Не-человек

Вечер выдается на удивление снежным — Антон едва пробирается через сугробы и нулевую видимость, чтобы добраться до дома и, едва не навернувшись на пороге в принесенной с собой слякоти, наконец с облегчением выдыхает и стягивает с себя шапку. — Погода там пиздец, — оповещает Шастун, стягивая куртку и вешая на крючок. — По тебе заметно. Вот ведь скотина. Соседство с призраком перестает пугать от слова совсем на второй месяц. Граф с Антоном говорит заметно чаще — в тех комнатах, где висят зеркала, то бишь везде, кроме кухни, но туда Шаст захватывает с собой то самое иркино зеркало. В туалет он его, конечно, не носит — они с призраком вроде близки, но не настолько, да и вряд ли «потусторонние силы» являются сторонниками копрофилии. За прошедшее время становится ясно, почему цена была такой низкой, да и догадку подтверждает сам Граф, который рассказывает, что от скуки действительно пугал заселяющихся жильцов, но куда чаще делал это именно оттого, что все они поголовно оказывались «невоспитанными свиньями». Однажды на вопрос, почему Антон тогда все еще жив, призрак ответил лаконичное «потому что ты не свинья, просто немного конченый». Шаст с этим спорить не стал — в конце концов, много ли в этом мире людей, которые призраков не боятся, а общаются с ними и даже шлют периодически нахуй? Антон подозревает, что это одна из причин терпимости Графа к его обитанию здесь — в конце концов, как бы тот ни отмазывался, самому наверняка нравятся все эти дебильные перепалки. Много ли развлечений в загробном мире? Антон уже не думает о том, что он странный — подумаешь, общается он с призраком каждый вечер. Что такого? Тот, между прочим, поумнее многих знакомых оказывается — иногда изъясняется такими словами, что Шаст все-таки сомневается, а не пятьдесят ли лет его новому «другу». А иногда — так отвратительно каламбурит и матерится, что производит впечатление школьника. Ну ладно, не школьника — какого-нибудь студента с ебанцой, но Антону вкатывает. Сам такой. — Ой, иди нахуй, Граф, — закатывает глаза Шастун, наконец стягивая с ног обувь и заходя в ванную, чтобы помыть руки. Поднимает взгляд к зеркалу — на него смотрит уставший, немножко заебанный жизнью и одиночеством студент, еще с красными после мороза щеками и подмерзшими ресницами. Шаст усмехается, подставляя руки под горячую воду, и слегка склоняет голову, будто может увидеть в отражении собеседника. — Слушай, почему ты мне не показываешься? Я же видел, ты отражаешься в зеркалах, — Антон закусывает губу, вспоминая мелькающие тени. — Ну, не тебя, но… В смысле, нечетко. Или у призраков нет внешности? — А что, подписка на порнхаб закончилась? — тут же звучит в ответ с явной насмешкой. Щеки Антона красные от мороза. Только от него, да. — Ой, блять, отвали, — фыркает, закрывая кран. Но от зеркала не отходит — опирается руками о белоснежную раковину, вглядываясь в собственные глаза. — Мне просто интересно. Мы же с тобой, ну, не чужие люди… Антон не врет — это все по-прежнему странно, но он к этому загробному голосу привыкает. Привыкает к теням в зеркалах, к иногда падающим предметам, что уже стало явлением более редким, ведь они теперь могут говорить словами через рот — или что там у призраков? Словом, Шастун привык — действительно привык общаться с невидимой сущностью, узнавать другую личность, иногда на нее злиться, иногда — искренне смеяться. Привыкает даже к тому, чтобы выносить на кухню все зеркала, когда хочется вместо сериала посмотреть кадры другого рода от компании с рыже-черным логотипом. Привыкает после этого терпеть шуточки Графа и откровенно издевательские «да ладно тебе, оставь зеркало в следующий раз, мне интересно». Антону с этим Графом — чуть менее одиноко. Может быть, даже больше, чем «чуть менее». Может быть, будь этот Граф не призраком — они действительно смогли бы дружить. Именно поэтому то, что Шаст не может увидеть абсолютно ничего, кроме пустоты — все же расстраивает. Ему бы хотелось наблюдать за эмоциями вечно скрывающегося в пустоте Графа — видеть, как тот усмехается своей ироничной улыбкой, которую Шаст уже научился распознавать по голосу; как хмурится наверняка очень артистично и вздергивает нос, когда в очередной раз подчеркивает, какой он всезнающий плут. Наверное, глаза у него были бы красными — или белыми, а, может, даже черными. Кожа — бледная, мертвый же. А губы — обветренные, потому что там, за зеркалами, наверняка холодно и морозно. Антон, в общем, часто своего собеседника представляет — но ему это сложно дается, потому что тот так и не называет своего возраста. По голосу трудно понять — все-таки с того света — но Шасту кажется, что это молодой кто-то, а если и старше него, то не сильно. «По ту сторону зеркала» — точно не старый дедок, и, наверное, все-таки не мужчина. — Так я и не человек, — отмазывается голос, а потом, помолчав пару мгновений, становится чуть тише. — В смысле, я был человеком, но… Неважно. Забудь. Антону кажется, что, стой перед ним сейчас живой человек — тот бы растерянно отвел взгляд и, возможно, попытался бы уйти. Эти картинки сами в голове возникают — за последний месяц Шаст действительно научился в паранормальном голосе слышать оттенки эмоций и порой даже мимику. — Стой, — бормочет Антон, слегка сжимая край раковины; усмехается тут же сам себе, замечая, как буквально подорвался на месте в сторону зеркала — вот только там по-прежнему он один, и останавливать, хватая за руку, некого. — Бля, то есть… Я хотел сказать, что, ну… Хотел бы увидеть тебя? Ответом служит тишина — задумчивая какая-то. По крайней мере, Антону так кажется — он буквально кожей чувствует, что призрак все еще в ванной комнате (а то, что Граф может уходить в другие комнаты, чтобы не слышать его, Антон выяснил уже давно), поэтому на всякий случай спрашивает: — Или это проблема? Тебе нельзя? — Можно, — раздается тяжелый, задумчивый вздох. Антон хмурится, потому что потусторонний голос сейчас на удивление тих даже для привычной манеры. — Просто… Граф замолкает — возможно, не может подобрать слов, а может, просто не хочет этого делать. Однако Шаст отступать не намерен — если раньше все вопросы личного характера а-ля «сколько тебе лет?», «как тебя зовут?» и «покажись уже, заебал!» Граф отводил или игнорировал, то сейчас — отвечает. И Антон знает, как вывести своего потустороннего собеседника на то, что нужно ему — проходили уже не раз с того момента, как впервые получилось разговорить благодаря злосчастному «пупсику». Шаст, кстати, Графа все еще временами так называет — тот очень смешно пыхтит своим потусторонним шипением. — Неужели ты стесняешься? — усмехается Антон, для полноты картины приподнимая бровь — напротив зеркала это делать странно, но сейчас ему даже вкатывает. Будто со своей второй личностью говорит. — Что, совсем страшный, да, Граф? — Что?! — раздается искренне возмущенное. — Да как ты… Да покрасивее тебя буду! — Ну так покажи, — цепляет Антон, не замечая, как губы расползаются в ухмылке все шире. — А то на словах мы все Львы Толстые, а на деле… — Хуй простой тут только ты. Шаст пожимает плечами, разводя руки — мол, извините, что есть, то есть. Смотрит в зеркало пристально — уже не уговаривая, просто надеясь, что призрак все же решится. Хотя в груди и замирает испуганное трепыхание — а что, если там действительно мужик какой? Или уродец? Нет, Шаст, конечно, всеми руками и ногами за то, что «главное — душа», но все же он все это время рисовал себе в голове какой-никакой, но образ. Как минимум, среднестатистического парня — Антон не из тех лицемеров тоже, которые считают, что внешность не важна. Важна — просто в степени меньшей, да и смотря для чего. Через пару минут Антон думает о том, что надеяться бессмысленно — и разочарование прямо-таки читается на лице, поэтому Шаст поспешно опускает взгляд и выдыхает. — Ладно. Ничего страшного. Но уже в следующее мгновение по телу проходят мурашки — каким-то новым уровнем ощущений, которые за последнее время, видимо, благодаря общению с «той стороной», достаточно раскачались. Ощущения разные были — в основном Шаст мог различать присутствие Графа в определенных комнатах. И сейчас этот «локатор присутствия» отреагировал чуть сильнее — и Антон тут же вскидывает голову к зеркалу вновь. И видит его. — Ты… — выдыхает Антон, кажется, забывая закрыть рот обратно, суетно бегая взглядом по отражению. Вместо него в отражении теперь — Граф. Тот самый чертовый призрак, который Антона два месяца из себя выводил — и которого, только подумать, Шастун называл гребаным «пупсиком». — Я… — тонкие, бледно-розовые губы растягиваются в ухмылке, а глаза сверкают самодовольством и совсем чуть-чуть предвкушением. Граф не старик — далеко нет. Антон бы принял его за своего ровесника — но по глазам видно, что старше, хоть и не слишком намного. А может, усталость во взгляде и «взрослость» — последствия жизни «там», но легкие тени на лице не портят общего впечатления ни капли. Граф — красивый, просто пиздец. Антон в жизни таких людей не встречал — выточенных, словно скульптура, с почти мраморной кожей и настолько невообразимо лукавым прищуром, что взгляда отвести невозможно. От черных, как смоль, волос, уложенных в очень даже современную прическу с опадающей на глаза челкой; от сияющих глаз, не красных и даже не черных, а кристально-голубых — только подумать! — будто в них отражается самое настоящее земное небо, а не вечная тьма потустороннего мира. А еще — небольшая россыпь родинок на лице и нос кнопкой, который на всем этом идеальном лице выделяется своей очаровательной ямочкой на самом кончике. — Прикрой рот, — призрак складывает руки на груди, чуть вздергивая бровь, но ухмыляться не перестает, — пупсик. Антон, кажется, давится воздухом — закашливается одновременно и от смущения тем, что его безбожное залипание было так заметно, и от чертового прозвища, которое внутри все перекручивает разом. Потому что действительно — из них двоих слащавое «пупсик» в меньшей степени подходит именно Графу. — Иди нахуй, — по привычке огрызается Шаст, но улыбку сдержать не может — продолжает призрака рассматривать, цепляясь за каждую деталь. У того глаза горят будто — в довольстве от произведенного эффекта, а губы не оказываются, вопреки мыслям, обветренными. Да и одежда тоже не в стиле «я призрак с канала ТВ-3» — вполне себе человеческая, обычная черная рубашка, едва собирающаяся складками на груди и плечах — от натяжения ткани на мышцах, и Антон даже думать не хочет о том, какое тело под ней скрывается. Ахуеть, его домашний призрак — ебаный идеал! — Ну что, достаточно красиво по твоим меркам? — Граф ухмыляться не перестает — подается чуть вперед, повторяя позу Антона — будто тоже на раковину по ту сторону опирается, и Шаст чуть не отпрыгивает назад. Боже, ему показалось — или в знакомом голосе проскользнуло что-то?.. — Я… Э-э… — теряется Антон от пристального взгляда, замирая, как статуя. И тут — Граф смеется. Он и раньше смеялся — все-таки не первую неделю общаются — но сейчас то ли голос становится громче благодаря появлению, то ли внешность так усиливает впечатление. Смех у призрака бархатистый, мягкий, с легкой хрипотцой — но та скорее от контакта с тьмой, привычным накладыванием тонов из-за разных миров. — Иди ты, я просто не ожидал… — бормочет Антон, убирая руки в карманы и улыбаясь уже мягче, почти не смущенно. — Знаешь, я ведь думал, что ты можешь и стариком оказаться. — Или уродом? — угадывает мысли Шастуна Граф, усмехаясь и небрежным движением поправляя спавшую на глаза челку. Антон честно старается не следить за этим движением. — Или уродом, — подтверждает он с ответным смешком. — А вообще, чего ты от меня хочешь? Я впервые увидел призрака, который оказался человеком, а не хуетенью с окровавленными зубами. Не то чтобы я раньше их вообще видел, но… Шаст осекается почти сразу — потому что улыбка на чужих губах меркнет, сменяясь каким-то горьким хмыканьем, а взгляд голубых глаз перемещается в сторону. Кажется, Антон в лучших традициях ситкомов опять спизданул что-то не то. — Бля, то есть… — теряется он, замечая реакцию, и снова как придурок уцепляется за раковину обеими руками. — Не переживай, — улыбается уголками губ Граф, но взгляда так и не поднимает — со стороны кажется, будто рассматривает кольца на пальцах Антона. — Все нормально. Просто иногда тяжело думать о том, что я уже не являюсь человеком. Антон замирает — все еще смотрит неотрывно на призрака, но все эмоции радости и воодушевления сходят на нет. Черт, Граф ведь действительно — не человек. Но когда-то им был. — Прости. Голубые глаза вновь смотрят в ответ — и Шасту так странно не было очень давно. Он как-то привык к тому, что Граф — просто его домашнее привидение, с которым весело собачиться и интересно разговаривать о жизни, но сейчас… В этом отражении — человеческого больше, чем во многих людях, которые окружают Шастуна каждый день. В этих глазах — жизни больше, чем у самого Антона вокруг. И только сейчас понимается — это ведь все больше, чем просто «общение с призраком». Это — общение с когда-то живым человеком, и стыд колет где-то внутри горькой иглой. — У тебя же есть имя? — произносит Антон, не в силах оторваться от этого пронзительного взгляда — задумчивого и уставшего, до безумия настоящего. — Скажи мне. Вопросов в голове — тьма, но Шасту почему-то кажется, что этот — важный первостепенно. Видимо, потому что окончательно понимается — перед ним другой человек, пусть и мертвый. Не просто неодушевленное «призрак». Граф молчит долго — смотрит в ответ, периодически скользя взглядом по чертам лица, но неизменно возвращается к глазам. Будто решается на что-то — даже от зеркала отклоняется, убирая руки в карманы, которые Шастуну все равно не видны — зеркало показывает картинку до пояса. А потом шелестит тихо перед тем, как исчезнуть: — Арсений.

━━━ • ✙ • ━━━

С «очного» знакомства проходит пара дней — Антон заваливается в учебе, потому что наступают зачетные недели, да и на работе сроки горят. Это помогает не думать о том, что между ним и Графом — Арсением — что-то неумолимо меняется. Например, заговорить снова кажется чем-то тяжелым — потому что у Шаста из мыслей не уходит этот отчаянный взгляд по ту сторону зеркала от глупо произнесенного «человек». От придыхания, с которым было названо собственное имя — будто это важное нечто, такое, что призраки обычно живым не рассказывают. Антон за эти дни видит Арсения несколько раз — тот появляется в зеркале в комнате, не занавешенном уже, и наблюдает по вечерам за тем, как Шаст закапывается в учебники и пособия. Антон понять не дает, что призрака замечает — потому что кажется, что тот спрячется вновь, а сейчас почему-то важным становится наладить контакт. Тому, наверное, тоже время нужно — то ли привыкнуть, то ли понять что-то свое. У призраков вообще, вроде, в запасе целая вечность — а у Шаста наверняка еще долгая жизнь, так что бросаться на Графа с вопросами тот не спешит. Потому что, вроде как, любому доверию нужно время окрепнуть. Антон сидит на очередной паре, бесцельно водя ручкой по тетради, и лишь краем уха слышит, как преподаватель зачитывает фамилии студентов с «автоматами» — «Шастуна» там, конечно, не оказывается, но оно и неудивительно, ведь универ он посещал на «раз-два-три-за пивом иди». Не замечает, как черной ручкой вырисовывает образ — знакомый и вместе с тем новый все равно. Смольные волосы, слегка приплюснутый нос и глаза — на бумаге светлые, но по воспоминаниям что ни на есть красочные. Еще и имя такое — Арсений. Очень ему подходит.

━━━ • ✙ • ━━━

— Как зачет? Арсений по обыкновению появляется в зеркале на столе — Шаст его переместил, чтобы иметь возможность разговаривать, лежа на кровати напротив. Антон выдыхает тяжело, скидывая рюкзак на пол возле кровати, и садится за столик, чтобы быть к Графу поближе — ему на короткой дистанции всегда говорить комфортнее. — Отвратно, — от воспоминаний он морщится, устало проводя рукой по лицу и закидывая голову вверх, будто силясь дать вытечь всему напряжению через макушку сразу на пол. — Эта грымза не хотела закрывать меня из-за пропусков. Хотя материал я знал. — Но закрыла же? — аккуратно интересуется Арсений, и Шаст, опустив голову, замечает в голубых глазах легкое беспокойство, отчего не может сдержать улыбки. — Закрыла. Разве можно противиться моему обаянию? Арсений смеется — тихо, прикрывая рот рукой, и смотрит на Антона из-под челки ярко как-то, будто в глазах самые настоящие искры взрываются. Напряжение и правда утихает — становится отчего-то так спокойно, будто вернулся наконец в теплый дом. Антон, конечно, действительно дома — но понятие дома для всех людей все же нечто более эфемерное. Дом — там, где хорошо. И не всегда это оказывается твоя квартира. — Я бы спросил, что у тебя нового, — усмехается Антон, поправляя челку — не потому, что отчего-то повторяет Графские движения, просто волосы снова закручиваются в едва заметные кудряшки от мороза, да-да, — но боюсь, что у тебя там не происходит ничего интересного. — Ой, будто у тебя жизнь цветет и пахнет, — закатывает глаза Арсений, но улыбаться не перестает. Его призрак, слава богу (если это высказывание уместно в контексте потустороннего, Шаст еще не определился), на такие выпады не обижается. Наоборот — как-то так неожиданно получается, что они вместе стебутся над темой того, что вокруг Арсения — только тьма по ту сторону зеркал, и весь его «телевизор» — это квартира Шаста и Димы, за которой он, собственно, и наблюдает. А еще Граф может следить за улицей — территория его обитания не только зеркала, но и сама квартира, просто в ней он — бестелесен. Но это не мешает смотреть в окно и периодически скидывать неаккуратно брошенные Антоном вещи со стола. Шаст очень сильно надеется, что тот не наблюдает за ним в санузле. Чисто теоретически — может ведь, и Антон эту тему даже когда-то в шутку поднял, на что Арсений назвал его ебанутым. «Душевая меня интересует больше», — добавила тогда эта скотина, заставляя Антона нещадно краснеть. И стараться не думать о том, что вынос зеркал на кухню в особо одинокие вечера — не спасает от возможного наблюдения в комнате. Но стебутся они, конечно, не над всем — Антон, наученный опытом, с человеком Арсения больше не сравнивает. — Почему ты перед Димой не палишься никогда? — спрашивает наконец Шаст, откинувшись на спинку кресла и переводя взгляд к окну. Знает все равно, что Арсений на него смотрит — даже чувствует эту приподнятую в вопросе бровь. — С самого начала. Типа, только я знаю, что ты тут есть, хотя обычно призраки всем жить мешают. — Ах, так я мешаю тебе жить? — восклицает Арсений нарочно разбито, и Шаст, вернув к нему взгляд, видит, как этот актер приложил руку ко лбу в умирающем жесте. — Арсений, — закатывает глаза Антон, с трудом сдерживая улыбку. Привычка Графа утаивать — иногда бесит. — Я же серьезно. Арсений усмехается, но не отвечает и становится ровно — или садится где-то по ту сторону, черт разберет. Это зеркало меньше, чем в ванной — Антона бы сейчас отражало где-то по грудь, и Граф, впрочем, отражается сейчас так же — тот локтями опирается будто бы о стол, подпирая ладонью щеку, и слегка склоняет голову. — Потому что с ним было бы скучно, — наконец произносит он и, едва ловит взгляд Антона, исчезает. Это он тоже любит делать без предупреждения — особенно после таких вот вопросов. Но Шаст не расстраивается — улыбается отчего-то, все еще продолжая смотреть уже на свое отражение, легкой рябью после воздействия призрака идущее по зеркальной поверхности.

━━━ • ✙ • ━━━

Новый год решается встречать дома — последний зачет ставят на двадцать восьмое, и за три дня Дима с Антоном успевают полностью подготовиться к масштабной тусовке. А как иначе? У них, на секундочку, двушка — а у студентов-приятелей всего лишь комнаты в общежитии, поэтому неудивительно, что встреча нового года планомерно закрепляется геолокацией их дома. — Арс, я тебя прошу, — напоминает Антон, пока крутится у зеркала в ванной — тут освещение лучше даже для того, чтобы просто побрызгать себя одеколоном. — Умоляю, не пугай никого сегодня! Даже если они прольют на ковер пиво. — Кто пьет пиво в новогоднюю ночь? — морщится презрительно Граф, но за движениями Антона наблюдает внимательно — тот поглядывает на себя в основное зеркало, пока Арсений отражается в небольшом, стоящем на раковине — круглом таком, перед какими девушки обычно делают макияж. У Антона переносных зеркал теперь — хоть жопой жуй, потому что каждый раз подсаживаться к статичным оказывается неудобно. — Я образно, — отмахивается Антон, отставляя стеклянный пузырек и еще раз, уже двадцатый, кажется, проводя руками по немного уложенным гелем волосам. И нет, Шаст не перешел под крыло «пидоров с двумя килограммами геля на башке» — но сегодня все-таки праздник, и выглядеть хочется соответствующе. Правда, вряд ли черная водолазка — «бадлон», извините, Арсений-как-вас-там-по-душниловски — на пару с черными штанами и золотой цепью на шее является олицетворением праздника. Но Антону вкатывает. В конце концов, альфа-самец он или кто? — Да красивый, красивый, — хмыкает Граф, наблюдая за крутящейся у зеркала принцессой. — Наряжаешься, будто на свидание. — Ну, не совсем, конечно, — Шаст отклоняется от зеркала, кивком указывая в его сторону — Граф понимает и появляется уже в большом отражении, замещая картинку Шастуна. — Но к нам все-таки придут люди. Некоторых я даже не знаю. — Зачем приглашать в свой дом тех, кого не знаешь? — кривится Арсений, и Антон тихо посмеивается. — Это называется экстраверсия, дружок, — Граф на это заявление вновь показательно закатывает глаза. — К тому же, новые знакомства иногда обещают хорошее продолжение, — Шаст, кажется, так входит в амплуа альфа-самца, что умудряется призраку даже подмигнуть. Тот приподнимает брови в удивлении, а потом осматривает Шастуна с головы до ног — даже умудряется бросить взгляд в сторону отставленного флакона с одеколоном — и вновь смотрит в глаза, будто бы понимая смысл только сейчас. — А что, меня тебе уже не хватает? — усмехается гадко Граф, стараясь звучать в привычной манере самодовольно. Антон не думает о том, что в вопросе проскальзывает нота разочарования. Показалось, наверное. — Увы, с тобой я переспать не смогу, — усмехается Антон в ответ, пожимая плечами и наконец отворачиваясь от зеркала. Иногда Шасту кажется, что флирт с привидением — это пиздец. Но потом Антон вспоминает, что флирт с привидением — это флирт с привидением, а потому, собственно, ничего страшного, особенно, когда это становится неуловимой чертой их с самого начала ебнутого общения. Шаст выходит из ванной, не замечая пристального взгляда — и того, что усмешка на чужих устах меркнет, становясь горькой перед тем, как призрак растворяется в пространстве зеркал.

━━━ • ✙ • ━━━

По всему дому гул — собравшиеся студенты активно поздравляют друг друга с наступающим, пока что разгоняясь различными пивными напитками и только-только знакомясь друг с другом. В двушку набивается человек, наверное, двадцать — удивительно, потому что ни Антон, ни Дима не настолько экстравертны, но сегодня это даже в плюс, потому что всеобщий галдеж каким-то неведомым образом создает ощущение праздника. Ближе к курантам все собираются в комнате Шаста — она слегка больше Диминой, а еще тут есть плазма, с которой можно смотреть прямое включение президента. Легкое опьянение витает не только в телах, но и в воздухе — и Шаст громко смеется очередной рассказанной шутке Матвиенко, который валяется на его кровати, наполовину свешиваясь к самому Антону, пока тот восседает перед — чтобы в лучших уютных традициях встречать новый год на полу с прижимающимся к одному боку Димой, а к другому — Ирой. — Куранты! Сейчас будут куранты! — подскакивает на месте Катя, в эмоциях стискивая руку Позова — тот смотрит на девушку с теплой улыбкой, а Шаст хихикает этому чужому счастью. На экране появляется Спасская Башня, а голос за кадром наравне с хоровым студенческим отсчитывает последние двенадцать шажков в Новый год. Антон считает тоже — и параллельно пытается вычленить из вереницы желаний то самое, достойное исполнения магическими силами Нового года. Думает, что хотел бы на права сдать, а еще — в отпуск в какой-нибудь теплый край. Диплом написать, сессию не вальнуть, а в конце курса и работу найти — но это будто бы не то все, слишком простое для такого важного момента. Легкий градус в крови даже эти мысли мешает — и на отсчете в «шесть» Шаст обводит взглядом собственную комнату. Мажет по зеркалу, пустующему сейчас — и по обнявшимся совсем рядом Кате и Диме, по Ире, которая во всеобщем веселье склоняет голову ему на плечо и теснее жмется, потому что кто-то по левую руку от нее пытается усесться удобнее. — Восемь! — кричит хором студенческая толпа. «Чего я хочу?» Рука будто сама в карман опускается — Антон сжимает то самое зеркало, с которого началась их с Арсением дружба, и улыбается. — Девять! Странно думать об этом только сейчас — но Шаст чувствует себя в моменте слишком счастливым. И тому, что друзья под боком, и тому, что там, в зеркале — еще один не-человек, с которым, даже несмотря на разницу миров, действительно хорошо. — Десять! Антон думает о том, сколько же на Земле людей — миллиарды ведь. Сколько из них связаны той самой красной нитью? Сколько сходятся так, чтобы единожды — и надолго, может быть, навсегда даже? Сколько таких, кто находит ту самую «родственную душу» — находит и чувствует себя «дома» в каждый момент? Антон хотел бы быть таким для кого-то. — Одиннадцать! «Хочу, наконец, найти своего человека». — Двенадцать! — взрывается комната радостным воем. В эту же секунду с громким хлопком открывается шампанское — заливает чистый до этого пол. По дому разносится смех — студенты провожают отживший себя очередной сложный год под уже привычный гимн, обнимаются друг с другом, кричат и чокаются кто бокалами, кто — пивными бутылками. Шаст отползает от основной гурьбы ближе к окну — вытаскивает зеркало из кармана, тихо шепча: — С новым годом, Арс. И пусть всего на мгновение — но видит в отражении теплую улыбку в ответ с тихим: «С Новым годом, Антон».

━━━ • ✙ • ━━━

Антон — не залипает. Ни разу. Честное пионерское. — И когда мы ставили этот спектакль, я поспорил с одним из актеров, что смогу проходить в пуантах до вечера, — искрит по ту сторону зеркала Арсений, и в голубых глазах — бесовское веселье вперемешку с мстительными нотками. — А спорили мы, конечно, на его роль, и… Антон смеется громко — благо, Димы в квартире нет, а то бы подумал, что Шаст с ума сходит, заливаясь в одиночестве. Хотя обычно отмазка была одна и та же — «видосики смешные смотрю» — даже тогда, когда рядом не было ни телефона, ни ноута. «Где? В голове?» — отзывался Позов в такие моменты, смотря на друга как на умалишенного, но лишних вопросов не задавал. Вот и сейчас — Шаст сыпется уже в который раз за вечер, наблюдая за жестикуляцией и мимикой Арсения. Она у призрака живая такая — будто тот уже не один год на сцене, или по какому-нибудь ТНТ скачет еженедельно в юмористической передаче. Арсений весь вообще — невозможный. Слишком живой. Ладно, Антон все-таки залипает — совсем чуть-чуть. Просто ему достался слишком красивый призрак. — Пиздец, я даже подумать не мог, что ты был актером, — вполне себе не карикатурно вытирая выступившие на глазах слезы от очередного приступа смеха, признается Антон. — Ну вот откуда ты такой? — Из родильного дома шестьдесят четыре, — вскидывает гордо подбородок в ответ Граф, с трудом сдерживая улыбку. — Встречали фанфарами и фарами. У отца «лада» была. Шаст — не выдерживает и сыпется снова, утыкаясь лбом прямо в зеркало. Такие вот вечера становятся привычны до жути — с разговорами ни о чем, с веселыми рассказами и даже курением Шастуна на кухне, на которое Арсений больше не злится. «И так все шторы уже прокурил», — сдается Граф в один день. И смотреть на Арсения тоже кажется чем-то нормальным — привычным настолько, насколько ездить в универ и выполнять каждый раз новые техзадания на фрилансе. Январь вообще выдается месяцем теплым — что по погоде, которая решает поднять градусы повыше в этом году, что даже по сессии — Антон сдает ее почти не запариваясь. На трояки, правда, но — какая разница? О стипендии он никогда не мечтал, да и не сделают ему погоды эти два косаря от слова совсем. А еще январь теплый потому, что Арсений рассказывает много всего — про себя, про собственную прошлую жизнь. Антон в своих догадках уверяется — Граф действительно жил, и жил, к слову, в этом же времени. Возможно, отсюда такая гибкость ума и до хрипов смешные каламбуры — правда, с шутками из тиктока призрак еще не справляется, но Шаст иногда устраивает им марафоны просмотра бесконечной ленты — так, для общего развития. А еще у Антона теперь рядом с комодом — высокое зеркало во весь рост, потому что Арсения в какой-то момент захотелось увидеть полностью. Тот на это усмехнулся и показательно покрутился в зеркальном пространстве — Шаст снова смеялся, но взгляда оторвать не мог против воли от слишком хорошо слаженного тела и длинных ног. — Слушай, Арс, можно спросить?.. — тихо уточняет Антон, когда диалог утихает — но молчание для них обоих тоже уже давно комфортно. Граф вскидывает бровь, внимательно наблюдая за чужим лицом. Антон поначалу все еще пялится в окно, но потом все же поворачивает голову, чтобы снова — глаза в глаза, с зеркалом на столе, почти как всегда. — Как будто, если я скажу «нет», это тебя остановит. Шаст мягко усмехается — то, что его так выучили всего за пару месяцев, в душе отчего-то приятным теплом. — Как ты умер? — произносит Антон быстрее, чем отбрасывает эту идею. Спохватывается тут же, видя, как меркнет улыбка на чужих устах. — В смысле, ты можешь не отвечать, если не хочешь… Я пойму, правда. Арсений молчит. Шаст с замиранием сердца следит за тем, как блеск в глазах угасает, как призрак взгляд прячет в пустоте где-то — в поверхности стола будто. Следующей мыслью думает, что Арсений исчезнет — как делает обыкновенно, если не хочет обсуждать что-то. Наверное, Антон по глупости решил, что сегодняшний вечер достаточно теплый для того, чтобы резать его такими вопросами. — Арс?.. Но призрак вдруг начинает рассказывать — тихо, почти не слышно, взгляда так и не поднимая: — Тут не будет поэтичной истории про то, что я защищал девушку от грабителей и поплатился за это, — Граф усмехается уголками губ, но выходит все равно горько. — Просто… Убили. Перешел дорогу не тому человеку. Это пять лет назад было, — он закусывает губу, вспоминая что-то — и в голубых глазах мелькает неприкрытая тоска и сожаление. — Знаешь, я тогда эгоистом был. Да и сейчас не лучше. Больше всего жалею, что не успел универ закончить — актером я действительно хотел стать. — Арс… — шепчет Антон, прикасаясь пальцами к прохладной поверхности зеркала — понимая прекрасно, что это прикосновение не чувствуется, и от этого горечь вяжет во рту. — Черт, это так… — Не нужно, — качает головой Арсений, поднимая взгляд — смотрит на коснувшиеся зеркала пальцы, а затем — вновь в глаза. — Я успел насытиться жалостью и соболезнованиями. Антон затыкается послушно — опускает взгляд, с трудом продолжая дышать размеренно, потому что внутри отчего-то пережимает. На какое-то время молчание помогает — посыпает сухие факты смирением, и тоскливая темнота в чужих глазах перестает резать заживо. Наверное, это больно — умереть так, не дождавшись мечты. Наверное, еще больнее — наблюдать за жизнью, к которой уже не сможешь вернуться. — А квартира? — Антон вновь поднимает взгляд, мысленно выдыхая от того, что Граф разбитым не выглядит — лишь немного понурым, но тот, наверное, уже давно смирился с несправедливостью всех этих событий. — Тебя убили здесь? Поэтому ты заперт в этих стенах? Арсений — молчит мгновение, отводя в сторону взгляд и вновь закусывая губу. Почему даже печаль делает этого человека красивым? — Да, — выдыхает он и тут же отстраняется от зеркала — Шаст не замечает, как царапает от этого жеста поверхность ногтями. — Извини, я… На сегодня достаточно. И — исчезает, оставляя Антона наедине с чужой болью. Только почему она ощущается как своя?

━━━ • ✙ • ━━━

Антон обещал себе завязать — точнее, обещал когда-то и не пытаться. Но все-таки сдался. Скроллить соцсети Арсения — полное безумие, но Шаст не может не делать этого, просто потому что на этих фотографиях Арсений — живой. Улыбается так ярко в камеру, пишет эти свои хештеги блядские — ну кому в голову могло прийти вообще подписать фотографию, где он поливает цветы, «#слонихамнравится»? Отсылка, конечно, к лейке в форме всратого розового слона, но бля-ять… Антону нравится тоже — но он, вроде как, не слониха. Арсений продолжает ведь удивлять — даже там, в интернете, своей прошлой жизнью. Всеми этими нелепыми позами, странными ракурсами и уморительными хештегами — боже, кто вообще пользуется хештегами в двадцать первом веке? На странице «вк» фотографии с каких-то спектаклей, забавные подписи эмоций и не менее смешные селфи. Только вот — «не был в сети с августа 2019» приговором. В комментариях на всех платформах — слезливые соболезнования, грустные смайлики и прочая чернь, которая Антону каждый раз режет сердце, поэтому он перестает туда заглядывать. Смотрит только на Арсения — счастливого и яркого, такого живого — и говорит себе, что обязательно перестанет. Но не перестает — зачитывается чужим блогом до дыр, просто потому что хочется знать. Хочется всего на миг представить — тот все еще жив, и завтра они смогут встретиться и вместе сделать отвратительно неуместные фотографии. Но реальность возвращается каждый раз — отражением в зеркале, уставшей улыбкой вкупе с голубыми глазами, уже подрастерявшими свет. Они светятся для Антона — кажется, что для него только, пусть и не так ярко, как могли бы в той жизни. Но Шасту нравится думать, что он Арсению нужен — во всей этой тьме жизни «по ту сторону», в Зазеркалье Алисы. Антон делает все, чтобы Арсений о его слабостях не узнал — понимает прекрасно, как будет выглядеть то, что Шаст пытается разузнать что-то о настоящем Арсении. Хотя, какой бред. Арсений и сейчас настоящий — просто живет в непривычном для нашего понимания мире. «Почему мы не познакомились раньше, Арс? Может, все бы сложилось не так?»

━━━ • ✙ • ━━━

Антон рычит, сжимая в руках подушку, готовый ее разорвать. — Сука, ебитесь потише! Кричит, вроде, на всю квартиру — да только не помогает. Уже через минуту сквозь щели в дверях и хуевую звукоизоляцию доносится очередной стон Кати — оно и неудивительно, у них комнаты расположены рядом, но… Но сука-блять! Шаст — вне себя, потому что, блять, нельзя так над людьми издеваться. А особенно над друзьями. Особенно — над друзьями, у которых почти год не было секса. — Уебки, сука, не могу… — рычит Шастун, переворачиваясь на живот и утыкаясь носом в матрас — и не только носом. Раньше проблема решалась легко — «привет, эирподсы, одни тут отдыхаете? я подсяду?» Только вот наушники накрылись именно сегодня — именно тогда, когда Катя решила остаться с ночевкой — и спасение в музыке больше не представляется возможным, а пытаться заснуть под эту какофонию — или лучше стонофонию? — невозможно от слова совсем. И это — чертово испытание, самое настоящее наказание, потому что блять-ааа-а-почему-он-а-не-я-ааа. — А я когда поеду в Египет блять, а-а? — шипит Шастун, стараясь мемами в голове приглушить чертово возбуждение. Помогает плохо — Египет представляется широкой кроватью, на которой Антона поджидает пара симпатичных красоток или парней. Желательно и тех, и других — пар хотелось бы выпустить за невозможно долгий срок. И когда стоны повторяются вновь, а воображение рисует все более красочные картинки — Шаст не выдерживает, подрываясь с кровати и буквально на ультразвуке влетая в ванную. Блядские зеркала, сука. Почему они буквально везде? — Смотрю, кому-то не очень хорошо, — предсказуемо ухмыляется в отражении голубоглазая скотина, складывая руки на груди и приваливаясь к краю зеркала (так можно вообще? да похуй). — Отъебись, Арсений, — рычит Антон, метая в паршивца глазами молнии — хотя выходит, наверное, нечто загнанное какого-нибудь олененка на водопое. — Если ты сейчас же не исчезнешь, я разобью все зеркала в этом доме. Шаст отворачивается и поспешно стягивает футболку и боксеры, сбрасывая их прямо на пол. Думать о том, что Арсений сверлит его обнаженную спину (и не только) взглядом — не хочется, поэтому Антон в один шаг залезает в душевую, сразу же закрывая дверцу, будто это поможет от умения призраков ходить сквозь стены. Или как они там ходят вообще? А-ай, похуй! Горячая вода обжигает — но зато облепляет стенки душевой паром, понижая видимость с внешней стороны. Антон прижимается лбом к пока еще прохладной стенке, стараясь не думать о том, что в одной комнате его квартиры — трахаются, а в этой ванной — за ним может наблюдать один уебок с прозвищем Граф. Но в ушах — чужие стоны все еще, и картинки из головы никуда не уходят, разливаясь по телу жгучей лавой, и Антон рычит несдержанно, опуская руку к напряженному члену. Будь проклят день, когда я был рожден способным ебаться — примерно так можно описать отчаяние героя одного маленького романа. Одного маленького Антона. Шаст не выдерживает — косится через плечо на стенку, различая за ней очертания зеркала. Зеркала, блять, с силуэтом. — Арс-с, сука… — шипит Антон, закусывая губу и разрываясь между желанием действительно вытащить себя за шкирку, чтобы разбить чертового зеркало, и продолжить доводить собственный организм до исступления тяжелыми движениями собственной руки. Становится почему-то еще жарче — кожа уже привыкает к воде, но вот к ощущению того, что Граф наблюдает… Боже, Арсений наблюдает за тем, как он дрочит. Антон силой заставляет себя оторвать руку и опереться о стенку — возбуждение вдруг подскакивает так, что дыхание сбивается к черту. Остатки здравого смысла говорят продолжить, а желание — говорит продолжить. Блять, стоп, одно из этого должно призывать остановиться вообще-то, разве нет? — Может, тебе помочь? Голос звучит прямо над ухом — так близко, как не звучал еще никогда, и Шаст вздрагивает, зажмуриваясь и стараясь отогнать от себя наваждение. Только это не наваждением оказывается — нет же? — потому что Антон, видимо, сходит с ума, чувствуя чужое горячее дыхание на скуле. Всего одного взгляда через плечо хватает, чтобы заметить — силуэта в зеркале больше нет. А если его там нет… — Ты что тут, нахуй, делаешь?.. — шипит Антон, сглатывая и запрокидывая голову — горячая вода прямо в лицо не остужает. Голос в самое ухо — томный, будто бы сбившийся — делает только хуже: — Разве ты против? Шаста ведет — он, не открывая глаз, вновь утыкается лбом в стенку, буквально каждой клеточкой тела чувствуя чужое присутствие совсем рядом. Чужое горячее дыхание — где-то на шее, чужие прикосновения — к плечам, к ноющей напряжением пояснице. И даже если это — лишь горячие струи воды, но если представить… Агрх, сука… — Блять, Арс… — почти скулит Антон, сдаваясь и вновь опуская руку к ноющему члену. Прикосновение проходит дрожью по всему телу — Шаст тихо стонет, чего раньше за ним во время дрочки не замечалось, и размашисто проводит рукой по стволу. Дыхание сбивается само — и разрядами тока, что в томительном возбуждении проносятся взрывами, и собственными фантазиями, против воли заползающими в голову. Антон вспоминает просмотренные фото своего призрака — в мокрой рубашке, которая обтягивает все тело, словно вторая кожа; крупные планы с томными, почти чернеющими взглядами. Вспоминает чужое отражение в зеркале — и те же самые губы, растягивающиеся в ухмылке, сияющие глаза, смотрящие из-под ресниц; россыпь родинок, уходящую куда-то за ворот рубашки, и длинные, явно музыкальные пальцы. На мгновение кажется, что на члене и не его рука — и Шаст захлебывается вздохом, глуша очередной стон в закусанной губе. Арсений больше не говорит ничего — но Антон знает, что он все еще здесь. Что видит сейчас то, как ублажает сам себя Шаст, проигрывая возбуждению; как закусывает губы, как царапает короткими ногтями пластиковую стенку; как вздрагивает всем телом при каждом движении. У Графа сейчас глаза — наверняка темные, и дыхание сбитое тоже — Антон его буквально слышит, хотя это, скорее всего, лишь игры воображения. Наблюдает неотрывно — или даже позволяет себе касаться, зная, что Шастун не почувствует влияния из того мира. Касаться — что, если бы Арсений?.. У того черные волосы промокли бы наверняка сразу же — рассыпались по выточенному лицу, помялись под тонкими струями воды, лаская редкие родинки. Щеки от температуры покраснели бы едва — или не от температуры вовсе — и тонкие, обкусанные губы хватали бы воздух так горячо, что становилось бы только хуже. — Антон… — хрипло. Так, будто его мысли все прочитали. Так, будто Арсений там тоже… От слишком громкого стона не спасает даже закушенная губа — хватает лишь мелькнувшей в голове грязной картинки, и Шастун кончает, сжимая руку сильнее всего на мгновение. А перед глазами в темноте по-прежнему — чертовы голубые глаза с пеленой и приоткрытые покрасневшие губы. Арсений Арсений Арсений — Сука… — шепчет Антон, с трудом сглатывая и не понимая до конца — обзывает он ситуацию или все же второстепенного виновника. По телу истлевающими искрами скатывается истома — мышцы расслабляются наконец, а низ живота тянет чертовски сладко. И нет, не то чтобы Антон все эти месяцы не дрочил совсем — просто обычно Граф был более… Тактичен? Но оргазмы до этого отчего-то были совсем не такими. Шастун с трудом отрывает себя от стенки — оглядывает помутневший перед глазами мир, но из-за пара не различает почти ничего. Только чувствует — Арсения больше в комнате нет.

━━━ • ✙ • ━━━

Дима слышит чужой сдавленный смех раньше, чем замечает вошедшего на кухню Антона — у того все еще на губах улыбка играет, а дыхание неровное от недавних смешков. — Ты чего? — уточняет Позов, наблюдая за тем, как друг взмахивает рукой, подходя к холодильнику. — Да с Арсом общались. Шутки рассказывает. Дима понимающе кивает — осматривает друга внимательно, вспоминая все те разы, когда слышал из чужой комнаты смешки и слишком заряженный голос Антона. И пусть Диме общение на расстоянии всегда казалось странным и невозможным — за друга сейчас он рад. Подумаешь, что Арсений этот — в Петербурге, а не в Москве. Велика ли проблема? Антон, вон, с ним общается почти круглосуточно — голосовые записывает, чего за другом раньше не водилось совсем, болтает без умолку, наверное, по видеосвязи, и со своим «интернет-другом» времени проводит в разы больше, чем даже с более близко находящимися людьми. — Я рад, что ты нашел его, Шаст, — честно признается Дима. Потому что видеть Антона таким — радует. Ярким, другим каким-то, почти что счастливым — какими обыкновенно становятся люди, когда находят кого-то, кто вызывает искренний интерес и положительные эмоции. Кого-то — кто становится важен. Кто помогает раскрашивать каждый из серых дней. Шастун замирает у открытой дверцы — пялится в пространство пару мгновений, а после, словно скинув оцепенение, прихватывает бутылку пива и садится за стол, прямо напротив. — В смысле? Что ты имеешь ввиду? — Ну… — Позов пожимает плечами, наблюдая, как взгляд друга становится напряженнее. — Ты в последнее время, знаешь, будто… Сияешь? Когда с ним поговоришь или когда рассказываешь о нем. Антон усмехается — оглядывается как-то воровато, будто виновник их беседы может подслушивать. Возвращает беспокойный взгляд к другу — но вопреки мелькнувшей тревоге улыбается нарочито весело, наверняка читая посыл между строк. — Да не, Дим, я просто… Интересно с ним, вот и все. Ничего такого. Позов в чужую личную жизнь лезть не привык — потому лишь обводит друга скептичным взглядом, под которым тот заметно тушуется, и качает головой. — Ага, Шаст. Хорошо. Они молчат какое-то время — Антон упирается взглядом в поверхность стола, периодически делая глотки из бутылки, пока Дима с интересом за товарищем наблюдает. И он мог бы узнать в нем себя — все прошедшие дни узнавал, когда видел, как горели зеленые глаза при упоминании имени «просто друга» — Дима ведь когда-то сам таким был, когда у них с Катей только все начиналось. Только вот сейчас, на этой чертовой кухне, не вяжется поведение друга с собственными ожиданиями — потому что вместо смущения или неловкости в чужих движениях лишь тревога и беспокойство. И взгляд зеленых глаз — какой-то слишком заметно тяжелый. Дима за друга переживает. — Он тебе нравится, да? Шаст, ты можешь мне рассказать. Антон вскидывает голову резко — смотрит испуганно, сжимает бутылку в руке сильнее. Но тут же берет себя в руки — неловко посмеивается, качая головой и елозя на хлипком деревянном стуле. — Нет, Дим, ты че, ебу дал? — он делает еще глоток и отставляет бутылку подальше — дергано как-то. — Он в… В Питере. А я здесь. Мы просто друзья. — Но Питер ведь не так далеко? — искренне не понимает Позов. — Вы не думали увидеться? Улыбка на чужих губах меркнет. Антон опускает взгляд вновь. — Нет, — тихо выдыхает он. Жмурится всего на мгновение — будто прогоняет какие мысли — а после поднимает на друга взгляд и улыбается слишком уж широко. — Не, нахрен. А как же романтика переписок? Может, потом как-нибудь, пока видеосвязи хватает. Кстати, как там с Катей дела? Мы с тобой что-то давно не болтали… Дима хмыкает, прослеживая за слишком резкой сменой темы и очередным нервным движением — Антон подхватывает бутылку и делает сразу пару глотков, и глаза его почти привычно сияют вновь. Почти. Потому что Дима ложь чувствует — и изменения в Антоне в последнее время чувствует слишком хорошо тоже. Но не ему чужие тайны вскрывать — как минимум до того момента, пока Шаст сам не захочет об этом поговорить.

━━━ • ✙ • ━━━

— Обещай не пугать ее. Мы ненадолго. — Боишься, что променяет тебя на меня, если увидит в зеркале? — Антон даже оборачивается, чтобы предсказуемо заметить услышанную в голосе ухмылку уже на губах Арсения. — Да забирай, — фыркает Шаст, все-таки от зеркала отворачиваясь и одергивая задравшийся край одеяла. — И это не свидание. Я же не долбоеб, чтобы на свидание звать домой. — М-м-м, — тянет Арсений где-то позади, среди отражения. — А куда ты обычно зовешь на свидания? Шаст чертыхается про себя, одергивая одеяло вновь — хотя то уже и так лежит идеально. В голове — полный сумбур. И чертовы нервы в последние дни расшатались совсем — и тем странным разговором с Димой, и собственными спутанными мыслями, и… С Арсением они ту ситуацию в душевой так и не обсудили — просто сделали вид, что ничего не было. И это, наверное, хорошо — потому что иначе Антон точно провалился бы сквозь землю от неловкости, вот только… Это же было, блять. И после того дня мысли в кучу — или в кашу. Овсяную, склизкую и противную — которую есть не хочется, но как будто бы надо. Как будто бы надо — понять наконец, почему собственное поведение получается вот таким. Почему сейчас на Арсения смотреть не выходит — будто тот может все сомнения во взгляде прочесть. Почему Дима делает неверные выводы — не лезет насильно, конечно, но всем собой транслирует пресловутое «я кое-что понимаю, Шастун, и ты кое-в-ком все же увяз». Почему раз за разом Антон продолжает смотреть чужой профиль в инсте — и раз за разом замечает за собой, что в отражение зеркала, где видится эта голубоглазая сволочь, смотрит будто бы как-то иначе. — Я давно не звал никого на свидания, — отвечает наконец Антон, отходя к шкафу и открывая его — перебирает пальцами чистые футболки, не отводя взгляда. Арсений приваливается к краю зеркала — опирается плечом, убирая руки в карманы, и усмехается. Шаст это движение в напольном зеркале, том самом, которое в человеческий рост, замечает краем глаза. — И все же? Если бы звал? — Ну… — Антон достает одну из футболок, расправляя ее и внимательно осматривая. — Я бы позвал выпить кофе, чтобы поговорить. И погулять. По вечерней Москве, знаешь? Мне нравятся освещенные улицы, да и… Антон представляет — потому что задумывается всерьез. Вот они заходят в кофейню — какую-нибудь небольшую, насквозь пропахнувшую зернами и атмосферой уюта. Берут, скорее всего, кофе с собой — и идут по потемневшим Московским улочкам где-то в центре. Может быть, по Арбату — наблюдают за жизнями десятков кафешек, проходящих мимо людей, обмениваются шутками про забавные шапки прохожих и незаметно соскальзывают на серьезные темы о том, как устроена жизнь и почему каждый может думать по-разному, потому что в неформальной обстановке всегда говорить как-то проще и искреннее, чем в пафосных ресторанах. Арсений бы наверняка смотрел на развешенные гирлянды с искрами во взгляде — а Антон бы смотрел на него. «Блять». — Антон?.. Шастун отмирает — замечает, что так и замер, сжимая в руках чертову футболку. Моргает пару раз, прогоняя наваждение — и поворачивается к зеркалу, ловя взволнованный взгляд голубых глаз. — Да нет, ничего. Просто хотел сказать, что не так важно, куда идти — главное с кем. «Я хотел бы позвать тебя на свидание». Эта мысль появляется сама по себе — но так неожиданно, что выбивает весь воздух из легких разом. Антон морщится, чувствуя на себе чужой взгляд — чувствуя, черт возьми, как все внутри сводит вновь. «Вы не думали увидеться?» — эхом в голове вопрос Димы. Как жаль, что они — по разные стороны этой реальности, и такой блажи ждать не приходится. — Шаст, ты чего? — Арсений встает ровно, с беспокойством заглядывая в глаза — но взгляда не перехватывает, потому что Антон свой старательно отводит. Но по нему, кажется, и так все видно прекрасно — потому что Антон замечает, как мрачнеет следом и Арс, когда Шаст не может пересилить себя и продолжает молчать. Только взгляд поднимает — и, кажется, видит в голубых глазах похожую… боль? От неловкой заминки спасает звонок в дверь — Антон вздрагивает, не сразу вспоминая, что это наверняка Ира. Поспешно отворачивается от зеркала, стягивая с себя футболку и заменяя на новую — которую своими нервными сжиманиями уже превратил во что-то пережившее апокалипсис — кидает грязную прямо обратно в шкаф, захлопывает дверцу и пулей вылетает в коридор. Сердце все еще гулко стучит, но отпускает в тот момент, когда Шастун открывает входную дверь — Ира, усыпанная снегом, улыбается широко и тут же бросается к нему в объятия. — Ша-аст, привет! — Привет, — посмеивается Антон, на мгновение сжимая девушку в руках, но почти сразу же выворачиваясь от промокшей под снегом куртки. — Бр-р, Ира, ты же мокрая… — Да, метет там знатно, — улыбается в ответ она, проходя в квартиру. — Чай? — Чай. Антон уходит на кухню, не дожидаясь, пока подруга разденется — остатки нервов все еще нужно склеить. Но становится проще — пока пакетики завариваются кипятком, а Шаст помешивает добавленный в растворимую бурду сахар. В конце концов — все это какой-то бред. Ну, подумаешь, представил он в своем свидании Арса — с кем не бывает? Они просто много общаются в последнее время — вот и вся тайна психики. Да и влюбляться в привидение… Стоп, Антон не влюблен. Что за чушь вообще? Ну да, может, Арсений красивый. И смешной. И говорить с ним интересно. Но он все еще призрак. Но если бы он им не был?.. Антон шипит, обжигаясь о чашку — хватает не за ручку, дурак. Ира позади хихикает — садится за стол, внимательно наблюдая за другом, который выдавливает неловкую улыбку и пожимает плечами. — Сори, задумался. Так с чем тебе там нужно было помочь? — Технико-экономическое планирование. Совершенно не понимаю, как работать в этой программе… — вздыхает девушка, кивая на положенный на край стола небольшой ноутбук. — Пропустила, вроде, всего пару практик, и теперь… — Ничего, разберемся, — улыбается в ответ Антон, подсаживаясь за стол и делая глоток из своей кружки. Чай — сладкий, и улыбка сидящей напротив Кузнецовой сладкая тоже. Звучит, конечно, отвратно — будто начало текстов восемнадцать плюс на каком-нибудь сайте — но Антону наконец становится спокойнее. Наверное, ему просто стоит почаще общаться с другими людьми — с теми, что не заточены в зеркалах. И все будет в порядке. Ему просто надо отвлечься. После чаепития они перебираются в комнату — стол оказывается слишком маленьким для того, чтобы разместить там два ноута и при этом усесться рядом. На кровати выходит вполне — и они сидят плечом к плечу, прислонившись к спинке, и около часа мусолят чертову программу. Мусолит, в основном, Антон — редактирует проект на своем маке, показывая последовательность Ире, которая повторяет уже у себя и, кажется, действительно в своем познании преисполняется. — Фу-ух, — выдыхает она, захлопывая ноутбук и небрежно сбрасывая его с коленей. — Наконец-то! — О да, — усмехается в ответ Шаст, закрывая свой следом. Поворачивает голову к Ире в тот момент, когда поворачивается и она — и только сейчас понимается, что место для учебы они выбрали весьма сомнительное. — Спасибо тебе огромное! — Ира взмахивает руками и притягивает его к себе, сжимая в объятиях. — Блин, если бы не ты… «Я видел видео, которое начинается так же», — хихикает внутри себя Антон, но в жизни лишь улыбается, слегка неловко обнимая девушку в ответ. — Да ладно, я… — Шаст осекается, когда Ира отстраняется — но руками все еще держит за плечи, и чужое дыхание, опаляющее щеки, сбивает совсем. — А мне даже нечем тебя отблагодарить, — выдыхает девушка расстроенно, но уже в следующее мгновение улыбается как-то по-кошачьи — и опускает взгляд на чужие губы. — Мне не… сложно, — выдох выходит каким-то хриплым, потому что Антон чувствует, как хватка на его плечах становится крепче. «Что ты делаешь?» Спросить он не успевает — чувствует горячее дыхание еще ближе и теплое прикосновение к губам. Ира — целует его сама, потому что Антон, конечно, в высшей степени долбоеб. Но не настолько сильно, чтобы не осознать ситуацию сразу — и вот уже он нависает над девушкой, не слишком аккуратно сбрасывая ноутбук с ног и заменяя жар от нагретой техники теплом чужого тела под собой. Ира выдыхает в поцелуй почти пораженно — Антон целует глубже, более откровенно, потому что тонкие пальцы, оглаживающие спину, и чужое сбитое дыхание прямо в лицо все-таки распаляет. Девушка прогибается под его руками — несдержанно оглаживающими талию и бедра, гуляющими по телу пока еще в рамках приличий, но подогревающих с каждым движением все сильнее. Инстинкты работают за поплывший мозг — и вот Антон уже прикусывает тонкую кожу на чужой шее, опаляя горячим дыханием и чувствуя, как от дрожи чужого тела распаляется до конца собственное. — Антон… — выдыхает Ира на грани стона, и Шаст послушно вскидывает голову — сталкивается с поплывшим взглядом подруги и покрасневшими от поцелуев губами. — Давай я… в душ схожу. Я же после универа. Я быстро. — Да, конечно. Он выпускает Иру из объятий — ее чуть ведет в сторону, но из комнаты она выходит быстро, напоследок подмигнув неровно дышащему другу. Антон чужую улыбку ловит — улыбается похабно и сам уже закрывшейся двери, подтягиваясь на кровати повыше и закусывая губу. Тело — напряжено до предела, и дышать выходит через раз от скаканувшего возбуждения. Все-таки вот, что делает с человеком годовое воздержание… Из поплывших мыслей вырывает крик — кричит явно Ира, и Шаст подрывается, вылетая в коридор. — Ира! Что?.. Девушка отшатывается испуганно — смотрит то на захлопнутую за собой дверь ванной, то на Антона. Смотрит даже не со страхом — с ужасом, искренним, будто… Будто что-то увидела. — Я… Я домой пойду, знаешь, — бормочет она, дрожащими руками хватаясь за куртку и опуская взгляд. — Ир, что случилось? — Антон делает к девушке шаг, но волнения в голосе она не слышит — лишь вновь смотрит перепуганно и качает головой. — Ничего, нет-нет. Я пойду, — она вновь косится на дверь ванной и возвращает взгляд к другу. — Увидимся, Шаст… И — убегает из квартиры быстрее, чем Антон успевает напомнить ей про забытый ноутбук. Шастун тихо воет, запрокидывая голову и проводя рукой по лицу. Вот она, судьба неудачника — даже когда все почти доходит до секса, случается нечто, что обязательно все испортит… Впрочем, что это за то самое «нечто», Антон знает прекрасно. — Арсе-ений!.. — нарочито ласково рычит Шастун, заходя в ванную комнату. Граф из зеркала смотрит с интересом — привалился опять к «косяку» рамы, вскинув бровь и сложив руки на груди. На тонких губах — почти кровожадная ухмылка, довольная собственной шалостью. На бесовской, обозленный блеск в голубых глазах Антон реагировать не собирается — предпочитает просто не замечать. — Да, пупсик? — склоняет голову призрак. Антона передергивает — от злости за испорченный вечер, от издевательского «пупсик» и этой победоносной улыбки. Он подходит к зеркалу ближе — опирается руками о раковину, склоняясь к стеклу почти впритык — был бы Арсений не за стеклом, точно почувствовал бы сбившееся от ярости дыхание. — Какого хуя, блять, а? — прищуривается Антон, сжимая ладони в кулаки. — Арс, я же тебя просил… — Не пугать ее? — фыркает Граф, и улыбка на чужих губах тает. — Да! А ты напиздел! — Получается, оба наврали. — Чего?.. Арс молчит какое-то время — но взгляда не отводит. Антон хмурится, наблюдая, как чужие губы сжимаются в тонкую линию — кажется, Граф начинает злиться тоже. Только вот, блять, ему за что злиться-то?! — Арс, объясни, — требует Антон. — Я говорил, что не стану ее пугать. А ты говорил, что это не свидание, — призрак вскидывает голову, обводя Антона потемневшим взглядом — особенно выразительно задерживает взгляд якобы ниже пояса. — Ну ахуеть теперь! — выдыхает пораженно Антон, отступая от зеркала и рыча: — Блять, Арс! Что за хуйня? Я не собирался изначально с ней спать, но потом… — Потом не сдержался, — хмыкает противно Граф. — Я думал, ты гей. — Я би, — рычит Антон, — и это не важно! — А что — важно? Да он, сука, издевается! — То, что ты обломал мне секс, — напоминает Шастун, прикрывая глаза и рвано выдыхая. Возбуждение никуда не уходит — к великому сожалению. Разве что в злость — но и она начинает отпускать, когда Шаст вновь склоняется к зеркалу и требовательно смотрит в голубые глаза. — Зачем? — Не было настроения смотреть порно в прямом эфире, — Арсений взгляд отводит, напуская на себя образ полнейшей незаинтересованности. — О, да ладно. А уйти в другую комнату не судьба? — Антон не ведется, но ядом поплеваться все-таки хочется. — Или завидно, м? Арс переводит на него взгляд резко — цепляет всколыхнувшимся в голубом омуте раздражением, хмурится слишком явно — и смотрит так, что Антон понимает, что все же задел. — А знаешь, завидно! — призрак поворачивается ровно, и губы его растягиваются в разъяренной ухмылке. — Вы с ней так целовались… Арсений проводит указательным пальцем по собственным губам — оттягивает нижнюю, слегка прикрывая веки, но не сводя с Антона взгляда. Пальцы скользят по подбородку — медленно, будто чтобы не отвлечь внимания от поблескивающих слюной губ, которые призрак медленно облизывает. Антон давится вздохом, не в силах оторвать взгляда — и вся злость неожиданно испаряется, а внизу живота вновь предательски сводит. Арсений красивый, когда такой — играющий собственной злостью. — И… не только, — все же хрипло выдыхает Антон, сглатывая. — И не только, — соглашается Граф, и пальцы скользят еще ниже. На шею — в то место, куда целовал чужое тело Антон. Арсений оглаживает кожу сначала мягко — а потом слитым движением обхватывает себя за шею, слегка сжимая и еще сильнее прикрывая глаза. Только из-под ресниц — все равно наблюдает за реакцией. А Антона — ведет. Окончательно — от этого поплывшего взгляда, и он бессмысленно цепляется за раковину, подаваясь вперед. В голове — вновь картинки той ночи и душевой. Чужие фантомные прикосновения и неровное дыхание. В голове — лишь этот блядский взгляд голубых глаз, когда Арсений опускает пальцы ниже, расстегивая верхнюю пуговицу черной рубашки. — Сука, Арс, что ты делаешь?.. — выдыхает Антон, закусывая губу — взгляда отвести не выходит. — Возмещаю испорченный вечер. Или ты против? Голос — хриплый, просевший от возбуждения. Антону хочется позорно заскулить лишь от этого тона — этой черной уверенности призрака в том, что он Антона цепляет, что способен всего лишь парой движений возбудить сильнее, чем куда более откровенные поцелуи с реальным человеком временем раньше. Только уверенность — не безосновательная. Потому что Антон ведется — выдыхает рвано, слегка отклоняясь от зеркала, чтобы из-под опущенных век проследить за чужой блядской ухмылкой. — Какой же ты ублюдок, Арсений. Ублюдок — сверкает глазами довольно. Расстегивает еще пуговицу — и Шаст цепляется взглядом за выпирающие ключицы, за россыпь родинок на них, которые можно было бы обвести языком, складывая в созвездия. Цепляется за дернувшийся кадык — Арсений сглатывает, когда перехватывает полный жадности взгляд Шастуна, и приоткрывает губы в тяжелом выдохе, вновь невесомо проводя пальцами по собственной шее. Антону эти пальцы хочется заменить своими — но возможности не предвидится, а потому он тянется к своей шее, повторяя. Мягкими прикосновениями — обманчивой лаской, наблюдением за чужими движениями в такт своим. Полным ощущением, что собственную шею ласкают чужие пальцы. Антон представляет, что под собственными пальцами — Арсений. Тот подставляется под его руку так же, как подставляется сейчас под свою — слегка склоняет голову, судорожно выдыхает, по-блядски закусывает губу, когда рука сжимается в слабом удушье. Арсений смотрит жадно — следит неотрывно за рукой Антона, и, когда тот сжимает ее на своей шее тоже, слегка откидывая голову — выдыхает громче положенного, вторую руку опуская к ремню. Антон движение — повторяет. Сглатывает, когда встречается с поплывшим взглядом — и видит в чужих глазах чертово пламя, которое сжигает изнутри все дотла. Что они делают что они делают что они делают Плевать — плевать абсолютно, потому что Антон не может оторвать от чужих рук взгляда. От той, что оглаживает ключицы — сжимает кожу, оттягивает, ныряет под полу рубашки, оставляя в неведении и предвкушении. От той, что издевательски оглаживает низ живота — прямо над рамой зеркала, потому что дальше картинка не отражается, давая волю воображению. Антон все движения повторяет — покрывается мурашками от дразнящих движений собственной руки над линией штанов, потому что нестерпимо хочется опустить ее ниже. Оттягивает ворот футболки, лаская собственные ключицы и упиваясь жадным взглядом Арсения по ту сторону зеркала, неотрывно за ним следящим. Следящим — и выдыхающим судорожно от каждого движения, которое одно на двоих. Антон знает, что они оба заменяют в сознании собственные руки чужими — и касаются друг друга через чертово зеркало. — Арс… — умоляюще шепчет Антон, царапая ногтями низ живота даже через слой футболки. Чужие губы дрогают в ухмылке — довольной, но дрожащей. Антон уверен, что Арсений сейчас в похожих эмоциях — у того дыхание сбито тоже, и взгляд сверкает возбуждением пополам с интересом. — Давай. Касайся себя. Антон слушается — его рука ныряет ниже в тот же момент, когда это движение совершает Арсений. Они оба выдыхают синхронно, на грани стонов — только вот Арсений закусывает губу, а Шаст обессиленно подается вперед, вжимаясь лбом в зеркало и зажмуриваясь лишь на мгновение. Он чужое дыхание — слышит. Видит в зеркале движение чужой руки — но не больше, потому что рамка мешает рассмотреть все самое интересное. Но — тем сильнее все это распаляет. До срывающихся с губ стонов вперемешку с рычанием, до желания ускорить движения — но даже от размеренных прикосновений Антона переебывает так, будто он подключил к себе провода местной АЭС. — Смотри на меня. Антон вскидывает взгляд — и вязнет, вязнет в кристальном болоте чужих глаз. Мечется взглядом по приоткрытым губам, по дрожащим ресницам — пропускает чужое желание через себя, сжимая руку на собственном члене под бельем и ускоряя движения, второй рукой пытаясь удержаться за край раковины. Арсений — наклоняется вперед тоже, словно они соприкасаются лбами. Выдыхает прямо в губы — но Антон не чувствует горячего воздуха из-за стеклянной поверхности. Хотя фантомно — чувствует все и сразу. И — чужое горячее дыхание на губах. И — чужую руку вместо своей. И — общее чертово горящее желание. — Я хочу поцеловать тебя, Арс. Блять, — рычит Антон, закусывая губу и слыша чужой хриплый стон, — как же я хочу этого, ты бы знал. Арсений — взгляда не отводит. Лишь облизывает покусанные губы вновь — и подается будто бы ближе, почти впечатываясь в толщу стекла. — Что еще ты хочешь? Антон замечает, как Арс движения замедляет — и, по правилам их ебанутой игры, замедляется тоже, хотя до чертиков хочется довести себя до разрядки. Но этот томный голос, убитый возбуждением — слышать хочется еще больше. — Целовать твою шею. Оставить на ней засосы, сжимать ее… о-ох, — слова тонут в выдохах, потому что это — что-то за гранью. Оглашать свои фантазии, смотря человеку прямо в глаза — и не имея возможности их совершить. — Соединить твои родинки языком. Увидеть их… все… — И… м-м… только? — выдыхает Арсений, закусывая губу — Антон с удовольствием замечает, как с каждым словом Графу все хуже удается сдерживаться. Внизу живота все стягивает — Антон прерывается, чтобы не проиграть раньше времени, и дергаными движениями спускает штаны вместе с бельем ниже. — Хочу прикасаться к тебе, — на грани слышимости шепчет Антон, возвращая руку на член, — ласкать тебя там, где это сейчас делаешь ты. Это должны быть мои руки, Арс… М-м, сук-ка… — рычит он, закусывая губу и прикрывая глаза. Мои руки должны касаться тебя. Твои — меня. Шаст открывает глаза почти сразу — чтобы не упустить ни единой эмоции на чужом лице. Ни одного сорванного вздоха, ни одной искры во взгляде — сверкающих чертовым «да-да-да, я согласен на все это». — Антон… Пожалуйста, м-м… Голос дрожит — и Антон дрожит тоже, сходя с ума от этого голоса. Чувства внутри взрываются — перекручивают все в выжженную пустыню, в отчаянное желание дорваться, прикоснуться к желанному человеку. Антон подается вперед, не осмысляя — просто прижимается губами к стеклу, ускоряя движения рукой, в отчаянии закрывая глаза. Слышит чужой хриплый стон по ту сторону — но вместо тепла чужих губ чувствует лишь холод зеркала, и внутри все сводит от чертовой преграды одновременно с жгучей волной, взрывающейся внизу. Оказывается, дрочить у зеркала неплохо — по крайней мере, Шаст ничего не пачкает, кончая прямо в раковину. От зеркала он не отрывается — прислоняется лбом, пытаясь восстановить дыхание и не торопясь открывать глаз. Арсений все еще здесь — Антон знает. Слышит чужое сбитое дыхание, будто бы даже чувствует по зеркалу легкую рябь. Мысли, затянутые пучиной похоти, пробиваются по одной — словно капли, падающие на улицу, через пару мгновений перерастающие в дождь. «Сука». Все собственные слова, выпаленные в порыве возбуждения, бьют по голове обухом. Хочу поцеловать тебя. Хочу прикасаться к тебе. — Арс. Антон вскидывает голову, отклоняясь от зеркала — Арсений смотрит прямо ему в глаза. — Прости, — шепчет тот, закусывая губу. — Стой!.. Но Арсения в отражении уже нет.