похоже, что спал пару часов.              Леви находит его за плитой в кухне, наполненной горьким запахом передержанного кофе. Аккерман зевает и разминает спину. А Майк выливает неудавшийся напиток и полощет турку.              — Как насчёт того, чтобы вернуться к здоровому образу жизни? А то мне кажется, я постарел лет на десять.              Леви снова давит в себе зевок, опирается поясницей о стол и бормочет:              — Не понял.              Майк поясняет: он хочет найти спортзал поблизости, а пока можно просто бегать по утрам.              Леви не верит своим ушам.              Майк оживает. Вытягивает себя из нездорового сна в жестокую реальность и принимает происходящее. Выходит как-то слишком легко и это не может не настораживать. Но Леви настойчиво давит это чувство внутри и старается потакать всем желаниям Майка. Они начинают бегать по утрам, как это раньше делал Аккерман в одиночестве, вместе готовить, ходить по магазинам и обзаводятся новым ковриком перед входной дверью, чтобы не тащить в дом грязь после дождя. Чуть позже получается настроить телевизор и найти каналы на английском. На сеанс к специалисту нужно приходить два раза в неделю — они мотаются вместе. Майк на приёме, Леви — под весенним теплом солнца на скамейке в сквере с газетой на английском в руках.              Всё меняется на глазах.              Из всего непреодолимого остаётся только сон Майка на диване. На второй этаж он не поднимался. По крайней мере Леви этого не видел. Но вот самому Леви приходится появляться там чаще. Он без лишних слов понимал, что иногда Майку нужно побыть одному. Обитающая на первом этаже Нанаба тоже способствовала этому. А когда к ней присоединилась она, он всё чаще чувствовал себя лишним.              Почему-то в больном разуме Леви ребёнок Нанабы был девочкой. Ну или похож он был на девочку.              У неё глаза матери, а цвет волос отливал желтизной, как у отца. Лицо по-детски округлое, переносица плавно вогнутая, вздёрнутый кончик носа. На кого больше похожа в этом возрасте – непонятно.              Этот ребёнок должен был быть его.              И чем больше Леви видел его, тем яснее это было. Он думал, что было бы, обернись всё по-другому? Насколько бы сильно изменилась его жизнь, если белое пятно на снимке превратилось в человека и Леви стал бы духовным отцом? Может, он приехал бы сюда на крестины и не вернулся в Иерусалим.              Он бы ни за что в жизни не рискнул стать настоящим отцом. А вот крёстным — другое дело. Это означало, что вы не выбирали друг друга, но уже соединены той невидимой нитью, которая обычно роднит братьев и сестёр. Это была бы та связь, ради которой стоило бы жить.              И, может, всё это звучит как бред, но именно эта связь ему сейчас так нужна.              Они обе появляются вечером, когда солнце уже закатывалось за горизонт и утягивало за собой все яркие краски, оставив только холод ночи.              Это от стресса, Леви знает. В молодости он уже через это проходил и работал со специалистами, сразу после армии. Тогда он спросил про свою нездоровую любовь к чистоте и ему коротко пояснили: если это не мешает жить, в этом нет проблемы.              Без лукавства самому себе Леви понимал, что эти двое ему мешают и, более того, усугубляют ситуацию. Но он видел широкую счастливую улыбку Нанабы, когда она усаживала девочку к себе на колени, целовала её, обнимала, и говорил себе: ещё немного. Девочка беззвучно смеялась, пыталась высвободиться, а его сердце будто сжимали тиски. И он повторял: ещё немного.              И пока Майк двигался вперёд — Леви стоял на месте, оглядываясь. Как, впрочем, и всегда.              Но, загружая стиральную машину, он привычно проверял карманы джинсов. Эти заваленные на левую сторону буквы так же запоминаются, как и хозяйка.       

* * *

      — Ну наконец-то!              Если бы Леви не смотрел на неё тяжёлым взглядом, Изабель точно бы затащила его в квартиру. Но он переступает порог самостоятельно. Снимает куртку, которую Изабель вешает на крючок, и разувается, пока девчонка едва не прыгает то ли от счастья, то ли от предвкушения.              — Целый день сидеть с тобой не буду, — сразу предупреждает Леви, одёргивая толстовку.              — Тогда пошевелись.              Его слова не сбивают настрой Изабель, и она пританцовывающей походкой идёт на кухню.              Почему-то вся эта затея начинает казаться ему не такой уж и хорошей идеей.              Фарлан здоровается с Леви так же, как и в их последнюю встречу — из комнаты с задёрнутыми шторами. И он всё так же сидел за ноутбуком в бликующих очках на переносице.              — В тот раз, между прочим, драгоценная порция чая была потрачена впустую, — говорит Изабель, разливая по чашкам тёмную жидкость.              Две чашки она расставляет на столе, а третью несёт Фарлану. Леви устраивается напротив развёрнутого от него ноутбука с наклейками на крышке и за блюдце притягивает к себе исходящую паром чашку. Запах был очень даже недурной.              Леви никогда особо не любил чаёвничать. Хороший чай на его родине был удовольствием недешёвым, поэтому с детства казался не больше, чем помоями. Эрвин пил что-то чуть лучше, чем остальные, но годился он только для разогрева после мороза. А кофе ему особо никогда и не нравился, хотя Моблит и Ханджи на такой напиток никогда не скупились и пили его литрами. Законченный трудоголик Ханджи для дела, а Моблит за компанию.              Он обхватывает ободок чашки пальцами. Первый глоток неудачный: язык жжёт кипятком. Леви тут же прижимает его к нёбу и возвращает чай на место.              Изабель, вернувшись из комнаты Фарлана, замирает на месте, приподнимает бровь.               — Что за манера так держать чашку?              Леви первые две секунды удивляется, а потом понимает. Последний раз на его привычку обращали внимание слишком давно. Даже Ханджи не поддевала его, кажется, как минимум целое десятилетие.              Изабель дальше тему не развивает. Трясёт головой и садится с серьёзным лицом за ноутбук, раскладывая в две стопки принесённые листы.              — Конкуренция, — деловито начинает она, — на журфаке огромная. Поэтому для поступления мне нужно что-то уникальное. Весь год пройдёт впустую, если ничего не получится. Как и, — Изабель бросает взгляд в сторону распахнутой двери, — все старания Фарлана. Я буду тебе должна.              Леви замечает, что впервые видит её такой, отбросившей свою детскую нетерпеливость, серьёзной. Он смотрит в её большие глаза и чувствует страх. А она, будто попавшись, спешит завеситься ресницами, опустив глаза на листы бумаги.              Леви хочется отказаться.              Его снова затягивает трясина чужой жизни. Очередная.              Он чувствует, что в чужих жизнях есть душа. Они развиваются, меняются или прожигают возможности, плывя по течению. И Леви с ними. Всегда с головой в их проблемах. А своя жизнь проходит мимо.              Но отказаться Леви хочет не по этой причине. Он сейчас с Майком. Нельзя делить его проблемы с чужими. А с другой стороны, ему нужно отвлечься, чтобы не сойти с ума.              Изабель прячет взгляд в бумагах. Уголки её губ опущены. Если уж и отказываться, то надо было это делать ещё тогда, когда она стояла на пороге. Но пока Майк на приёме, у них было немного времени. Этого вполне хватало для причины быть здесь.              Леви придвигает чашку к себе ещё ближе.              — Что от меня нужно?              Изабель поднимает на него глаза. Старается не подавать виду, как внутренне ликует. Закусывает нижнюю губу.              Её выдают глаза.              Изабель из тех людей, тело которых само даёт информацию, а глаза отражают все эмоции. Останется ли она такой — Леви не знает. Может быть, с возрастом научится управлять собой, а, может быть, нет. Такие люди — редкость. Но Леви точно знает, что такие ему нравятся. Они не умеют лгать — у них всё на лице написано. Энергия у таких льётся через край, и они умеют выражать без притворства своё внутреннее состояние.              Леви всегда нравились люди противоположные ему.              — Если коротко, то тебе нужно просто рассказать о себе. На камеру, — последнее она говорит неуверенно, почти сквозь зубы, но потом спешит добавить: — Лицо зацензурим.              Леви и не ждал, что это интервью будет похоже на то, где он не смог поучаствовать ранее, но всё равно недовольно хмурится и складывает руки перед собой. На камеру он явно не рассчитывал.              — Но до этого ещё далеко, — отмахивается Изабель, возвращая себе простоту, без напускной серьёзности. — Сначала нужно написать для тебя текст, выучить, прорепетировать и только после этого попробовать начать снимать.              Леви чувствует, как морщины на лбу становятся глубже.              Он прячется от выжидающего взгляда Изабель за чашкой. И чай оказывается хорошим. Очень хорошим. Крепким и насыщенным. И с каждым глотком казался всё лучше и лучше. А когда через тёмную, почти чёрную жидкость стало просвечивать белое дно — чай показался великолепным.              Леви предлагает встречаться два раза в неделю, когда Майк на приёме. Фарлан осаждает несогласную Изабель, уверяет обоих, что лучше поработать час и вложить все силы, чем больше по времени, но с меньшей эффективностью.              На этом и заканчивают. Леви дают домашнее задание в виде обдумывания своих ответов на распечатанный список вопросов и отпускают. На остановке он созванивается с Майком, предупреждает чтобы тот его не ждал и говорит, что им нужно кое-что обсудить. Если уж Аккерман собирается помогать Изабель, то рассказать Майку нужно.              Они вместе размышляют над ужином и делят пополам список нужных продуктов. Майк говорит: «Встретимся дома», а Леви замирает на полуслове, видя на другой стороне дороги высокого парня, подпирающего спиной и ногой фонарный столб и второго с запутанными кучерявыми волосами под кепкой, выбрасывающего окурок в мусорный бак.       

* * *

      Как бы банально это ни звучало, но время действительно лечит. И после длинная чёрная полоса светлеет.              Беседы с Ханджи стали длиннее и чаще на громкой связи, чтобы Майк тоже участвовал в разговоре. Пару раз даже созванивались по видео через телефон Майка. У них с Моблитом впереди покупка новой квартиры, а может дома, и, обязательно, машины. Хотят из салона. Они оба улыбаются в камеру, обнимаются.              Майк им тоже улыбается. Фальшиво, но удивительно правдоподобно, как будто вместо психолога посещает мастер-классы по актёрскому мастерству. Он также смеётся, когда однажды Леви, спускаясь на первый этаж, застаёт его ранним утром за просмотром семейной комедии из нулевых.              И после этого до Леви дошло, что это не для кого иного, как для самого Майка. Он как будто заново учится или убеждает сам себя. В любом случае, ему стало лучше. Это почему-то заставляет Аккермана чувствовать себя лишним ещё больше. Как и Нанаба с ребёнком на соседнем кресле.              И потому Леви всё сильнее и сильнее тянет в чужую квартиру, к совершенно чужим ему людям. К концу апреля текст для его речи был готов. Леви забирает копию себе, чтобы на выходных во время генеральной уборки выучить.              В благодарность за помощь Изабель ведёт его в чайный магазин. Она шустрая, быстрая, прыгает по ступенькам и вырывается на улицу с жизнерадостной улыбкой. Сам Леви одеваться легче не спешит, а Изабель в одной рубашке морковного цвета и короткой жилетке. Ещё прохладно, но солнце быстро нагревает чёрный кожзам и на середине пути даже становится жарковато. По Изабель же скоро становится понятно, что своему решению выйти без верхней одежды она не рада. Её шаги постепенно становятся быстрее и шире, и она, пряча ладони в карманах, первая заскакивает в здание на углу.              На вид магазинчик небольшой. Стеклянная дверь с натёртой без разводов поверхностью и огромное окно с витриной, заставленной разноцветными коробочками и пакетиками — вся его территория.              Едва Леви шагает за Изабель внутрь, в нос ударяет тяжёлый запах. И он такой разнообразный, что голова идёт кругом. Ароматы свежих зелёных листьев, освежающей мяты, спелого цитруса смешиваются с менее терпкими пряными запахами карамели и мёда. И где-то в глубине чувствуется горечь чёрного крепкого чая.              Леви и подумать не мог, что его обоняние способно различить столько всего.              От витрин пахло древесиной и акриловым лаком, а продавец за ними был полноват, невысок и улыбчив, со спрятавшейся жирной родинкой под нижней губой.              Леви думается, что Изабель здесь – частый гость, и оттого мужчина, невзирая на очередь, состоящую сплошь из напыщенной интеллигенции, переговаривающейся между собой шёпотом, приносит жестяную банку с синей этикеткой и трясёт ею над головой, привлекая внимание Изабель.              Та солнечно улыбается, показывает на пальцах: «Две» и тычет в сторону Леви. Она платит за обе банки, и Леви намеревается вернуть деньги.              — Заткнись, это часть платы за твоё участие.              Эти слова действительно заставляют Леви не настаивать. Ему не жалко, он деньги не бережёт. Но жизнь такова, что за услугу надо платить. Для Изабель, как для желторотой девчонки, хорошая привычка.              Леви планирует ехать домой с подаренной банкой чая, но после выхода из магазина, решает сначала проводить Изабель обратно до дома. Она снова прячет руки в карманы, вжимает голову в плечи и дрожит на ветру, как воротник её рубашки. Разве что зубами ещё не стучит.              Леви снимает куртку и, морща нос, с превеликим неудовольствием набрасывает её на голову Изабель.              Реакция незамедлительна:              — Ты охренел?!              Леви удерживает её руки, потому что Изабель спешит повторить его же действия.              — Если ты заболеешь, работа встанет.              Возня прекращается почти сразу. Изабель, сопя, хмурит брови и накидывает куртку на плечи. Бьёт Леви кулаком в плечо, не сдержав все бушующие внутри чувства, и озирается на прохожих, как затравленный зверь.              Леви хмыкает и думает, высохнет ли куртка после стирки до утра.       

* * *

      Впервые Леви возвращается домой на полтора часа позже, чем Майк.              Он в спешке скрипит калиткой, широкими шагами пересекает двор, распахивает входную дверь. И на пороге замирает. Из глубины дома играет музыка.              Леви старается беззвучно прикрыть за собой дверь, повесить куртку и разуться. В гостиной никого. Высокий мужской голос орёт из телека, заглушая звук кипящего масла на сковороде. Леви настолько не ожидал такого, что даже не почуял запах жареных овощей. А может во всём вина застрявшего в носу чайного аромата.              Майк готовит один. Крутится у плиты, шарится в ящиках.              И это ещё более удивительно, потому что этого он не любил и особо не умел. Что-то элементарное, конечно, без проблем. Но чтобы так, с шумящей сковородкой и двумя бурлящими кастрюлями под голос мужика в поварском колпаке на экране телефона.              Майк его замечает, ставит на паузу балаболящего повара и пробует на вкус что-то из кастрюли на дальнем огне.              — А я уже думал звонить. Где ты пропадаешь?              — Да я как-то забылся, — растерянно отвечает Леви.              Майк кивает, гоняя во рту вторую ложку пробы.              — Чай вот принёс хороший.              — Это нам надо. Слушай, попробуй на соль. А то я сожрал парочку маринованных огурцов, пока ждал тебя. Всё безвкусное.              Леви посещает мысль, что, возможно, Майку нужно дать чуть больше свободы.       

* * *

      За день до репетиции вычитки текста первый раз на камеру от Изабель приходит сообщение:       

«Планы изменились. Не приходи. Как будет время, я сообщу»

      Майк в одиночестве покидает дом, а Леви впервые за последнее время остаётся без дела.              Уборка спасает. Дом большой, а значит, работы немерено.              А через день, в субботу в дверь стучат.              Телевизор бормочет на фоне, Майк дремлет на диване, сопя. Сам Леви где-то между сном и реальностью. Он слышит стук, но кажется, что ему причудилось, поэтому ждёт второго. И тот забыть о себе не даёт и раздаётся с двойной силой.              Кому приспичило припереться на ночь глядя?              Леви открывает глаза, промаргивается и с тяжестью встаёт. Отсиженную ногу слегка покалывает, и Леви, прихрамывая, тащится в темноте в прихожую. Свет от телека помогает плохо, а в прихожей хоть глаз выколи. Что-то падает мягкое у ног, и пальцы таранят чемодан. Когда выключатель наконец щёлкает, Аккерман раздражён до крайней точки, дёргает ключ в замке и распахивает дверь.              Изабель щурится, прикрывая глаза ладонью.              Выхваченная светом миниатюрная фигура подрубает на корню раздражённость и гнев.              — Повербанк есть? Одолжишь на время?              — Что?              Леви слово незнакомо. Он стреляет глазами по углам за спиной девчонки и переводит обратно. Замечает её заметно пожирневшие волосы, застёгнутую до самого подбородка зелёную куртку и потемневшие от грязи белые кеды.              — Вот же старикан, — бурчит она. — Телефон подзарядить надо. Аккумулятор сдох.              Леви делает из всего увиденного и услышанного вполне логичный вывод: дома Изабель не ночует.              Его подмывает спросить: «Что ты здесь делаешь?» или съязвить: «Детское время давно закончилось». Но он боится спугнуть и молча освобождает проход.              Может, подростком он был и давно, но что такое юношеский максимализм, помнит.              Изабель прячет подбородок в воротнике. Нахохливается недоверчиво и смотрит в дом затравленно.              — Зарядка есть. Обычная, через розетку.              Слова её действительно подгоняют, и она с осторожностью бездомной кошки переступает порог.              Пока Леви в два оборота запирает дверь, Изабель не двигается с места.              — Здесь розеток нет. Снимай обувь и пошли на кухню.              Изабель переминается с ноги на ногу, а потом всё же, наступая носками на пятки, освобождает босые ступни.              — Куртку? — Леви протягивает руку.              Изабель только косится на его ладонь и вытягивает карманы изнутри, будто пытается спрятать свои тощие конечности глубже. Леви не настаивает, выключает свет и направляется на кухню. Маленькими беззвучными шажками за ним семенит ночная гостья.              — Есть будешь? — спрашивает Леви, щёлкая кнопкой электрочайника. Ответа он не дожидается, конечно же. Изабель молчит как рыба, только стреляет лихорадочно блестящими глазами.              Леви думает, что смотреть перед сном программу про животных не лучшая идея и отправляется за зарядкой.              Разъём удачно подходил и Изабель, сгорбившись над телефоном, уселась на стуле, поджав под себя ноги.              Микроволновка пищит, оповещая о готовности ужина, и Леви вытягивает тарелку, шипя сквозь зубы. Горячо.              Она голодная. Это видно по глазам и напряжённой челюсти, но к еде упрямо не притрагивается. Леви как ни в чём не бывало разливает кипяток по чашкам. Одну себе, вторую, с ложкой сахара — Изабель. Он садится напротив, прижимается затылком к стене и прячет зевок в ладони. За окном темень непроглядная.              Половина первого ночи. Уже как тридцать минут последний день апреля.              Леви таращится в окно, делая девятый глоток чая, когда вилка звенит о тарелку. Он не смотрит. Но знает, что тарелка пустеет быстрее, чем его чашка.              — Можешь остаться, если хочешь. Наверху есть свободная спальня. Я могу дать полотенце и... Хотя бы футболку для сна.              Они встречаются глазами в отражении на стекле. Редкие капельки дождя застучали по окну.              — И ты настучишь Фарлану, — неуверенное утверждение.              Леви поворачивает голову. Чашка с глухим стуком опускается на стол.              — Думаешь?              И она верит. Остаётся. И впервые шаги наверху были не галлюцинациями.       

* * *

      На гостью Майк реагирует неоднозначно, но против ничего не имеет.              Спортзал в получасовой шаговой доступности они вдвоём посещают не реже трёх раз в неделю. Не пропускают и сегодня. Когда они уходили, на втором этаже было тихо.              Надо будет, позвонит, решает Леви, закрывая дверь на ключ.              Возвращаются они домой трусцой по переливающемуся от влаги асфальту. Восемь утра. Пасмурное небо вот-вот выпустит дождик. Они успевают быстрее, и холодные капли настигли их уже рядом с домом. Свет нигде не горит.              Оба замёрзшие, грязные, мокрые от пота и уличной сырости.              Леви выигрывает себе ножницами против бумаги право первым пойти в душ и лёгким шагом заворачивает в ванную, но тормозит, в недоумении, заметив, что Майк замер перед открытой дверью кухни. А Леви точно помнит, как закрывал её и тоже заглядывает в проход.              Изабель, стоя перед распахнутым холодильником в одной его футболке, дожёвывала что-то и облизывала пальцы.       Долго, впрочем, она не гостит. Завтракает, подъедает оставшуюся с вечера еду и уходит сразу, как заканчивается дождь. Обед готовят на двоих.              В понедельник Майк отправляется на приём. Леви делать нечего, поэтому он по привычке едет в квартиру Фарлана.              — Изабель дома нет, — голос у Фарлана не самый радушный. И сам он выглядит мрачно, с кругами под глазами. Хотя говорит так легко, будто ничего необычного не произошло.              — Я знаю.              У него отнюдь не говорящее выражение лица. Он не выказывает удивления или чего-то ещё. Обычный взгляд, разве что слегка замученный.              Фарлан приглашает войти, под предлогом, что только заварил чай. Мол, на двоих как раз. Грех отказываться. Леви влюблён в этот чай бесповоротно и раздумывает над тем, чтобы прикупить ещё несколько видов и отвезти домой. К себе домой.              — Ты не удивлён.              — Это далеко не первый раз, — нехотя говорит Фарлан, размешивая сахар. — Я знаю её, как облупленную.              — Я думал, у вас хорошие отношения.              — Изабель — тяжёлый ребёнок, даром что подросток. Сейчас почти всё идеально. А раньше в розыск подавал. Хотели даже забрать её, — Фарлан вздыхает, пробует на вкус чай. — Перебесится и вернётся. Главное, чтобы не влипла в неприятности. Это она умеет лучше всего.              — Может мне ей звякнуть и сказать, что через неделю улетаю обратно на родину?              — Нет-нет, только хуже сделаешь, поверь мне. У неё непростое прошлое. Она родом с окраин страны. Её отец — мой двоюродный брат, с женой сели за торговлю дурью. До этого жили в притоне. И там Изабель примкнула к торгашам чёрного рынка — сплошь иностранцы и жители неблагополучных районов. Потому она и предпочитает английский немецкому да и знает диалект больше. Так вот, пару дней назад видел, как она якшается с бандюганами. Отчитал. Ну, скорее наорал на неё. Тоже хорош, конечно. Надо было выслушать, — он поджимает губы, зачем-то снова помешивает чай. «Динь-динь» — жалуется чашка. — Если тебе предложат забрать ребёнка далёкого родственника — не соглашайся. Я не жалею, но поднимать подростка на ноги – не самая приятная и благодарная работа.              Леви понимает не сразу. Но когда между ними виснет молчание, он чувствует, как невидимая нить в его сознании проходит через Изабель и так не увидевшего свет дитя Нанабы. И горько думает о том, что даже не смог сберечь его.              Фарлан тоже думает о чём-то своём, топит взгляд в чае. И тишина опустилась вовсе не звенящая, а опустошающая. Вытягивающая силы на мысли посветлее.              Звонок телефона пугает обоих. Леви даже не сразу понимает, что это его телефон в заднем кармане.              «Изабель» горит на дисплее.              Аккерман хмурится. Накрывает не самое радужное предчувствие, и он говорит Фарлану, кто звонит. А тот резко вскакивает с места и садится на стул рядом, придвигается ближе. Леви принимает вызов и Фарлан склоняется к телефону.              — Можешь одолжить мне денег? — вот так с ходу, без приветствий начинает она.              Леви зыркает на задумчивого Фарлана — тот только пожимает плечами.              — Сколько надо?              В динамике тишина. Фарлан придвинулся ещё ближе.              — Пятьсот евро.              Фарлан быстро кивает, говорит одними губами: «Я дам».              — Не спрашивай зачем. Да или нет?              — Допустим, я соглашусь.              — Когда я могу прийти? — нетерпеливо обрывает его Изабель.              — Часов в шесть. Мы будем ужинать.              — Лады.              — Что насчёт интервью? — теперь Леви её обрывает на полуслове. — Я не уверен, что буду здесь до конца месяца.              Снова молчание.              — Не успеем, так не успеем. Может, поступлю в следующем году. Поэтому можешь больше не приезжать, — добавляет она холодно и отключается.              Леви блокирует телефон, кладёт на стол и гипнотизирует взглядом экран, будто это спровоцирует Изабель на ещё один звонок.              — Идея дать ей то, что она хочет — хреновая, — высказывает Аккерман своё мнение.              — Нет. Если Изабель что-то нужно, она это достанет. И лучше от меня, чем из чужого кармана посредством воровства. Я её знаю, поверь. Зато она придёт к тебе, а значит, с ней можно будет поговорить. Сможешь из неё вытянуть, во что она вляпалась?              Леви неопределённо пожимает плечами. Но думает что сможет.              Фарлан чая больше не предлагает, поэтому на этом решено было расстаться. Оба топают к выходу, договариваются созвониться вечером. Но когда Леви тянется к ручке двери, она сама опускается.              Изабель на пороге сначала приходит в недоумение, а потом резко сводит брови и бросает взгляд то на одного, то на другого, пока, наконец, не останавливается на Леви.              — А говорил, что не настучишь.              — Изабель... — растянуто упрекает Фарлан.              Она бросает на него всего лишь мимолётный взгляд и тут же возвращается к Леви.              — Зачем ты здесь?              — Захотелось.              Она фыркает, бормочет что-то на немецком под нос недовольно. А Фарлан делает шаг назад, спрашивает как ни в чем не бывало:              — Голодная?              Она смотрит на него виновато и белки глаз даже краснеют. Кивает, перешагивает порог и падает в объятья Фарлана, шепчет что-то тихо. Леви не оборачивается, но знает, что так и есть. Шагает вперёд, покидая квартиру, и видит их только краем глаза, когда закрывает дверь.              И выглядит это так очевидно по-семейному, что непонятно, как Леви не догадался раньше. Может потому что для него это слишком старое, давно позабытые чувство, которые он так глубоко спрятал?              И он снова думает о ребёнке Нанабы. Думает, что бы он значил для Леви, и чтобы Леви значил для него. Было бы духовное отцовство хоть немного похоже на то, что он видел?              Ответов не было. Но Аккерман точно знал, что этот ребёнок был бы для него особенным.       

* * *

      Темнеть стало позже. До лета осталось не так много.              После ужина Майк отправился на диван, по привычке врубил телек и смотрел сквозь него. Леви отметил его задумчивость и отстранённость от мира сразу, когда вернулся домой, но спрашивать не стал.              Изабель не пришла. Ни после ужина, ни после того, как Леви закончил влажную уборку по всему дому.              Половина девятого.              Майк, завернувшись в одеяло, уже спал. А Леви закрылся на кухне, заварил чай и устроился у окна, вглядываясь в темноту улицы. Свет от ближайшего фонаря не достаёт до дома, но если к калитке кто-то подойдёт, будет видно.              И как только Леви об этом подумал, на тротуаре замаячил чей-то силуэт. Аккерман даже резко встал, оставив чашку на подоконнике, но фигура прогулочным шагом прошла мимо.              Девять двадцать семь.              Вторая кружка чая закончилась и третью подряд пить не хотелось. Хотелось спать. Леви уговаривает себя подождать ровно до половины и больше смотрит в телефон, чем в окно.              Девять двадцать девять.              Закрывая калитку, кто-то входит во двор.              Стука в дверь не слышно. То ли Изабель мнётся, то ли слабо стучит, а может Леви включает свет в прихожей быстрее.              Она щурится от света. Прячет подбородок в вороте куртки.              — Выйдешь?              — Можем поговорить в доме.              Изабель мотает головой. Уговаривать Леви не собирается, поэтому без лишних слов снимает косуху с вешалки и выходит.              Гостья уже сидит на портике, устроившись под левой колонной, обняв ноги руками. Сначала присесть к ней кажется не самой хорошей идеей — отморозить зад не хотелось, но всё же Леви опускается напротив и зачем-то тоже под колонной. Как будто хочет выразить поддержку. И, к его удивлению, не так уж и холодно.              Впервые за всё проведённое время в Германии Леви вышел за пределы четырёх стен вечером. Воздух холодный и влажный проскальзывает в лёгкие. Кажется, что сейчас даже дышится легче. Где-то вдалеке через сотню ярдов тумана перекрикиваются ночные птицы. Необычайная атмосфера.              — Для начала я хотела бы извиниться.              В прямоугольнике света из окна блестит роса на ещё прошлогодней бурой траве и полуразложившихся листьях.              — Извини, что так поздно. Фарлан бы не отпустил. Поэтому пришлось ждать, пока он уснёт.              Получается не искренне. Сухо.              — Прости, что отняла время, пока писали твою речь и готовились к съёмкам. Больше не побеспокою.              А эти слова заставляют Леви даже посмотреть на неё.              — Деньги не нужны, кстати. Фарлан мне даст.              — В этом замешаны те двое?              Изабель косится на него. Глаза блестят в тени, отражают далёкие фонари.              — Они лишь контролёры.              — Я в этой жизни много чего повидал. Может, я смогу помочь?              — Не в этот раз, — тихо, а потом вздыхает шумно. — Теперь я должна разобраться сама.              — Фарлан знает, что ты уезжаешь?              — Откуда ты?.. — Изабель вскидывает голову.              — Сложил два плюс два. Это важнее поступления? Ты же так долго готовилась. Они угрожают?              Она смотрит испуганно, широко раскрыв глаза. А потом снова отворачивается, обнимает ноги крепче.              — Нельзя просто так взять и уйти от них. Когда Фарлан меня забрал, я выполнила не все дела. Они меня нашли. Но я и не сопротивлялась. Деньги мне были нужны, а человек в столице для них важная фигура. Наша встреча возле колонны Победы была не случайна. Я осматривалась там до тебя. И на следующий день обчистила там одного жирдяя. Он хотел сделать предложение под Викторией. А кольцо было у него непростое. Таскал его с собой, идиот неуклюжий. А когда пропало, думал, что дома забыл. В общем, шумиху он поздно навёл. После этого случая я хотела завязать, честно. С тобой шансы на поступление были высокими. Я загорелась. Ждала, пока в городе появится кто-то, кто мог дать мне свободу. Дождалась, но не тут-то было. Они показали мне снимки с того дела. И они доказывали, что я украла кольцо.              Её голос за всё время даже ни разу не дрогнул. Только становился громче с каждым предложением. И она замолчала, переводя дух. Впрочем, чем всё закончилось, Леви догадывался.              — Это последнее дело. Очень крупное и опасное. Но после этого они оставят меня в покое. По крайней мере, обещают. А нет, я тоже соберу доказательства на них.              — Далеко ехать?              Изабель, не глядя на него, кивает.              — В Италию. Нужно кое-что найти и стащить, а затем переправить сюда.              Леви действительно удивляется. Окидывает взглядом Изабель. В голове проносится голос Нанабы: «Надо держаться и помогать тем, кому ты нужен». Он сжимает губы в тонкую линию. Качает головой и бормочет себе под нос: «Вот же срань». А потом говорит громче:              — С Майком почти всё хорошо. До лета думаю вернуться домой. Но делать там особо нечего. Знаешь, у меня опыта много в разных тёмных делах, я прожил жизнь контрабандиста и военного. Может, тебе понадобится помощь? Там. Я как раз думаю, чем себя занять.              Изабель расслабляет руки, соединяет пальцы в замок у щиколоток, слегка выпрямляется и снова поворачивает в его сторону голову.              — У тебя ожидаемо хреновое чувство юмора.              Она рычит, грубит. Даже если хочет по-другому — не получается. Виляет хвостом, а протянешь руку — цапнет. Леви понимает. Помнит, что такое быть подростком или просто здравомыслящим человеком без притворства и розовых очков, когда вокруг чувствуешь только угрозу и ждёшь от любого нож в спину.              — Я всё равно не готов возвращаться. А Майку пора учиться жить самостоятельно. Иначе он снова застрянет.              — Ты в няньки заделался, что ли? Надсмотрщиков мне хватает.              Иглы, что она выпускает инстинктивно, не колются.              — Я просто предлагаю тебе помощь. За эту неделю запишем интервью, уедем. Вдвоём справимся быстрее.              — Я не понимаю... Ты серьёзно?              И Леви сам себя спрашивает об этом. И тут же получает уверенный положительный ответ.              — В чём твоя выгода?              — В том, чтобы сделать ещё что-то. Весь смысл — просто сделать.              Изабель разъединяет руки, обхватывает край бортика. Вглядывается через темноту в его лицо. А потом внезапно вздрагивает, как будто её водой окатили, и встаёт, отряхивая задницу.              — Да ты реально жуткий тип, как и казалось с самого начала.              Леви тоже приподнимается и тут же останавливается, когда Изабель, вытягивает руку, жестом прося не вставать.              — Провожать не надо. Больной, — бурчит она и, спрятав руки в карманы поглубже, быстрым шагом уходит.              Калитка скрипит, а потом громко бьётся о забор, захлопываясь.              — Тебе тоже к врачу сходить не повредило бы.              Можно было подумать, что на этом их общение оборвалось, если бы утром, когда Майк натягивал куртку, а Леви искал зонт в ящиках под вешалкой, от Изабель не пришло бы сообщение:       

«Сегодня снимаем дома. К врачам после пойдёшь».

      И жизнь снова завертелась как прежде. Изабель ведёт себя так, будто ничего не происходило. Много умничает, искренне и громко смеётся, почти как Ханджи, перекрикивается со своей птицей странными звуками, пока Леви с Фарланом сбивают скворечник для двора, чтобы после того, как гаичку придёт время отпустить, у неё была еда и вода. А ещё Леви показывают, как проявлять фото. А потом дают попробовать самому, и от этого он действительно остаётся в восторге. И, кажется, даже понимает, что такое занятие вовсе не для выпендрёжа. Это для любителей и ценителей. Вроде тех, что предпочитают старые книжные издания с хорошим переводом, или тех, кто слушает виниловые пластинки, или людей, предпочитающих трубки сигаретам. В плёнке всего тридцать шесть кадров, поэтому прежде, чем бездумно щёлкнуть, нужно подумать. А потом по одному пропустить через обработку четырёх кювет. После всего этого начинаешь ценить каждый кадр. Из десятка, что сделал Леви, ему понравилось только два.              Изабель заворачивает ему снимки с собой в крафтовую бумагу. Так бережно и скрупулёзно, как домашнюю выпечку. Леви не понимает зачем, но не возражает, а дома находит между фотографиями записку с краткими объяснениями, что Изабель улетает через две недели.              Леви, наблюдая за Майком из кухни, спрашивает себя: а готовы ли они оба к этому?              Как выясняется, у Изабель уже всё продумано. Несмотря на большой разброс поиска, она точно знала, в какую часть Италии ей нужно, уже нашла себе жильё, а точнее комнату, поэтому не забывает предупредить Леви, чтобы тот договорился с хозяином о второй комнате или нашёл себе место где-то ещё. Номер и адрес небрежно написан на обратной стороне бумажки. И Леви прячет её под чехлом телефона.              Интервью было подготовлено и отрепетировано полностью. Оставалось только отснять всё на месте, о котором Изабель слишком много восторженно рассказывала. Леви так и не понял, что это конкретно, но в голове стоял образ кладбища из еврейских могил. Уточнять он не пробовал да и не хотел.              Договорились снимать завтра, так как после ожидается неделя дождей, а им нужно солнце. А это означало, что Майк будет целый день один.              Теперь Леви всегда приезжает домой позже. Они оба к этому привыкли. Четыре вечера, поэтому Аккерман, умывшись и переодевшись, сразу лезет в холодильник. На дверце звенят бутылки. Леви как будто застывает от дыхнувшего холодом холодильника, косится — девять бутылок с пивом. Дверь закрывает медленно, вздыхает и идёт в гостиную. Майк бесцельно переключает каналы, не задерживаясь ни на одном и пары секунд.              — Ты же говорил, больше в рот ни капли.              Майк бросает на него хмурый взгляд, почти злобный.              — Так надо. Это для дела.              Леви фыркает, скрещивает руки на груди.              — Хотел попросить тебя дать мне побыть одному. Завтра.              — С бутылками.              — Да что ты прицепился к ним?! Хорош трястись за меня, как за умалишённого!              Леви молчит. Смотрит на него пристально. Ждёт.              Это помогает. Майк нервно крутит пульт в руках, хмурится и между бровями выступает жирная складка.              — Врач сказал, что я должен разобрать её вещи. Их нет, но есть альтернатива, — его чуть заросший подбородок дёргается, указывает на спинку дивана. Леви не узнаёт — все эти новомодные мобильники одинаковые, но сразу понимает. Это телефон Нанабы. — Её нужно уже отпустить.              Леви поджимает губы. Кивает, едва заметно, хоть Майк и не видит. Всё так же смотрит на телефон.              — Завтра заканчиваем со съёмками, — говорит Леви. Выходит очень сухо, и он облизывает губы. — С утра до вечера будем возиться.              И не дождавшись ответа, поворачивается и уходит обратно вглубь кухни.       

* * *

      Кошмар вырывает из сна так же резко, как всегда. Возвращает в реальность, дарит мокрую от пота майку. В такие моменты кажется, что лучше и не спать и вовсе. Леви скидывает с себя одеяло, вытирает пот со лба холодной ладонью. Переводит дыхание. Давно ему не снились кошмары. Майк тихо храпит в темноте.              Половина пятого утра. Леви не ждёт пробуждения Майка, не ест и не заваривает чай. Только одевается и бесшумно крадётся через гостиную в прихожую. Окидывает укутанный во мраке силуэт Майка на диване и уходит. Сначала хочет уйти из жилых районов, поближе к центру. Но слышит скрип качелей. Детская площадка манит к себе.              За всю свою жизнь Леви никогда не бывал в таких местах. И ощущения, когда он наступает в песок, накрывают странные. Необычные и ему их сложно описать. Он садится на качели. Рассматривает в предрассветных сумерках забытое кем-то маленькое голубое ведро, покачивающиеся верёвочные лестницы, замершую на месте карусель и снова видит их. Девочку, бегающую вокруг карусели и не оставляющую следов на песке, и Нанабу, улыбающуюся и зазывающую покататься.              Ему бы тоже не помешало отпустить прошлое.              Так странно видеть их здесь. В этом городе, вне дома и в темноте. Девочка, наконец, усевшись на карусель, беззвучно смеялась, раскинув руки. Леви прячет ладони в карманы, зажмуривает больные глаза. Нанаба и её дочь не исчезают. Двигаются как повторяющаяся живая картинка.              Он чувствует, что всё это нехороший знак и ему действительно нужно к специалисту. А с другой стороны, Леви не уверен, что готов с этим безумием расстаться.              Светлеет слишком быстро. Солнце пробивается сквозь ветви уже зеленеющих деревьев. Откуда-то доносятся голоса и Леви вдруг просыпается, вместе с этим слыша уже бодрое щебетание птиц. Они уже не на карусели, а строят что-то из песка. Длинные волосы девочки, собранные в косу, растрёпаны и блестят на солнце. Её маленькие пальцы пересекаются с бледными и длинными пальцами Нанабы. Обе улыбаются.              Чужие голоса слышны отчётливо, и две коляски выезжают на тропинку к площадке. Вперёд вырываются двое детей и застывают, когда видят Леви. Приходится слезть с качелей, признавая, что это место ему не по возрасту. Одна из женщин громко что-то тараторит на немецком. Оба пацана нерешительно возвращаются к матерям.              Мельтешить перед окнами дома не хотелось, поэтому Леви покидает площадку не так, как пришёл, а через проплешины между деревьями и кустами. Носки кроссовок тут же орошает роса с молодой травы и пара веток бьют по ногам. Он оборачивается на ходу: две мамаши так и стояли, как вкопанные, а Нанаба с дочерью, находясь как будто в собственном вакууме, продолжали возиться в песке.              Берлин сегодня к нему благодушен. Автобусы прибывают минута в минуту, сидения почти пусты, названия остановок звучат как будто чётче, чем обычно, и дорога занимает неприлично меньше времени.              Открывает ему Фарлан. На нём повседневная одежда: футболка поло, укороченные брюки. Волосы взъерошенные, сальные. Прищуренные красные глаза дополняют образ не спавшего ночь человека.              — Привет, — он прячет зевок в ладони и отступает, освобождая проход. Леви, конечно же, переступает порог. — А который час? Неужели десять?              — Почти восемь. Я подумал, что мне лучше подготовиться. Изабель спит?              Кухня встречает беспорядком: оставленные кружки на столе, раскрытый ноутбук, стопка бумаги, книга на подоконнике с загнутыми страницами, упавшая ручка у Леви под ногой, кастрюля и пара тарелок упираются в кран.              Дверь в комнату Изабель закрыта.              — Не думаю, что есть шанс разбудить её раньше девяти, — Фарлан проходит мимо, сгребает чашки и опускает их раковину к остальной грязной посуде. — Но, если хочешь, можешь попытаться.              — Я подожду, — отвечает Леви и поднимает ручку.              Фарлан поджимает плечами.              — Захочешь чего-то, чистая посуда знаешь где. А я, пожалуй, вздремну. Разбудите меня за полчаса до выхода.              Фарлан уходит к себе, не забыв прикрыть дверь. А Леви остаётся один. За всё проведённое здесь время, он действительно знает, где всё лежит. И даже как-то привык к этой квартире. Дверь комнаты Изабель тихо приоткрывается и через проём выглядывает сначала голова, увенчанная растрёпанным гнездом из волос, а потом прищуренные глаза.       — Ты чё припёрся так рано?              Леви не отвечает, кладёт ручку рядом со стопкой бумаг. А Изабель, тряхнув головой, выползает полностью, завёрнутая в кокон из одеяла.              — Хотя неважно. Поможешь как раз.              И с этими словами она, широко зевнув, пошлёпала в ванную.               Пока Леви ждёт медленно закипающий чайник и засыпает в заварник чай, Изабель выползает обратно. Она уже умылась, привела в порядок волосы и закинула одеяло в комнату.               — Налей и мне заодно, а? — просит она сонно и бесцеремонно заходит в комнату Фарлана, широко распахнув дверь.              Леви решает сразу заварить на троих, слыша из комнаты призывающие к пробуждению крики Изабель и недовольное ворчание Фарлана.               — Есть же ещё Леви. Попроси его.               — Он понесёт клетку. Ты же обещал! Поднимайся, уже и так слишком поздно. Солнце встало!              Когда-нибудь это должно было случиться. Ветеринар сказал, что птица полностью восстановилась, а значит, ей пора вернуться на волю. Леви, как он и услышал раньше, достаётся клетка, а Фарлану — сбитый ими скворечник, который Изабель успела изрисовать листьями. Зачем? Для маскировки. Сама же она несла банку с зерном и тарелку с нарезанными фруктами.              Во дворе они долго ищут подходящее дерево. Изабель раздаёт команды, как будто это поможет ей скрыть грусть, а Фарлан беспрекословно подчиняется и устанавливает скворечник напротив окна её комнаты.              Гаичка дрожит и жмётся крылом через прутья к нагретой солнцем куртке Леви. А когда Фарлан пытается её ухватить, бешено бьётся по углам. Поймать её нелегко и получается не сразу. Но когда он, наконец, вытягивает её из клетки и едва разжимает пальцы, птица вырывается и расправляет крылья. Пролетает мимо скворечника, мимо дерева и исчезает в прямых лучах солнца. Оно слепит на мгновенье и после птицу уже не найти. Вот так легко и не задумавшись, она улетает. Теряется на фоне голубого небосвода среди других пернатых, оставив после себя застрявший между прутьями белый пух, полную воды поилку и пару перьев в поддоне.              У Изабель дрожит нижняя губа и глаза блестят от накатывающихся слёз.              Фарлан снимает очки, прячет в карман куртки и взъерошивает Изабель волосы.              — Она же не ручной зверь. И крылья ей даны не для того, чтобы в клетке сидеть. Отпускать дорогое сердцу всегда тяжело. Но ты всё правильно сделала.              Леви задумчиво возводит глаза к небу и молчаливо соглашается. И ему кажется, что такое же чистое небо было тогда.       

* * *

      По словам Фарлана это место официально называется мемориалом жертвам Холокоста. Изабель же выражается: «Парк для грусти». Идея снимать здесь пришла ей в голову ещё до того, как Леви согласился.              У самого Аккермана дать название этому месту фантазии не хватало. Но после того как они ходили почти пятнадцать минут между серыми плитами, он понял, что те известные ему английские слова не передадут и половины сущности этого места.              Насколько огромен мемориал сказать сложно, но достаточно, чтобы без труда потерять друг друга. Сначала они ходили между небольшими блоками высотой по колено и по пояс, но чем дальше шли, тем выше блоки возвышались над землёй. Закрывали солнце и окружали холодной серостью. Расстояние между плитами было такое узкое, что приходилось двигаться друг за другом цепочкой. Леви шёл первым и камера, снимающая его спину, даже не волновала.              Он никогда толком не интересовался историей своего народа, да и в целом никогда не ощущал себя евреем. В школьные годы, да. А потом, особенно после смерти матери, ничто не напоминало ему о его корнях. Он был просто человеком. Ну, разве что Изабель никогда не упускала возможности напомнить об этом. Но идя вдоль ровных строгих рядов, Леви как будто оказался в тех рассказах учителей о концлагерях. Эти огромные бетонные блоки, закрывающие солнечный свет, внушали чувство безысходности и тоски.              Бетонный лес безликих могил — вот так бы он назвал это место, если бы его спросили.              Когда они выходят к стороне с более низкими блоками, все ощущения тают под солнцем и остаются позади. Здесь на удивление много людей. Слишком много. Кто-то выпивает в одиночестве, усевшись на одну из плит, дальше кучка студентов устроили чуть ли не пикник и хохотали между громкими разговорами, кто-то прогуливался, а некоторые пришли с детьми, а те прыгали по плитам, кричали и играли в прятки. А ведь для них это идеальное место. Для кого-то это не память, а просто ещё одно классное место в городе.              Не то чтобы Леви был слишком хорошо воспитан, но даже он этого не понимал. Развлекаться в таком месте было неправильно. Особенно когда в поле зрения стоят кое-где венки и цветы.              Изабель уговаривает его сесть на одну из плит, и Леви тут же высказывает своё мнение.              — Недалёкий и неграмотный ты еврей, Леви. Тот, кто придумал это место, задумывал именно так. Когда ты выбираешься из бетонного лабиринта и полон отчаяния, такая картина должна вернуть тебя обратно. Ты сразу же должен столкнуться с жизнью. Радоваться и ценить, что ты жив.              Это в голове не укладывалось.              Изабель цепляет ему к вороту что-то вроде микрофона. Фарлан заканчивает установку камеры и Леви приходится сесть на одну из безымянных плит. Впереди, за камерой носятся дети, пускают в воздух мыльные пузыри, смеются.              Может Изабель и права. Это место должно быть не только напоминанием о смерти, но и жизни. В конце концов, слишком мало он смыслит в искусстве.              — Дубль первый! — восклицает Изабель.       

* * *

      Провозились они долго: много раз перезаписывали и записывали что-то новое, пришедшие идеи по вдохновению сыпались от Изабель как из рога изобилия. В итоге закончили в пять. Получив подробное объяснение, как доехать до дома, они расстались. Майку он ни разу не звонил. А если быть честным, даже забыл про него на фоне всей этой суматохи. Но может это и к лучшему. Ему действительно нужно побыть в одиночестве, переварить всё уже на свежую голову после помощи специалиста.              Солнце ещё не село — лето уже претендует на свои права. Вся прелесть общественного транспорта в том, что там всегда можно вздремнуть. А спать там хотелось, как нигде больше. На родине была своя машина, а тут Леви оценил это по достоинству. До самого дома, конечно, не доехать, но погода была хорошей и Леви с удовольствием на своих двоих шёл домой. Одолевал дикий голод. Всё, о чём он мечтал — это душ, ужин и сон.              Было почти половина седьмого, когда Леви, наконец, закрыл за собой калитку. Солнце лениво разбрасывало свои последние лучи. Под стремительно темнеющим небосводом это выглядело слишком умиротворённо и красиво. Леви не стал стучать, открыл дверь сам — ручка была тёплой, нагретой.              В доме стояла гробовая тишина. Но Аккерман был слишком вымотан, чтобы думать об этом, поэтому в молчании лениво раздевался в полутьме — через небольшие окна свет сюда проникал слабо. Он шагает в гостиную, готовится дёрнуть рукой в приветствии.              Но первое, что он видит — это ноги. Прямо на уровне спинки кресла.              В догорающем закате фигура Майка висит тёмным силуэтом.              И никаких звуков и движений. Душащая тишина. А это может означать только одно. Поздно. Леви пришёл слишком поздно.              У него нет сил подойти и проверить так ли это, и ноги как будто застыли в бетоне. Головой он понимает — это конец, а сердцем — нет.              А вдруг это не Майк и глаза его просто обманывают. Потому что это не логично, у этого не было предпосылок. Почему это случилось?              Леви думает: это алкоголь. Смотрит в сторону пустых бутылок у дивана. Не верит. А потом видит слабый свет. Это телефон на краю дивана. На экране что-то размытое, сероватое, неясное, с тёмным пятном посередине.              Ему требуется секунд пять на осознание. А потом он едва успевает упереться в стену ладонью, чтобы не рухнуть на пол.              Как так? Он же удалил эту фотку.              — Господи, — едва размыкая губы.              Колени сами сгибаются, рука скользит по стене. И ещё раз громче:              — Господи.              Он просто сидит на полу. И не смеет больше поднимать голову. Не смеет смотреть. Он не может сосредоточиться на реальности и не может подумать о том, что делать дальше. Он где-то посередине.              А когда в мозг поступает здравая мысль, в комнате уже темно. Леви как будто просыпается, дёргается, словно его вывели оттуда неожиданным пинком.              Думает: а куда звонить? В скорую?              Нащупывает телефон в кармане. Свет от дисплея режет глаза. Набирает три всем знакомые цифры из дешёвых боевиков, которые крутили по телеку, когда они всей группой собирались выпить в баре. Девушка-диспетчер просит представиться.              Леви только говорит монотонно, безжизненно:              — Пришёл домой к другу, а он... Он повесился.              Говорит уже выученный адрес и отключается.              Следующий вызов на номер Ханджи.              — Абонент, к сожалению, сейчас недоступен. Оставьте...              Леви сжимает челюсти, отключается и сразу же набирает Моблиту. Слушает долго гудки, пока звонок не сбрасывается автоматом. Он смутно вспоминает, что сегодня они собирались ужинать у его родителей, но всё равно пробует снова. Без толку. Не отвечает. А на номер Ханджи тот же ответ:              — Абонент, к сожалению, сейчас недоступен. Оставьте сообщение после сигнала.              Леви тяжело вздыхает, но не отключается.              — Ханджи... Я не знаю, что делать. Майк, он… Прилетайте, пожалуйста. Сразу, как только сможете.              И следующее, что он делает — идёт наверх, чтобы собирать вещи. Потому что, если продолжит находиться в этом доме, ляжет прямо под Майком. И даже верёвка не понадобится.              Свет нигде не включает, подсвечивает под ноги телефоном. Закидывает вещи в сумку не глядя и сбегает вниз. Только бы побыстрее. Полотенце, зубная щётка остаётся в ванной — Леви проносится мимо.              Ботинки, сменные кроссовки тоже остаются. Леви даже шнурки не завязывает, распихивает по разным сторонам вовнутрь, надевает куртку только на один рукав и вываливается из прихожей. Втягивает ночной воздух так глубоко, как будто в доме кислорода не было. От заката осталась только тонкая полоса вдоль горизонта, остальное небо тёмное, с бледноватым мерцанием первых звёзд.              Леви спешит покинуть двор. На ходу просовывает вторую руку в куртку, закрывает калитку.              Он уходит, сворачивает по тротуару и проходит мимо детской площадки. Спешит, широко шагает, смотрит упрямо вперёд.              В темноте, сквозь ветви деревьев плывут яркие огни мигалок спасательных служб.              Две машины проносятся мимо с оглушительным шумом. И Леви знает, что не сможет ещё раз увидеть его. Не сможет найти в себе силы вернуться и обо всём рассказать.              Он останавливается, часто дышит, хватая ртом воздух. Ему кажется, что он падает. Перед глазами всё мутно.              Всё рассыпается. Всё, что было выстроено и починено рассыпается.              Иглы, коробки с лекарствами, дрожащее тело матери под ладонями. Горячая кровь Рауфа течёт по локтям, изо рта красные пузыри. Песок со снегом вперемешку в крови. Оторванные части тела прячутся в дыму, и только чистые светлые волосы остаются в памяти.              Ему кажется, будто он стоит в гостиной. Там включён свет. Куча людей в униформе, пол с грязными следами. Верёвку срезают, укладывают тело. Взбухшие вены на висках и шее, красная кожа. Застывшие глаза на выкате.              Вспыхнувший фонарь над головой, как удар под дых. Выбрасывает в реальность, и Леви бессильно опускается на корточки, упирается ладонями в сумку на земле.              Вдох, выдох. И ещё раз. Медленно, не спеша, до тех пор, пока пульс не приближается к безопасной скорости.              Он набирает номер такси трясущимися пальцами, вызывает к цветочному магазину на соседней улице. Спешит туда. Машина приезжает на удивление быстро или это Леви совсем потерялся во времени.              Таксист приветствует его с радушием, здоровается громко. И спрашивает, успел ли Леви побывать на вершине колонны Победы.              Аккерман поднимает глаза, встречается взглядом со стариком. Узнаёт по ямочкам на щеках. Заторможенно кивает.              Таксист улыбается и ведёт машину к дому Фарлана и Изабель. Сейчас он болтливее, чем первый раз. Делится мнением о районе с восхищением, интересуется мельком, здоров ли Леви. И получив в ответ кивок, рассказывает, что только отвёз внучку на автовокзал.              — Во Флоренцию собралась, к подруге на свадьбу. В девять отправка, всю ночь трястись на автобусе будет.               Таксист качает головой, но подмечает, что зато недорого. Спрашивает, бывал ли Леви в Италии? И добавляет, что страна неописуемой красоты.              И у Леви щёлкает. Появляться у Фарлану и Изабель в таком виде ему хотелось меньше всего.              — Не бывал. Говорите, в девять отправка? Успеете туда доехать, если сейчас сменим адрес?              Старик смеётся, кивает.              А Леви находит под чехлом телефона листок с адресом, где Изабель хотела снять комнату. Потом печатает сообщение Ханджи:       

«Я уехал. Прости. Как смогу, наберу».

      Телефон жужжит в руках, выключаясь, и Леви прячет его на дно сумки. И может только надеяться, что Ханджи с Моблитом прилетят как можно скорее и позаботятся о Майке.              Сейчас ему не стыдно.              Ему плохо.              Билет на автобус у него в руках. Девушка с улыбкой желает ему на английском хорошего путешествия.              Ему тяжело.              И толпящиеся люди вокруг помогают. Не дают отключиться. Толкаются, трутся о его плечи. На соседнем сидении храпит мужик в рабочих потёртых штанах. Чуть поодаль пара подростков тычет в телефон, играют во что-то, тихо смеются. В конце автобуса мать успокаивает надрывно кричащего ребёнка.              Огни Берлина остаются позади.              Здесь душно и шумно. Воняет потом. Это место настолько отвратительное, что становится даже легче. Всё мешает и отвлекает. Леви пялится в экран планшета паренька, сидящего впереди. Там идёт какой-то мультик со странными персонажами с жёлтой кожей.              К утру всё затихает и гаснет свет от планшета. Все засыпают. Парочка позади перешёптывается. Леви различает из их диалога нужное ему слово: «Флоренция». Он знает, что будет пересадка, поэтому нужно за кем-то держаться, чтобы не потеряться.              Когда автобус останавливается, солнце уже взошло высоко над горизонтом. Утро было в самом разгаре.              Леви зажат в толпе перед выходом и с трудом протискивается, чтобы не упустить нужную ему парочку. Он подходит к ним уже возле автомата с напитками. Девушка испуганно округляет глаза, и Аккерман надеется, что видок у него лучше, чем у бомжа. Он протягивает бумажку с адресом парню.              — Как сюда попасть?              Парень хмурится, поглядывает на него и на бумажку.              — Вы потерялись?              Испуг у девушки проходит быстро и взгляд у неё очень сочувствующий.              Леви кивает. Его немного штормит и подташнивает.              — Вам нужно во Флоренцию, через два часа будет автобус. А уже оттуда легко попадёте в Сан-Джиминьяно.              Слушать очень трудно, понять ещё труднее.              Нехотя парень показывает, где можно купить билет и где ждать автобус. Леви благодарит. Настолько искренне, насколько это возможно в его состоянии.              На остановке жарко. Приходится снять куртку. Помогло не сильно. С водой из автомата — лучше. Это даёт надежду дождаться транспорт и не сдохнуть.              Этот автобус едет по длительности меньше и прибывает к половине шестого вечера на автовокзал Вилла Костанза. И он, наконец, во Флоренции. Сотрудники и местные на удивление улыбчивы и без проблем помогают ему ориентироваться. Ещё полчаса на электричке, а потом снова на автобусе. И это почти конечная.              Половина восьмого. Он в Сан-Джиминьяно — городе, который впечатляет своими высокими средневековыми башнями даже Леви, находящегося в полубессознательном состоянии. Усатый таксист соглашается отвезти его, похоже, только из жалости. А может, потому что Леви готов заплатить ему столько, сколько тот попросит.              Его нещадно вырубает в машине. Леви трясёт головой и вытирает пот со лба. Он грязный, уставший и голодный. Ему кажется, что как только он приедет — упадёт, едва выйдя из такси.              Но обходится. Машина уезжает, поднимая пыль, а Леви стоит ещё на ногах.              Изабель говорила про дом, а перед ним сраная вилла на холме. Старая, каменная, с деревянными оконными рамами.              Леви стучится в дверь. И ничего. Он стучится ещё раз и ещё. Со всей дури. И тишина. Делает два шага назад, осматривается. Перед наружной лестницей, ведущей на второй этаж, открыто окно. Значит, дома явно кто-то есть.              Леви подхватывает сумку с земли, обходит дом, проходит мимо террасы, мимо какой-то пристройки, заходит за дом.              Солнце светило ему в спину, освещало своим багряным цветом округу и плясало в стёклах окон. Ветер развевал постиранные вещи на верёвке.              Впереди — небольшой огород, ограждённый с одной стороны забором, а с другой — стеной дома, и человек с лопатой в руках. Широкие штаны струились по ногам, а выпущенная рубашка надулась от ветра и облепила худые плечи. Он поднял голову.              И Леви застывает. Потому что память говорит, что он уже видел это.              А пока он стоит на месте, человек — непонятно, женщина это или мужчина — вгоняет лопату в землю и, снимая соломенную шляпу на ходу, шагает к нему.              — Я насчёт аренды комнаты, — спешит сообщить Леви на английском как можно громче. Между ними не меньше полдюжины ярдов.              — Простите.              Шляпа остаётся на заборе. Светлые волосы, подстриженные под каре, скользят по линии челюсти.              — Но через несколько дней сюда въедет постоялец.              По высокому голосу тоже непонятно кто это.              — Да, я знаю. Это моя подруга Изабель. Мы должны были приехать вместе, но я смог пораньше.              — Она не говорила, что будет со спутником.              То, что это парень, понятно сразу, как только он подходит ближе. На вид моложе Леви раза в два. И если старше Изабель, то ненамного.              Леви кивает.              — Я просто ещё не нашёл жильё. Внезапно получилось приехать. Я заплачу сверх нужного. Хотя бы на одну ночь.              Парень оглядывает его подозрительным взглядом, пожимает плечами неуверенно.              — Комната всё равно пустует. Почему бы и нет. — Улыбается натянуто. — Я Армин, — и протягивает руку.              У Леви в одной руке куртка, другой — сумка. Но не отвечает он не поэтому.              — Ох, простите, — спохватывается он и вытирает грязную ладонь о бедро. — Идёмте, я покажу вам комнату.